Что-то, чего никто не хочет признать, а тем более об этом говорить. Калиш – тому свидетельство.
Хагерти не хотелось думать о том, как он последний раз увидел Калиша. И он, сам того не желая, задремал.
* * *
Он был на работе, хотя и не должен был. В эту ночь он был выходной. Только что он играл с друзьями в боулинг, было уже поздно. Что-то забыл на работе. Не мог вспомнить, что. Решил заехать и заглянуть в свой шкафчик. В «Елисейские поля» он попал после полуночи.
Ушел в раздевалку. Удивился, увидев Реда Франклина, уходящего со смены. Ред был должен находиться на его месте. Но Ред сказал, что расписание поменялось, и на смене Клода сегодня Арчи Калиш.
Память сновидения одновременно замедлялась и ускорялась. Калиш. Эти идиоты поставили Калиша на дежурство! Сердце заколотилось сильнее. Он не хотел идти в Наблюдаемое отделение – знал, что там увидит. Но сон тянул его по коридору памяти. Может быть, если действовать быстрее, в этот раз будет по-другому. Движения были медленные и неуклюжие, как под водой. Лифт полз на вызов целую вечность, двери открывались, как в замедленной съемке. Хагерти чуть ли не кричал, чтобы они двигалась побыстрее.
Он стал нашаривать в кармане брюк связку ключей от буйняка, и рука ушла по локоть. Вместо кармана была черная дыра. Он опустил руку дальше, и плечо оказалось на уровне бедра. Пальцы нашарили металл, он вытащил ключи. От пребывания в черной дыре рука онемела, и приходилось сжимать ее покрепче, чтобы ключи не выпали. Непослушными пальцами он наконец отыскал ключ от замка, открывающего дверь в Наблюдаемое отделение.
Лифт застонал и пополз вверх как улитка. Хагерти выругался и заколотил кулаками по стене, стараясь подхлестнуть эту чертову колымагу.
Калиш! Эти идиоты оставили там Калиша. Одного. Без надзора. Хагерти особой любви к этому хмырю не испытывал. Ходили слухи, что он пристает к пациенткам вроде бедной миссис Гольдман или той девушки с отключенным мозгом в отделении С. Той самой, которая ударилась головой о приборную доску на 80 милях в час. И которая оказалась беременной.
Двери лифта раскрылись, как рана. В Наблюдаемом было темно, и свет был только на пустом сестринском посту. Клод пошел вперед, ощупывая пол на каждом шаге. Мышцы напряглись, будто собирались оторваться от креплений. Одежда прилипла к коже.
Дверь тамбура была открыта, но почему-то оказалась втрое тяжелее. В безумном вое надрывались десятки голосов. Клод шел дальше, и стали слышны отдельные слова и предложения.
– Мамамамамама...
– Кровь. Кровь... на стенах... полно... потоп крови...
– Они здесь, я их чувствую! Пожалуйста, остановите их!
– Уходи, уходи, не хочу тебя видеть, уходи...
– Уберите ее от меня! Уберите!
Время растянулось. Каждый удар сердца длился час, каждый вдох – неделю. Клод видел собственную протянутую руку, видел, как пальцы ложатся на ручку палаты номер 7. Год они смыкались. Два года поворачивали ручку. Дверь была не заперта. Конечно же.
Дверь распахнулась, и Хагерти увидел, что опоздал. Он всегда будет опаздывать.
Калиш лежал на спине, раскинув руки и ноги. Брюки и исподнее запутались у него на лодыжках, ботинки были на нем. Ноги были бледные и тощие. Пенис, холодный и мокрый, лежал на бедре, как слизняк-альбинос. Лица Калиша Хагерти не видел, поскольку обитательница палаты склонилась над его телом, ткнувшись головой между правым плечом и шеей.
Время щелкнуло и потекло нормально; Хагерти на полной скорости бросился к женщине в смирительной рубашке, схватил ее за плечи, оторвал от трупа, подняв на вытянутых руках. Мелькнуло лицо Калиша и кровавое рванье на месте горла.
Сумасшедшая билась и извивалась. Клод прижал ее к стене, повыше, чтобы она не могла коснуться ногами пола. Вопли безумной, искаженные памятью и сном, отдавались в голове эхом.
В детстве он каждое лето проводил в Миссисипи, на ферме у деда с бабкой. Однажды в окрестностях появилась пантера, которая терроризировала деревню, таскала кур и собак у всей округи. А когда она здорово помяла работавшего в поле батрака, фермеры собрали отряд охотников и загнали здоровенную кошку в заросли сахарного тростника. Чтобы не рисковать призовыми собаками, загонщики просто подожгли поле. Пантера изжарилась заживо, вопя от злости и боли, как демон в аду.
Сумасшедшая открыла рот, и раздался вопль горящей пантеры.
Лицо женщины было скрыто путаницей засаленных волос, и видны были только глаза, как пара пулевых отверстий. Горло Хагерти горело от желчи, но он сумел не разжать рук.
Что дальше? Додержать ее до появления дневной смены он не сможет. А если ее отпустить, то не успеет он добраться до двери – сумасшедшая в него вцепится. Бицепсы болели, будто насаженные на вертел.
Мимо левого плеча скользнула рука в белом халате. Блеснул свет на стекле со стерильной сталью, шприц проткнул смирительную рубашку и кожу. Женщина взвизгнула и обмякла. Клод отступил, давая ей упасть на пол. Она осела тряпичной куклой.
Доктор Векслер отодвинул Хагерти, склонился к пациентке усмирительной рубашке. Ее голова еще мотнулась взад-вперед, и Клод взглянул в глаза попавшего в капкан зверя. Потом заметил кровь на ее губах. На глазах Клода из окровавленных губ высунулся язык и облизал их начисто. Так поступает кошка после охоты. Векслер поднял глаза.
– Отлично оправились... Хагерти вас зовут? Да, отлично. – Векслер встал, вытер руки об штаны. – Разумеется, ничего этого не было.
Векслер глядел не на него. Клод повернулся и увидел двух молодых людей в темных костюмах и темных очках, уволакивающих тело Калиша за ноги.
Векслер громко выругался. Он глядел на сумасшедшую, которой только что ввел лекарство, и сам себе не верил.
– Она очнулась!
Женщина в смирительной рубашке издала пронзительный вой. Качаясь из стороны в сторону, она перевернулась на живот и, упираясь головой, стала подтягивать вперед колени, как мусульманин на молитве. Повернувшись к Векслеру, она зарычала. Ее перевернутого оскала было достаточно, чтобы Клод бросился прочь.
За ним захлопнулась тяжелая дверь. Била холодная дрожь, хотя по спине стекал горячий пот. С той стороны в дверь что-то ударило.
Время расплавилось, и Хагерти оказался в забегаловке возле своего дома, пытаясь разобраться в том, что видит и слышит. Старый газетчик шел от стола к столу, продавая утренний выпуск. Хагерти купил газету и прочел о второй, официальной смерти Калиша: «Местный житель сгорел в собственном автомобиле».
* * *
Я тону в снах сумасшедших.
Они давят на мой мозг, дюжина назойливых призраков с пустыми глазами и ищущими пальцами. Впервые с тех пор, как я вернула себе свою плоть, я понимаю, как сильно эволюционировала Другая. Если бы я пробыла под наркозом чуть подольше, было бы уже поздно. Я бы никогда не нашла дороги назад и потеряла бы все. Сейчас я могу придавать кошмарам форму. Не та способность, о которой я бы мечтала или которой стала радоваться, но Другая это любит.
У меня нет силы или знания, чтобы закрыться от их снов. Другая знает, что я не могу удержаться на поверхности достаточно долго, чтобы разобраться с этой проблемой. Меня тащит подводное течение.
* * *
Улыбчивый юноша с лицом семинариста и глазами рептилии гасит сигарету об обнаженный пах четырехлетнего мальчика, и его вопли глушит вакуум сна, глотает их... Меня окружают скрученные горы и странно вылепленные холмы, земля – покрытая паутиной трещин красная глина, и прямо из нее торчат люди и животные. Лошади, беременные женщины, мужчины в деловых костюмах, собаки, старые дамы – все в керосине, а посредине стоит человек, смеется и все время щелкает зажигалкой... Иду по пустому дому, где двери распахнуты – все сжалось в темноте, ждет меня, чтобы я по ошибке вошла туда, но я боюсь оставаться в коридорах, потому что сейчас что-то выскочит и меня поймает, если я не спрячусь... Я привязана к железной кровати, руки у меня скованы над головой, а в ногах кровати стоит кожистая фигура, кожаный демон, покрытый шипами и молниями. Он поднимает руки погладить мое лицо, из костяшек пальцев торчат скальпели... и я смеюсь, потому что знаю: это во сне, но смеюсь не я, это Другая. Я пытаюсь убежать, потому что Другая приближается, и надо уйти из сна, пока она не захватила меня совсем, но я заблудилась... Взрывы лавы... говорящие звери... восковые буквы, вплавленные в кровавые стены... Второй Ангел плачет, как голодный младенец... кадавры в пятнах извести и углей... горящие собаки висят на фонарях... Я стою в пустой комнате и гляжу на высокого и тощего человека в больничной пижаме. Он злится.
– Убирайся из моей головы, стерва!
Надо уходить. Другая на свободе.
* * *
До чего ж это все жалко! Монстры из второй лиги устраивают собственный гран-гиньоль. До чего ж бездарно. Хочешь страха? Настоящего ужаса? Хочешь знать, как это на самом деле?
Ты знала когда-то, пока тебя не поймали и не бросили в этот игрушечный театр. Теперь тебе только снятся кровь и боль, ты не живешь ими. Ты больше не в силах осуществить совершенство своего ада на плоти этих жертв: Но такова жизнь. Когда ты поймана, кретинка, ты зависишь от милости чужих. Добро пожаловать в собственные кошмары.
* * *
Кожистый демон замахнулся поразить женщину, прикованную к кровати. Смех не дозволяется. Вопли, мольбы о пощаде – пожалуйста, но смех строго воспрещен. Он поднимает колючий кулак, предвкушая полосование беззащитной плоти. Женщина пожала плечами, безразличная к угрозе, и наручники слетели, как пластиковая игрушка. Демон задрожал, впервые поняв, что течение сна изменилось. Женщина встала, и ее руки ударили по черной, кожистой, сияющей скорлупе демона.
Маска на лице вся в застежках-молниях. Женщина не обратила на них внимания. Она запустила пальцы в темя и потянула вниз без усилий, как человек, который чистит апельсин. Демон попытался отбиваться, но скорлупа его головы раскололась, и там был только воздух. Ни крови, ни плоти. Он поднял руку, щупая то место, где только что была голова. Скальпели, куски рваного металла, торчащие из костяшек, ржавеют и отпадают хлопьями. Тело забилось в диких конвульсиях, и тварь из снов умерла, расплескивая невидимую кровь.
Другая прошла в следующий сон. Сначала здесь был только огонь, потом пламя чуть успокоилось, и можно было увидеть, что именно горит.
Пьяница в лохмотьях, облитый керосином, катался по земле, хватаясь за языки пламени, пожирающие волосы и кожу. Лицо его превратилось в хаос волдырей и лопнувших капилляров. Собака с подожженным хвостом металась с места на место, завывая от непонятной, невыносимой боли. Завеса пламени раздалась, открывая семью пуэрториканцев, скорчившихся на красной земле. Родители собрали вокруг себя детей, и, хотя те не открывали ртов, Другая слышала хныканье испуганных малышей и их натужный кашель.
Сновидца Другая нашла в самом сердце огня. Он сидел на корточках, одетый в белое, и даже капли пота не было на белизне его одежд.
Другая улыбнулась ему и засмеялась еще громче, когда он развернулся. Он попытался уползти в меняющиеся сны, но Другая слишком была быстра, чтобы так легко его отпустить. Она схватила его одной рукой за оба запястья и вздернула на ноги. Он содрогнулся от омерзения, когда Другая прижалась губами к его губам.
Сновидца прошиб пот. Первые капли испарины показались на губе и на лбу, и через секунду он весь был мокрый, и губы потрескались от обезвоживания. От воротника поднялся клуб дыма. Вежливо кашлянув, загорелись штанины. Он дико задергался, пытаясь высвободиться. Другая качнула головой, будто укоряя расшалившегося ребенка. Волосы сновидца занялись с сухим щелканьем, и на лице возникли волдыри, как на проявляемом фотоснимке.
Когда его глаза закипели в орбитах, Другой уже надоело – она уже искала игру посвежее.
Она вошла в сон Малколма, оставляя на ходу обрывки черной кожи и едкий запах дыма. Она знала, за каким занятием застанет Малколма. Последние пару недель он был у нее любимцем. Его запасы страха и зла оказались неожиданно огромными. Более чем достаточными, чтобы позабавиться.
Малколм закреплял мощные электрические зажимы на cоcцах девятилетней девочки. Она сидела на стуле, разорванная герл-скаутская форма болталась у пояса. Руки он ей связал за спиной форменным поясом, а берет запихнул ей в рот. Лицо девочки было раскрашено, как у модели из «Вога».
Другая положила Малколму руку на плечо, входя в ритм его сна.
Малколм съежился, захныкал, закрываясь руками, жалобно моля о пробуждении. Смех Другой становился грубее, и ее черты приобретали резкие, знакомые контуры. Другая нависла над ним горой, голос ее был громом, потрясая его до мозга костей.
– Пошли, Малколм. Поиграем с папочкой.
* * *
Клод все еще сидел в забегаловке, глядя на сообщение о смерти Калиша, и очнулся, когда на стуле напротив него появилась шестнадцатилетняя девушка.
– Ты спишь? – спросила она первым делом.
Застигнутый врасплох, Клод вынужден был перед ответом подумать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Хагерти не хотелось думать о том, как он последний раз увидел Калиша. И он, сам того не желая, задремал.
* * *
Он был на работе, хотя и не должен был. В эту ночь он был выходной. Только что он играл с друзьями в боулинг, было уже поздно. Что-то забыл на работе. Не мог вспомнить, что. Решил заехать и заглянуть в свой шкафчик. В «Елисейские поля» он попал после полуночи.
Ушел в раздевалку. Удивился, увидев Реда Франклина, уходящего со смены. Ред был должен находиться на его месте. Но Ред сказал, что расписание поменялось, и на смене Клода сегодня Арчи Калиш.
Память сновидения одновременно замедлялась и ускорялась. Калиш. Эти идиоты поставили Калиша на дежурство! Сердце заколотилось сильнее. Он не хотел идти в Наблюдаемое отделение – знал, что там увидит. Но сон тянул его по коридору памяти. Может быть, если действовать быстрее, в этот раз будет по-другому. Движения были медленные и неуклюжие, как под водой. Лифт полз на вызов целую вечность, двери открывались, как в замедленной съемке. Хагерти чуть ли не кричал, чтобы они двигалась побыстрее.
Он стал нашаривать в кармане брюк связку ключей от буйняка, и рука ушла по локоть. Вместо кармана была черная дыра. Он опустил руку дальше, и плечо оказалось на уровне бедра. Пальцы нашарили металл, он вытащил ключи. От пребывания в черной дыре рука онемела, и приходилось сжимать ее покрепче, чтобы ключи не выпали. Непослушными пальцами он наконец отыскал ключ от замка, открывающего дверь в Наблюдаемое отделение.
Лифт застонал и пополз вверх как улитка. Хагерти выругался и заколотил кулаками по стене, стараясь подхлестнуть эту чертову колымагу.
Калиш! Эти идиоты оставили там Калиша. Одного. Без надзора. Хагерти особой любви к этому хмырю не испытывал. Ходили слухи, что он пристает к пациенткам вроде бедной миссис Гольдман или той девушки с отключенным мозгом в отделении С. Той самой, которая ударилась головой о приборную доску на 80 милях в час. И которая оказалась беременной.
Двери лифта раскрылись, как рана. В Наблюдаемом было темно, и свет был только на пустом сестринском посту. Клод пошел вперед, ощупывая пол на каждом шаге. Мышцы напряглись, будто собирались оторваться от креплений. Одежда прилипла к коже.
Дверь тамбура была открыта, но почему-то оказалась втрое тяжелее. В безумном вое надрывались десятки голосов. Клод шел дальше, и стали слышны отдельные слова и предложения.
– Мамамамамама...
– Кровь. Кровь... на стенах... полно... потоп крови...
– Они здесь, я их чувствую! Пожалуйста, остановите их!
– Уходи, уходи, не хочу тебя видеть, уходи...
– Уберите ее от меня! Уберите!
Время растянулось. Каждый удар сердца длился час, каждый вдох – неделю. Клод видел собственную протянутую руку, видел, как пальцы ложатся на ручку палаты номер 7. Год они смыкались. Два года поворачивали ручку. Дверь была не заперта. Конечно же.
Дверь распахнулась, и Хагерти увидел, что опоздал. Он всегда будет опаздывать.
Калиш лежал на спине, раскинув руки и ноги. Брюки и исподнее запутались у него на лодыжках, ботинки были на нем. Ноги были бледные и тощие. Пенис, холодный и мокрый, лежал на бедре, как слизняк-альбинос. Лица Калиша Хагерти не видел, поскольку обитательница палаты склонилась над его телом, ткнувшись головой между правым плечом и шеей.
Время щелкнуло и потекло нормально; Хагерти на полной скорости бросился к женщине в смирительной рубашке, схватил ее за плечи, оторвал от трупа, подняв на вытянутых руках. Мелькнуло лицо Калиша и кровавое рванье на месте горла.
Сумасшедшая билась и извивалась. Клод прижал ее к стене, повыше, чтобы она не могла коснуться ногами пола. Вопли безумной, искаженные памятью и сном, отдавались в голове эхом.
В детстве он каждое лето проводил в Миссисипи, на ферме у деда с бабкой. Однажды в окрестностях появилась пантера, которая терроризировала деревню, таскала кур и собак у всей округи. А когда она здорово помяла работавшего в поле батрака, фермеры собрали отряд охотников и загнали здоровенную кошку в заросли сахарного тростника. Чтобы не рисковать призовыми собаками, загонщики просто подожгли поле. Пантера изжарилась заживо, вопя от злости и боли, как демон в аду.
Сумасшедшая открыла рот, и раздался вопль горящей пантеры.
Лицо женщины было скрыто путаницей засаленных волос, и видны были только глаза, как пара пулевых отверстий. Горло Хагерти горело от желчи, но он сумел не разжать рук.
Что дальше? Додержать ее до появления дневной смены он не сможет. А если ее отпустить, то не успеет он добраться до двери – сумасшедшая в него вцепится. Бицепсы болели, будто насаженные на вертел.
Мимо левого плеча скользнула рука в белом халате. Блеснул свет на стекле со стерильной сталью, шприц проткнул смирительную рубашку и кожу. Женщина взвизгнула и обмякла. Клод отступил, давая ей упасть на пол. Она осела тряпичной куклой.
Доктор Векслер отодвинул Хагерти, склонился к пациентке усмирительной рубашке. Ее голова еще мотнулась взад-вперед, и Клод взглянул в глаза попавшего в капкан зверя. Потом заметил кровь на ее губах. На глазах Клода из окровавленных губ высунулся язык и облизал их начисто. Так поступает кошка после охоты. Векслер поднял глаза.
– Отлично оправились... Хагерти вас зовут? Да, отлично. – Векслер встал, вытер руки об штаны. – Разумеется, ничего этого не было.
Векслер глядел не на него. Клод повернулся и увидел двух молодых людей в темных костюмах и темных очках, уволакивающих тело Калиша за ноги.
Векслер громко выругался. Он глядел на сумасшедшую, которой только что ввел лекарство, и сам себе не верил.
– Она очнулась!
Женщина в смирительной рубашке издала пронзительный вой. Качаясь из стороны в сторону, она перевернулась на живот и, упираясь головой, стала подтягивать вперед колени, как мусульманин на молитве. Повернувшись к Векслеру, она зарычала. Ее перевернутого оскала было достаточно, чтобы Клод бросился прочь.
За ним захлопнулась тяжелая дверь. Била холодная дрожь, хотя по спине стекал горячий пот. С той стороны в дверь что-то ударило.
Время расплавилось, и Хагерти оказался в забегаловке возле своего дома, пытаясь разобраться в том, что видит и слышит. Старый газетчик шел от стола к столу, продавая утренний выпуск. Хагерти купил газету и прочел о второй, официальной смерти Калиша: «Местный житель сгорел в собственном автомобиле».
* * *
Я тону в снах сумасшедших.
Они давят на мой мозг, дюжина назойливых призраков с пустыми глазами и ищущими пальцами. Впервые с тех пор, как я вернула себе свою плоть, я понимаю, как сильно эволюционировала Другая. Если бы я пробыла под наркозом чуть подольше, было бы уже поздно. Я бы никогда не нашла дороги назад и потеряла бы все. Сейчас я могу придавать кошмарам форму. Не та способность, о которой я бы мечтала или которой стала радоваться, но Другая это любит.
У меня нет силы или знания, чтобы закрыться от их снов. Другая знает, что я не могу удержаться на поверхности достаточно долго, чтобы разобраться с этой проблемой. Меня тащит подводное течение.
* * *
Улыбчивый юноша с лицом семинариста и глазами рептилии гасит сигарету об обнаженный пах четырехлетнего мальчика, и его вопли глушит вакуум сна, глотает их... Меня окружают скрученные горы и странно вылепленные холмы, земля – покрытая паутиной трещин красная глина, и прямо из нее торчат люди и животные. Лошади, беременные женщины, мужчины в деловых костюмах, собаки, старые дамы – все в керосине, а посредине стоит человек, смеется и все время щелкает зажигалкой... Иду по пустому дому, где двери распахнуты – все сжалось в темноте, ждет меня, чтобы я по ошибке вошла туда, но я боюсь оставаться в коридорах, потому что сейчас что-то выскочит и меня поймает, если я не спрячусь... Я привязана к железной кровати, руки у меня скованы над головой, а в ногах кровати стоит кожистая фигура, кожаный демон, покрытый шипами и молниями. Он поднимает руки погладить мое лицо, из костяшек пальцев торчат скальпели... и я смеюсь, потому что знаю: это во сне, но смеюсь не я, это Другая. Я пытаюсь убежать, потому что Другая приближается, и надо уйти из сна, пока она не захватила меня совсем, но я заблудилась... Взрывы лавы... говорящие звери... восковые буквы, вплавленные в кровавые стены... Второй Ангел плачет, как голодный младенец... кадавры в пятнах извести и углей... горящие собаки висят на фонарях... Я стою в пустой комнате и гляжу на высокого и тощего человека в больничной пижаме. Он злится.
– Убирайся из моей головы, стерва!
Надо уходить. Другая на свободе.
* * *
До чего ж это все жалко! Монстры из второй лиги устраивают собственный гран-гиньоль. До чего ж бездарно. Хочешь страха? Настоящего ужаса? Хочешь знать, как это на самом деле?
Ты знала когда-то, пока тебя не поймали и не бросили в этот игрушечный театр. Теперь тебе только снятся кровь и боль, ты не живешь ими. Ты больше не в силах осуществить совершенство своего ада на плоти этих жертв: Но такова жизнь. Когда ты поймана, кретинка, ты зависишь от милости чужих. Добро пожаловать в собственные кошмары.
* * *
Кожистый демон замахнулся поразить женщину, прикованную к кровати. Смех не дозволяется. Вопли, мольбы о пощаде – пожалуйста, но смех строго воспрещен. Он поднимает колючий кулак, предвкушая полосование беззащитной плоти. Женщина пожала плечами, безразличная к угрозе, и наручники слетели, как пластиковая игрушка. Демон задрожал, впервые поняв, что течение сна изменилось. Женщина встала, и ее руки ударили по черной, кожистой, сияющей скорлупе демона.
Маска на лице вся в застежках-молниях. Женщина не обратила на них внимания. Она запустила пальцы в темя и потянула вниз без усилий, как человек, который чистит апельсин. Демон попытался отбиваться, но скорлупа его головы раскололась, и там был только воздух. Ни крови, ни плоти. Он поднял руку, щупая то место, где только что была голова. Скальпели, куски рваного металла, торчащие из костяшек, ржавеют и отпадают хлопьями. Тело забилось в диких конвульсиях, и тварь из снов умерла, расплескивая невидимую кровь.
Другая прошла в следующий сон. Сначала здесь был только огонь, потом пламя чуть успокоилось, и можно было увидеть, что именно горит.
Пьяница в лохмотьях, облитый керосином, катался по земле, хватаясь за языки пламени, пожирающие волосы и кожу. Лицо его превратилось в хаос волдырей и лопнувших капилляров. Собака с подожженным хвостом металась с места на место, завывая от непонятной, невыносимой боли. Завеса пламени раздалась, открывая семью пуэрториканцев, скорчившихся на красной земле. Родители собрали вокруг себя детей, и, хотя те не открывали ртов, Другая слышала хныканье испуганных малышей и их натужный кашель.
Сновидца Другая нашла в самом сердце огня. Он сидел на корточках, одетый в белое, и даже капли пота не было на белизне его одежд.
Другая улыбнулась ему и засмеялась еще громче, когда он развернулся. Он попытался уползти в меняющиеся сны, но Другая слишком была быстра, чтобы так легко его отпустить. Она схватила его одной рукой за оба запястья и вздернула на ноги. Он содрогнулся от омерзения, когда Другая прижалась губами к его губам.
Сновидца прошиб пот. Первые капли испарины показались на губе и на лбу, и через секунду он весь был мокрый, и губы потрескались от обезвоживания. От воротника поднялся клуб дыма. Вежливо кашлянув, загорелись штанины. Он дико задергался, пытаясь высвободиться. Другая качнула головой, будто укоряя расшалившегося ребенка. Волосы сновидца занялись с сухим щелканьем, и на лице возникли волдыри, как на проявляемом фотоснимке.
Когда его глаза закипели в орбитах, Другой уже надоело – она уже искала игру посвежее.
Она вошла в сон Малколма, оставляя на ходу обрывки черной кожи и едкий запах дыма. Она знала, за каким занятием застанет Малколма. Последние пару недель он был у нее любимцем. Его запасы страха и зла оказались неожиданно огромными. Более чем достаточными, чтобы позабавиться.
Малколм закреплял мощные электрические зажимы на cоcцах девятилетней девочки. Она сидела на стуле, разорванная герл-скаутская форма болталась у пояса. Руки он ей связал за спиной форменным поясом, а берет запихнул ей в рот. Лицо девочки было раскрашено, как у модели из «Вога».
Другая положила Малколму руку на плечо, входя в ритм его сна.
Малколм съежился, захныкал, закрываясь руками, жалобно моля о пробуждении. Смех Другой становился грубее, и ее черты приобретали резкие, знакомые контуры. Другая нависла над ним горой, голос ее был громом, потрясая его до мозга костей.
– Пошли, Малколм. Поиграем с папочкой.
* * *
Клод все еще сидел в забегаловке, глядя на сообщение о смерти Калиша, и очнулся, когда на стуле напротив него появилась шестнадцатилетняя девушка.
– Ты спишь? – спросила она первым делом.
Застигнутый врасплох, Клод вынужден был перед ответом подумать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33