Гаген I Справедливый, властитель Церена, принимал гонцов.
Обычно тайные посетители проникали через неприметную боковую калитку, препровождались лично старательным капитаном императорской гвардии Кунцем Лохнером и по запутанной системе скрытых переходов попадали в кабинет правителя.
В одну из летних ночей по створке в очередной раз ударили условным стуком. Незнакомец в черной дорожной одежде предъявил то, что требовалось, и был без промедления проведен в покои правителя. Все шло как обычно. Бывалого капитана гвардейцев удивило лишь одно – глаза молодого императора, под которыми дела правления и тревоги уже очертили круги усталости, вспыхнули при виде посетителя неподдельной радостью. Дружеская приязнь Гагена была не той наградой, которую легко заслужить.
Кунц Лохнер ничем не выдал удивления, лишь склонил голову, поседевшую за тридцать лет службы двум повелителям, и вышел, предоставив императору возможность остаться наедине с таинственным визитером. Беседа длилась почти до рассвета. Под утро, когда ночь еще не уступила своих прав и темнота скрывала и цитадель власти, и сонное море, и пустой берег, сам император тайным путем, с факелом в руке проводил гостя в подземелье резиденции. Вышли они вместе. Император все так же держал факел, незнакомец осторожно нес округлый сверток величиной с голову ребенка. Прощальный разговор государя и подданного был коротким.
– Иди, друг мой. Удачи, пусть хранят тебя святые. Береги эту вещь. Храни ее втайне ото всех – и от друзей, и тем более от врагов. Используй ее, ищи, найди то, что нам нужно. Переверни землю, делай все, что сочтешь необходимым, но принеси мне тайну. Однако помни – ты не должен будить убийственную силу предмета. В таких вещах кроется соблазн – я знаю, но это грех, великий грех отважиться на подобное волей одного человека. Иному я бы не доверил, но тебе верю. Не предавай же меня, Людвиг.
Гость склонил голову и дотронулся губами до священного перстня на руке императора – знака единства духовной и светской власти. Свет факела выхватил из темноты худое лицо, отразился в холодных светлых глазах.
Священная Империя ждала, затаившись.
Фробург, соперник изысканного и высокомерного Эберталя, богатый, обласканный милостями императора, во все времена охотно принимал гостей. Быть может, приближающаяся война еще не отметила это большое сердце царапиной страха или люди, предчувствуя беды, торопились воспользоваться радостями жизни, но в лето 7010 от Сотворения Мира город играл яркими красками, наполнялся звуками и запахами, напоминая затянувшийся не в меру карнавал. От бурных коллоквиумов столичных богословов до веселого города долетало лишь неверное эхо, про бессонные ночи в замке Лангерташ тем более не знал никто, зато солдаты, вернувшиеся с востока, рассказывали удивительные вещи о виденных там чудесах. Из редких ингредиентов, трав и ящериц, добытых за пределами Церена, пытались приготовить философский камень. Камень, как всегда, не получился, тогда ингредиенты пустили на лекарства. Одним из следствий научной лихорадки, охватившей умы, стала преждевременная смерть несметно богатого ростовщика Андреаса Балтазара. Честный лекарь в качестве лучшего средства от упадка мужественности посоветовал пациенту принять внутрь толченый рубин.
На улицах открыто распевали лэ о похождениях озорных монахов, втайне же по рукам ходили копии последней рукописи неуловимого Адальберта Хрониста. Новое, но уже запрещенное сочинение порочило высокородных баронов и смутно обещало скверный ход дел в Империи.
Над баронами смеялись охотно, в недоброе же верить не хотелось. Жизнь казалась легкой, а девушки – красавицами. Весело играли поспешные свадьбы. Дети смеялись. Мужчины пели, поднимая кружки в кабачках окраины. Почтенных персон охотно принимали приличные заведения близ центральной площади. В одной из таких гостиниц произошли нижеописанные события, ставшие теми камешками случая и предначертания, что с легкостью вызывают лавину неизбежного будущего.
…Крепкая широколицая девица шевельнулась во сне, попыталась натянуть несуществующее одеяло. Солнечные зайчики плясали на могучих бедрах и казавшейся вечером такой роскошной, а теперь плоско и некрасиво растекшейся груди. Утренняя свежесть покрыла молочно-белую кожу пупырышками холода, сонная девушка чем-то напоминала огромную ощипанную куриную тушку. Тассельгорн попробовал вспомнить ее имя и вздохнул – эти фробургские прелестницы обходятся дорого и изумительно умеют обманывать ожидания – как всегда. Вчера, в день возвращения, измученного воздержанием барона не остановили бы подобные соображения – добродетельных степных красавиц, с виду похожих на кочевников-мужчин, отважных, беспощадных и немытых, посол боялся до дрожи. А эта… Как же ее все-таки зовут, черт побери?
– Хельга, вставай!
Девка как ни в чем не бывало тихонько посапывала, вольготно развалившись на баронской кровати. Тассельгорн оделся, прикидывая, как бы поизящнее выставить ночную возлюбленную. В дверь негромко, но решительно постучали. Барон поискал, чем прикрыть красотку, и, не обнаружив завалившееся куда-то одеяло, с неожиданным упрямством объявил:
– Входите!
Вошедший откинул капюшон плаща, оставив непокрытой русоволосую голову, и без приветствий сел в кресло, придвинувшись к камину.
– Я вижу, вы не теряете времени.
– Кто вы такой?
– А вы меня не узнаете?
– Откуда?
– Хорошо, я напомню вам одну историю.
– Даже так? Не назвав своего имени? Незнакомец, улыбнувшись, покачал головой.
– Всему свое время. Не будем мешкать, начнем без вступлений. Когда-то, приблизительно десять-пятнадцать лет назад, один юноша, заметьте, из хорошего, даже очень хорошего рода, с блестящими перспективами, но не слишком целомудренный, был занят примерно тем же, чем и другие знатные молодые люди – его друзья. Есть надобность описывать эти занятия? – Гость слегка скосил глаза на спящую женщину. – Думаю, не стоит.
Тассельгорн открыто расхохотался – сначала бурная ночь, а потом святые с утра послали ему свихнувшегося ханжу. Странные упреки.
– О нет, – продолжил гость, как будто угадав мысли хозяина, – в этом его никто бы не упрекнул. Если бы… Знаете, привычные удовольствия имеют обыкновение приедаться. Тогда человек ищет нового так, как он пробовал бы редкую пряность. И вот наш молодой человек в поисках острых ощущений попадает на шабаш. Да, в то место, которое так называют непросвещенные люди.
Тассельгорн поморщился.
– Вы пришли мне сообщить об этом? Ах, как интересно и поучительно. Несомненно, этот юноша тяжко согрешил. Впрочем, наш добрый государь Гаген, светский и духовный глава Империи, десять лет назад специальным эдиктом простил всех участников подобных ритуалов. Если они не станут более упорствовать в их отправлении, конечно. Император мудр, а юности свойственно ошибаться. Мне некогда слушать ваши душеспасительные беседы. Это все?
– Нет, любезный барон. Потерпите немного. Юноши, посещавшие ритуалы, не только развлекались в объятиях хорошеньких и не очень ведьмочек. Они носились с некими более будоражащими кровь идеями. Например, им не угодил тогдашний император Гизельгер, покойный и, напомню, до сих пор безмерно чтимый отец императора нынешнего.
Тассельгорн напрягся. Неужели? Откуда?
– И вот эти бедные, заблудшие юнцы, скрепив свой договор некой клятвой, обставленной всеми приличествующими такому случаю ужасными подробностями, собрались убить доброго, всеми любимого правителя. Не так?
Не стерпев открытого глумления, Тассельгорн поспешил с ответным выпадом:
– Вот уж не знаю. Это вы, видно, знаток в таких делах.
– Возможно, мой друг, возможно… И вот наш отважный герой получает в руки кинжал. Заметьте, кинжал весьма приметный, с подобающими делу атрибутами. Правда, следует уточнить, юноша использовал этот кинжал со старанием, но крайне неудачно. И был пойман за руку одним из приближенных Гизельгера. Надо ли описывать страх и отчаяние молодого человека?
Тассельгорн молчал, покусывая губу.
– Думаю, не стоит их описывать. Правда, нашему юному тогда барону повезло. Пленитель не выдал его, скрыв дело, а вскоре и сам был казнен за государственную измену, мятеж и – увы, забавная закономерность! – участие в убийстве императора. Вы знаете, кого я имею в виду.
Тассельгорн кивнул, проглотив комок в горле. Гость чуть улыбнулся, как будто смакуя вкусное блюдо.
– А теперь ответьте мне, Тассельгорн, что будет с вами, если государь Гаген узнает, что вы были причастны не к ритуалам распутных юнцов, а к замыслам – пусть даже лишь к замыслам – убить его отца?
– Вы лжете! Дитмар давно мертв. Я не убивал! Император не поверит вам!
– К чему столько возражений, если они противоречат друг другу? Пусть вы не убивали. Пусть вы были лишь мелким сообщником убийц. Пусть даже император не вполне оправдывает свое прозвище и в этот раз сделает выбор в пользу милосердия, а не справедливости. Хм… В лучшем случае, вас не казнят. Как вам имперские тюрьмы, дорогой барон?
– Заткнитесь!
– Ах, какой пафос. Значит, тюрьма вам не по вкусу. В таком случае, поплачьте перед императором-капелланом, может, праведный владыка снизойдет к вашему раскаянию и отправит вас в ссылку, в ваше же имение. Там вы будете отменно развлекаться в обществе плотно опекающих вас «псов Господних», а вашу блестящую карьеру, мессир посол, постигнет преждевременная кончина.
Тассельгорн почувствовал обреченную усталость.
– Чего вы хотите?
– А вы уверены, что я чего-то хочу? Может быть, мною движет забота о вашей грешной душе?
– Прекратите глумиться.
– Ах, как в вас мало веры, барон! Ну ладно… Мы знаем, что вы выполняете некую миссию, цель которой – сохранить Империю от вторжения. Так?
– Да…
– Что ж, продолжайте ее выполнять со всей тщательностью и старанием. С некоторыми условиями – я должен знать о каждом вашем шаге. И не говорите никому о нашем разговоре.
Барон молча повел глазами в сторону постели.
– О, не бойтесь, ваша подруга спит. И сейчас ее не разбудили бы даже трубы судного дня.
Тассельгорн поежился.
– Ваши штучки?
– А вы предпочли бы труп?
– Нет. Только не труп. Допустим, я соглашусь на ваши условия. Как я могу верить вам, незнакомцу?
– А вы можете мне не верить. Деваться вам все равно некуда. Впрочем, не стану скрывать, однажды я потребую от вас выполнить мой приказ. И вы его выполните. Хотя едва ли это случится более одного раза. А пока – живите, барон. Я буду неподалеку.
Человек поднялся, запахнул плащ.
«А ведь я никогда не видел его», – подумал Тассельгорн. Скорее всего это посвященный из высшей иерархии распавшегося ордена Отрицающих.
– Постойте! Я так и не узнал, кто вы. Как вас зовут?
– Называйте меня Мастер.
Гость вышел легкой, непринужденной походкой. Барон провожал посетителя, чувствуя себя не лучше солдатской проститутки и учтиво улыбаясь. Вернувшись в комнату, грубо разбудил столь поспешно соблазненную вечером служанку. Девица попыталась картинно затосковать о потерянной чести.
– Одевайся, моя милая. Не надо плакать об утрате того, чего у тебя и так никогда не было.
И, расплатившись, вытолкал ее за порог.
– Ты думаешь, что взял меня, малефик? Ну это мы еще посмотрим!
Лишь спустя несколько часов Тассельгорн понял, что не помнит лица Мастера.
Среди узких улочек Фробурга, разбегающихся от площади городской ратуши, затерялся дом, сложенный безвестным мастером из каменных блоков не менее полутора сотен лет назад. Плоская крыша, узкие окна-бойницы, вплоть до третьего этажа – глухая стена, однообразие которой нарушает лишь прочная дубовая дверь. В двери прорезано небольшое оконце, забранное частой решеткой и прикрытое изнутри ставнями. Дом похож на надежный арсенал, но хранят там не протазаны и алебарды. Это – фробургская миссия имперской инквизиции. Если дернуть за рычаг, устроенный подле двери, то где-то в сумрачной глубине строения глухо задребезжит колокольчик, ставни откроются и в окошке покажется сухое, неприветливое лицо: «Кто?»
Отвечать привратнику отцов-инквизиторов следует кратко и дельно, празднолюбопытных посетителей не жалуют «Господни псы». За дверью, в которую вольно проникают лишь избранные персоны, – лари с бумагой, шкафы, заставленные фолиантами, столы для переписчиков, узкая лестница убегает в сводчатый подвал. Под самой крышей дома, в лазах между прочных балок, спокойно гнездятся беспечные голуби.
С миссией фробургской инквизиции связано немало удивительных историй, занимавших в свое время умы горожан и внушивших одним – почтительный трепет, а прочим, менее благочестивым, панический ужас. Всего пятьдесят лет назад, проклиная в безумии Бога и себя, горел на высоком костре мастер-оружейник Клаус Мейер, ради любви демоницы отравивший собственную дочь. Говорят, горе опомнившегося отца было столь велико, что тронуло даже дьявола, принявшего соблазна ради женский облик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Обычно тайные посетители проникали через неприметную боковую калитку, препровождались лично старательным капитаном императорской гвардии Кунцем Лохнером и по запутанной системе скрытых переходов попадали в кабинет правителя.
В одну из летних ночей по створке в очередной раз ударили условным стуком. Незнакомец в черной дорожной одежде предъявил то, что требовалось, и был без промедления проведен в покои правителя. Все шло как обычно. Бывалого капитана гвардейцев удивило лишь одно – глаза молодого императора, под которыми дела правления и тревоги уже очертили круги усталости, вспыхнули при виде посетителя неподдельной радостью. Дружеская приязнь Гагена была не той наградой, которую легко заслужить.
Кунц Лохнер ничем не выдал удивления, лишь склонил голову, поседевшую за тридцать лет службы двум повелителям, и вышел, предоставив императору возможность остаться наедине с таинственным визитером. Беседа длилась почти до рассвета. Под утро, когда ночь еще не уступила своих прав и темнота скрывала и цитадель власти, и сонное море, и пустой берег, сам император тайным путем, с факелом в руке проводил гостя в подземелье резиденции. Вышли они вместе. Император все так же держал факел, незнакомец осторожно нес округлый сверток величиной с голову ребенка. Прощальный разговор государя и подданного был коротким.
– Иди, друг мой. Удачи, пусть хранят тебя святые. Береги эту вещь. Храни ее втайне ото всех – и от друзей, и тем более от врагов. Используй ее, ищи, найди то, что нам нужно. Переверни землю, делай все, что сочтешь необходимым, но принеси мне тайну. Однако помни – ты не должен будить убийственную силу предмета. В таких вещах кроется соблазн – я знаю, но это грех, великий грех отважиться на подобное волей одного человека. Иному я бы не доверил, но тебе верю. Не предавай же меня, Людвиг.
Гость склонил голову и дотронулся губами до священного перстня на руке императора – знака единства духовной и светской власти. Свет факела выхватил из темноты худое лицо, отразился в холодных светлых глазах.
Священная Империя ждала, затаившись.
Фробург, соперник изысканного и высокомерного Эберталя, богатый, обласканный милостями императора, во все времена охотно принимал гостей. Быть может, приближающаяся война еще не отметила это большое сердце царапиной страха или люди, предчувствуя беды, торопились воспользоваться радостями жизни, но в лето 7010 от Сотворения Мира город играл яркими красками, наполнялся звуками и запахами, напоминая затянувшийся не в меру карнавал. От бурных коллоквиумов столичных богословов до веселого города долетало лишь неверное эхо, про бессонные ночи в замке Лангерташ тем более не знал никто, зато солдаты, вернувшиеся с востока, рассказывали удивительные вещи о виденных там чудесах. Из редких ингредиентов, трав и ящериц, добытых за пределами Церена, пытались приготовить философский камень. Камень, как всегда, не получился, тогда ингредиенты пустили на лекарства. Одним из следствий научной лихорадки, охватившей умы, стала преждевременная смерть несметно богатого ростовщика Андреаса Балтазара. Честный лекарь в качестве лучшего средства от упадка мужественности посоветовал пациенту принять внутрь толченый рубин.
На улицах открыто распевали лэ о похождениях озорных монахов, втайне же по рукам ходили копии последней рукописи неуловимого Адальберта Хрониста. Новое, но уже запрещенное сочинение порочило высокородных баронов и смутно обещало скверный ход дел в Империи.
Над баронами смеялись охотно, в недоброе же верить не хотелось. Жизнь казалась легкой, а девушки – красавицами. Весело играли поспешные свадьбы. Дети смеялись. Мужчины пели, поднимая кружки в кабачках окраины. Почтенных персон охотно принимали приличные заведения близ центральной площади. В одной из таких гостиниц произошли нижеописанные события, ставшие теми камешками случая и предначертания, что с легкостью вызывают лавину неизбежного будущего.
…Крепкая широколицая девица шевельнулась во сне, попыталась натянуть несуществующее одеяло. Солнечные зайчики плясали на могучих бедрах и казавшейся вечером такой роскошной, а теперь плоско и некрасиво растекшейся груди. Утренняя свежесть покрыла молочно-белую кожу пупырышками холода, сонная девушка чем-то напоминала огромную ощипанную куриную тушку. Тассельгорн попробовал вспомнить ее имя и вздохнул – эти фробургские прелестницы обходятся дорого и изумительно умеют обманывать ожидания – как всегда. Вчера, в день возвращения, измученного воздержанием барона не остановили бы подобные соображения – добродетельных степных красавиц, с виду похожих на кочевников-мужчин, отважных, беспощадных и немытых, посол боялся до дрожи. А эта… Как же ее все-таки зовут, черт побери?
– Хельга, вставай!
Девка как ни в чем не бывало тихонько посапывала, вольготно развалившись на баронской кровати. Тассельгорн оделся, прикидывая, как бы поизящнее выставить ночную возлюбленную. В дверь негромко, но решительно постучали. Барон поискал, чем прикрыть красотку, и, не обнаружив завалившееся куда-то одеяло, с неожиданным упрямством объявил:
– Входите!
Вошедший откинул капюшон плаща, оставив непокрытой русоволосую голову, и без приветствий сел в кресло, придвинувшись к камину.
– Я вижу, вы не теряете времени.
– Кто вы такой?
– А вы меня не узнаете?
– Откуда?
– Хорошо, я напомню вам одну историю.
– Даже так? Не назвав своего имени? Незнакомец, улыбнувшись, покачал головой.
– Всему свое время. Не будем мешкать, начнем без вступлений. Когда-то, приблизительно десять-пятнадцать лет назад, один юноша, заметьте, из хорошего, даже очень хорошего рода, с блестящими перспективами, но не слишком целомудренный, был занят примерно тем же, чем и другие знатные молодые люди – его друзья. Есть надобность описывать эти занятия? – Гость слегка скосил глаза на спящую женщину. – Думаю, не стоит.
Тассельгорн открыто расхохотался – сначала бурная ночь, а потом святые с утра послали ему свихнувшегося ханжу. Странные упреки.
– О нет, – продолжил гость, как будто угадав мысли хозяина, – в этом его никто бы не упрекнул. Если бы… Знаете, привычные удовольствия имеют обыкновение приедаться. Тогда человек ищет нового так, как он пробовал бы редкую пряность. И вот наш молодой человек в поисках острых ощущений попадает на шабаш. Да, в то место, которое так называют непросвещенные люди.
Тассельгорн поморщился.
– Вы пришли мне сообщить об этом? Ах, как интересно и поучительно. Несомненно, этот юноша тяжко согрешил. Впрочем, наш добрый государь Гаген, светский и духовный глава Империи, десять лет назад специальным эдиктом простил всех участников подобных ритуалов. Если они не станут более упорствовать в их отправлении, конечно. Император мудр, а юности свойственно ошибаться. Мне некогда слушать ваши душеспасительные беседы. Это все?
– Нет, любезный барон. Потерпите немного. Юноши, посещавшие ритуалы, не только развлекались в объятиях хорошеньких и не очень ведьмочек. Они носились с некими более будоражащими кровь идеями. Например, им не угодил тогдашний император Гизельгер, покойный и, напомню, до сих пор безмерно чтимый отец императора нынешнего.
Тассельгорн напрягся. Неужели? Откуда?
– И вот эти бедные, заблудшие юнцы, скрепив свой договор некой клятвой, обставленной всеми приличествующими такому случаю ужасными подробностями, собрались убить доброго, всеми любимого правителя. Не так?
Не стерпев открытого глумления, Тассельгорн поспешил с ответным выпадом:
– Вот уж не знаю. Это вы, видно, знаток в таких делах.
– Возможно, мой друг, возможно… И вот наш отважный герой получает в руки кинжал. Заметьте, кинжал весьма приметный, с подобающими делу атрибутами. Правда, следует уточнить, юноша использовал этот кинжал со старанием, но крайне неудачно. И был пойман за руку одним из приближенных Гизельгера. Надо ли описывать страх и отчаяние молодого человека?
Тассельгорн молчал, покусывая губу.
– Думаю, не стоит их описывать. Правда, нашему юному тогда барону повезло. Пленитель не выдал его, скрыв дело, а вскоре и сам был казнен за государственную измену, мятеж и – увы, забавная закономерность! – участие в убийстве императора. Вы знаете, кого я имею в виду.
Тассельгорн кивнул, проглотив комок в горле. Гость чуть улыбнулся, как будто смакуя вкусное блюдо.
– А теперь ответьте мне, Тассельгорн, что будет с вами, если государь Гаген узнает, что вы были причастны не к ритуалам распутных юнцов, а к замыслам – пусть даже лишь к замыслам – убить его отца?
– Вы лжете! Дитмар давно мертв. Я не убивал! Император не поверит вам!
– К чему столько возражений, если они противоречат друг другу? Пусть вы не убивали. Пусть вы были лишь мелким сообщником убийц. Пусть даже император не вполне оправдывает свое прозвище и в этот раз сделает выбор в пользу милосердия, а не справедливости. Хм… В лучшем случае, вас не казнят. Как вам имперские тюрьмы, дорогой барон?
– Заткнитесь!
– Ах, какой пафос. Значит, тюрьма вам не по вкусу. В таком случае, поплачьте перед императором-капелланом, может, праведный владыка снизойдет к вашему раскаянию и отправит вас в ссылку, в ваше же имение. Там вы будете отменно развлекаться в обществе плотно опекающих вас «псов Господних», а вашу блестящую карьеру, мессир посол, постигнет преждевременная кончина.
Тассельгорн почувствовал обреченную усталость.
– Чего вы хотите?
– А вы уверены, что я чего-то хочу? Может быть, мною движет забота о вашей грешной душе?
– Прекратите глумиться.
– Ах, как в вас мало веры, барон! Ну ладно… Мы знаем, что вы выполняете некую миссию, цель которой – сохранить Империю от вторжения. Так?
– Да…
– Что ж, продолжайте ее выполнять со всей тщательностью и старанием. С некоторыми условиями – я должен знать о каждом вашем шаге. И не говорите никому о нашем разговоре.
Барон молча повел глазами в сторону постели.
– О, не бойтесь, ваша подруга спит. И сейчас ее не разбудили бы даже трубы судного дня.
Тассельгорн поежился.
– Ваши штучки?
– А вы предпочли бы труп?
– Нет. Только не труп. Допустим, я соглашусь на ваши условия. Как я могу верить вам, незнакомцу?
– А вы можете мне не верить. Деваться вам все равно некуда. Впрочем, не стану скрывать, однажды я потребую от вас выполнить мой приказ. И вы его выполните. Хотя едва ли это случится более одного раза. А пока – живите, барон. Я буду неподалеку.
Человек поднялся, запахнул плащ.
«А ведь я никогда не видел его», – подумал Тассельгорн. Скорее всего это посвященный из высшей иерархии распавшегося ордена Отрицающих.
– Постойте! Я так и не узнал, кто вы. Как вас зовут?
– Называйте меня Мастер.
Гость вышел легкой, непринужденной походкой. Барон провожал посетителя, чувствуя себя не лучше солдатской проститутки и учтиво улыбаясь. Вернувшись в комнату, грубо разбудил столь поспешно соблазненную вечером служанку. Девица попыталась картинно затосковать о потерянной чести.
– Одевайся, моя милая. Не надо плакать об утрате того, чего у тебя и так никогда не было.
И, расплатившись, вытолкал ее за порог.
– Ты думаешь, что взял меня, малефик? Ну это мы еще посмотрим!
Лишь спустя несколько часов Тассельгорн понял, что не помнит лица Мастера.
Среди узких улочек Фробурга, разбегающихся от площади городской ратуши, затерялся дом, сложенный безвестным мастером из каменных блоков не менее полутора сотен лет назад. Плоская крыша, узкие окна-бойницы, вплоть до третьего этажа – глухая стена, однообразие которой нарушает лишь прочная дубовая дверь. В двери прорезано небольшое оконце, забранное частой решеткой и прикрытое изнутри ставнями. Дом похож на надежный арсенал, но хранят там не протазаны и алебарды. Это – фробургская миссия имперской инквизиции. Если дернуть за рычаг, устроенный подле двери, то где-то в сумрачной глубине строения глухо задребезжит колокольчик, ставни откроются и в окошке покажется сухое, неприветливое лицо: «Кто?»
Отвечать привратнику отцов-инквизиторов следует кратко и дельно, празднолюбопытных посетителей не жалуют «Господни псы». За дверью, в которую вольно проникают лишь избранные персоны, – лари с бумагой, шкафы, заставленные фолиантами, столы для переписчиков, узкая лестница убегает в сводчатый подвал. Под самой крышей дома, в лазах между прочных балок, спокойно гнездятся беспечные голуби.
С миссией фробургской инквизиции связано немало удивительных историй, занимавших в свое время умы горожан и внушивших одним – почтительный трепет, а прочим, менее благочестивым, панический ужас. Всего пятьдесят лет назад, проклиная в безумии Бога и себя, горел на высоком костре мастер-оружейник Клаус Мейер, ради любви демоницы отравивший собственную дочь. Говорят, горе опомнившегося отца было столь велико, что тронуло даже дьявола, принявшего соблазна ради женский облик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56