Эти странные молекулярные машины, по размеру немногим больше земных вирусов, заменяют первые стадии метаморфического существования Дижаблей. Каждая циклозигота включает в себя на равных правах части генетических кодов пятидесяти пяти отдельных взрослых особей.
Двойная мембрана циклозиготы – первый шаг на пути к газовому пузырю. В промежуток между жесткими мембранами молекулярная машина набирает из окружающего океана жидкий водород. Экзотермические реакции, протекающие в системе пищеварения циклозиготы, нагревают водород, что приводит к его расширению – циклозигота становится способной к подъему в плотном атмосферном океане Второго Дома. При стравливании избытка водорода, выходящего через клапанообразные питающие поры, циклозигота в состоянии – в случае необходимости – погрузиться.
В основном же ей приходится подниматься, и путь продвижения очень долог.
Вся прелесть этой системы заключалась в том, что она работала в любой среде. Взрослые дижабли могли плавать в верхней атмосфере с помощью газовых пузырей, наполненных водородом, а плотность воздуха на такой высоте была вдвое выше плотности водорода. Циклозиготы, помещенные в жидкий водород, не могли найти проще средства обрести плавучесть, чем заполнить свои внутренности горячим воздухом, чтобы подняться в более холодный и, следовательно, более плотный «воздух». За одним исключением – на фазовой границе «воздух» сменялся водородным океаном. Эволюционная физика проста и элегантна: даже там, где крошечный организм окружали менее плотные слои, принцип плавучести продолжал действовать по-прежнему.
Сколько же таких сложных генетик использовалось в первую очередь? Дижабли-ученые, возвращаясь к забытым преданиям Седой Старины, считали, что процесс соревнования за ресурсы примитивных молекулярных машин, заставляющих использовать все более и более сложные стратегии, сам по себе достаточно сложен. Так как достижение верхних пределов атмосферы планеты требовало значительной приспособляемости молекул, то эволюция кольца из наногамет и сопровождающей их значительно позднее двойной мембраны выдумывала самые разнообразные варианты, то и дело выбрасывая невероятные коленца. Ведь в каждой новой окружающей среде эволюция проходила по-своему. Это была игра по собственным правилам. Игра, каждый последующий уровень которой преобладал над предыдущим…
Развиваясь, дижабль из почти кристаллической циклозиготы переходил во вторую стадию, когда все колонии циклозигот всплывали и превращались в бесчисленное множество причудливых форм аэропланктона. Здесь не существовало никаких правил – существа одних и тех же видов принимали множество отчетливо различимых форм, в то время, как существа различных видов часто сходились на применении одних и тех же стратегий выживания. Терялась изящная математическая симметрия цепочек Фибоначчи, и тогда молекулярная структура дижабля переходила в область растущей сложности, где каждый процесс казался полностью случайным. Правда, только до тех пор, пока его не начинали рассматривать в совокупности.
Гроздья со сложной конфигурацией крошечных пузырьков упорно сражались с давящей темнотой, ощущая присутствие друг друга с помощью химии феромонов и выделений организма. Однако лишь некоторые из этих видов имели наследственность, достаточную, чтобы выстроить тела хищников, которые, естественно, переставали быть пищей. Некоторые становились паразитами-однодневками. И все же «срабатывала» только мизерная часть. Во взаимодействии физических законов и беззакония Ее Величества Случайности таинственно закладывались планы фундаментальных организмов Второго Дома.
Из аэропланктона формировался насыщенный бульон, который поддерживал бесконечно высокие формы жизни Второго Дома. Действительно, самые крупные организмы на планете – города – вибрировали, касаясь аэропланктона. Таким образом, дижабли населяли перевернутые тела бесчисленных триллионов своих мертвых потомков; об этом факте они подозревали, но изменить его не могли. Таков метод Т-стратегов, развивавших теорию незаботы о потомках, потому что тех было слишком много.
Из миллионов наногамет, порожденных взрослой особью, вероятно, лишь десяток достигнет фазовой границы, чтобы стать циклозиготой. Из миллиона циклозигот лишь одна превратится в аэропланктон. В среднем лишь две особи из миллиарда дижаблей в стадии аэропланктона сумеют достичь следующего этапа – превратиться в огромную высокоплавающую личинку, состоящую из колонии полностью развитых газовых пузырей. Из пяти личинок-эмбрионов только одна подойдет к началу преобразования четвертой стадии – обретения взрослости… с которой и начинаются настоящие испытания.
Младшие эмбрионы, находящиеся на третьей стадии метаморфозы, вырабатывали огромное количество лифт-газа и за сорок дней умудрялись поменять жуткое давление бездонного океана на разреженный воздух тропосферы выше верхнего уровня слоя облаков Второго Дома. К тому времени, как они попадали туда, их газовые пузыри превращались в регулярно наполняемые воздушные мешки. Находясь под лучами слабого дневного света, колония эмбрионов получала энергию непосредственно от Солнца, набиралась сил и видоизменялась. Ограниченные изменчивыми струями, которые разделяли атмосферные полосы, они парили в гуще конвекционных потоков и штормовых волн, чреватых бурными вихрями. Оберегающая их тропосфера подходила исключительно для влачения полувегетарианского существования. Там эмбрионы пребывали в относительной безопасности, хотя служили основным источником белка для любого голодного хищника. К примеру, во время длительного отрочества спокойствие эмбрионов нередко нарушали набеги отчаянных стай змеякул, способных дышать разреженным воздухом.
Публика (страстная, внимательная) могла видеть охваченного паникой эмбриона, спускающегося из тропосферы, который отчаянно пытался найти защиту от алчно рыщущих хищников. Рожденный эволюцией инстинкт влек дрожащее существо к городу, сулящему желанную безопасность, а мимолетные феромоны от скопления сексуально озабоченных взрослых настойчиво призывали его к Арене Рождения и упорядоченному пруду. Группа повитух встретила эмбриона на грандиозном помосте массового пилотажа и проводила вниз к ожидающим пластическим хирургам, успокоив своего подопечного хрюканьем и монотонным пением Поэмы Рождения. Они уже оценивали излишнюю массу тканей загадочного газового пузыря в надежде разглядеть Истинного Взрослого, который, согласно мифологии и обычаям, мог таиться в газовом пузыре.
Эмбрион закрепили в определенной позе, привязали толстыми канатами и наполовину погрузили в анестезирующий раствор, которым до краев был заполнен пруд Упорядочения. Пластические хирурги уже навострили подрезательные ножи.
Повитухи побрызгали жидкостью из пруда на дрожащее тело, чтобы операция прошла достаточно безболезненно. Воспевальщик вздрогнул, будто это по его конечностям пробежала симпатическая боль.
Удовлетворенные повитухи отступили в сторону, и пластические хирурги взялись за дело. Ассистенты-симбипьюты взяли образцы генетических кодов самых дальних пузырей, чтобы сравнить их с имеющимися записями и найти профили, которые потребуются городу в ближайшем будущем. Нежелательные пузыри были умело ампутированы хирургами. Процедура вырезания Истинного Взрослого – дело опыта и компромисса; эмбриону надлежало оставить, во-первых, поддерживающий урожай пузырей, во-вторых, оправданную генетическую структуру и, в-третьих, функционирующий мозговой орган. Не один многообещающий горожанин был разрушен из-за того, что пластические хирурги слишком много внимания уделяли генетически желательным комбинациям, удаляя пузыри, у которых недоставало физиологических кондиций. Так что в поисках приемлемых комбинаций большинству эмбрионов отбор было не пройти. Подобная стратегия поддерживала почти бессмертное население в пределах определенных границ.
Когда пруд Упорядочения из-за жидкостей, вытекающих из эмбриона, стал бесцветным, тело Воспевальщика, переполненное эмоциями, затрепетало. Отрезанные газовые пузыри повитухи отбуксировали прочь от пруда, а команда симбипьютов распределила мелкие части последа между собравшимися, которые с жадностью принялись их пожирать.
Когда Тихоне достался мокрый кусок полупереваренной плоти, потаенные инстинкты запульсировали от радости. Из множества ран безжалостно иссеченного эмбриона капало, а из нескольких хлестали фонтаны теперь уже не нужных ему жидкостей, которые в конечном счете стекали по коническим стенам амфитеатра, заполняя до краев Арену Рождения. Это возбуждающее зрелище заставляло присутствующих сотрясаться в оргии сексуального выделения. Пурга из наногамет заполняла амфитеатр настолько плотно, что временно все погрузилось в мутный свет. То была сцена необычайной красоты и апофеоза чувств, поскольку оставляла собравшихся дижаблей пресыщенными и опустошенными одновременно. Теснящаяся толпа дрожала, раскачивая прутья, привязанные к кольцу, и по ее рядам то и дело пробегала волна, вздымающая горожан с мест. Воспевалыцик понимал, что тем, кто уже находился на первом уровне спячки, трудно не впасть в обморок.
Пурга тем временем стала ослабевать. Публика, пребывающая после оргии в полудремотном состоянии, сумела распознать очертания подростка, который с честью вышел из кровавой битвы и омылся анестезирующим раствором и жидкостями собственного тела, содрав с себя толстую корку засохшей желтой крови.
Главный хирург отрезал несколько полос от куска удаленной плоти, сжевал их, походя обсудив со свитой из симбипьютов генетические и психологические показатели, после чего счел необходимым объявить, что упорядоченный только что младенец дижабля является как жизнеспособным, так и социально желаемым. Были получены ответы на два важнейших вопроса: является ли младенец нормальным и не отвергнет ли его общество. Чтобы подтвердить сказанное, повитухи поместили младенца в специально приготовленный садок-пузырь, заполненный «воздухом». Начались заживление ран и Четвертая Перемена… а также Испытания Жизни.
В специально выращенном для младенцев садке-пузыре пробуждалось сознание юных дижаблей. Сначала они не ощущали ничего, кроме преобладающей, всеохватывающей сырости, но шли дни, и юные дижабли обретали новые впечатления. Их сознание быстро развивалось, выбирая из перенасыщенной нервной системы те магистрали, которые придавали разуму младенца структуру, способную к расчету и обработке, а не те, что заведовали эмоциями… Восприимчивость обострилась во много раз, ибо магистрали специализировались по регистрации температуры, шероховатости, жесткости, холода, по определению краев, углов, пиков, структурных границ и градиентов ориентации. Постепенно новый мир ощущений обрел понятный пространственный порядок (слово «форма» явилось бы неправильным термином, ибо подразумевает только внешнюю сторону объектов).
Чувства юных дижаблей относительно распознавания молекул также перекраивались в ключе основных характеристик наиболее важных для жизни компонент – микромолекул и макромолекул, а поскольку учебный процесс был самонастраивающимся, то младенцы могли работать как со сложными структурами, так и с простыми образцами. Наблюдающие Психомеды убедились, что упорядоченный младенец подвергся устойчивому воздействию культурно значимых молекул – от лифт-газа до набора социально значимых феромонов: группового образования наногамет, бормотания Тайного совещания и девяти уровней спячки.
Только после этого Психомеды инициировали расширение диапазона чувств у младенца. Вначале слух, поскольку перегруженные нервной тканью мембраны истончились и стали ощущать внешние колебания, которые передавались от изолирующих стенок садка-пузыря. Потом зрение, ибо фотохимия внутренней части садка-пузыря была изменена Психомедами так, чтобы влажные поверхности сияли всеми цветами радуги – вернее, всеми цветами тумана. Линзы глаз дижабля состоят из редкого вещества: водяного льда, поэтому воспринимают световые волны только такой длины, которые распространяются в прозрачной воде.
В дальнейшем будет инициировано еще одно чувство, однако сперва юный дижабль должен оказаться пригодным для взрослой жизни. Это чувство называлось зрелостью.
Недавно сформировавшееся чувство молекулярного «вкуса» внезапно проинформировало новорожденного, что состав жидкости, просачивающейся в садок-пузырь сквозь стенки-перепонки, изменился и постепенно насыщается солями металлов. Теперь его метаболизм должен был выработать новый механизм, чтобы младенец мог иметь дело с веществами, необходимыми для жизни, но которые, накапливаясь в тканях сверх нормы, становились смертельными ядами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Двойная мембрана циклозиготы – первый шаг на пути к газовому пузырю. В промежуток между жесткими мембранами молекулярная машина набирает из окружающего океана жидкий водород. Экзотермические реакции, протекающие в системе пищеварения циклозиготы, нагревают водород, что приводит к его расширению – циклозигота становится способной к подъему в плотном атмосферном океане Второго Дома. При стравливании избытка водорода, выходящего через клапанообразные питающие поры, циклозигота в состоянии – в случае необходимости – погрузиться.
В основном же ей приходится подниматься, и путь продвижения очень долог.
Вся прелесть этой системы заключалась в том, что она работала в любой среде. Взрослые дижабли могли плавать в верхней атмосфере с помощью газовых пузырей, наполненных водородом, а плотность воздуха на такой высоте была вдвое выше плотности водорода. Циклозиготы, помещенные в жидкий водород, не могли найти проще средства обрести плавучесть, чем заполнить свои внутренности горячим воздухом, чтобы подняться в более холодный и, следовательно, более плотный «воздух». За одним исключением – на фазовой границе «воздух» сменялся водородным океаном. Эволюционная физика проста и элегантна: даже там, где крошечный организм окружали менее плотные слои, принцип плавучести продолжал действовать по-прежнему.
Сколько же таких сложных генетик использовалось в первую очередь? Дижабли-ученые, возвращаясь к забытым преданиям Седой Старины, считали, что процесс соревнования за ресурсы примитивных молекулярных машин, заставляющих использовать все более и более сложные стратегии, сам по себе достаточно сложен. Так как достижение верхних пределов атмосферы планеты требовало значительной приспособляемости молекул, то эволюция кольца из наногамет и сопровождающей их значительно позднее двойной мембраны выдумывала самые разнообразные варианты, то и дело выбрасывая невероятные коленца. Ведь в каждой новой окружающей среде эволюция проходила по-своему. Это была игра по собственным правилам. Игра, каждый последующий уровень которой преобладал над предыдущим…
Развиваясь, дижабль из почти кристаллической циклозиготы переходил во вторую стадию, когда все колонии циклозигот всплывали и превращались в бесчисленное множество причудливых форм аэропланктона. Здесь не существовало никаких правил – существа одних и тех же видов принимали множество отчетливо различимых форм, в то время, как существа различных видов часто сходились на применении одних и тех же стратегий выживания. Терялась изящная математическая симметрия цепочек Фибоначчи, и тогда молекулярная структура дижабля переходила в область растущей сложности, где каждый процесс казался полностью случайным. Правда, только до тех пор, пока его не начинали рассматривать в совокупности.
Гроздья со сложной конфигурацией крошечных пузырьков упорно сражались с давящей темнотой, ощущая присутствие друг друга с помощью химии феромонов и выделений организма. Однако лишь некоторые из этих видов имели наследственность, достаточную, чтобы выстроить тела хищников, которые, естественно, переставали быть пищей. Некоторые становились паразитами-однодневками. И все же «срабатывала» только мизерная часть. Во взаимодействии физических законов и беззакония Ее Величества Случайности таинственно закладывались планы фундаментальных организмов Второго Дома.
Из аэропланктона формировался насыщенный бульон, который поддерживал бесконечно высокие формы жизни Второго Дома. Действительно, самые крупные организмы на планете – города – вибрировали, касаясь аэропланктона. Таким образом, дижабли населяли перевернутые тела бесчисленных триллионов своих мертвых потомков; об этом факте они подозревали, но изменить его не могли. Таков метод Т-стратегов, развивавших теорию незаботы о потомках, потому что тех было слишком много.
Из миллионов наногамет, порожденных взрослой особью, вероятно, лишь десяток достигнет фазовой границы, чтобы стать циклозиготой. Из миллиона циклозигот лишь одна превратится в аэропланктон. В среднем лишь две особи из миллиарда дижаблей в стадии аэропланктона сумеют достичь следующего этапа – превратиться в огромную высокоплавающую личинку, состоящую из колонии полностью развитых газовых пузырей. Из пяти личинок-эмбрионов только одна подойдет к началу преобразования четвертой стадии – обретения взрослости… с которой и начинаются настоящие испытания.
Младшие эмбрионы, находящиеся на третьей стадии метаморфозы, вырабатывали огромное количество лифт-газа и за сорок дней умудрялись поменять жуткое давление бездонного океана на разреженный воздух тропосферы выше верхнего уровня слоя облаков Второго Дома. К тому времени, как они попадали туда, их газовые пузыри превращались в регулярно наполняемые воздушные мешки. Находясь под лучами слабого дневного света, колония эмбрионов получала энергию непосредственно от Солнца, набиралась сил и видоизменялась. Ограниченные изменчивыми струями, которые разделяли атмосферные полосы, они парили в гуще конвекционных потоков и штормовых волн, чреватых бурными вихрями. Оберегающая их тропосфера подходила исключительно для влачения полувегетарианского существования. Там эмбрионы пребывали в относительной безопасности, хотя служили основным источником белка для любого голодного хищника. К примеру, во время длительного отрочества спокойствие эмбрионов нередко нарушали набеги отчаянных стай змеякул, способных дышать разреженным воздухом.
Публика (страстная, внимательная) могла видеть охваченного паникой эмбриона, спускающегося из тропосферы, который отчаянно пытался найти защиту от алчно рыщущих хищников. Рожденный эволюцией инстинкт влек дрожащее существо к городу, сулящему желанную безопасность, а мимолетные феромоны от скопления сексуально озабоченных взрослых настойчиво призывали его к Арене Рождения и упорядоченному пруду. Группа повитух встретила эмбриона на грандиозном помосте массового пилотажа и проводила вниз к ожидающим пластическим хирургам, успокоив своего подопечного хрюканьем и монотонным пением Поэмы Рождения. Они уже оценивали излишнюю массу тканей загадочного газового пузыря в надежде разглядеть Истинного Взрослого, который, согласно мифологии и обычаям, мог таиться в газовом пузыре.
Эмбрион закрепили в определенной позе, привязали толстыми канатами и наполовину погрузили в анестезирующий раствор, которым до краев был заполнен пруд Упорядочения. Пластические хирурги уже навострили подрезательные ножи.
Повитухи побрызгали жидкостью из пруда на дрожащее тело, чтобы операция прошла достаточно безболезненно. Воспевальщик вздрогнул, будто это по его конечностям пробежала симпатическая боль.
Удовлетворенные повитухи отступили в сторону, и пластические хирурги взялись за дело. Ассистенты-симбипьюты взяли образцы генетических кодов самых дальних пузырей, чтобы сравнить их с имеющимися записями и найти профили, которые потребуются городу в ближайшем будущем. Нежелательные пузыри были умело ампутированы хирургами. Процедура вырезания Истинного Взрослого – дело опыта и компромисса; эмбриону надлежало оставить, во-первых, поддерживающий урожай пузырей, во-вторых, оправданную генетическую структуру и, в-третьих, функционирующий мозговой орган. Не один многообещающий горожанин был разрушен из-за того, что пластические хирурги слишком много внимания уделяли генетически желательным комбинациям, удаляя пузыри, у которых недоставало физиологических кондиций. Так что в поисках приемлемых комбинаций большинству эмбрионов отбор было не пройти. Подобная стратегия поддерживала почти бессмертное население в пределах определенных границ.
Когда пруд Упорядочения из-за жидкостей, вытекающих из эмбриона, стал бесцветным, тело Воспевальщика, переполненное эмоциями, затрепетало. Отрезанные газовые пузыри повитухи отбуксировали прочь от пруда, а команда симбипьютов распределила мелкие части последа между собравшимися, которые с жадностью принялись их пожирать.
Когда Тихоне достался мокрый кусок полупереваренной плоти, потаенные инстинкты запульсировали от радости. Из множества ран безжалостно иссеченного эмбриона капало, а из нескольких хлестали фонтаны теперь уже не нужных ему жидкостей, которые в конечном счете стекали по коническим стенам амфитеатра, заполняя до краев Арену Рождения. Это возбуждающее зрелище заставляло присутствующих сотрясаться в оргии сексуального выделения. Пурга из наногамет заполняла амфитеатр настолько плотно, что временно все погрузилось в мутный свет. То была сцена необычайной красоты и апофеоза чувств, поскольку оставляла собравшихся дижаблей пресыщенными и опустошенными одновременно. Теснящаяся толпа дрожала, раскачивая прутья, привязанные к кольцу, и по ее рядам то и дело пробегала волна, вздымающая горожан с мест. Воспевалыцик понимал, что тем, кто уже находился на первом уровне спячки, трудно не впасть в обморок.
Пурга тем временем стала ослабевать. Публика, пребывающая после оргии в полудремотном состоянии, сумела распознать очертания подростка, который с честью вышел из кровавой битвы и омылся анестезирующим раствором и жидкостями собственного тела, содрав с себя толстую корку засохшей желтой крови.
Главный хирург отрезал несколько полос от куска удаленной плоти, сжевал их, походя обсудив со свитой из симбипьютов генетические и психологические показатели, после чего счел необходимым объявить, что упорядоченный только что младенец дижабля является как жизнеспособным, так и социально желаемым. Были получены ответы на два важнейших вопроса: является ли младенец нормальным и не отвергнет ли его общество. Чтобы подтвердить сказанное, повитухи поместили младенца в специально приготовленный садок-пузырь, заполненный «воздухом». Начались заживление ран и Четвертая Перемена… а также Испытания Жизни.
В специально выращенном для младенцев садке-пузыре пробуждалось сознание юных дижаблей. Сначала они не ощущали ничего, кроме преобладающей, всеохватывающей сырости, но шли дни, и юные дижабли обретали новые впечатления. Их сознание быстро развивалось, выбирая из перенасыщенной нервной системы те магистрали, которые придавали разуму младенца структуру, способную к расчету и обработке, а не те, что заведовали эмоциями… Восприимчивость обострилась во много раз, ибо магистрали специализировались по регистрации температуры, шероховатости, жесткости, холода, по определению краев, углов, пиков, структурных границ и градиентов ориентации. Постепенно новый мир ощущений обрел понятный пространственный порядок (слово «форма» явилось бы неправильным термином, ибо подразумевает только внешнюю сторону объектов).
Чувства юных дижаблей относительно распознавания молекул также перекраивались в ключе основных характеристик наиболее важных для жизни компонент – микромолекул и макромолекул, а поскольку учебный процесс был самонастраивающимся, то младенцы могли работать как со сложными структурами, так и с простыми образцами. Наблюдающие Психомеды убедились, что упорядоченный младенец подвергся устойчивому воздействию культурно значимых молекул – от лифт-газа до набора социально значимых феромонов: группового образования наногамет, бормотания Тайного совещания и девяти уровней спячки.
Только после этого Психомеды инициировали расширение диапазона чувств у младенца. Вначале слух, поскольку перегруженные нервной тканью мембраны истончились и стали ощущать внешние колебания, которые передавались от изолирующих стенок садка-пузыря. Потом зрение, ибо фотохимия внутренней части садка-пузыря была изменена Психомедами так, чтобы влажные поверхности сияли всеми цветами радуги – вернее, всеми цветами тумана. Линзы глаз дижабля состоят из редкого вещества: водяного льда, поэтому воспринимают световые волны только такой длины, которые распространяются в прозрачной воде.
В дальнейшем будет инициировано еще одно чувство, однако сперва юный дижабль должен оказаться пригодным для взрослой жизни. Это чувство называлось зрелостью.
Недавно сформировавшееся чувство молекулярного «вкуса» внезапно проинформировало новорожденного, что состав жидкости, просачивающейся в садок-пузырь сквозь стенки-перепонки, изменился и постепенно насыщается солями металлов. Теперь его метаболизм должен был выработать новый механизм, чтобы младенец мог иметь дело с веществами, необходимыми для жизни, но которые, накапливаясь в тканях сверх нормы, становились смертельными ядами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72