Нет? Но вы, вероятно, драматург? Тоже нет? Простите, теперь я знаю, вы — художник. Нет? Тогда завтра же приведите голову в порядок».
Виталий побрил голову наголо, чтобы через несколько месяцев отрастить еще более необычайное диво. Борис Ладожский уверял, что никакой Акимов не теоретик, а просто у него, как и у известного волшебника Черномора, вся сила в волосах.
Но вот в часть пришли новые радиостанции. Борис Ладожский собирался — в который раз! — поехать в отпуск, как вдруг позвонил Виталий.
— Борис, — громко кричал он в трубку. — Выручи, слышишь меня, у нас целый диапазон не прослушивается.
— Какой именно? — спросил Ладожский. — От какой частоты до какой? Все просчитал? Теория бессильна, говоришь, иначе ты и не позвонил бы? Ну хорошо… Так вот, мой совет нетеоретика, мой малограмотный совет таков: на антенном входе поверни конденсатор, там есть такой, пикофарад на десять, желтенький, поверни на девяносто градусов. Да, да, прямо рукой, своей теоретической ручкой и поверни. Все! Завтра я еду, будь здоров!
Через десять минут позвонил телефон.
— Не подходи! — закричал Борис. — Не подходи, это звонит Виталий. Пусть хорошо назвонится, теоретик…
Действительно, телефон звонил не умолкая. Буквально каждые пятнадцать минут он начинал настойчиво дребезжать, а Борис радостно посмеивался и «гусарским» движением взбивал свои пушистые усы.
— Звони, звони, теоретик, — говорил он.
— Но, может быть, это не он? — высказывал я робкое предположение.
— А мы сейчас проверим, — сказал Борис и, подождав, когда телефон замолкнет, быстро вызвал Сопку.
— Ладожский, — кричал чей-то голос в трубку, — что ты сделал с Виталием, он обзванивает всех и всем кричит, что ты нечто сверхъестественное в радиотехнике, хотя не знаешь теории…
— Сверхъестественное? — переспросил Борис. — Не знаю теории? Ну, так пусть старший лейтенант еще часика два поработает над телефонией, ему еще рано заниматься радиотехникой; так и передайте, что у него плохо с теорией, так и передайте, вот таким макаром.
— А что ты все-таки сделал? — спросил я Бориса. — Я ведь слышал, ты ему действительно говорил что-то о конденсаторе, я ведь слышал…
— И ты, Брут, вонзил в меня свой кинжал, — горестно воскликнул Борис, с сомнительной точностью передавая известное восклицание Юлия Цезаря. — Давай разберемся, вот бумага, вот карандаш. Я попытаюсь по этапам рассказать, что произошло в моей голове, когда ко мне позвонил наш поэт-теоретик. Вот смотри, — Борис набросал небольшую схемку. — Вот смотри… Когда Виталий мне сказал, что в таком-то диапазоне ничего не прослушивается, я сразу подумал: дело во входной емкости, причем не в емкостях, встроенных в переключатели, а именно на входе. — Борис объяснял мне около часа, старательно, неторопливо, с привлечением математического аппарата.
— Ну, так скажи мне теперь, кто из нас «черная сила», а кто теоретик? — спросил он меня, закончив объяснения, и поднял трубку: — Это ты, Виталий? Слушаю… Заработал приемник? Ничего удивительного… Не стоит благодарности… Как это я сделал? Ну, это не так просто, это уж когда я вернусь из отпуска, мы встретимся, потолкуем, но тебе придется крепко поработать головой, не знаю, не знаю, справишься ли… Ах, как я, не зная теории… Так, так… А вот сейчас у меня сидит наш общий знакомый физик. Да, Михаил… И при помощи Стреттона пытается опровергнуть некоторые мои теоретические посылки, но пока что-то не получается. — Я действительно достал с полки томик «Теории электромагнетизма» и старался разобраться в той сложной задачке по взаимодействию полей, которую так стремительно, буквально мгновенно решил, на моих глазах Борис.
— Ну, а теперь на дорожку, «щоб шлях нэ курывся», давай по последней! — сказал он мне. Мы выпили, и я стал прощаться.
— Писем не пишу, — сказал он мне, — а вот адрес матери запиши, захочешь — найдешь…
МОРЖ
Григорий Шелест появился в нашем институте во главе дружной группы иркутян. Сибиряки поселились все вместе, навели в своей комнате образцовый порядок, вместе ходили в порт разгружать пароходы. Первое время они изредка посещали занятия, но вскоре совсем обалдели от солнца, доступного вина, смеха, уличной сутолоки, от бьющей ключом жизни южного портового города. И только Григорий Шелест, сдержанный, крупноголовый, чуть раскосые черные, как ночь, глаза всегда серьезны, отдавая дань и песне и зину, серьезно и увлеченно учился. В его лице, прямых, невыощихся волосах, в невозмутимой мине было что-то восточное, странно знакомое по кинофильмам предвоенных лет.
Однажды мы напялили на него белый морской китель со сверкающими пуговицами, кто-то дал ему очки в массивной роговой оправе, и тогда перед нами предстал ни дать ни взять японский адмирал. Григорий проходил в этом наряде весь день, «нанося визит вежливости от имени эскадры Страны Восходящего Солнца» в ту или другую комнату общежития. Его узнавали не сразу, так как он что-то вежливо шипел, с силой втягивая в себя воздух и сопровождая каждую фразу коротким «хо-хо-хо». Потом из комнаты раздавался взрыв смеха и шум возни, после чего Григорий отправлялся с визитом к соседям.
Я познакомился с Григорием Шелестом при весьма тревожных обстоятельствах. Как нам передали, новый преподаватель «Морской географии» объявил на последней лекции, что ни Мельников, ни Шелест у него не сдадут, так как пропустили более половины лекций. Этого было достаточно, чтобы мы приступили к совместным действиям в «обстановке самой сердечной дружбы и взаимопонимания».
«Морскую географию» преподавал человек, по фамилии Петров, появившийся в институте совсем недавно. Слава настоящего морского волка венчала его маленькую белесую голову. Среди наших ребят были и старые моряки, не раз заходившие и в Сингапур, и в Рио, и в Сидней. Некоторые из них плавали вместе с Петровым и подтвердили, что он действительно моряк и действительно много плавал. На его лекции собирался народ буквально со всех курсов и факультетов. Он читал артистически, свободно, легко, красочно, неповторимо. Казалось, что каждая лекция стоила ему здоровья, что с каждым словом, с каждой фразой он отдает какую-то часть своей души аудитории, что его внешнее безразличие к нам не вполне искренне. Он внимательно следил за тем, чтобы никто не пропускал его лекций. «Учебника, товарищи, по данному вопросу нет!» — любил говорить он, и чувствовалось, что он как бы добавляет: «И не будет, пока я, Петров, его не напишу».
Вскоре, однако, наступило некоторое разочарование. Наши «старички», внимательно прослушав лекции Петрова, заспорили, сходили к кому-то в порт и хотя по-прежнему посещали лекции, но уже не задавали вопросов и держали себя совсем по-другому.
— Да он же все врет! — сказал мне однажды такой просоленный океанскими ветрами «старичок». — Даже обидно!
— Но ты ж сам говорил, что он плавал…
— Говорил, все говорили… А потом слушаем его и не можем понять: и в том порту был, и в том был, и во всех, выходит, был! Если был где, так и говори: вот что видел, а где не был, так и скажи: там я не был, а по литературе и по книжкам знаю, а он «свистит», понял? Мы специально к эксплуатационникам в порт ходили, чтобы нам его рейсы показали, а ты думал?
Как я был разочарован! Ведь я верил, верил, что вот входит корабль в Гамбург, а на мостике — наш Петров, сухонький, в «морском реглане» — он и лекции читал, не снимая его, — с большим биноклем на груди, и мы первые, кто слышит мастерский рассказ бывалого моряка о глубинах и портовых сооружениях, причалах и пирсах, гинтерланде и аванпортах, обычаях и традициях далеких морских ворот в далекие страны. А оказывается, это, как выразился «старик», «свист»! Я перестал посещать лекции; не сговариваясь со мной, перестал их посещать и Григорий Шелест. Девчонки все равно запишут, и ладно, дня два почитаем и сдадим.
И вот теперь Петров объявил, что ни Григорий, ни я ему не сможем сдать… А то, что это была не пустая угроза, показал беспощадный разгром, который он учинил пятикурсникам, изучавшим его предмет одновременно с нами. Из тридцати человек не сдал ни один! Было отчего приуныть.
Вместе с Григорием мы пошли в институтскую библиотеку, но как ни рылись в каталоге, ничего подходящего не обнаружили. Конспекты нас не устраивали; девчонки так увлекались звуками голоса Петрова, красотами его загадочного стиля, что ничего путного не записали и сейчас сами дрожали в ожидании экзамена.
В задумчивости Григорий раскрыл один из томов Большой Советской Энциклопедии и вдруг вскрикнул:
— Мишка, смотри! Смотри, что написано… «Париж, Руан, Гавр — это лишь один город, главной улицей которого является Сена», — так сказал Наполеон!" — прочел Григорий, торжествуя.
«Так сказал Наполеон…»
Ключ к Петрову был найден… Источником его «морской эрудиции» были вполне «сухопутные» тома с красными корешками и тремя буквами БСЭ. Мы тут же разложили конспекты и стали сравнивать. Совершенно точно, совпадения не оставляли сомнений в правильности нашего открытия. Те же выражения, цитаты, те же цифры, но как это все красиво звучало в устах Петрова и как сухо выглядело здесь.
— Вот что, Гриша, — сказал я, — он нас еще сильней «завалит», если мы просто так будем отвечать, Нужно точно по энциклопедии — это раз, а потом в его же стиле, нахально в его стиле, с подъемом, пусть знает наших! По рукам?
Три дня и три ночи мы провели над энциклопедией. Кто-нибудь из нас брал том, например содержащий статью «Испания». В этой статье мы находили список главных портов, до сих пор помню на память: Барселона, Валенсия, Кадис, Виго, Бильбао, Ла-Корунья, Аликанте, Альмерия, Хихон, Понтеведра, Эль-Ферроль и Картахена… Звонкие волнующие названия с привкусом маслин, кастаньет и настоящего рома.
Заполучив в свои руки список портов, мы теперь находили описание каждого порта в отдельности. И читали друг другу до одурения глубины и оснащенность, на память заучивая отдельные исторические сведения, высказывания тех или иных авторитетов. Мы трудились подвижнически, и вот, наконец, наступил день экзамена.
— Вы осмелились прийти? — спросил Петров, когда мы переступили порог аудитории. — А собственно, кто вы такие? Я что-то не помню таких студентов…
Мы назвали себя.
— Мельников? Шелест? Принесите записку от декана, своих студентов я знаю…
Мы покорно вышли из аудитории, получили в деканате разрешение, вернулись обратно.
Петров рассеянно слушал ответ какого-то студента. Тот замирающим от волнения голосом что-то однотонно, до уныния однотонно, ему рассказывал.
— Придете в следующий раз, — сказал ему Петров, возвращая зачетку.
В аудиторию постепенно начал собираться народ, и наши и пятикурсники. Кто-то сообщил, что Мельников и Шелест дают Петрову бой, и это известие моментально облетело институт. Ребята смотрели на нас с сожалением. Нашли, с кем связываться, с Петровым! Только в глазах наших скромных «старичков» мы читали участие и поддержку.
— Берите билеты, — сказал Петров. — Даю вам… — он задумался, — даю вам по тридцать минут на подготовку!
— А мы можем отвечать без подготовки, — сказал Григорий неожиданно. — Правда, Мельников?
— Я думаю, что сможем отвечать и так, без подготовки, — с деланным спокойствием подтвердил я, а у самого в голове пронеслось: «Только бы досталась Индия, только бы Индия».
Я взял билет. Первым впросом стояло: «Индия, общий экономический обзор, основные порты и коммуникации».
Я подошел к столу, на котором лежал огромный английский морской атлас, и, раскрыв его, начал говорить немного нараспев, задрав голову кверху, стараясь как можно более точно походить на самого Петрова:
— Индия… Когда я слышу слово «Индия», я вспоминаю известное высказывание д'Аржансона, министра короля Франции Людовика Четырнадцатого:
«Мы имеем в Индии владения, которые я отдал бы за булавку…» Только купеческая аристократия Сити могла оценить значение Индии… — начал я, и мое обостренное желание во что бы то ни стало сдать этот экзамен «со звоном», оживленные лица студентов, трехдневная «энциклопедическая страда» сделали свое дело." Я был в состоянии экзальтации и, как потом уверяли ребята, повторил слово в слово лекцию Петрова, которую мы с Григорием пропустили. Петров был ошарашен. Я ответил на второй вопрос и на третий. Потом отвечал Григорий. Ему попался Руан, Руан, с которого все и началось, и он так же, как и я, немного нараспев, начал свое изложение со слов Наполеона: «Париж, Руан, Гавр — это лишь один город, главной улицей которого является Сена». Потом Петров долго «гонял» нас по английскому атласу, заставив несколько раз совершить кругосветное путешествие на кораблях различной осадки и различных мореходных качеств; покачав головой, поставил в наши зачетки по «отлично» и стремительно выбежал из аудитории, шумно выражавшей свое восхищение нашим своеобразным «подвигом».
Только много позже девушка, работавшая в библиотеке, рассказала нам, что в день экзамена Петров буквально влетел в читальный зал и стал торопливо расспрашивать, что читали перед экзаменом Мельников и Шелест:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Виталий побрил голову наголо, чтобы через несколько месяцев отрастить еще более необычайное диво. Борис Ладожский уверял, что никакой Акимов не теоретик, а просто у него, как и у известного волшебника Черномора, вся сила в волосах.
Но вот в часть пришли новые радиостанции. Борис Ладожский собирался — в который раз! — поехать в отпуск, как вдруг позвонил Виталий.
— Борис, — громко кричал он в трубку. — Выручи, слышишь меня, у нас целый диапазон не прослушивается.
— Какой именно? — спросил Ладожский. — От какой частоты до какой? Все просчитал? Теория бессильна, говоришь, иначе ты и не позвонил бы? Ну хорошо… Так вот, мой совет нетеоретика, мой малограмотный совет таков: на антенном входе поверни конденсатор, там есть такой, пикофарад на десять, желтенький, поверни на девяносто градусов. Да, да, прямо рукой, своей теоретической ручкой и поверни. Все! Завтра я еду, будь здоров!
Через десять минут позвонил телефон.
— Не подходи! — закричал Борис. — Не подходи, это звонит Виталий. Пусть хорошо назвонится, теоретик…
Действительно, телефон звонил не умолкая. Буквально каждые пятнадцать минут он начинал настойчиво дребезжать, а Борис радостно посмеивался и «гусарским» движением взбивал свои пушистые усы.
— Звони, звони, теоретик, — говорил он.
— Но, может быть, это не он? — высказывал я робкое предположение.
— А мы сейчас проверим, — сказал Борис и, подождав, когда телефон замолкнет, быстро вызвал Сопку.
— Ладожский, — кричал чей-то голос в трубку, — что ты сделал с Виталием, он обзванивает всех и всем кричит, что ты нечто сверхъестественное в радиотехнике, хотя не знаешь теории…
— Сверхъестественное? — переспросил Борис. — Не знаю теории? Ну, так пусть старший лейтенант еще часика два поработает над телефонией, ему еще рано заниматься радиотехникой; так и передайте, что у него плохо с теорией, так и передайте, вот таким макаром.
— А что ты все-таки сделал? — спросил я Бориса. — Я ведь слышал, ты ему действительно говорил что-то о конденсаторе, я ведь слышал…
— И ты, Брут, вонзил в меня свой кинжал, — горестно воскликнул Борис, с сомнительной точностью передавая известное восклицание Юлия Цезаря. — Давай разберемся, вот бумага, вот карандаш. Я попытаюсь по этапам рассказать, что произошло в моей голове, когда ко мне позвонил наш поэт-теоретик. Вот смотри, — Борис набросал небольшую схемку. — Вот смотри… Когда Виталий мне сказал, что в таком-то диапазоне ничего не прослушивается, я сразу подумал: дело во входной емкости, причем не в емкостях, встроенных в переключатели, а именно на входе. — Борис объяснял мне около часа, старательно, неторопливо, с привлечением математического аппарата.
— Ну, так скажи мне теперь, кто из нас «черная сила», а кто теоретик? — спросил он меня, закончив объяснения, и поднял трубку: — Это ты, Виталий? Слушаю… Заработал приемник? Ничего удивительного… Не стоит благодарности… Как это я сделал? Ну, это не так просто, это уж когда я вернусь из отпуска, мы встретимся, потолкуем, но тебе придется крепко поработать головой, не знаю, не знаю, справишься ли… Ах, как я, не зная теории… Так, так… А вот сейчас у меня сидит наш общий знакомый физик. Да, Михаил… И при помощи Стреттона пытается опровергнуть некоторые мои теоретические посылки, но пока что-то не получается. — Я действительно достал с полки томик «Теории электромагнетизма» и старался разобраться в той сложной задачке по взаимодействию полей, которую так стремительно, буквально мгновенно решил, на моих глазах Борис.
— Ну, а теперь на дорожку, «щоб шлях нэ курывся», давай по последней! — сказал он мне. Мы выпили, и я стал прощаться.
— Писем не пишу, — сказал он мне, — а вот адрес матери запиши, захочешь — найдешь…
МОРЖ
Григорий Шелест появился в нашем институте во главе дружной группы иркутян. Сибиряки поселились все вместе, навели в своей комнате образцовый порядок, вместе ходили в порт разгружать пароходы. Первое время они изредка посещали занятия, но вскоре совсем обалдели от солнца, доступного вина, смеха, уличной сутолоки, от бьющей ключом жизни южного портового города. И только Григорий Шелест, сдержанный, крупноголовый, чуть раскосые черные, как ночь, глаза всегда серьезны, отдавая дань и песне и зину, серьезно и увлеченно учился. В его лице, прямых, невыощихся волосах, в невозмутимой мине было что-то восточное, странно знакомое по кинофильмам предвоенных лет.
Однажды мы напялили на него белый морской китель со сверкающими пуговицами, кто-то дал ему очки в массивной роговой оправе, и тогда перед нами предстал ни дать ни взять японский адмирал. Григорий проходил в этом наряде весь день, «нанося визит вежливости от имени эскадры Страны Восходящего Солнца» в ту или другую комнату общежития. Его узнавали не сразу, так как он что-то вежливо шипел, с силой втягивая в себя воздух и сопровождая каждую фразу коротким «хо-хо-хо». Потом из комнаты раздавался взрыв смеха и шум возни, после чего Григорий отправлялся с визитом к соседям.
Я познакомился с Григорием Шелестом при весьма тревожных обстоятельствах. Как нам передали, новый преподаватель «Морской географии» объявил на последней лекции, что ни Мельников, ни Шелест у него не сдадут, так как пропустили более половины лекций. Этого было достаточно, чтобы мы приступили к совместным действиям в «обстановке самой сердечной дружбы и взаимопонимания».
«Морскую географию» преподавал человек, по фамилии Петров, появившийся в институте совсем недавно. Слава настоящего морского волка венчала его маленькую белесую голову. Среди наших ребят были и старые моряки, не раз заходившие и в Сингапур, и в Рио, и в Сидней. Некоторые из них плавали вместе с Петровым и подтвердили, что он действительно моряк и действительно много плавал. На его лекции собирался народ буквально со всех курсов и факультетов. Он читал артистически, свободно, легко, красочно, неповторимо. Казалось, что каждая лекция стоила ему здоровья, что с каждым словом, с каждой фразой он отдает какую-то часть своей души аудитории, что его внешнее безразличие к нам не вполне искренне. Он внимательно следил за тем, чтобы никто не пропускал его лекций. «Учебника, товарищи, по данному вопросу нет!» — любил говорить он, и чувствовалось, что он как бы добавляет: «И не будет, пока я, Петров, его не напишу».
Вскоре, однако, наступило некоторое разочарование. Наши «старички», внимательно прослушав лекции Петрова, заспорили, сходили к кому-то в порт и хотя по-прежнему посещали лекции, но уже не задавали вопросов и держали себя совсем по-другому.
— Да он же все врет! — сказал мне однажды такой просоленный океанскими ветрами «старичок». — Даже обидно!
— Но ты ж сам говорил, что он плавал…
— Говорил, все говорили… А потом слушаем его и не можем понять: и в том порту был, и в том был, и во всех, выходит, был! Если был где, так и говори: вот что видел, а где не был, так и скажи: там я не был, а по литературе и по книжкам знаю, а он «свистит», понял? Мы специально к эксплуатационникам в порт ходили, чтобы нам его рейсы показали, а ты думал?
Как я был разочарован! Ведь я верил, верил, что вот входит корабль в Гамбург, а на мостике — наш Петров, сухонький, в «морском реглане» — он и лекции читал, не снимая его, — с большим биноклем на груди, и мы первые, кто слышит мастерский рассказ бывалого моряка о глубинах и портовых сооружениях, причалах и пирсах, гинтерланде и аванпортах, обычаях и традициях далеких морских ворот в далекие страны. А оказывается, это, как выразился «старик», «свист»! Я перестал посещать лекции; не сговариваясь со мной, перестал их посещать и Григорий Шелест. Девчонки все равно запишут, и ладно, дня два почитаем и сдадим.
И вот теперь Петров объявил, что ни Григорий, ни я ему не сможем сдать… А то, что это была не пустая угроза, показал беспощадный разгром, который он учинил пятикурсникам, изучавшим его предмет одновременно с нами. Из тридцати человек не сдал ни один! Было отчего приуныть.
Вместе с Григорием мы пошли в институтскую библиотеку, но как ни рылись в каталоге, ничего подходящего не обнаружили. Конспекты нас не устраивали; девчонки так увлекались звуками голоса Петрова, красотами его загадочного стиля, что ничего путного не записали и сейчас сами дрожали в ожидании экзамена.
В задумчивости Григорий раскрыл один из томов Большой Советской Энциклопедии и вдруг вскрикнул:
— Мишка, смотри! Смотри, что написано… «Париж, Руан, Гавр — это лишь один город, главной улицей которого является Сена», — так сказал Наполеон!" — прочел Григорий, торжествуя.
«Так сказал Наполеон…»
Ключ к Петрову был найден… Источником его «морской эрудиции» были вполне «сухопутные» тома с красными корешками и тремя буквами БСЭ. Мы тут же разложили конспекты и стали сравнивать. Совершенно точно, совпадения не оставляли сомнений в правильности нашего открытия. Те же выражения, цитаты, те же цифры, но как это все красиво звучало в устах Петрова и как сухо выглядело здесь.
— Вот что, Гриша, — сказал я, — он нас еще сильней «завалит», если мы просто так будем отвечать, Нужно точно по энциклопедии — это раз, а потом в его же стиле, нахально в его стиле, с подъемом, пусть знает наших! По рукам?
Три дня и три ночи мы провели над энциклопедией. Кто-нибудь из нас брал том, например содержащий статью «Испания». В этой статье мы находили список главных портов, до сих пор помню на память: Барселона, Валенсия, Кадис, Виго, Бильбао, Ла-Корунья, Аликанте, Альмерия, Хихон, Понтеведра, Эль-Ферроль и Картахена… Звонкие волнующие названия с привкусом маслин, кастаньет и настоящего рома.
Заполучив в свои руки список портов, мы теперь находили описание каждого порта в отдельности. И читали друг другу до одурения глубины и оснащенность, на память заучивая отдельные исторические сведения, высказывания тех или иных авторитетов. Мы трудились подвижнически, и вот, наконец, наступил день экзамена.
— Вы осмелились прийти? — спросил Петров, когда мы переступили порог аудитории. — А собственно, кто вы такие? Я что-то не помню таких студентов…
Мы назвали себя.
— Мельников? Шелест? Принесите записку от декана, своих студентов я знаю…
Мы покорно вышли из аудитории, получили в деканате разрешение, вернулись обратно.
Петров рассеянно слушал ответ какого-то студента. Тот замирающим от волнения голосом что-то однотонно, до уныния однотонно, ему рассказывал.
— Придете в следующий раз, — сказал ему Петров, возвращая зачетку.
В аудиторию постепенно начал собираться народ, и наши и пятикурсники. Кто-то сообщил, что Мельников и Шелест дают Петрову бой, и это известие моментально облетело институт. Ребята смотрели на нас с сожалением. Нашли, с кем связываться, с Петровым! Только в глазах наших скромных «старичков» мы читали участие и поддержку.
— Берите билеты, — сказал Петров. — Даю вам… — он задумался, — даю вам по тридцать минут на подготовку!
— А мы можем отвечать без подготовки, — сказал Григорий неожиданно. — Правда, Мельников?
— Я думаю, что сможем отвечать и так, без подготовки, — с деланным спокойствием подтвердил я, а у самого в голове пронеслось: «Только бы досталась Индия, только бы Индия».
Я взял билет. Первым впросом стояло: «Индия, общий экономический обзор, основные порты и коммуникации».
Я подошел к столу, на котором лежал огромный английский морской атлас, и, раскрыв его, начал говорить немного нараспев, задрав голову кверху, стараясь как можно более точно походить на самого Петрова:
— Индия… Когда я слышу слово «Индия», я вспоминаю известное высказывание д'Аржансона, министра короля Франции Людовика Четырнадцатого:
«Мы имеем в Индии владения, которые я отдал бы за булавку…» Только купеческая аристократия Сити могла оценить значение Индии… — начал я, и мое обостренное желание во что бы то ни стало сдать этот экзамен «со звоном», оживленные лица студентов, трехдневная «энциклопедическая страда» сделали свое дело." Я был в состоянии экзальтации и, как потом уверяли ребята, повторил слово в слово лекцию Петрова, которую мы с Григорием пропустили. Петров был ошарашен. Я ответил на второй вопрос и на третий. Потом отвечал Григорий. Ему попался Руан, Руан, с которого все и началось, и он так же, как и я, немного нараспев, начал свое изложение со слов Наполеона: «Париж, Руан, Гавр — это лишь один город, главной улицей которого является Сена». Потом Петров долго «гонял» нас по английскому атласу, заставив несколько раз совершить кругосветное путешествие на кораблях различной осадки и различных мореходных качеств; покачав головой, поставил в наши зачетки по «отлично» и стремительно выбежал из аудитории, шумно выражавшей свое восхищение нашим своеобразным «подвигом».
Только много позже девушка, работавшая в библиотеке, рассказала нам, что в день экзамена Петров буквально влетел в читальный зал и стал торопливо расспрашивать, что читали перед экзаменом Мельников и Шелест:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28