Не могу, пока он рядом. Это ведь не его вина, что его в это втянуло.
А с каких пор это стало что-то значить?
Да заткнись ты, зараза! Заткнись!
* * *
Хагерти хотел бы знать, что происходит. Как бы ни была опасна Соня Блу, куда хуже было незнание своей роли в этом спектакле ужасов. Он герой или жертва? А если Соня Блу – монстр, зачем она стала его спасать?
На чердаке ее уже не было, хотя он не мог вспомнить, как она уходила. Он бродил по своей «тюрьме» в трусах, пытаясь решить, что за кино такое, в которое он попал. Если он это угадает, есть тогда еще шанс дожить до финальных титров. Но только если он поймет правила. Если это фильмец типа «кровь и кости»... Эта мысль была настолько удручающей, что Хагерти бросил аналогию и стал дальше исследовать чердак.
Помещение было разделено на ячейки разрисованными экранами из рисовой бумаги. Он брел среди пучеглазых карпов, ухмыляющихся львов, гримасничающих драконов, кувыркающихся обезьяньих царей, светящихся бесхвостых кошек и крадущихся тигров, и присутствие этих зверей как-то странно успокаивало. Хагерти шел от ячейки к ячейке, выискивая что-нибудь, что могло бы объяснить происходящее. А нашел такое, от чего сердце болезненно сжалось.
В одной ячейке стоял видеоплейер с монитором. Соединительный провод свисал с потолочной балки оранжевым питоном. Из гнезда плейера торчала кассета без маркировки. Клод подтолкнул кассету, и машина послушно ее заглотила.
Этот обыденный технологический ритуал создал на миг ощущение безопасности. Потом на мониторе началось воспроизведение: женщина в брючном костюме из золотой парчи заставила публику встать и закачаться из стороны в сторону, подняв руки над головой. Звук был отключен, но Клод знал, что она говорит. Он видел, как смешанная со слезами тушь течет по ее щекам, будто плавится само лицо. Хагерти нажал кнопку «стоп», и экран равнодушно отразил серую пустоту отключенного канала.
В другой ячейке стоял низкий японский столик, а на нем – три книги. Первая – большой, древнего вида том с металлическими закраинами и, в кожаном переплете. Язык Клод не определил, но было несколько страниц сложных перепутанных иллюстраций, при попытке разобрать которые заболели глаза. Вторая была в тонкой твердой обложке, написана по-немецки. Третья оказалась намного более доступной. Клод повертел ее в руках, обратил внимание на высохшую суперобложку с наклеенной на корешок этикеткой библиотечного кода. Заглавие: «Исчезнувшая наследница: странное исчезновение Дениз Торн». Книга раскрылась на странице с двумя фотографиями.
Фотография побольше изображала семью Торнов в счастливые дни: на заднем плане – Джейкоб Торн, с головы до ног – капитан индустрии, всего добившийся своим трудом. Перед ним на диванчике сидели его женщины, и он положил руки им на плечи. Ширли Торн, хрупкая женщина с приятной улыбкой, держала на коленях руку дочери. Клод даже удивился, что богатые люди выглядят так обыкновенно.
Меньшая фотография была размыта – явно переснята с моментального снимка. На ней была Дениз Торн, уже несколько постарше, в ночном клубе. Она словно бы о чем-то задумалась, но, в общем, ей здесь нравилось. В руке у нее был бокал шампанского. Подпись: «Последний из известных снимков Дениз Торн, сделанный клубным фотографом на дискотеке „Тележка с яблоками“ в день ее исчезновения. Лондон, 3 августа 1969 года». Над плечом Дениз был обведенный шариковой ручкой круг, а в нем – размытые очертания мужского лица. Даже пристально рассматривая, на размазанном крупнозернистом изображении ничего нельзя было увидеть. На полях той же синей пастой было нацарапано слово «МОРГАН».
Клод закрыл книгу и положил ее на стол. Впервые он обратил внимание, что здесь все покрыто пылью. Она липла к рукам, от нее чесались босые ступни. Хозяйка явно никак не найдет времени прибраться.
Кухня оказалась в углу, где кирпичная кладка сходилась с наклонной крышей. Мебели не было, если не считать обеденной обстановки от Армии спасения. Пара миниатюрных ящиков со льдом стояли один на другом на шатком столике. Клод попробовал открыть краны над двойной мойкой и был вознагражден эпилептическим припадком водопроводных труб и водой ржавого цвета.
Под ложечкой сосало. Хагерти открыл верхний ящик со льдом и услышал, как звякнули стеклянные контейнеры. Запустив руку внутрь, он сомкнул пальцы на холодном стекле. Содовая или молоко – все равно что, лишь бы попить.
Он пять секунд пялился на пинтовую бутылку с кровью, потом разжал пальцы. Бутылка разлетелась, заплескав кровью голые ноги Клода. Он зажал рот и бросился, шатаясь, в туалет рядом с кухней – послышались звуки, которые издает кошка, отрыгивая шерсть.
Когда приступ прошел, Клод еще постоял, сгорбившись над раковиной, цепляясь руками за холодную эмаль, глядя на свое отражение в зеркале. Хотя опухоль уже спадала, удивительно было, что он вообще очнулся.
Правый глаз заплыл синяком цвета чайной розы. Нижняя губа напоминала кусок сырой печени. Над левой бровью торчала шишка размером с голубиное яйцо, а нос, кажется, был сломан. Опять.
Руки Клода ощупали бинты, охватывающие грудь. Если шевелиться слишком быстро, то немного больно, а так ребра вроде бы в порядке. Клод сплюнул в раковину и посмотрел, нет ли крови в слюне, повторил тот же эксперимент с мочой. Ему чертовски повезло выпутаться без серьезных внутренних повреждений. Если, конечно, оказаться в одних трусах в плену у вампира можно назвать везением...
Клод невольно рассмеялся и сам поразился, как это приятно. С удивлением он понял, что уже не испытывает смертельного страха. Это было чувство облегчения, чем-то похожее на опорожнение мочевого пузыря после долгой дороги. Он решил, что не будет ни верить Соне Блу, ни бояться ее. На горьком опыте он давно убедился, как опасно полагаться на видимость здравого рассудка.
Когда он был моложе, и волосы у него были длиннее, он привык доверять одному пациенту, который с виду был совершенно безобидным. Но однажды этот пациент превратился в дикого и шипящего зверя и вырвал у Клода клок волос с корнем. Теперь Клод стриг волосы почти под ноль, чтобы скрыть недостающий кусок скальпа.
Клод вспомнил бандита, которого звали Фрэнк, и как она играла с ним перед тем, как убить. Никакой любви к этому человеку Хагерти не испытывал, но не мог подавить отвращения, вспомнив его смерть.
Когда ему было пятнадцать, он случайно увидел, как домашний кот – толстый, добродушный старый мурлыка – «играет» с мышью. Кот сломал зверьку хребет, и мышь была жива, но парализована. Кот хватал ее за голову и кидал на дверь гаража. Изувеченная мышь с писком падала на тротуар, и тогда кот бухал ее в дверь снова. Бух – писк. Бух – писк. Глаза у мыши побелели от страха и боли, тельце подергивалось на каждом вдохе, из трепещущих ноздрей текла кровь. Кот продолжал играть в гандбол еще минуту или две, потом ему надоело, и он откусил мыши голову. После этого Клод никогда уже не мог относиться к коту как прежде – и сейчас не мог смотреть на Соню Блу и не ощущать этого подспудного кошачьего садизма.
– Вот ты где. Ну, ты и устроил бардак!
Клод подпрыгнул, как от удара током. Она стояла в дверях ванной, в одной руке у нее был мешок с продуктами, в другой – одежда. Клод как-то вдруг почувствовал, что на нем только трусы.
– Думала, тебе одежда не помешает. Та, в которой ты был, вся в крови. Надеюсь, это подойдет. – Она бросила ему одежду. – Переоденься тут, пока я приберу.
Дверь хлопнула.
Одеваться в этой тесной кабинке – то же самое, что в чулане для веников. Клод уже перестал ругаться, третий раз въехав коленом в бачок. Джинсы подошли вполне, зато воротник рубашки был слишком тесен, а манжеты оказались на дюйм выше запястий.
Когда он открыл дверь, Соня Блу выжимала швабру над кухонной раковиной. Вода была цвета клюквенного сока.
– Чего уставился? Ты что, думал, я буду это языком слизывать? – бросила она.
Клод неожиданно понял, что задел ее чувства. Оказался плохим и неблагодарным гостем. Он не знал, что сказать, и потому с виноватым молчанием смотрел, как она вытирает пол.
– Я кое-что прикупила в нашем супермаркете. Не французская кухня, но сойдет. – Не отрываясь от работы, Соня кивнула на пакет с продуктами.
Переступив через лужу крови и воды, натекшей со швабры, Клод покопался в пакете и достал банку арахисового масла, батон белого хлеба, кварту молока и три банки тушеного мяса. Поглядев на мультяшного дьявола на банке мяса с пряностями, он улыбнулся.
И улыбка стала шириться. Казалось, губы сейчас лопнут.
– Чего такого смешного? – спросила Соня Блу, последний раз собирая воду. Она уже была цвета розоватого лимонада.
Клод начал смеяться. Из глаз показались слезы. В этом смехе слышалась истерическая нотка. Клод понял, что если сейчас не возьмет себя в руки, то будет смеяться, пока не потеряет сознание. Как и случилось.
* * *
Живая. Только я живая, когда я в поиске. Одна. Невидимая. Хорошо, что Хагерти еще не пришел в себя и не может уйти с чердака. Мне не выследить свою добычу, если Хагерти будет распугивать дичь.
Ночь, как роза-оригами, развертывается для тех, кто не боится смотреть. Хоть я и ненавижу их, но мои глаза позволяют мне видеть еле заметно мерцающие чудеса и кошмары, заполняющие этот мир. Сапфиры среди гнили.
Мои глаза – это окна в ад, они позволяют мне выследить тех, кто притворяется. Их след висит в воздухе, заметный, как уличный знак.
Там, прислонившись к двери, курит сигарету со своей ни о чем не подозревающей добычей варгр. Он опирается на дверь плечом, держит «Мальборо» между большим пальцем и чересчур длинным указательным. Я вижу зверя в его глазах, и этот зверь изучает меня с отстраненным вниманием хищника. Но сегодня эта дичь меня не интересует.
Я сворачиваю за угол в злачные места города. Порномагазины, стриптизы, кинотеатры для взрослых так и кишат, как черви в трупе. Люблю центр города. Это моя стихия.
Почуяв мое вторжение, поднимает на меня глаза от своего дела суккуб – выглядывает в окно пассажирской дверцы неприметного автомобиля и с виду ничем не отличается от прочих шлюх этого района. Это создание поднимает голову, отбрасывая назад рыжую курчавую гриву, и оглядывает улицы. Ищет порочных копов или других заблудших детей геенны? Мигающий свет неона вывески кинотеатра с тремя "X" освещает ее истинное лицо и проникает глубже тщательно построенного фасада. Я не гляжу ей в глаза и спешу прочь. Это не мой уровень.
Популяция Притворщиков в Америке куда как меньше, чем в Европе, но иммиграция продолжается. Стоящий в очереди в порнотеатр огр, замаскировавший свое уродство бесформенным плащом, глядит мне вслед глазами бешеной крысы. Я беру его на заметку. Пожирающие детей людоеды нынче редкость, зато пропавшие дети бывают. Взгляд огра следует за мной. Он знает, что я не человек, но не может определить мой клан. Это его нервирует.
Я слышу запах жарящегося мяса и горелых волос и чуть не сталкиваюсь с пиротиком раньше, чем его заметила. Он отступает в сторону, оставляя след пара. Сейчас он одет в тело человека средних лет в деловом костюме, а кожа у него цвета вареного омара. Волосы у него горят, и дым валит из ушей и ноздрей. Он ищет другое тело, мужское или женское. Ему все равно. Один раз попробовав воплощение, духи стихий часто привыкают к земной плоскости как к наркотику. Вообще-то жалкое состояние. На горящего человека никто не обращает внимания.
Что-то привлекает мое внимание, и я обнаруживаю причину, почему Притворщики так нервничают. Кажется, только частично вина за это лежит на мне.
Она сидит на нижней ступеньке крыльца старого особняка, копаясь в пакетах и бормоча себе под нос литанию тех, кто больше не может терпеть.
Для людей это просто побирушка, внебрачное дитя рейганомики. Но я вижу швы ее маскарадного костюма и сценический грим на лице. Это серафим, прибывший с кратким визитом. Сморщенное, покрытое грязью лицо окружено аурой голубого огня. Серафим поднимает голову от пакета и глядит на меня. Глаза у него золотые, в них нет ни белков, ни зрачков. Он улыбается и говорит, но его язык недоступен мне. Я слишком простое создание, чтобы его понять. Я слышу только музыку эоловых арф. А если я попробую ответить, серафим услышит лишь обдираемую заживо кошку.
Другая его испугалась, как испугались суккуб и огр. Серафимы с Притворщиками не связываются, но могли бы легко справиться, если бы хотели, и потому Притворщики их боятся. Другая запускает мне когти в мозг. Если я не уйду, она попытается захватить контроль. Она знает, что этого я ей позволить не могу. Не сегодня. Не тогда, когда я все еще должна найти Чаза.
Я поворачиваюсь и бегу прочь от одного из девяти миллиардов лиц Бога.
* * *
Она остановилась в дверях бара, судорожно вдыхая воздух. Сердце колотилось в груди как заячий хвост, и руки тряслись. Это чуть не произошло. Чуть-чуть не хватило.
Она чувствовала Другую, бушующую под самой поверхностью, и в горле горела желчь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
А с каких пор это стало что-то значить?
Да заткнись ты, зараза! Заткнись!
* * *
Хагерти хотел бы знать, что происходит. Как бы ни была опасна Соня Блу, куда хуже было незнание своей роли в этом спектакле ужасов. Он герой или жертва? А если Соня Блу – монстр, зачем она стала его спасать?
На чердаке ее уже не было, хотя он не мог вспомнить, как она уходила. Он бродил по своей «тюрьме» в трусах, пытаясь решить, что за кино такое, в которое он попал. Если он это угадает, есть тогда еще шанс дожить до финальных титров. Но только если он поймет правила. Если это фильмец типа «кровь и кости»... Эта мысль была настолько удручающей, что Хагерти бросил аналогию и стал дальше исследовать чердак.
Помещение было разделено на ячейки разрисованными экранами из рисовой бумаги. Он брел среди пучеглазых карпов, ухмыляющихся львов, гримасничающих драконов, кувыркающихся обезьяньих царей, светящихся бесхвостых кошек и крадущихся тигров, и присутствие этих зверей как-то странно успокаивало. Хагерти шел от ячейки к ячейке, выискивая что-нибудь, что могло бы объяснить происходящее. А нашел такое, от чего сердце болезненно сжалось.
В одной ячейке стоял видеоплейер с монитором. Соединительный провод свисал с потолочной балки оранжевым питоном. Из гнезда плейера торчала кассета без маркировки. Клод подтолкнул кассету, и машина послушно ее заглотила.
Этот обыденный технологический ритуал создал на миг ощущение безопасности. Потом на мониторе началось воспроизведение: женщина в брючном костюме из золотой парчи заставила публику встать и закачаться из стороны в сторону, подняв руки над головой. Звук был отключен, но Клод знал, что она говорит. Он видел, как смешанная со слезами тушь течет по ее щекам, будто плавится само лицо. Хагерти нажал кнопку «стоп», и экран равнодушно отразил серую пустоту отключенного канала.
В другой ячейке стоял низкий японский столик, а на нем – три книги. Первая – большой, древнего вида том с металлическими закраинами и, в кожаном переплете. Язык Клод не определил, но было несколько страниц сложных перепутанных иллюстраций, при попытке разобрать которые заболели глаза. Вторая была в тонкой твердой обложке, написана по-немецки. Третья оказалась намного более доступной. Клод повертел ее в руках, обратил внимание на высохшую суперобложку с наклеенной на корешок этикеткой библиотечного кода. Заглавие: «Исчезнувшая наследница: странное исчезновение Дениз Торн». Книга раскрылась на странице с двумя фотографиями.
Фотография побольше изображала семью Торнов в счастливые дни: на заднем плане – Джейкоб Торн, с головы до ног – капитан индустрии, всего добившийся своим трудом. Перед ним на диванчике сидели его женщины, и он положил руки им на плечи. Ширли Торн, хрупкая женщина с приятной улыбкой, держала на коленях руку дочери. Клод даже удивился, что богатые люди выглядят так обыкновенно.
Меньшая фотография была размыта – явно переснята с моментального снимка. На ней была Дениз Торн, уже несколько постарше, в ночном клубе. Она словно бы о чем-то задумалась, но, в общем, ей здесь нравилось. В руке у нее был бокал шампанского. Подпись: «Последний из известных снимков Дениз Торн, сделанный клубным фотографом на дискотеке „Тележка с яблоками“ в день ее исчезновения. Лондон, 3 августа 1969 года». Над плечом Дениз был обведенный шариковой ручкой круг, а в нем – размытые очертания мужского лица. Даже пристально рассматривая, на размазанном крупнозернистом изображении ничего нельзя было увидеть. На полях той же синей пастой было нацарапано слово «МОРГАН».
Клод закрыл книгу и положил ее на стол. Впервые он обратил внимание, что здесь все покрыто пылью. Она липла к рукам, от нее чесались босые ступни. Хозяйка явно никак не найдет времени прибраться.
Кухня оказалась в углу, где кирпичная кладка сходилась с наклонной крышей. Мебели не было, если не считать обеденной обстановки от Армии спасения. Пара миниатюрных ящиков со льдом стояли один на другом на шатком столике. Клод попробовал открыть краны над двойной мойкой и был вознагражден эпилептическим припадком водопроводных труб и водой ржавого цвета.
Под ложечкой сосало. Хагерти открыл верхний ящик со льдом и услышал, как звякнули стеклянные контейнеры. Запустив руку внутрь, он сомкнул пальцы на холодном стекле. Содовая или молоко – все равно что, лишь бы попить.
Он пять секунд пялился на пинтовую бутылку с кровью, потом разжал пальцы. Бутылка разлетелась, заплескав кровью голые ноги Клода. Он зажал рот и бросился, шатаясь, в туалет рядом с кухней – послышались звуки, которые издает кошка, отрыгивая шерсть.
Когда приступ прошел, Клод еще постоял, сгорбившись над раковиной, цепляясь руками за холодную эмаль, глядя на свое отражение в зеркале. Хотя опухоль уже спадала, удивительно было, что он вообще очнулся.
Правый глаз заплыл синяком цвета чайной розы. Нижняя губа напоминала кусок сырой печени. Над левой бровью торчала шишка размером с голубиное яйцо, а нос, кажется, был сломан. Опять.
Руки Клода ощупали бинты, охватывающие грудь. Если шевелиться слишком быстро, то немного больно, а так ребра вроде бы в порядке. Клод сплюнул в раковину и посмотрел, нет ли крови в слюне, повторил тот же эксперимент с мочой. Ему чертовски повезло выпутаться без серьезных внутренних повреждений. Если, конечно, оказаться в одних трусах в плену у вампира можно назвать везением...
Клод невольно рассмеялся и сам поразился, как это приятно. С удивлением он понял, что уже не испытывает смертельного страха. Это было чувство облегчения, чем-то похожее на опорожнение мочевого пузыря после долгой дороги. Он решил, что не будет ни верить Соне Блу, ни бояться ее. На горьком опыте он давно убедился, как опасно полагаться на видимость здравого рассудка.
Когда он был моложе, и волосы у него были длиннее, он привык доверять одному пациенту, который с виду был совершенно безобидным. Но однажды этот пациент превратился в дикого и шипящего зверя и вырвал у Клода клок волос с корнем. Теперь Клод стриг волосы почти под ноль, чтобы скрыть недостающий кусок скальпа.
Клод вспомнил бандита, которого звали Фрэнк, и как она играла с ним перед тем, как убить. Никакой любви к этому человеку Хагерти не испытывал, но не мог подавить отвращения, вспомнив его смерть.
Когда ему было пятнадцать, он случайно увидел, как домашний кот – толстый, добродушный старый мурлыка – «играет» с мышью. Кот сломал зверьку хребет, и мышь была жива, но парализована. Кот хватал ее за голову и кидал на дверь гаража. Изувеченная мышь с писком падала на тротуар, и тогда кот бухал ее в дверь снова. Бух – писк. Бух – писк. Глаза у мыши побелели от страха и боли, тельце подергивалось на каждом вдохе, из трепещущих ноздрей текла кровь. Кот продолжал играть в гандбол еще минуту или две, потом ему надоело, и он откусил мыши голову. После этого Клод никогда уже не мог относиться к коту как прежде – и сейчас не мог смотреть на Соню Блу и не ощущать этого подспудного кошачьего садизма.
– Вот ты где. Ну, ты и устроил бардак!
Клод подпрыгнул, как от удара током. Она стояла в дверях ванной, в одной руке у нее был мешок с продуктами, в другой – одежда. Клод как-то вдруг почувствовал, что на нем только трусы.
– Думала, тебе одежда не помешает. Та, в которой ты был, вся в крови. Надеюсь, это подойдет. – Она бросила ему одежду. – Переоденься тут, пока я приберу.
Дверь хлопнула.
Одеваться в этой тесной кабинке – то же самое, что в чулане для веников. Клод уже перестал ругаться, третий раз въехав коленом в бачок. Джинсы подошли вполне, зато воротник рубашки был слишком тесен, а манжеты оказались на дюйм выше запястий.
Когда он открыл дверь, Соня Блу выжимала швабру над кухонной раковиной. Вода была цвета клюквенного сока.
– Чего уставился? Ты что, думал, я буду это языком слизывать? – бросила она.
Клод неожиданно понял, что задел ее чувства. Оказался плохим и неблагодарным гостем. Он не знал, что сказать, и потому с виноватым молчанием смотрел, как она вытирает пол.
– Я кое-что прикупила в нашем супермаркете. Не французская кухня, но сойдет. – Не отрываясь от работы, Соня кивнула на пакет с продуктами.
Переступив через лужу крови и воды, натекшей со швабры, Клод покопался в пакете и достал банку арахисового масла, батон белого хлеба, кварту молока и три банки тушеного мяса. Поглядев на мультяшного дьявола на банке мяса с пряностями, он улыбнулся.
И улыбка стала шириться. Казалось, губы сейчас лопнут.
– Чего такого смешного? – спросила Соня Блу, последний раз собирая воду. Она уже была цвета розоватого лимонада.
Клод начал смеяться. Из глаз показались слезы. В этом смехе слышалась истерическая нотка. Клод понял, что если сейчас не возьмет себя в руки, то будет смеяться, пока не потеряет сознание. Как и случилось.
* * *
Живая. Только я живая, когда я в поиске. Одна. Невидимая. Хорошо, что Хагерти еще не пришел в себя и не может уйти с чердака. Мне не выследить свою добычу, если Хагерти будет распугивать дичь.
Ночь, как роза-оригами, развертывается для тех, кто не боится смотреть. Хоть я и ненавижу их, но мои глаза позволяют мне видеть еле заметно мерцающие чудеса и кошмары, заполняющие этот мир. Сапфиры среди гнили.
Мои глаза – это окна в ад, они позволяют мне выследить тех, кто притворяется. Их след висит в воздухе, заметный, как уличный знак.
Там, прислонившись к двери, курит сигарету со своей ни о чем не подозревающей добычей варгр. Он опирается на дверь плечом, держит «Мальборо» между большим пальцем и чересчур длинным указательным. Я вижу зверя в его глазах, и этот зверь изучает меня с отстраненным вниманием хищника. Но сегодня эта дичь меня не интересует.
Я сворачиваю за угол в злачные места города. Порномагазины, стриптизы, кинотеатры для взрослых так и кишат, как черви в трупе. Люблю центр города. Это моя стихия.
Почуяв мое вторжение, поднимает на меня глаза от своего дела суккуб – выглядывает в окно пассажирской дверцы неприметного автомобиля и с виду ничем не отличается от прочих шлюх этого района. Это создание поднимает голову, отбрасывая назад рыжую курчавую гриву, и оглядывает улицы. Ищет порочных копов или других заблудших детей геенны? Мигающий свет неона вывески кинотеатра с тремя "X" освещает ее истинное лицо и проникает глубже тщательно построенного фасада. Я не гляжу ей в глаза и спешу прочь. Это не мой уровень.
Популяция Притворщиков в Америке куда как меньше, чем в Европе, но иммиграция продолжается. Стоящий в очереди в порнотеатр огр, замаскировавший свое уродство бесформенным плащом, глядит мне вслед глазами бешеной крысы. Я беру его на заметку. Пожирающие детей людоеды нынче редкость, зато пропавшие дети бывают. Взгляд огра следует за мной. Он знает, что я не человек, но не может определить мой клан. Это его нервирует.
Я слышу запах жарящегося мяса и горелых волос и чуть не сталкиваюсь с пиротиком раньше, чем его заметила. Он отступает в сторону, оставляя след пара. Сейчас он одет в тело человека средних лет в деловом костюме, а кожа у него цвета вареного омара. Волосы у него горят, и дым валит из ушей и ноздрей. Он ищет другое тело, мужское или женское. Ему все равно. Один раз попробовав воплощение, духи стихий часто привыкают к земной плоскости как к наркотику. Вообще-то жалкое состояние. На горящего человека никто не обращает внимания.
Что-то привлекает мое внимание, и я обнаруживаю причину, почему Притворщики так нервничают. Кажется, только частично вина за это лежит на мне.
Она сидит на нижней ступеньке крыльца старого особняка, копаясь в пакетах и бормоча себе под нос литанию тех, кто больше не может терпеть.
Для людей это просто побирушка, внебрачное дитя рейганомики. Но я вижу швы ее маскарадного костюма и сценический грим на лице. Это серафим, прибывший с кратким визитом. Сморщенное, покрытое грязью лицо окружено аурой голубого огня. Серафим поднимает голову от пакета и глядит на меня. Глаза у него золотые, в них нет ни белков, ни зрачков. Он улыбается и говорит, но его язык недоступен мне. Я слишком простое создание, чтобы его понять. Я слышу только музыку эоловых арф. А если я попробую ответить, серафим услышит лишь обдираемую заживо кошку.
Другая его испугалась, как испугались суккуб и огр. Серафимы с Притворщиками не связываются, но могли бы легко справиться, если бы хотели, и потому Притворщики их боятся. Другая запускает мне когти в мозг. Если я не уйду, она попытается захватить контроль. Она знает, что этого я ей позволить не могу. Не сегодня. Не тогда, когда я все еще должна найти Чаза.
Я поворачиваюсь и бегу прочь от одного из девяти миллиардов лиц Бога.
* * *
Она остановилась в дверях бара, судорожно вдыхая воздух. Сердце колотилось в груди как заячий хвост, и руки тряслись. Это чуть не произошло. Чуть-чуть не хватило.
Она чувствовала Другую, бушующую под самой поверхностью, и в горле горела желчь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33