Познакомился и с Зиновием Александровичем и даже с Джулией, которая, на мой взгляд, лучше любого мудреца чувствовала людей хороших и добрых. Она была злопамятна и долго могла выжидать удобного случая, чтобы отомстить обидчику. Зиновий Александрович рассказывал мне, что Джулия, напуганная одной из подруг его сестры, много лет выжидала и все-таки вцепилась ей в волосы, перегнувшись с высокого крытого крылечка. Рук ее не было видно, и некоторое время ни пострадавшая, ни сам Зиновий Александрович ничего не могли понять. И все произошло потому, что шесть лет назад эта женщина, войдя однажды зимой в дом, швырнула в Джулию, сама перепугавшись, свою меховую муфту. Джулии, вероятно, показалось, что к ней бросился какой-то пушистый и страшный зверь. Она запомнила и отомстила. Нет, что ни говори, но когда она доверчиво вспрыгнула на колени к Антону Степановичу, последние мои сомнения и опасения пропали: Джулия разбиралась в людях.
Антон Степанович был коммунист, о чем я узнал при самых неожиданных обстоятельствах. Однажды ночью за ним приехали на машине какие-то люди в кожаных куртках. Одно слово запомнилось мне — «мятеж». Антон Степанович вернулся только на второй день к вечеру, за одни сутки он оброс бородой, глаза его ввалились.
Мятеж был поднят кулаками и скрывавшимся в деревне врангелевским офицером. Антону Степановичу было известно, что людей кто-то обманул и настроил, так как главным требованием сельчан было: «полное от вас отделение, чтобы никакого вашего начальства и на дух не было». Антон Степанович и его товарищи оставили оружие в машине и прямо пошли в кричащую толпу обсуждать внутреннюю и международную ситуацию.
— Шесть часов подряд говорил Антон Степанович, — так рассказывал матери красноармеец-шофер. — По часам шесть часов. Кричали, кричали, потом затихли, затихли — видно, дошла правда.
Из этой деревни Антон Степанович привез мне свой первый подарок — большую речную черепаху.
Ночью черепаха осмелела и начала, тяжело громыхая панцирем, расхаживать по бетонному полу передней. Утром ей дали молока, а назавтра из нее, тихо цокнув, выкатилось удлиненное прозрачное белое яичко, оба конца которого были совершенно одинаковы. Вскоре таких яичек набралось штук восемь, и я, сверившись с Брэмом, закопал их в цветочный горшок с песком, выставил его на самый солнцепек и изо дня в день все с большим нетерпением стал ожидать появления черепахиного потомства. Желающих воспитывать черепашек было очень много, все восемь будущих черепах были уже «розданы» моим товарищам. Каково же было мое удивление, когда я, перебирая песок накануне дня появления черепашек, не обнаружил в нем ни одного яичка.
— А их наш петух потаскал! — не без злорадства заявила соседская Сонька. — Я сама видела.
То, что Сонька была вреднейшим созданием, не подлежало никакому сомнению. Видеть такое преступление и молчать! Я давно уже привык к ее безграничному коварству. Но петух, петух каков! Ну ничего, я знаю, чем ты так гордишься, ты гордишься своим хвостом! Так вырвать хвост негодяю!
Я стремглав бросился за петухом, тот немедленно взлетел на чердак, я — мигом по лестнице, и мы подняли на чердаке такую возню, что Сонькина мать, выскочив во двор, громко закричала:
— Мишка! А ну, слазь с чердака! Ишь, проклятый! Сейчас же слазь.
Я спустился с чердака, но весьма странным способом: в том месте, где помещалась кухня Сонькиных родителей, чердак был настелен камышом, старым, пахнувшим курами, и как только я на него прыгнул, гнилой сноп подо мной провалился, посыпалась глина, штукатурка, клочья соломы, и я очутился посередине большой «макотры», в чем-то мягком, что оказалось опарой, тестом с уже вбитыми в него яйцами.
И тут-то я услышал, кем был Антон Степанович.
— Ах, так вам, коммунистам, все можно! — кричала Сонькина мать на весь двор. — Люди добрые! Рятуйте! Опару с яйцами той комиссарив злыдень перепаскудив! Таку опару! Щоб вы вси провалылысь, щоб вас разирвало! — и тихо, совсем мирно добавила: — Ну рублив пьять, не бильш, колы не пожалкуете… А чоловику моему хиба я не казала про тый камыш, вин же зовсим сгныв…
Посмеялся Антон Степанович, когда моя мать рас' сказала ему историю с петухом и опарой, и сказал строго:
— Ты, Миша, осторожней, что ли… Ну думай прежде, чем сделать что-нибудь… С нас и спрос больший.
— А что же Сонькина мать кричала, что вы коммунист и вам все можно?
— Нет, Миша, это не так. Нам многого нельзя, потому что на нас люди смотрят, смотрят и думают:
«А что за люди коммунисты? Может быть, на словах одно, а на деле другое?»
— Я слышал, шофер говорил, вы без оружия пошли, когда мятеж был. А если бы на вас напали?
— Вот об этом я и не думал как-то… Наверно, плохо пришлось бы, как думаешь, Миша?
БОГОСЛОВСКИЙ СПОР
У корней вывороченного ветром дуба, лежащего поперек двора, я устроил свой первый зоологический музей. Чего там только не было! Гордостью музея был подаренный мне Зиновием Александровичем маленький спрут в банке с формалином, а среди пойманных лично мною существ была «страшная» медведка, о которой в наших местах твердо держался слух, что ядовитей ее насекомого нет. Бабочки и жуки, раковины и крабы составляли основную массу «экспонатов» этого музея. Сонька привела знакомых девчонок с соседней улицы; Ленька Бондарь — своих друзей. К вечеру музей посетила взрослая публика. Три совсем одинаковые седенькие старушки — все три были зубными врачами и всю жизнь жили вместе — дали высокую оценку моей «научно-просветительной деятельности» и подарили мне тонкий, гибкий пинцет, согнутый углом и еще совсем новый. Сонькина мать пРиссла на ствол дуба, долго всматривалась в открытую баночку, на дне которой лежала медведка, и время от времени говорила: «То ж она, то ж сама гадюка, яка в картопли живе». Я пустился в длиннейшее объяснение, посвященное нравам медведки, отметил тот непреложный факт, что можно одновременно встретить медведок на всех фазах развития, подробно остановился на методах борьбы с этим злостным вредителем бахчей. Прослушав мою лекцию, Сонькина мать сказала:
— И всэ вин знае, всэ помнит, а нэ забув, як у мэнэ в опари з яечками плавав?
На помощь мне совсем неожиданно пришел старичок маленького роста, с длинными седыми волосами, в котором я — не без оснований — подозревал бывшего священнослужителя.
— Это от бога, — тихо заговорил он. — Любовь бескорыстная ко всякой твари летающей и ползающей — это от бога.
Он протянул руку, чтобы погладить меня по голове, но я спросил:
— Вы считаете, что бог есть? Но ведь это же заблуждение…
— Наука, юноша, — ответил мне старичок, — есть не что иное, как цепь противоречий и заблуждений, как холмы сменяются долинами, так перемежается в знании истина и ложь… Вы еще очень молоды.
— Цепь заблуждений? — горячо переспросил я. — Вот глупости! Выходит, что только бог сплошная правда. А сейчас каждый дурак знает…
Старичок не дал мне договорить:
— Я дурак? Я, старый человек, дурак?
Он схватил меня за рукав «капитанки» и повел к двери нашего дома. Как голодное воронье, ринулись к моему музею Сонька со своими девчонками, Ленька со своими товарищами, и когда я после тяжкого объяснения со старичком в присутствии моей матери вернулся во двор, то у меня подкосились ноги: от моего музея остались только рожки да ножки. По странной случайности грабители пощадили моего спрута. Может быть, он был им не совсем понятен. Это немного утешило меня.
Мать хотела пожаловаться на меня Антону Степановичу, когда он вернулся домой, но я перебил ее и, решив сразу «взять быка за рога», спросил:
— Правда, что наука состоит из цепи противоречий?
— Пожалуй, правда, — немного подумав, ответил Антон Степанович. — Пожалуй, правда… Но помни, что научное заблуждение содержит в себе и что-то очень важное, что вновь может стать источником более глубокого знания. — И он сделал такой жест рукой, как будто его ладонь, перепрыгивая по невидимым ступенькам, взбирается на какую-то крутизну.
Утром я подошел к старичку. Он сидел на скамейке возле своего порога и о чем-то думал.
— Товарищ, — сказал я ему, — вы почти совершенно правы. Наука действительно состоит из противоречий…
— Сопляк, — тихо, но внятно ответил мне старичок, и в его глазу сверкнула мутная злая слезинка.
НЕОЖИДАННАЯ НАХОДКА
А назавтра, да, это было именно назавтра, меня ждала удивительная находка… Я копался в прибрежном песке вместе с Ленькой Бондарем, коренастым белоголовым мальчишкой. Ленька был ниже меня, но крепче, шире в плечах. Признаться, он иногда пользовался своим преимуществом в физической силе. Вдруг я заметил, что рядом с рукой Леньки что-то темнеет в песке. Я протянул было руку, но Ленька заметил мое движение и первый успел схватить это что-то, похожее на длинную змейку.
— Чур, на одного! — закричал я.
— Ну да, на одного: моя и будет! — ответил Ленька. Он прополоснул находку в воде, и она засверкала ясным металлическим блеском.
— Ну, Ленька, это же я первым заметил! — взмолился я. — Отдай, слышишь?
Ленька не ответил. Он с удивлением рассматривал находку. Это была длинная цепь. Среднее звено имело удлиненную странную форму. И тут со мной что-то произошло, я почувствовал, что не могу обойтись без этой загадочной цепочки. Я поймал ее конец, с силой дернул к себе, Ленька держал ее в руке совсем не крепко и сразу же выпустил из рук, и тогда я далеко отшвырнул цепочку от себя — она упала на песок — и бросился на Леньку. Я что-то такое кричал обидное, и сам плакал от обиды; прямо в воде мы схватились друг с другом. Ленька тоже озлился, и мы минут пять обменивались тумаками, пока кто-то властно не сказал:
— Ну, петухи, нельзя же так! Ишь, отчаянные какие!
На берегу стоял какой-то человек, мы его раньше никогда не видели. Он был совсем седой, но еще не старый, потому что он одной рукой быстро схватил Леньку, другой — меня, схватил сильно и ловко, и мы сразу же успокоились и затихли.
— Ну, из-за чего сыр-бор разгорелся? — спросил седой. — Вот из-за этой-то чепухи? — Мы все стояли над сверкающей цепочкой.
Седой отпустил меня и наклонился, чтобы поднять цепочку, а Ленька подмигнул мне, и я бросился животом на песок, прикрыв собой находку.
— Так дело у нас не пойдет, — сказал седой. — Мне ведь только посмотреть надо, слово даю — отдам…
Человек отпустил Леньку, и мы втроем стали рассматривать цепочку. Она была совсем как новая, только у перемычек каждого звена набилась темная придонная грязца. Среднее звено было похоже на лодку или на полумесяц, но на лодку больше. А посередине был кружок, точный, остро вырезанный, а в нем какие-то изогнутые спицы, числом шесть.
— Старинная вещь, — сказал седой. — Наверно, очень старинная, амулет… Ну, так кому ее отдать? Тебе? — обратился он к Леньке. — Или тебе? — спросил у меня. — А то разгадаем? А ну, кто скажет, почему птица летает?
— По воздуху… — ответил быстро Ленька.
— Крыльями она машет, потому и летает, — сказал я.
— А отчего птица плавает, знаете? — спросил седой.
— От берега, — ответили мы хором, уж это мы с Ленькой знали.
— Тогда так, кто ответит правильно на последний вопрос — тому и владеть цепкой. — Седой так и сказал «цепкой», совсем как говорили мы, мальчишки. — Так что больше весит, пуд пуха или пуд железа? Ну, кто первый?
— Пуд железа, — быстро сказал Ленька, а я уловил усмешку Седого и сказал:
— Пуд пуха…
— Ну, что мне с вами делать, — засмеялся Седой, — ну что делать прикажете? Пуд чего бы то ни было, а все пуд, понимаете? Пуд железа, пуд пуха, пуд вот песка, к примеру, все будет одного и того же веса.
— А пуд воды тоже? -спросил Ленька.
— Тоже, — ответил незнакомец.
— А воздуха? — спросил я.
Посмотрел на меня седой странно как-то, на всю жизнь запомнил я этот взгляд, и вдруг надел мне на шею цепочку с лодочкой, надел и сзади что-то тихо щелкнуло, и все… И опустил руки, а цепочка так и осталась висеть у меня на шее. Я быстро ее снял, но все звенья были на месте, они соединились в кольцо. Удивлению моему и Ленькиному не было предела.
— Как это вы сделали? — спросил я седого, но он засмеялся и сказал:
— А как же тебя зовут, Мишкой, должно быть?
— Мишкой, точно, — ответил я. — А вот его как? И не знаете…
— А он Павлушка, настоящий Павлушка, угадал?
— Не-а, — ответил Ленька. — А с трех раз угадаете?
— Угадаю, — ответил незнакомец. — Это очень просто, это совсем как просто… Витькой тебя звать? Не угадал… Ну тогда ты Ленька, вот ты кто… Это уж точно…
— Точно, — едва слышно ответил Ленька. Седой вдруг будто что-то заприметил в сверкающем море и с разбегу бросился в волны и поплыл, поплыл, а мы все стояли на берегу и следили, как постепенно удалялась его потемневшая от воды голова.
— Фокусник он, — убежденно сказал Ленька, — фокусник. И как это он цепку в колечко соединил?
Мы еще долго возились с нашей находкой, все пытались найти то звено, что могло раскрыться, да так и не нашли.
Пожалуй, я и забыл бы и об этой находке и о странном человеке на берегу, если бы не переплела всю мою жизнь та блестящая цепочка в удивительный и чудесный узел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Антон Степанович был коммунист, о чем я узнал при самых неожиданных обстоятельствах. Однажды ночью за ним приехали на машине какие-то люди в кожаных куртках. Одно слово запомнилось мне — «мятеж». Антон Степанович вернулся только на второй день к вечеру, за одни сутки он оброс бородой, глаза его ввалились.
Мятеж был поднят кулаками и скрывавшимся в деревне врангелевским офицером. Антону Степановичу было известно, что людей кто-то обманул и настроил, так как главным требованием сельчан было: «полное от вас отделение, чтобы никакого вашего начальства и на дух не было». Антон Степанович и его товарищи оставили оружие в машине и прямо пошли в кричащую толпу обсуждать внутреннюю и международную ситуацию.
— Шесть часов подряд говорил Антон Степанович, — так рассказывал матери красноармеец-шофер. — По часам шесть часов. Кричали, кричали, потом затихли, затихли — видно, дошла правда.
Из этой деревни Антон Степанович привез мне свой первый подарок — большую речную черепаху.
Ночью черепаха осмелела и начала, тяжело громыхая панцирем, расхаживать по бетонному полу передней. Утром ей дали молока, а назавтра из нее, тихо цокнув, выкатилось удлиненное прозрачное белое яичко, оба конца которого были совершенно одинаковы. Вскоре таких яичек набралось штук восемь, и я, сверившись с Брэмом, закопал их в цветочный горшок с песком, выставил его на самый солнцепек и изо дня в день все с большим нетерпением стал ожидать появления черепахиного потомства. Желающих воспитывать черепашек было очень много, все восемь будущих черепах были уже «розданы» моим товарищам. Каково же было мое удивление, когда я, перебирая песок накануне дня появления черепашек, не обнаружил в нем ни одного яичка.
— А их наш петух потаскал! — не без злорадства заявила соседская Сонька. — Я сама видела.
То, что Сонька была вреднейшим созданием, не подлежало никакому сомнению. Видеть такое преступление и молчать! Я давно уже привык к ее безграничному коварству. Но петух, петух каков! Ну ничего, я знаю, чем ты так гордишься, ты гордишься своим хвостом! Так вырвать хвост негодяю!
Я стремглав бросился за петухом, тот немедленно взлетел на чердак, я — мигом по лестнице, и мы подняли на чердаке такую возню, что Сонькина мать, выскочив во двор, громко закричала:
— Мишка! А ну, слазь с чердака! Ишь, проклятый! Сейчас же слазь.
Я спустился с чердака, но весьма странным способом: в том месте, где помещалась кухня Сонькиных родителей, чердак был настелен камышом, старым, пахнувшим курами, и как только я на него прыгнул, гнилой сноп подо мной провалился, посыпалась глина, штукатурка, клочья соломы, и я очутился посередине большой «макотры», в чем-то мягком, что оказалось опарой, тестом с уже вбитыми в него яйцами.
И тут-то я услышал, кем был Антон Степанович.
— Ах, так вам, коммунистам, все можно! — кричала Сонькина мать на весь двор. — Люди добрые! Рятуйте! Опару с яйцами той комиссарив злыдень перепаскудив! Таку опару! Щоб вы вси провалылысь, щоб вас разирвало! — и тихо, совсем мирно добавила: — Ну рублив пьять, не бильш, колы не пожалкуете… А чоловику моему хиба я не казала про тый камыш, вин же зовсим сгныв…
Посмеялся Антон Степанович, когда моя мать рас' сказала ему историю с петухом и опарой, и сказал строго:
— Ты, Миша, осторожней, что ли… Ну думай прежде, чем сделать что-нибудь… С нас и спрос больший.
— А что же Сонькина мать кричала, что вы коммунист и вам все можно?
— Нет, Миша, это не так. Нам многого нельзя, потому что на нас люди смотрят, смотрят и думают:
«А что за люди коммунисты? Может быть, на словах одно, а на деле другое?»
— Я слышал, шофер говорил, вы без оружия пошли, когда мятеж был. А если бы на вас напали?
— Вот об этом я и не думал как-то… Наверно, плохо пришлось бы, как думаешь, Миша?
БОГОСЛОВСКИЙ СПОР
У корней вывороченного ветром дуба, лежащего поперек двора, я устроил свой первый зоологический музей. Чего там только не было! Гордостью музея был подаренный мне Зиновием Александровичем маленький спрут в банке с формалином, а среди пойманных лично мною существ была «страшная» медведка, о которой в наших местах твердо держался слух, что ядовитей ее насекомого нет. Бабочки и жуки, раковины и крабы составляли основную массу «экспонатов» этого музея. Сонька привела знакомых девчонок с соседней улицы; Ленька Бондарь — своих друзей. К вечеру музей посетила взрослая публика. Три совсем одинаковые седенькие старушки — все три были зубными врачами и всю жизнь жили вместе — дали высокую оценку моей «научно-просветительной деятельности» и подарили мне тонкий, гибкий пинцет, согнутый углом и еще совсем новый. Сонькина мать пРиссла на ствол дуба, долго всматривалась в открытую баночку, на дне которой лежала медведка, и время от времени говорила: «То ж она, то ж сама гадюка, яка в картопли живе». Я пустился в длиннейшее объяснение, посвященное нравам медведки, отметил тот непреложный факт, что можно одновременно встретить медведок на всех фазах развития, подробно остановился на методах борьбы с этим злостным вредителем бахчей. Прослушав мою лекцию, Сонькина мать сказала:
— И всэ вин знае, всэ помнит, а нэ забув, як у мэнэ в опари з яечками плавав?
На помощь мне совсем неожиданно пришел старичок маленького роста, с длинными седыми волосами, в котором я — не без оснований — подозревал бывшего священнослужителя.
— Это от бога, — тихо заговорил он. — Любовь бескорыстная ко всякой твари летающей и ползающей — это от бога.
Он протянул руку, чтобы погладить меня по голове, но я спросил:
— Вы считаете, что бог есть? Но ведь это же заблуждение…
— Наука, юноша, — ответил мне старичок, — есть не что иное, как цепь противоречий и заблуждений, как холмы сменяются долинами, так перемежается в знании истина и ложь… Вы еще очень молоды.
— Цепь заблуждений? — горячо переспросил я. — Вот глупости! Выходит, что только бог сплошная правда. А сейчас каждый дурак знает…
Старичок не дал мне договорить:
— Я дурак? Я, старый человек, дурак?
Он схватил меня за рукав «капитанки» и повел к двери нашего дома. Как голодное воронье, ринулись к моему музею Сонька со своими девчонками, Ленька со своими товарищами, и когда я после тяжкого объяснения со старичком в присутствии моей матери вернулся во двор, то у меня подкосились ноги: от моего музея остались только рожки да ножки. По странной случайности грабители пощадили моего спрута. Может быть, он был им не совсем понятен. Это немного утешило меня.
Мать хотела пожаловаться на меня Антону Степановичу, когда он вернулся домой, но я перебил ее и, решив сразу «взять быка за рога», спросил:
— Правда, что наука состоит из цепи противоречий?
— Пожалуй, правда, — немного подумав, ответил Антон Степанович. — Пожалуй, правда… Но помни, что научное заблуждение содержит в себе и что-то очень важное, что вновь может стать источником более глубокого знания. — И он сделал такой жест рукой, как будто его ладонь, перепрыгивая по невидимым ступенькам, взбирается на какую-то крутизну.
Утром я подошел к старичку. Он сидел на скамейке возле своего порога и о чем-то думал.
— Товарищ, — сказал я ему, — вы почти совершенно правы. Наука действительно состоит из противоречий…
— Сопляк, — тихо, но внятно ответил мне старичок, и в его глазу сверкнула мутная злая слезинка.
НЕОЖИДАННАЯ НАХОДКА
А назавтра, да, это было именно назавтра, меня ждала удивительная находка… Я копался в прибрежном песке вместе с Ленькой Бондарем, коренастым белоголовым мальчишкой. Ленька был ниже меня, но крепче, шире в плечах. Признаться, он иногда пользовался своим преимуществом в физической силе. Вдруг я заметил, что рядом с рукой Леньки что-то темнеет в песке. Я протянул было руку, но Ленька заметил мое движение и первый успел схватить это что-то, похожее на длинную змейку.
— Чур, на одного! — закричал я.
— Ну да, на одного: моя и будет! — ответил Ленька. Он прополоснул находку в воде, и она засверкала ясным металлическим блеском.
— Ну, Ленька, это же я первым заметил! — взмолился я. — Отдай, слышишь?
Ленька не ответил. Он с удивлением рассматривал находку. Это была длинная цепь. Среднее звено имело удлиненную странную форму. И тут со мной что-то произошло, я почувствовал, что не могу обойтись без этой загадочной цепочки. Я поймал ее конец, с силой дернул к себе, Ленька держал ее в руке совсем не крепко и сразу же выпустил из рук, и тогда я далеко отшвырнул цепочку от себя — она упала на песок — и бросился на Леньку. Я что-то такое кричал обидное, и сам плакал от обиды; прямо в воде мы схватились друг с другом. Ленька тоже озлился, и мы минут пять обменивались тумаками, пока кто-то властно не сказал:
— Ну, петухи, нельзя же так! Ишь, отчаянные какие!
На берегу стоял какой-то человек, мы его раньше никогда не видели. Он был совсем седой, но еще не старый, потому что он одной рукой быстро схватил Леньку, другой — меня, схватил сильно и ловко, и мы сразу же успокоились и затихли.
— Ну, из-за чего сыр-бор разгорелся? — спросил седой. — Вот из-за этой-то чепухи? — Мы все стояли над сверкающей цепочкой.
Седой отпустил меня и наклонился, чтобы поднять цепочку, а Ленька подмигнул мне, и я бросился животом на песок, прикрыв собой находку.
— Так дело у нас не пойдет, — сказал седой. — Мне ведь только посмотреть надо, слово даю — отдам…
Человек отпустил Леньку, и мы втроем стали рассматривать цепочку. Она была совсем как новая, только у перемычек каждого звена набилась темная придонная грязца. Среднее звено было похоже на лодку или на полумесяц, но на лодку больше. А посередине был кружок, точный, остро вырезанный, а в нем какие-то изогнутые спицы, числом шесть.
— Старинная вещь, — сказал седой. — Наверно, очень старинная, амулет… Ну, так кому ее отдать? Тебе? — обратился он к Леньке. — Или тебе? — спросил у меня. — А то разгадаем? А ну, кто скажет, почему птица летает?
— По воздуху… — ответил быстро Ленька.
— Крыльями она машет, потому и летает, — сказал я.
— А отчего птица плавает, знаете? — спросил седой.
— От берега, — ответили мы хором, уж это мы с Ленькой знали.
— Тогда так, кто ответит правильно на последний вопрос — тому и владеть цепкой. — Седой так и сказал «цепкой», совсем как говорили мы, мальчишки. — Так что больше весит, пуд пуха или пуд железа? Ну, кто первый?
— Пуд железа, — быстро сказал Ленька, а я уловил усмешку Седого и сказал:
— Пуд пуха…
— Ну, что мне с вами делать, — засмеялся Седой, — ну что делать прикажете? Пуд чего бы то ни было, а все пуд, понимаете? Пуд железа, пуд пуха, пуд вот песка, к примеру, все будет одного и того же веса.
— А пуд воды тоже? -спросил Ленька.
— Тоже, — ответил незнакомец.
— А воздуха? — спросил я.
Посмотрел на меня седой странно как-то, на всю жизнь запомнил я этот взгляд, и вдруг надел мне на шею цепочку с лодочкой, надел и сзади что-то тихо щелкнуло, и все… И опустил руки, а цепочка так и осталась висеть у меня на шее. Я быстро ее снял, но все звенья были на месте, они соединились в кольцо. Удивлению моему и Ленькиному не было предела.
— Как это вы сделали? — спросил я седого, но он засмеялся и сказал:
— А как же тебя зовут, Мишкой, должно быть?
— Мишкой, точно, — ответил я. — А вот его как? И не знаете…
— А он Павлушка, настоящий Павлушка, угадал?
— Не-а, — ответил Ленька. — А с трех раз угадаете?
— Угадаю, — ответил незнакомец. — Это очень просто, это совсем как просто… Витькой тебя звать? Не угадал… Ну тогда ты Ленька, вот ты кто… Это уж точно…
— Точно, — едва слышно ответил Ленька. Седой вдруг будто что-то заприметил в сверкающем море и с разбегу бросился в волны и поплыл, поплыл, а мы все стояли на берегу и следили, как постепенно удалялась его потемневшая от воды голова.
— Фокусник он, — убежденно сказал Ленька, — фокусник. И как это он цепку в колечко соединил?
Мы еще долго возились с нашей находкой, все пытались найти то звено, что могло раскрыться, да так и не нашли.
Пожалуй, я и забыл бы и об этой находке и о странном человеке на берегу, если бы не переплела всю мою жизнь та блестящая цепочка в удивительный и чудесный узел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28