Минут пять ничего не происходило. Ядовитый туман некоторое время
проглядывал сквозь переплетение ветвей, но потом совершенно рассеялся,
и стена скэнба стояла передо мной совершенно невредимая, без
каких-либо признаков поражения. Я уже подумывал о том, чтобы выпустить
по ней еще одно облако аэрозоля, когда впереди раздался треск. Потом
затрещало где-то справа, потом что-то снова треснуло впереди и стало
трещать уже не переставая - так, будто кто-то огромный ломал в
глубине леса хворост. Но стена, как и прежде, стояла передо мной
совершенно непроницаемая, и лишь когда вдруг начали раскачиваться
отдельные, торчащие наружу побеги скэнба, я понял, что биофиксатор
сделал свое дело. Но пришлось прождать еще несколько минут, прежде чем
под переходящий в непрерывный гул шум ломающихся и рвущихся ветвей
живая стена вдруг провалилась внутрь леса, будто кто-то вышиб
державшую подпорку, и передо мной образовался проем шириной метров в
пятьдесят.
Через него, несмотря на завалы, уже можно было проехать, и за проемом
скэнба уже не было. Я бросил машину вперед, и через минуту брешь,
проделанная мною в границе леса, осталась позади. Ехать приходилось
зигзагами, обьезжая постоянно выраставшие на пути гигантские опорные
стволы, уходящие ввысь на полсотни метров. Там, в высоте, они
ветвились, срастались друг с другом отдельными побегами, образуя
сплошную, почти непроницаемую для света сеть, в которой обитало
бесчисленное множество еще по большей части совершенно не изученных
живых существ. Но здесь, на уровне земли, все было сумрачно и
безжизненно. Под псевдоколесами вездехода лежала ровная, хорошо
утрамбованная почва, и ничто, кроме выраставших на пути опорных
стволов, не задерживало продвижения вперед.
До цели было около двадцати пяти километров, и я преодолел это
расстояние за полчаса. Наконец, местность стала повышаться, и я понял,
что цель близка. Вскоре стало светлеть, и просветы между деревьями
далеко впереди начали окрашиваться в красный цвет.
Впереди было красное поле. И я должен был его пересечь.
У крайнего со стороны поля опорного ствола я остановил машину. Мне
совсем не хотелось ехать дальше. Почему-то только теперь мне стало по
настоящему страшно. Но пути назад уже не было. Если я не хотел, чтобы
меня нашли, если хотел, чтобы мой след затерялся, то я должен был
пересечь красное поле. Я обругал себя самым последним идиотом и тронул
машину вперед, прямо на заросли ядовито-красных лопухов, постепенно
увеличивая скорость. И почти тут же небо над головой, еще только что
ярко-голубое, с начинающим клониться к закату солнцем стало
затягиваться белесой дымкой. Теперь пути назад уже точно не было,
теперь был один путь - вперед, только вперед, к вершине холма. А
дальше уж как придется. Я гнал вездеход вверх по склону холма на
максимально возможной скорости, чтобы выиграть время и оказаться там
раньше, чем красное поле отреагирует на мое вторжение. Рваные клочья
лопухов летели из-под псевдоколес, обрызгивая вездеход кроваво-красным
дождем, когда приходилось обьезжать то и дело встречавшиеся на пути
ямы. И все темнее становилось небо над головой, и вот уже солнце
исчезло в дымке, и даже в кондиционированной атмосфере кабины
почему-то ощущалась давящая духота наружного воздуха. И время тянулось
медленно-медленно, и лишь потом, реконструируя эту свою гонку к
вершине, я с удивлением узнал, что заняла она не больше двух минут.
На вершине я остановился.
Небо висело совсем низко над головой - так низко, что, казалось,
опустись оно еще немного, и вездеход на вершине холма будет раздавлен.
Позади, там, где он только-что проехал, склон холма перерезала черная
борозда - местами почти прямая, местами идущая зигзагами. И в стороны
от этой борозды, как волны по воде вслед за быстро пронесшимся
катером, расходтлись по поверхности красного поля белесые полосы. Они
медленно катились по склону холма, а с вершины его, с того места, где
сейчас стоял вездеход, наперерез им шли точно такие же белесые круги.
Было темно, душно и очень тихо - как перед грозой, когда все вокруг
замирает. Все точно соответствовало описанию красных полей,
хранящемуся в моих мнемоблоках. Там же хранилась и инструкция, которую
я нарушил теперь, инструкция, запрещавшая приближаться к красным полям
- со стороны ли леса или с воздуха - на расстояния, меньшие пятисот
метров. Инструкции подобного рода пишутся кровью. Их нарушение стоит
крови.
Но иного выхода у меня не было.
Я поудобнее уселся в своем кресле, глубоко вздохнул и перешел на
прямое мысленное управление вездеходом. Это было теперь моей
единственной надеждой на спасение. Но я не поручился бы тогда, что мне
хватит выдержки на то, чтобы сконцентрировать свое внимание целиком и
исключительно на управлении машиной, что я смогу слиться с вездеходом
в одно целое и увести его из-под удара. Я знал лишь одно - то, что
это не полигон, и если я ошибусь, то это будет моей последней ошибкой.
Знание такого рода позволяет творить чудеса, но не думаю, чтобы
нашлось много охотников творить их такою ценою.
Игра со смертью началась через полторы минуты.
Сначала я увидел, как где-то далеко внизу, у самой границы леса на
поверхности красного поля появилась темная полоса. Она быстро
покатилась вверх по склону холма навстречу белесым кругам,
расходившимся от вершины, края ее загибались, постепенно опоясывая
холм, и вот уже она сомкнулась в быстро сжимавшийся круг, в центре
которого стоял вездеход. Первый раз, пока еще не знаешь, когда
наступает момент, после которого промедление становится губительным -
самый опасный. Вездеход отскочил в сторону в самый последний момент -
не раньше, когда красное поле могло еще отреагировать на его
перемещение, но и не позже. Я проскочил через темное, стремительно
сужавшееся кольцо, когда оно было всего лишь метров двадцати в
диаметре, и сейчас же позади с низко нависшего неба ударила молния. Но
мне некогда было смотреть на след, который она оставила, потому что
снизу снова накатывалось темное кольцо, и снова нужно было увернуться
от него, и снова сзади, совсем рядом ударил с неба мощный разряд, и
снова и снова повторилось то же самое. Вскоре я совершенно сбился со
счета, я перестал слышать шум от непрерывно бьющих совсем рядом в
землю разрядов, я потерял всякое ощущения направления, я полностью
забыл о том, кто я и где я, слился с вездеходом в одно целое,
превратился в автомат, единственной задачей которого было выскочить из
центра очередного черного кольца.
И вдруг все кончилось. Вездеход стоял на самой опушке сетчатого леса,
едва не упираясь в один из могучих стволов, выдвинутых вперед. И была
тишина. Совершенная, невероятная тишина, так что какое-то время мне
даже казалось, что я оглох. Я перешел снова на ручное управление,
перевел дух и вытер пот со лба. Было светло, значительно светлее, чем
несколько минут назад, когда вездеход стоял на вершине холма, но все
вокруг было покрыто туманом, и какое-то время я не мог понять, откуда
же он взялся, этот туман. Не должно быть никакого тумана, ни в одном
описании не говорится про туман, думал я, и вдруг даже вздрогнул, все
вспомнив. Прямое мысленное управление - штука коварная и
непредсказуемая, и немного найдется людей с достаточной для него
мысленной дисциплиной. Где-то там, на склоне холма, я вспомнил о
биофиксаторе в баках вездехода - и каким-то образом подал команду
опустошить их. И вот теперь все вокруг было упрятано в облако
биофиксатора, и это означало, что опасность еще не миновала. Времени
на то, что бы посмотреть, что станет с красным полем после того, как
вездеход пересек его, уже не оставалось. Я знал - борозды,
образовавшиеся там, где проехал вездеход, заполнятся сначала жидкой,
всеразьедающей слизью, а затем снова зарастут красными листьями, и
никто и никогда не отыщет на красном поле наших следов. Правда,
теперь, под воздействием биофиксатора, кое-что здесь пойдет, наверное,
по-другому, но особого значеня это теперь не имело. Не оставалось даже
времени на то, чтобы привести в чувство Гребнева, чтобы хоть как-то
поудобнее устроить его. Надо было ехать - немедленно, пока лес вокруг
еще не начал умирать. Я перешел на локаторный обзор и тронул вездеход.
Сначала мне казалось, что проскочить отравленный участок будет совсем
нетрудно, но уже через минуту в крышу кабины ударила капля какой-то
черной жидкости, и совсем скоро сверху, из второго яруса леса полился
настоящий ливень. Это, конечно, было почти не опасно, хотя наверняка
потоки обрушивающейся на вездеход жидкости и были ядовиты, и весьма
агрессивны. Опасно было другое - лес, которым я ехал, на глазах
переставал быть обычным сетчатым лесом. Опорные стволы, еще совсем
недавно прямые и стройные, теперь теряли свое изящество, они как бы
оседали под непомерной тяжестью, изгибались, на глазах вспучиваясь
наростами, а полог переплетенных ветвей второго яруса, казалось,
опускался все ниже и ниже. Внезапно ствол дерева справа от вездехода
разломился посередине и повис, раскачиваясь, на обрывках ветвей, а
затем рухнул на землю, увлекая за собой и два соседних ствола. Я резко
свернул влево и боковым зрением успел увидеть, как целый массив
сетчатого леса в том направлении, куда я только что ехал, вдруг как бы
сложился и накрыл землю непроходимым буреломом, из-под которого мне
уже никогда не удалось бы вывести вездеход.
А потом все неожиданно кончилось. Я вел машину через колоннаду
стройных деревьев, и не верилось, что совсем рядом, всего в нескольких
сотнях метрах позади, все было погублено облаком биофиксатора. Но я не
решился остановиться, и гнал вездеход вперед еще полчаса, пока не
достиг предгорий Южного Анарга. Лес - да и всякая вообще жизнь -
кончился у подножия первых же холмов, и, отвезя вездеход на несколько
сотен метров от его границы, я, наконец, остановился. Если бы не
Гребнев, до сих пор лежащий без сознания в соседнем кресле, я тут же
заснул бы в полном изнеможении. Но его необходимо было привести в
чувство, и это придало мне сил.
Я полжил в рот сразу две таблетки стимулятора, немного подождал, пока
они начнут действовать, потом достал из аптечкм иньектор и, расстегнув
защитную форму, приложил его к плечу Гребнева. Минут пять, наверное,
ничего не происходило, но, когда мне стало уже по-настоящему страшно,
он вдруг открыл глаза и попытался встать. Тело все еще не слушалось
его, и он только еще больше сьехал вниз. Тогда он повернул голову в
мою сторону, отыскал меня глазами и попытался сказать что-то. Я
нагнулся ниже, но не смог разобрать ни слова. Губы его шевелились
почти беззучно, и он, наконец, оставил свои попытки и долго - минут
пять - сидел не шевелясь, закусив нижнюю губу и шумно, со стоном
выдыхая воздух. Потом приоткрыл рот, вздохнул и сказал сиплым голосом:
- Значит, струсил, инспектор. Бежать решил.
Я, наверное, изменился в лице, потому что он вдруг дернулся в сторону
и приподнял руку, как бы ожидая удара. И я понял тогда, что
действительно чуть не ударил его снова. Впервые в жизни я применил
сегодня обездвиживающий прием против живого человека, не манекена, и
вот, оказывается, готов был снова ударить его. Достаточно начать,
достаточно хоть раз совершить что-то, противное прежде твоей
человеческой природе, чтобы повторить это потом во второй, в третий
раз оказалось совсем нетрудно. Достаточно только начать...
- Думай что угодно, - сказал я через силу, не глядя на него, - Это
теперь ничего не изменит.
Солнце - уже оранжевое - опустилось к самому горизонту. Кончался мой
четвертый день на Кабенге - самый тяжелый день в моей жизни. И я вдруг
понял, что как бы ни сложилась в дальнейшем моя жизнь, она уже никогда
не будет такой, как прежде. Сегодняшний день положил границу всему,
что было раньше, и то, что я продолжал существовать, не означало, что
я его пережил. Потому что за этот день я стал совершенно другим
человеком, и как бы я ни пытался, поступки мои, совершенные за этот
день, никогда нельзя будет оправдать с позиций того человека, каким я
был еще накануне. Предательству нет и не может быть оправдания, и
наивно думать, что я хоть когда-нибудь сумею найти оправдания для себя
самого, если не способен оправдаться даже перед этим мальчишкой. Чтобы
стать предателем, достаточно предать один раз, и я вдруг поймал себя
на чудовищной мысли, что мне лучше было бы остаться одному, чтобы не
пришлось ни перед кем оправдываться. И эта мысль, само ее зарождение,
сама ее возможность - я прекрасно понимал это - была самой страшной
расплатой за предательство. Теперь каждый человек, пусть даже и не
знает он ничего о том, что мне пришлось совершить, самим своим
присутствием будет напоминать мне о том, что я сделал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28