она воспринимала время в виде огромного каравана, везущего неисчислимые богатства всех мгновений, каравана, в котором чудесным образом соединились и мягкая прелесть прошлого, и великолепие будущего.
Было соблазнительно, очень соблазнительно начать прямо сейчас, но... надо соблюдать приличия.
Джон был первым. И потом, непонятно еще, как обстоит дело с открытием доктора Робертс. Мириам должна подобраться к ней поближе, должна найти звено, которое замкнет наконец ее цепь. И кроме того, существовала также и проблема ответственности. Мириам чувствовала себя в ответе за своих спутников; она приманивала их, обещая бессмертие и скрывая истину до тех пор, когда они уже не могли остановиться. Все эти годы ложь звучала диссонансом в ее оркестре. Теперь же все можно будет изменить. Алиса станет первой, кто присоединится к Мириам полностью и навечно.
Первой. И в накатившем вдруг приступе мучительной любви она взглянула на мягкие, светлые черты девочки. Алиса подошла к ней; они стояли плечом к плечу у окна, выходившего в сад.
Мириам вспомнила, как Алиса подошла тогда к Джону, и разозлилась. Девочке не следовало разрешать такие вольности. Мириам с нетерпением ждала того времени, когда Алиса будет хотеть только ее, будет заботиться только о ней, жить только ради их совместной жизни.
Пока они стояли вместе с Алисой у окна, глаза Мириам исследовали сад. Ей казалось, она заметила там какое-то движение. Видела ли это Алиса? Девушка смотрела на нее вопросительно.
– Что там?
– Ничего. – Мириам с трудом улыбнулась. Ложь. Она была уверена: там, за живой изгородью, стоял Джон, повернув голову именно к этому окну. Мириам ощущала угрозу, исходившую от него. Мурашки побежали по коже.
– Нам нужно поработать над этими идеями, Алиса. Ты согласна?
– Мне кажется, там кто-то есть. А где Джон?
– Не там!.. Ты же видишь, сад пуст.
– Да...
– Не отвлекайся! Я задала тебе вопрос.
– А я его проигнорировала. Это и был ответ.
Мириам отвернулась от окна.
– Скоро ты поймешь, сколь важны наши занятия. Ты хорошо схватываешь. Позднее все это тебе очень пригодится.
– Эти идеи... Ты единственная из всех моих знакомых, кого интересует подобный бред.
– Так ты придешь завтра?
– Какая ты странная, Мириам. Конечно приду. Я прихожу каждый день. Мне даже нет необходимости сейчас уходить.
– Тебе лучше уйти. Я ожидаю гостя – и на кратчайшую долю секунды пальцы ее коснулись волос девушки.
Это было ошибкой. Она в ярости отдернула руку, подавляя взрыв невыносимого голода, вызванного этим контактом. Спустя несколько мгновений Алиса уже сбегала вниз по лестнице, пообещав напоследок вернуться завтра.
Она будет хорошей спутницей. Разнообразия ради Мириам выбирала себе в спутники то мужчин, то женщин. Пол их был ей безразличен. Она сжалась при мысли, что скоро увидит Джона. Так мало времени прошло – и уже так больно смотреть на него. Он опять возвратился с охоты. Его вылазки теперь участятся, принося ему с каждым разом все меньше и меньше удовлетворения.
Сад казался пустым, но она знала: он там. Она закрыла глаза – ей так не хотелось бояться своего возлюбленного. Хотя страх сейчас к месту... Она быстро прошлась по комнатам, готовясь к возвращению бедного своего охотника – разбитого, страшного в своей неутолимой жажде – после блужданий по тропам Ада.
* * *
В лаборатории было темно и тихо, если не считать мягкого уханья обезьяны, доносившегося с видеомонитора. Сара отложила все дела, чтобы целиком сосредоточиться на представлении, повторяемом сейчас в видеозаписи.
– На этот момент уровень старения – тридцать пять лет, – заметила Филлис Роклер. Голос ее охрип от усталости, она находилась на работе уже очень, очень долго.
– Кривая теперь пойдет круче, – добавил Чарли Хэмфрис.
На экране появился сам Чарли и взял кровь для анализа. Обезьяна протестовала весьма решительно, но она уже ослабела от старости.
– Уровень – сорок лет, – продолжала комментировать Филлис. – Прошло только семь минут.
– Скорость старения, значит, один и четыре десятых года в минуту.
Челюсти обезьяны пришли в движение. Сначала выпал один зуб, потом другой, затем они посыпались все разом. На морде застыло выражение черной ярости.
– Уровень – пятьдесят пять.
– Какой человеческий возраст соответствует пятидесяти пяти годам у резуса? – спросила Сара. Им были известны эти соответствия только до тридцати лет. Обезьяны этого вида дольше не жили.
– Я рассчитала, что где-то около девяноста двух лет, при линейной зависимости, – ответила Филлис. – Весь процесс займет примерно сто тридцать семь человеческих лет.
Длинные серые волосы, подобно дождю, сыпались с его головы и плеч. Медленно поднялась рука, чтобы коснуться провалившихся губ. По мере того как рука двигалась, пальцы обезображивались – на сгибах образовывались артритные вздутия. Обезьяна закачалась, тело ее стало склоняться вправо.
– Старческое искривление позвоночника, – заметила Филлис
Раздался яростный, душераздирающий вой. Трое присутствовавших неловко пошевелились. «Испытывают ли остальные то же, что и я? – подумала Сара. – Что мы вторгаемся в запретную область?» Эта обезьяна была добрым и преданным другом всех сотрудников без исключения. Имели ли право те, кого Мафусаил любил, заставлять его так страдать? И все же... Сара думала, действительно ли смерть неизбежна, навечно ли закрыты ворота Эдема. Стоит им открыться – и бесконечное сражение человека со смертью будет выиграно. «Мы не должны умирать», - билось у нее в голове. Сложив руки на груди, она с холодной решимостью наблюдала, как страшно умирал Мафусаил, расплачиваясь своей жизнью за жизнь человечества.
– Уровень – семьдесят. Скорость – один и девяносто пять сотых года в минуту. Сто двадцать один год в пересчете на человеческий возраст.
Морду его перекосило, явный вызов читался в этой его последней гримасе...
Затем они увидели на экране то, что произошло в реальности два часа назад. Мафусаил упал на бок, ужас застыл в его глазах. Челюсти задвигались, руки рубили воздух.
По коже побежали морщины. Морда сморщилась, как сушеное яблоко. Мутные слои катаракты закрыли хрусталики, глаза сузились и превратились в щелки. Кисти рук и ног сжались в кулаки. Кожа обвисла на костях.
Весь его скелет был различим сейчас под дряблой кожей, и он двигался, медленно, еле заметно.
– Возраст – восемьдесят пять. Скорость – два и четыре в минуту. Соответствует ста двадцати девяти человеческим.
Послышался долгий хриплый вздох.
– Признаки жизни исчезли, – сказала Филлис. Сила неизвестного вновь поразила Сару. Кожа теперь уже мертвой обезьяны трескалась вдоль костей и падала, подобно обрывкам ткани, на пол клетки. Вскоре один скелет, все еще державшийся на сухожилиях, лежал посреди рваных клочков плоти. Затем и он развалился, и то, что было живым существом еще несколько минут назад, представляло собой теперь лишь кучку праха, пыль. А скоро и ее не осталось: один порыв сквозняка – и все.
– Процесс посмертного распада ускорился приблизительно до двух лет в сухом воздухе за семьдесят одну и пятьдесят шесть сотых секунды.
Послышалось несколько ударов, затем короткий звонок сигнализации. Это Филлис запечатывала комнату, чтобы предотвратить распространение возможной заразы.
– Мафусаил бодрствовал в течение ста девятнадцати часов, – устало произнесла Филлис. – Я заметила первые признаки распада на семидесятом часу.
– Скорость накопления липофусцина у него начала заметно расти с образца две тысячи сто сорок один, взятого на семьдесят первом часу, – сказал Чарли. – Вследствие этого кровь его потеряла способность усваивать кислород.
Последовало длительное молчание.
– Не знаю, что и думать, – наконец проговорила Сара.
– Ты чересчур мягко выразилась.
– Давайте поразмыслим. Сейчас одиннадцать тридцать. Я думаю, заседание правления уже началось, и они там как раз собираются одобрить бюджетный проект Хатча. Мы в него не включены. А что, если мы просто закроем клетки на карантин и разойдемся по домам?
– Как бы с тобой инфаркт не случился, – тихо заметил Чарли. – Что ж, теперь они найдут для нас деньги.
Фыркнув, Сара скрестила руки.
– Инфаркт мне не грозит. Я даже радуюсь при мысли о том, сколько беспокойства причинит им эта лента.
– Какой шум поднимется в кругах физиологов, – пробормотала Филлис. – В стареющем организме есть что-то такое, о чем мы и не подозревали.
– Хатча не удастся уговорить сразу же вернуться в комиссию и потребовать пересмотра.
– Будем надеяться на лучшее.
– Послушайте, я руковожу этой лабораторией, так что извольте выполнять мои приказы. – Сара улыбнулась. – Мне нужна тысяча килобайт памяти с блокировочным замком. Доступ – только для нас троих. Без большой памяти нам не обойтись – надо загнать туда все наши данные.
– А как мы сможем договориться насчет оплаты? – спросил Чарли.
– Это не наша забота. Об этом позаботится администратор.
– Ты имеешь в виду Хатча?
Ее голос смягчился.
– Я имею в виду Тома. Хатч это может не пережить.
Чарли энергично зааплодировал.
Они засмеялись. Сара смотрела на светящийся экран. Тайна, скрытая за решеткой пустой сейчас клетки, внушала благоговейный страх. Невероятно, но в живом организме действительно содержатся внутренние часы, и на эти часы можно воздействовать. Если старение могло ускоряться, то его также можно и замедлить. Его можно остановить.
Все трое продолжали смотреть на клетку, хотя там ничего больше не происходило. Сара поймала себя на том, что никак не может сосредоточиться – мысли ее лихорадочно прыгали с одного на другое. Это был знаменательный момент, такое открытие выпадает на долю лишь немногих ученых. Сара прекрасно понимала, что сейчас меняется ход истории. Про это мгновение будут читать дети в школе... если их еще будут заводить после наступления бессмертия. В каждом музее будет макет этой лаборатории.
Вздрогнув, она одернула себя.
Вредно думать о таких вещах. Мысли ее вернулись к более насущным проблемам, но холодок остался – осталось чувство тревоги, за которым, как она предполагала, скрывался болезненный страх.
– Потеря сна явилась механизмом, вызвавшим ускорение старения. Но, прежде всего, что заставило его лишиться сна?
– Вся система развалилась.
– Это не ответ.
Наступило молчание. Сара подозревала, что и другие испытывают ту же тревогу. Отбросив страх, она еще раз сказала себе, что повода для тревоги нет и бояться нечего. Ей захотелось вдруг спеть песенку – что-нибудь такое чертовски веселое.
Клетка на экране казалась мрачной, зловещей, как будто какой-то злой дух поселился там в предвкушении следующей добычи. Сара не верила в старомодные понятия о добре и зле – она говорила себе, что не верит. Но без крайней необходимости она не стала бы приближаться к этой клетке.
Послышался шум, и полумрак комнаты прорезала полоса холодного люминесцентного света, когда открылась дверь в коридор. В дверном проеме появилась угловатая фигура Тома. Он тихо вошел – как врач среди больных – и положил руку ей на плечо. По его подавленному виду она сразу поняла, чем все кончилось. Но он еще не знал о видеоленте и о том поразительном открытии, которое позволила им сделать смерть Мафусаила.
* * *
Страх, столь тщательно скрываемый до сих пор, выплеснулся наружу, когда Мириам поняла, что Джон проник в дом. Во все века, во все времена, где бы она ни находилась, нет и не было ничего ужасней, чем их конец. Он будет невыразимо зол из-за того, что стареет, и – умирая – он будет чрезвычайно опасен. Она шепотом прочитала заговор против него, взывая к древним богам своего народа, стремясь воспринять сердцем их поддержку.
Она ощущала его присутствие в своих любовно обставленных комнатах, каждая из которых напоминала ей о счастье, о том прекрасном времени, что они провели здесь вместе. Она легко провела рукой по спинке небольшого диванчика – палисандр! – коснулась элегантного столика-консоли из красного дерева. На нем стояли золотые подсвечники. Они с Джоном любили свечи, было в них что-то изысканно древнее...
Легкий шорох прервал ее мысли – где-то открылась дверь, прошуршав по ковру.
В доме было так тихо, что она слышала даже шелест своего платья. Она встала в углу комнаты. Справа от нее был коридор и входная дверь. Прямо перед ней – арочный дверной проем, соединявший комнату со столовой. Она знала, что Джон поднялся по подвальной лестнице; в этот момент он стоял, должно быть, между буфетной и столовой. Затем она услышала голос – голос старика:
Беспечные песни
О горестных мыслях,
О годах ушедших,
О любви позабытой...
Пение постепенно перешло в бормотание и смолкло. Когда-то, во времена его молодости, эта песня была очень популярной. Она хорошо помнила, как они вместе ее пели.
А затем она увидела его. Голого.
– Пожалуйста, – тихо сказал он. – Пожалуйста, Мириам, помоги мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Было соблазнительно, очень соблазнительно начать прямо сейчас, но... надо соблюдать приличия.
Джон был первым. И потом, непонятно еще, как обстоит дело с открытием доктора Робертс. Мириам должна подобраться к ней поближе, должна найти звено, которое замкнет наконец ее цепь. И кроме того, существовала также и проблема ответственности. Мириам чувствовала себя в ответе за своих спутников; она приманивала их, обещая бессмертие и скрывая истину до тех пор, когда они уже не могли остановиться. Все эти годы ложь звучала диссонансом в ее оркестре. Теперь же все можно будет изменить. Алиса станет первой, кто присоединится к Мириам полностью и навечно.
Первой. И в накатившем вдруг приступе мучительной любви она взглянула на мягкие, светлые черты девочки. Алиса подошла к ней; они стояли плечом к плечу у окна, выходившего в сад.
Мириам вспомнила, как Алиса подошла тогда к Джону, и разозлилась. Девочке не следовало разрешать такие вольности. Мириам с нетерпением ждала того времени, когда Алиса будет хотеть только ее, будет заботиться только о ней, жить только ради их совместной жизни.
Пока они стояли вместе с Алисой у окна, глаза Мириам исследовали сад. Ей казалось, она заметила там какое-то движение. Видела ли это Алиса? Девушка смотрела на нее вопросительно.
– Что там?
– Ничего. – Мириам с трудом улыбнулась. Ложь. Она была уверена: там, за живой изгородью, стоял Джон, повернув голову именно к этому окну. Мириам ощущала угрозу, исходившую от него. Мурашки побежали по коже.
– Нам нужно поработать над этими идеями, Алиса. Ты согласна?
– Мне кажется, там кто-то есть. А где Джон?
– Не там!.. Ты же видишь, сад пуст.
– Да...
– Не отвлекайся! Я задала тебе вопрос.
– А я его проигнорировала. Это и был ответ.
Мириам отвернулась от окна.
– Скоро ты поймешь, сколь важны наши занятия. Ты хорошо схватываешь. Позднее все это тебе очень пригодится.
– Эти идеи... Ты единственная из всех моих знакомых, кого интересует подобный бред.
– Так ты придешь завтра?
– Какая ты странная, Мириам. Конечно приду. Я прихожу каждый день. Мне даже нет необходимости сейчас уходить.
– Тебе лучше уйти. Я ожидаю гостя – и на кратчайшую долю секунды пальцы ее коснулись волос девушки.
Это было ошибкой. Она в ярости отдернула руку, подавляя взрыв невыносимого голода, вызванного этим контактом. Спустя несколько мгновений Алиса уже сбегала вниз по лестнице, пообещав напоследок вернуться завтра.
Она будет хорошей спутницей. Разнообразия ради Мириам выбирала себе в спутники то мужчин, то женщин. Пол их был ей безразличен. Она сжалась при мысли, что скоро увидит Джона. Так мало времени прошло – и уже так больно смотреть на него. Он опять возвратился с охоты. Его вылазки теперь участятся, принося ему с каждым разом все меньше и меньше удовлетворения.
Сад казался пустым, но она знала: он там. Она закрыла глаза – ей так не хотелось бояться своего возлюбленного. Хотя страх сейчас к месту... Она быстро прошлась по комнатам, готовясь к возвращению бедного своего охотника – разбитого, страшного в своей неутолимой жажде – после блужданий по тропам Ада.
* * *
В лаборатории было темно и тихо, если не считать мягкого уханья обезьяны, доносившегося с видеомонитора. Сара отложила все дела, чтобы целиком сосредоточиться на представлении, повторяемом сейчас в видеозаписи.
– На этот момент уровень старения – тридцать пять лет, – заметила Филлис Роклер. Голос ее охрип от усталости, она находилась на работе уже очень, очень долго.
– Кривая теперь пойдет круче, – добавил Чарли Хэмфрис.
На экране появился сам Чарли и взял кровь для анализа. Обезьяна протестовала весьма решительно, но она уже ослабела от старости.
– Уровень – сорок лет, – продолжала комментировать Филлис. – Прошло только семь минут.
– Скорость старения, значит, один и четыре десятых года в минуту.
Челюсти обезьяны пришли в движение. Сначала выпал один зуб, потом другой, затем они посыпались все разом. На морде застыло выражение черной ярости.
– Уровень – пятьдесят пять.
– Какой человеческий возраст соответствует пятидесяти пяти годам у резуса? – спросила Сара. Им были известны эти соответствия только до тридцати лет. Обезьяны этого вида дольше не жили.
– Я рассчитала, что где-то около девяноста двух лет, при линейной зависимости, – ответила Филлис. – Весь процесс займет примерно сто тридцать семь человеческих лет.
Длинные серые волосы, подобно дождю, сыпались с его головы и плеч. Медленно поднялась рука, чтобы коснуться провалившихся губ. По мере того как рука двигалась, пальцы обезображивались – на сгибах образовывались артритные вздутия. Обезьяна закачалась, тело ее стало склоняться вправо.
– Старческое искривление позвоночника, – заметила Филлис
Раздался яростный, душераздирающий вой. Трое присутствовавших неловко пошевелились. «Испытывают ли остальные то же, что и я? – подумала Сара. – Что мы вторгаемся в запретную область?» Эта обезьяна была добрым и преданным другом всех сотрудников без исключения. Имели ли право те, кого Мафусаил любил, заставлять его так страдать? И все же... Сара думала, действительно ли смерть неизбежна, навечно ли закрыты ворота Эдема. Стоит им открыться – и бесконечное сражение человека со смертью будет выиграно. «Мы не должны умирать», - билось у нее в голове. Сложив руки на груди, она с холодной решимостью наблюдала, как страшно умирал Мафусаил, расплачиваясь своей жизнью за жизнь человечества.
– Уровень – семьдесят. Скорость – один и девяносто пять сотых года в минуту. Сто двадцать один год в пересчете на человеческий возраст.
Морду его перекосило, явный вызов читался в этой его последней гримасе...
Затем они увидели на экране то, что произошло в реальности два часа назад. Мафусаил упал на бок, ужас застыл в его глазах. Челюсти задвигались, руки рубили воздух.
По коже побежали морщины. Морда сморщилась, как сушеное яблоко. Мутные слои катаракты закрыли хрусталики, глаза сузились и превратились в щелки. Кисти рук и ног сжались в кулаки. Кожа обвисла на костях.
Весь его скелет был различим сейчас под дряблой кожей, и он двигался, медленно, еле заметно.
– Возраст – восемьдесят пять. Скорость – два и четыре в минуту. Соответствует ста двадцати девяти человеческим.
Послышался долгий хриплый вздох.
– Признаки жизни исчезли, – сказала Филлис. Сила неизвестного вновь поразила Сару. Кожа теперь уже мертвой обезьяны трескалась вдоль костей и падала, подобно обрывкам ткани, на пол клетки. Вскоре один скелет, все еще державшийся на сухожилиях, лежал посреди рваных клочков плоти. Затем и он развалился, и то, что было живым существом еще несколько минут назад, представляло собой теперь лишь кучку праха, пыль. А скоро и ее не осталось: один порыв сквозняка – и все.
– Процесс посмертного распада ускорился приблизительно до двух лет в сухом воздухе за семьдесят одну и пятьдесят шесть сотых секунды.
Послышалось несколько ударов, затем короткий звонок сигнализации. Это Филлис запечатывала комнату, чтобы предотвратить распространение возможной заразы.
– Мафусаил бодрствовал в течение ста девятнадцати часов, – устало произнесла Филлис. – Я заметила первые признаки распада на семидесятом часу.
– Скорость накопления липофусцина у него начала заметно расти с образца две тысячи сто сорок один, взятого на семьдесят первом часу, – сказал Чарли. – Вследствие этого кровь его потеряла способность усваивать кислород.
Последовало длительное молчание.
– Не знаю, что и думать, – наконец проговорила Сара.
– Ты чересчур мягко выразилась.
– Давайте поразмыслим. Сейчас одиннадцать тридцать. Я думаю, заседание правления уже началось, и они там как раз собираются одобрить бюджетный проект Хатча. Мы в него не включены. А что, если мы просто закроем клетки на карантин и разойдемся по домам?
– Как бы с тобой инфаркт не случился, – тихо заметил Чарли. – Что ж, теперь они найдут для нас деньги.
Фыркнув, Сара скрестила руки.
– Инфаркт мне не грозит. Я даже радуюсь при мысли о том, сколько беспокойства причинит им эта лента.
– Какой шум поднимется в кругах физиологов, – пробормотала Филлис. – В стареющем организме есть что-то такое, о чем мы и не подозревали.
– Хатча не удастся уговорить сразу же вернуться в комиссию и потребовать пересмотра.
– Будем надеяться на лучшее.
– Послушайте, я руковожу этой лабораторией, так что извольте выполнять мои приказы. – Сара улыбнулась. – Мне нужна тысяча килобайт памяти с блокировочным замком. Доступ – только для нас троих. Без большой памяти нам не обойтись – надо загнать туда все наши данные.
– А как мы сможем договориться насчет оплаты? – спросил Чарли.
– Это не наша забота. Об этом позаботится администратор.
– Ты имеешь в виду Хатча?
Ее голос смягчился.
– Я имею в виду Тома. Хатч это может не пережить.
Чарли энергично зааплодировал.
Они засмеялись. Сара смотрела на светящийся экран. Тайна, скрытая за решеткой пустой сейчас клетки, внушала благоговейный страх. Невероятно, но в живом организме действительно содержатся внутренние часы, и на эти часы можно воздействовать. Если старение могло ускоряться, то его также можно и замедлить. Его можно остановить.
Все трое продолжали смотреть на клетку, хотя там ничего больше не происходило. Сара поймала себя на том, что никак не может сосредоточиться – мысли ее лихорадочно прыгали с одного на другое. Это был знаменательный момент, такое открытие выпадает на долю лишь немногих ученых. Сара прекрасно понимала, что сейчас меняется ход истории. Про это мгновение будут читать дети в школе... если их еще будут заводить после наступления бессмертия. В каждом музее будет макет этой лаборатории.
Вздрогнув, она одернула себя.
Вредно думать о таких вещах. Мысли ее вернулись к более насущным проблемам, но холодок остался – осталось чувство тревоги, за которым, как она предполагала, скрывался болезненный страх.
– Потеря сна явилась механизмом, вызвавшим ускорение старения. Но, прежде всего, что заставило его лишиться сна?
– Вся система развалилась.
– Это не ответ.
Наступило молчание. Сара подозревала, что и другие испытывают ту же тревогу. Отбросив страх, она еще раз сказала себе, что повода для тревоги нет и бояться нечего. Ей захотелось вдруг спеть песенку – что-нибудь такое чертовски веселое.
Клетка на экране казалась мрачной, зловещей, как будто какой-то злой дух поселился там в предвкушении следующей добычи. Сара не верила в старомодные понятия о добре и зле – она говорила себе, что не верит. Но без крайней необходимости она не стала бы приближаться к этой клетке.
Послышался шум, и полумрак комнаты прорезала полоса холодного люминесцентного света, когда открылась дверь в коридор. В дверном проеме появилась угловатая фигура Тома. Он тихо вошел – как врач среди больных – и положил руку ей на плечо. По его подавленному виду она сразу поняла, чем все кончилось. Но он еще не знал о видеоленте и о том поразительном открытии, которое позволила им сделать смерть Мафусаила.
* * *
Страх, столь тщательно скрываемый до сих пор, выплеснулся наружу, когда Мириам поняла, что Джон проник в дом. Во все века, во все времена, где бы она ни находилась, нет и не было ничего ужасней, чем их конец. Он будет невыразимо зол из-за того, что стареет, и – умирая – он будет чрезвычайно опасен. Она шепотом прочитала заговор против него, взывая к древним богам своего народа, стремясь воспринять сердцем их поддержку.
Она ощущала его присутствие в своих любовно обставленных комнатах, каждая из которых напоминала ей о счастье, о том прекрасном времени, что они провели здесь вместе. Она легко провела рукой по спинке небольшого диванчика – палисандр! – коснулась элегантного столика-консоли из красного дерева. На нем стояли золотые подсвечники. Они с Джоном любили свечи, было в них что-то изысканно древнее...
Легкий шорох прервал ее мысли – где-то открылась дверь, прошуршав по ковру.
В доме было так тихо, что она слышала даже шелест своего платья. Она встала в углу комнаты. Справа от нее был коридор и входная дверь. Прямо перед ней – арочный дверной проем, соединявший комнату со столовой. Она знала, что Джон поднялся по подвальной лестнице; в этот момент он стоял, должно быть, между буфетной и столовой. Затем она услышала голос – голос старика:
Беспечные песни
О горестных мыслях,
О годах ушедших,
О любви позабытой...
Пение постепенно перешло в бормотание и смолкло. Когда-то, во времена его молодости, эта песня была очень популярной. Она хорошо помнила, как они вместе ее пели.
А затем она увидела его. Голого.
– Пожалуйста, – тихо сказал он. – Пожалуйста, Мириам, помоги мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44