Куда исчезло крепкое, молодое тело, приводившее ее в такой восторг? Перед ней стоял худой сутулый старик с провисшими веревками мыши.
– Посмотри на меня, Мириам! – Голос его звучал столь жалостливо, что она едва была в состоянии слышать его.
– Ты бы оделся...
– Одежда на мне висит! – огрызнулся он. Мириам не удивилась – внезапные приступы ярости всегда сопутствовали этой страшной «болезни». Приступ прошел так же внезапно, как и начался, оставив ему взамен лишь отчаяние. Его страдания как будто сковали Мириам, мысли ее замедлились, тело застыло. Колеблясь, не уверенный, что Мириам не оттолкнет его, он подошел к ней. Его дыхание было настолько отвратительным, что она невольно отвернула голову. Оскорбленная его уродством, Мириам попыталась вызвать в памяти яркий образ Алисы, ее лицо, ее свежую молодую кожу. И когда губы его коснулись ее губ, она погрузилась в этот образ.
– Я не нравлюсь тебе? Ну пожалуйста... – Его лицо, покрытое старческими пятнами и жесткой седой щетиной, маячило перед ней как олицетворение самой смерти. Он сжал ее плечи, провел руками по шее. – Ты так же молода, как и всегда. Ты-то выглядишь чудесно. – Внезапно он сделал шаг назад, загородив дверь в коридор. – Не покидай меня, – сказал он. Глаза его были широко открыты. – Не покидай меня!
Она стояла, опустив голову. Ей хотелось – хотя бы один раз – набраться смелости и отдаться во власть другого существа. Но она сохраняла осторожность. Его в любой момент могла охватить ярость. Горло все еще слегка болело после вчерашнего. Подняв глаза, она встретилась с ним взглядом.
– Я никогда тебя не покину, Джон, никогда.
– Мириам. – Он испуганно всхлипнул, очевидно злясь на себя за столь открытое проявление эмоций. Она не могла больше противиться мольбе, звучавшей в его голосе. Против своей воли она подошла к нему и, обняв его рукой, повела к кожаному диванчику.
Он опустил голову ей на плечо.
– Я такой старый. Как это я так постарел?
– Время...
– Какое время? Прошло всего два дня!
– Огромное количество времени может быть сконцентрировано в небольшом пространстве.
Он смотрел на нее, пораженный.
– И чем же это кончится?
Это было самое трудное. Что делать, когда на твоих глазах семя смерти, скрытое в глубине организма, вдруг начинает прорастать? Она не могла вымолвить ни слова. Преодолевая отвращение, она гладила Джона по голове, держа его за руку. Ужасный, низкий звук вырвался из его горла.
– Я любил тебя, – прошептал он. – Я так тебе верил.
И это было ужасней всего.
3
Джон быстро шел по Восьмой авеню к Сорок второй улице. Было четыре часа утра. Он шел, слепо глядя перед собой. На нем был плащ, широкополая шляпа, чтобы закрывать лицо; в руке он держал портфель. Жизнь уходила из него, подобно тому как свет исчезал с неба в преддверии Ночи. Он шел мимо темных подворотен, прикрывая лицо краем шляпы. Но некому было обращать на него внимание; лишь пару раз уловил он признаки интереса к своей особе – какой-то малыш вдруг проснулся и недоуменно почмокал, да одна девчушка безостановочно, как автомат, бормотавшая «хочу п... хочу п...» остановилась на мгновение, когда он проходил мимо ее двери.
Отчаяние гнало его вперед – Джон был голоден, зверски голоден. Редкие прохожие здесь, на улицах, казались даже еще более дряхлыми, чем он, слишком слабыми в сравнении с компаниями ночных гуляк, грязных полуночников.
А затем он увидел то, что искал, – она сидела у окна «Мэйфейр-Хауса». «Мэйфейр» пользовался определенной известностью среди обитателей этой части города, и Джон знал об этом. Когда-то здесь было просто кафе с музыкальным автоматом. Мужчина покупал бумажный цветок и держал его на коленях, тупо глядя, как на экране мелькали кадры новинок из Юнион-Сити. Когда цветок брала девица, он обзаводился подругой на ночь.
Его жертва вышла, отозвавшись на стук в стекло. Она встала к нему боком – как собака, держа голову вверх и вправо.
– Ну как я тебе? Мечта, правда? – Она говорила, не поворачивая головы. – Двадцать долларов. Плохая сторона тебе не видна. – В профиль она смотрелась неплохо. Но это было лишь полмечты – кислота разъела оставшуюся половину.
– Пять долларов за все, – сказал Джон.
– Это только на ручную обработку, если ты быстро.
– Десять, и хватит с тебя.
– Мистер, вы не смотрите на этот чертов шрам. У меня все дела пониже. А его вы и не увидите.
– Десять. – С ними нужно было поторговаться, иначе его могли счесть потенциальной жертвой, а там недалеко и до расправы в темном коридоре.
Она схватила его между ног.
– Пятнадцать. Он отстранился.
– Все, что угодно, за пятнадцать, – прошипела она. – Ты можешь делать все, что захочешь. Он поколебался. Они стояли тихо, как кошки.
– А как насчет мазохизма? – предложила она. – Вышиби из меня все, что можешь.
– Меня это не интересует.
– Приятель, так тебе не нужно ничего особенного? – Она снова к нему приблизилась, улыбаясь половиной рта. – Я думала, тебе надо что-то особое. Согласна на десять, если просто перепихнуться.
Она жила на Сорок третьей улице. Пройдя по грязному серому коридору с исписанными стенами, они поднялись по ступенькам и оказались в пахнувшем сыростью вестибюле. Там на сломанном стуле, ссутулившись, сидел негр. Джон положил десять долларов в его открытую ладонь.
Поднявшись по крутой лестнице, они остановились у высокой деревянной двери. Комнатка оказалась совсем маленькой: туалетный столик, складной стул и торшер с проплавленным пластмассовым абажуром Брошенный на пол матрас и желтое ватное одеяло сверху заменяли кровать.
– Белье из стирки так рано не приносят, – пробормотала девица. – Раздевайся, за десять долларов у нас есть десять минут – так уж здесь заведено.
Блейлок снял шляпу. Несмотря на то что в комнате было почти темно – окно выходило в вентиляционный колодец, – девица увидела достаточно, чтобы перепутаться.
– С тобой что-то не в порядке, приятель?
– Все хорошо. Я просто худой.
Она медленно отстранилась.
– Да что с тобой такое?
Он достал из кармана скальпель. Она попятилась к окну; лицо ее скривилось, будто от боли.
– Иди сюда, милашка, – сказал Джон. – Ты принадлежишь мне.
Ее здоровый глаз расширился, рот искривился в страшной гримасе. Она подняла к груди трясущиеся руки. Из горла у нее вырвался не то кашель, не то хриплый лай – и безумный ужас слышался в этих странных звуках. Коснувшись спиной стены, она медленно сползла по ней вниз... она была похожа на собаку, лающую шепотом. Глаз бессмысленно бегал из стороны в сторону, не в силах сфокусироваться на приближавшейся фигуре.
Джон понял, что времени для хлороформа нет. Быстро и умело взмахнув скальпелем, он погрузил его в шею над ключицей. Пройдя мышечную ткань, скальпель вошел в артерию. В мгновение ока Джон припал к ней губами.
Наконец-то. Вот оно.
Он почувствовал, как вновь наполняет его жизнь, пурпурная, густая. Он знал, что может теперь ходить по улицам, не привлекая ничьего внимания, постаревший не более, чем любой другой пожилой человек. Раньше он чувствовал голод примерно раз в неделю. Когда же началось это, запросы его возросли. Когда он снова выйдет на охоту? Через шесть часов? Через час?
Теперь пригодился и портфель. В нем было полгаллона керосина и необходимые химикаты. Он положил девушку – уже такую легкую – на матрас и облил ее керосином. Затем поставил рядом пепельницу, полную окурков. Насыпав в коробок кристаллики перманганата калия, он промочил их глицерином. Через три-четыре минуты произойдет самопроизвольное возгорание, и калий подожжет керосин. Положив коробок в пепельницу, он быстро ушел.
Пожар будет сильным. Через десять минут останутся только кости. Если огню удастся разрастись, то будут уничтожены вообще все следы.
Выйдя на улицу, Джон обнаружил, что уже рассвело. Появились редкие прохожие – простучала каблучками девушка в белом плаще из кожзаменителя, молодой человек с едва пробившимися усами вышел из такси. Пачки утреннего выпуска «Таймс» сбрасывали с грузовика у газетного киоска на углу.
На него никто не обращал внимания. Пока. Тело его как будто освободилось от тяжести. Позже, когда новая кровь умрет, придет отчаяние, но сейчас он чувствовал себя так легко, что, казалось, мог бы взлететь в разливающийся вокруг солнечный свет. Никого из ночных бродяг уже не было на Сорок третьей улице – все расползлись по своим норам. Они несли в себе усталость, совершенно не соответствовавшую весеннему рассвету, катившемуся с башен зданий. Они прятались, а розовые облака скользили по ясному небу на запад.
Мимо пронеслась пожарная машина с уцепившимися за нее пожарными. Лица у них были усталыми и решительными – такое выражение бывает у людей, которые говорят со смертью на «ты».
Манхэттен стал просыпаться быстрее. Поток людей вылился со станции метро «Седьмая авеню», кофейни наполнялись посетителями, проносились мимо автобусы, набитые людьми.
Джон чувствовал ее внутри себя. Ее прошлое, казалось, шептало в его венах, голос ее невнятно бормотал у него в ушах. Она в каком-то смысле преследовала его, как привидение, – все они так делали. Что удовлетворяло его голод – человеческое существо, вливавшееся в него вместе с кровью, или просто сама кровь? Джон часто думал с интересом, понимали ли они, в чем дело, ощущали ли они себя в нем? Исходя из своей способности слышать их в своем сознании, он подозревал, что ощущали. Мириам решительно отвергала подобные идеи. Она обычно вскидывала голову и отказывалась слушать, когда он рассуждал об этом. Она и мысли не могла допустить, что можно совершить прикосновение к мертвому.
Идя по улице, Джон прикинул, сколько уже часов не смыкал он глаз. Тридцать шесть по меньшей мере. И за такой короткий промежуток времени ему потребовались три жертвы. Их энергия, похоже, компенсировала отсутствие Сна, но так не могло продолжаться вечно: с каждым разом он насыщался все меньше и меньше.
Он обнаружил, что при желании он с легкостью мог бы возненавидеть Мириам – ту, которая его создала. И не потому, что она обманула его насчет продолжительности жизни, нет, – просто он оказался в ловушке, в изоляции еще более ужасной, чем ее собственная. Он свыкся с жизнью «каннибала», приняв ее как плату за бессмертие, хотя даже и в этом случае цена была высока. Но платить за это? Голод сыграл с ним злую шутку.
Пешком он дошел до Саттон-Плейс, не было смысла рисковать и брать такси. Он свернул на свою улицу и замер на мгновение: столбы солнечного света выстроились между зданиями, хорошо одетые люди спешили на работу, автомобили останавливались у роскошных подъездов, швейцары свистом подзывали такси. Ясная невинность этого мира вдруг отозвалась в нем болью, заставив испытать мучительное раскаяние. Их дом – с зелеными ставнями и мраморными подоконниками, с фасадом из красного кирпича и ящиками под окнами, где буйно разрослись петунии, – излучал, казалось, теплоту и радость. Отвратительная ложь!.. Так подрагивают, ни о чем не подозревая, листья только что срубленного дерева, ибо весть о смерти еще не поднялась по стволу.
– Доброе утро, – сказал ему Боб Кавендер, человек всегда полный энтузиазма, сосед Блейлоков и отец Алисы.
– Доброе утро, – ответил Джон, придав своему голосу легкий акцент.
– Новенький в нашем квартале? – Кавендер не узнал своего внезапно постаревшего соседа.
– Я приехал в гости. К Блейлокам.
– О, да? Отличные люди. Любят музыку.
– И я музыкант. – Джон улыбнулся. – Из Венского филармонического.
– Моя дочь будет без ума от вас. Она половину времени проводит у Блейлоков. Тоже музыкант.
Джон опять улыбнулся и изобразил изысканный венский поклон.
– Мы еще увидимся, полагаю, – сказал он.
Кавендер, сердечно попрощавшись, пошел дальше. Для Джона всегда оставалось загадкой – каким образом обычные люди ухитрялись сохранять уверенность в себе и жизнерадостность в этом хаосе жизни? Всякие там Кавендеры даже не сознавали, не понимали, сколь кратко отпущенное им время, сколь недолог их путь.
В доме стояла тишина. Мириам открыла сосуд с благовониями, холл был наполнен их ароматом. Джон двинулся наверх. Ему хотелось посмотреть на себя в зеркало. Но добравшись до спальни, он заколебался. Ему вдруг стало зябко. Он стоял в лучах солнечного света рядом с окном, закрытым розовыми занавесками, и, не решаясь сделать последний шаг, с ужасом думал о зеркале по ту сторону двери в ванную.
Он так долго балансировал на грани тридцати двух лет. Теперь же вместе с резким старением всего тела словно черная паутина опутала его мозг. Самоуверенный молодой человек испарился, будто его и не было, и место его занял угрюмый незнакомец, поглощенный лишь мыслями о предательстве своей плоти. Он обнаружил, что из памяти у него вылетают даты, имена, события. Вещи были обозначены какой-то тревожной новизной, даже те, что он неоднократно видел раньше.
Легкий звук нарушил тишину дома – слеза капнула на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44