Решение пришло мгновенно. Он ощущал огромное желание – но не просто голод плоти, нет, – то была насущная необходимость взять, украсть у нее то, чего он оказался лишен. И, трепеща от греховности своих мыслей, он приступил к самому своему страшному деянию. Он лег на нее и занялся любовью с ее безжизненным телом.
Тело ее было само совершенство. Упругое и нежное, всегда откликающееся на ласку. Но сейчас он ощущал его до отвращения податливым. Он провел пальцами по ее животу и вниз по бедру. И то, что она не чувствовала его, не могла ответить, лишь разожгло его желание. Он схватил ее голову и с силой протолкнул свой язык ей в рот. Ее язык был странно шероховатым, как у кошки.
Ему хотелось разорвать ее своей страстью, вывернуть наизнанку. Войдя в нее, он застонал вслух. Пальцы его сомкнулись на ее горле. Бедра его энергично двигались, он обливался потом – буквально плавал в нем. Охваченный неистовством, он едва замечал, что сдавливает ее горло все сильнее и сильнее; машинально пальцы подчинялись безумному ритму его тела. Удовольствие волнами накатывало на него, почти лишая сознания. И пальцы сжимались... Его возбуждение росло – и он умело сдерживал себя, чтобы продлить удовольствие. Рот ее открылся, острый кончик языка показался между зубов.
И наконец, он словно взорвался, застыв в судорожном изгибе, – и все кончилось.
Он опустился и, задыхаясь, спрятал лицо у нее на груди. Тело ее дернулось; он услышал, как она со всхлипом вздохнула. На ее горле расплывались страшные багровые пятна, лицо посерело.
Откуда-то с улицы доносились голоса детей, в холле тихо пробили часы. Подчиняясь присущему ей чувству времени, Алиса внизу включила пылесос. Джон зарылся лицом в подушку. Жизнь внезапно стала пустой, абсолютно пустой.
Ему хотелось прильнуть к кому-нибудь – к женщине, живой.
Раздался резкий вздох, руки ее непроизвольно дернулись к горлу. Ах, если в она проснулась чуть раньше – или чуть позже!
Она произнесла что-то невнятное. И вновь воцарилась тишина. Он открыл глаза – и оцепенел, увидев ярость, написанную на ее лице. Лишь только глаза их встретились – лицо мгновенно разгладилось. Он постарался выбросить увиденное из головы. Слишком мало человеческого было в тот момент в ее лице.
– Я чувствую себя просто кошмарно. Я не Спал, - мрачно произнес он.
Она встала, прошла в ванную и включила свет. Не сказав ни слова по поводу царившего там разгрома, она осмотрела свою шею в зеркале на двери. Вернувшись, она села на край кровати, закинула ногу на ногу и улыбнулась.
– Ублюдок.
Он вздрогнул – ее нежная улыбка, и вдруг это слово! – и нервно рассмеялся.
Развернувшись, она схватила его. Пальцы вонзились ему в спину, воронье карканье будто бы вырвалось из ее горла. Он попытался отвернуть голову, но она была сильнее, гораздо сильнее любого человеческого существа. Единственное, что ему оставалось, это покориться ее рукам и ждать. Внезапно она отстранилась, держа его за плечи. На лице ее застыл, казалось, немой вопрос, мольба. Руки ее расслабились, упали, и она вернулась в ванную, захлопнув за собой дверь. Вскоре он услышал хруст стекла. Всегда очень осторожная, она убирала осколки, чтобы случайно не порезаться.
Он поймал себя на том, что напряженно прислушивается; он ждал чего-то – злобных криков, угроз? – любого свидетельства их незримой связи.
Но услышал он только, как она открыла кран. Она готовилась к грядущему дню, оставив свои эмоции при себе. Он встал, нетвердой походкой приблизился к шкафу и стал одеваться. Смачивая щеки одеколоном, он обнаружил, что лицо покрыто густой щетиной. Он даже не знал, есть ли в доме бритва. В каком-то удивлении он провел руками по щекам, ощущая жесткие кончики волос. Из ванной донесся знакомый мотив – Мириам напевала про себя, растираясь полотенцем.
Он поспешно оделся и выскочил из комнаты – слишком тяжело было там оставаться. На углу Пятьдесят седьмой улицы и Второй авеню он видел парикмахерскую. Он пойдет туда и побреется.
Бритье оказалось весьма приятной процедурой, а парикмахер – весельчаком. Чтоб продлить удовольствие, он решил также подстричься и почистить ботинки.
Выйдя из парикмахерской, он почувствовал себя несколько лучше. Яркое солнце, улицы, заполненные спешащими куда-то людьми, упоительно свежий воздух. Впервые за многие годы Джон наслаждался, глядя на женщину – другую женщину, не Мириам. Напряжение постепенно отпускало его. Она была просто одной из толпы – девушка в дешевой юбке и свитере, спешившая к автобусной остановке с бумажным стаканчиком кофе в руке. Грязные волосы, слишком крупные черты лица. Но в очертаниях груди под свитером, в решительности ее походки – во всем ее облике, во всех движениях ощущалась удивительная чувственность. Он похолодел.
Такой могла быть и Кей.
Сердце гулко стучало в груди, он задыхался. Глаза ее встретились с его глазами, и в их глубине он увидел таинственную скорбь смертных – выражение, которое он научился различать на лицах других после того, как оно исчезло с его собственного лица.
– Это была двойка?
Она обращалась к нему.
– Эй, мистер, какой это был автобус – второй?
Она улыбнулась, продемонстрировав желтые, не знающие зубной щетки зубы. Проигнорировав ее вопрос, Джон поспешил домой. Там так безопасно. Уже подходя к дому, через открытое окно гостиной он услышал голоса. Сразу же он ощутил безнадежное отчаяние ревности – Алиса с Мириам болтали, ожидая его, конечно, чтобы поупражняться в трио-сонате Генделя.
Он поднялся по лестнице, миновал холл, вдохнув аромат роз, стоявших на столике, и вошел в гостиную. Мириам, в ярко-синем платье, выглядела восхитительно свежей и красивой. Шею ее украшала синяя лента. Алиса лежала рядом на кушетке, в своей обычной одежде – джинсах и спортивном свитере. Он двинулся к своему месту, чувствуя на себе взгляд Мириам. Пока он не устроился, тело Мириам оставалось напряженным, будто бы готовым к прыжку.
– Джон, – сказала Алиса, откинув голову назад, – я даже не слышала, как ты вошел. Ты всегда подкрадываешься. – У него просто дыхание перехватило от ее улыбки – улыбки тринадцатилетней девочки. Чудесная игрушка, такая хрупкая, сочная...
Мириам сыграла на клавикордах громкое арпеджио.
– Давайте начнем, – сказала она.
– Я не хочу опять играть эту сонату. Она скучная. – Алиса пребывала в обычном для нее угрюмом настроении.
– А как насчет Скарлатти – мы играли его на прошлой неделе? – Мириам пробежала пальцами по клавишам. – Мы смогли бы его сыграть, если Джон не подкачает.
– Все, что он играет, – сплошная скука. Пальцы Мириам порхали по клавишам.
– Я знаю Корелли, Абако, Баха. – Она бросила Алисе ноты. – Выбери что хочешь. Наступило молчание.
– Генделя я едва знаю, – заметил Джон. – Он труден для виолончели.
Мириам с Алисой переглянулись.
– Тогда займемся Генделем, – решила Алиса. – Неинтересно играть то, что хорошо знаешь, – не так ли, Джон? – Она взяла свою скрипку и пристроила ее под подбородком.
– Мне все равно, что играть. Я управляюсь с виолончелью лучше, чем китайцы со своими палочками для еды, дорогуша.
– Ты всегда так говоришь.
Не успел он настроить инструмент, как они уже начали. Он вступил не в такт, попытался их догнать, затем вырвался вперед, но в конце концов подстроился.
Они играли около часа, три раза повторив трио-сонату. Джон постепенно вошел во вкус; игра стала согласованной, динамичной. И сама музыка была красивой. Она удивительным образом сочеталась с ярким солнечным светом, с красотой женщин.
– Ну вот, – сказала Алиса, когда они закончили, – вот и славно. – Она раскраснелась, и это лишь подчеркнуло ее расцветающую женственность.
Сердце Джона снова дернулось. Он прекрасно знал, что ожидает избранников Мириам. Трудно было сказать наверняка, какая участь готовилась Алисе. Мириам могла как осчастливить, так и уничтожить. Иногда их ждала смерть – как прикрытие ее собственных дел, иногда – невыразимое блаженство.
Мириам всегда была очень практична, и уж если она что-то делала, то неспроста. Алиса вполне могла заинтересовать ее, к примеру, значительным состоянием, которое она рано или поздно унаследует (так было некогда и с Джоном). Мириам ведь всегда не хватало денег, а те, кто ее любил, отдавали ей все.
– Давайте выпьем, – оживленно сказала Мириам Она достала из бара портвейн – «Уорр» 1838 года, купленный еще в старой лавке братьев Берри, в Лондоне. Портвейн этот был замечателен тем, что с годами он приобретал сначала дивную крепость и свежесть, а потом – по прошествии еще некоторого времени – крепость растворялась в неповторимом разнообразии тончайших вкусовых оттенков. Сейчас крепость его уже едва ощущалась, но даже в аромате – изысканном и сложном – чувствовалось дыхание старины. Без всякого сомнения, это был лучший портвейн в мире, возможно – лучший во все времена.
– Считается, что мне нельзя употреблять алкоголь.
Мириам налила Алисе немного вина.
– Оно очень легкое. Только варвары отказывают своим детям в праве на бокал вина.
Алиса выпила одним глотком и потянулась за новой порцией.
– Это святотатство, – сказал Джон. – Ты пьешь его, как текилу.
– Мне нравится не вкус, а то, как я себя чувствую после этого.
Мириам налила ей еще.
– Не напивайся. Джон сам не свой до беспомощных людей, так и набрасывается. – Это замечание прозвучало столь неожиданно, что Джон похолодел.
Алиса рассмеялась, глаза ее рассматривали Джона насмешливо и оценивающе. Джон не терпел издевок и поспешно ретировался к окну, заставив себя сосредоточиться на открывавшемся ему виде. Через улицу располагалось здание с кооперативными квартирами. Так странно – ведь еще совсем недавно по обе стороны улицы стояли особняки, такие же, как и тот, в котором они жили, и трудно было поверить, что вьюнки уже могли оплести фасад одного из этих новых зданий. С улицы, как всегда, доносились крики детей. Джону казалось трогательным то извечное душераздирающее возбуждение, которое звучало в этих голосах, – звуки, принадлежавшие всем временам. Взросление – это ужасный процесс потери бессмертия. Джон ощупал свое лицо. Щетина уже прорастала. Каким-то необъяснимым образом оказался он в гибельных сумерках жизни, и отрицать это было бы просто смешно.
Незаметно подошла Алиса; она встала рядом, плечом почти касаясь его локтя. Она, несомненно, сказала себе, что должна его завоевать, включить в список своих побед. Хотя, впрочем, интерес ее мог объясняться проще и болезненней – она хотела видеть, как он страдает. Ведь по сути она была таким же хищником, как и сама Мириам, – или как он сам.
– Во что они играют, Алиса? В «Ринголевио»?
– Ринго – что?
– "Ринголевио". Такая игра.
– Они играют в «Чужака».
* * *
Мириам смотрела на мужчину, которого она привела к гибели. Этим утром он мог убить ее. Убить. Холод проснулся в ее взгляде, но исчез столь же внезапно, сколь и появился. Она немало поборолась за то, чтобы превратить его в совершенство. Так грустно было видеть, что он разрушается даже быстрее, чем его предшественники. Эвмен пробыл с ней более четырехсот лет, Луллия – и того дольше. До сих пор ни один из тех, кого она подвергала трансформации, не сдавал так быстро – еще и двухсот лет не прошло. Теряла ли она свое мастерство, или же это человеческая порода теряла свою силу?
Она отпила еще немного портвейна, подержала его во рту. Само время по вкусу должно быть таким. В вине время – пожизненный пленник, но в жизни его можно лишь замедлить, и то не навечно. А в случае Джона – даже и не слишком надолго.
Так много еще не сделано, а в запасе оставалось, вероятно, лишь несколько дней. Она подбиралась к Алисе медленно, осторожно, она захватывала ее по крупицам – теперь же медлить было нельзя. Нужно ждать грозы – она непременно разразится, когда Джон поймет, в каком положении он оказался, – и в то же время нельзя допустить, чтобы Алиса поняла суть происходящего. Так как девушке предстояло заменить его, было бы крайне нежелательно, если 6 она узнала о последствиях трансформации.
Особенно ввиду того, что для Алисы таких последствий могло и не быть. Мириам теперь необходимо было как можно быстрее добраться до Сары Робертс. Она имела уже достаточное представление о работе и привычках этой женщины, чтобы решиться на встречу с ней.
Если кто-нибудь на этой планете и мог догадаться, что было не так с трансформантами, то это, вероятно, только доктор Робертс. В ее книге «Сон и возраст» Мириам обнаружила ростки удивительно глубокого понимания проблемы, хотя вряд ли даже сам автор догадывался о всей значимости своих исследований. Робертс провела превосходную работу по наблюдению за приматами. Она достигла необычайного роста продолжительности их жизни. Что, если, располагая соответствующей информацией, она сможет обеспечить трансформантам истинное бессмертие?
Мириам поставила бокал и вышла из комнаты. Она, конечно, рисковала, оставляя Алису и Джона вдвоем, – но ведь это вопрос всего нескольких минут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Тело ее было само совершенство. Упругое и нежное, всегда откликающееся на ласку. Но сейчас он ощущал его до отвращения податливым. Он провел пальцами по ее животу и вниз по бедру. И то, что она не чувствовала его, не могла ответить, лишь разожгло его желание. Он схватил ее голову и с силой протолкнул свой язык ей в рот. Ее язык был странно шероховатым, как у кошки.
Ему хотелось разорвать ее своей страстью, вывернуть наизнанку. Войдя в нее, он застонал вслух. Пальцы его сомкнулись на ее горле. Бедра его энергично двигались, он обливался потом – буквально плавал в нем. Охваченный неистовством, он едва замечал, что сдавливает ее горло все сильнее и сильнее; машинально пальцы подчинялись безумному ритму его тела. Удовольствие волнами накатывало на него, почти лишая сознания. И пальцы сжимались... Его возбуждение росло – и он умело сдерживал себя, чтобы продлить удовольствие. Рот ее открылся, острый кончик языка показался между зубов.
И наконец, он словно взорвался, застыв в судорожном изгибе, – и все кончилось.
Он опустился и, задыхаясь, спрятал лицо у нее на груди. Тело ее дернулось; он услышал, как она со всхлипом вздохнула. На ее горле расплывались страшные багровые пятна, лицо посерело.
Откуда-то с улицы доносились голоса детей, в холле тихо пробили часы. Подчиняясь присущему ей чувству времени, Алиса внизу включила пылесос. Джон зарылся лицом в подушку. Жизнь внезапно стала пустой, абсолютно пустой.
Ему хотелось прильнуть к кому-нибудь – к женщине, живой.
Раздался резкий вздох, руки ее непроизвольно дернулись к горлу. Ах, если в она проснулась чуть раньше – или чуть позже!
Она произнесла что-то невнятное. И вновь воцарилась тишина. Он открыл глаза – и оцепенел, увидев ярость, написанную на ее лице. Лишь только глаза их встретились – лицо мгновенно разгладилось. Он постарался выбросить увиденное из головы. Слишком мало человеческого было в тот момент в ее лице.
– Я чувствую себя просто кошмарно. Я не Спал, - мрачно произнес он.
Она встала, прошла в ванную и включила свет. Не сказав ни слова по поводу царившего там разгрома, она осмотрела свою шею в зеркале на двери. Вернувшись, она села на край кровати, закинула ногу на ногу и улыбнулась.
– Ублюдок.
Он вздрогнул – ее нежная улыбка, и вдруг это слово! – и нервно рассмеялся.
Развернувшись, она схватила его. Пальцы вонзились ему в спину, воронье карканье будто бы вырвалось из ее горла. Он попытался отвернуть голову, но она была сильнее, гораздо сильнее любого человеческого существа. Единственное, что ему оставалось, это покориться ее рукам и ждать. Внезапно она отстранилась, держа его за плечи. На лице ее застыл, казалось, немой вопрос, мольба. Руки ее расслабились, упали, и она вернулась в ванную, захлопнув за собой дверь. Вскоре он услышал хруст стекла. Всегда очень осторожная, она убирала осколки, чтобы случайно не порезаться.
Он поймал себя на том, что напряженно прислушивается; он ждал чего-то – злобных криков, угроз? – любого свидетельства их незримой связи.
Но услышал он только, как она открыла кран. Она готовилась к грядущему дню, оставив свои эмоции при себе. Он встал, нетвердой походкой приблизился к шкафу и стал одеваться. Смачивая щеки одеколоном, он обнаружил, что лицо покрыто густой щетиной. Он даже не знал, есть ли в доме бритва. В каком-то удивлении он провел руками по щекам, ощущая жесткие кончики волос. Из ванной донесся знакомый мотив – Мириам напевала про себя, растираясь полотенцем.
Он поспешно оделся и выскочил из комнаты – слишком тяжело было там оставаться. На углу Пятьдесят седьмой улицы и Второй авеню он видел парикмахерскую. Он пойдет туда и побреется.
Бритье оказалось весьма приятной процедурой, а парикмахер – весельчаком. Чтоб продлить удовольствие, он решил также подстричься и почистить ботинки.
Выйдя из парикмахерской, он почувствовал себя несколько лучше. Яркое солнце, улицы, заполненные спешащими куда-то людьми, упоительно свежий воздух. Впервые за многие годы Джон наслаждался, глядя на женщину – другую женщину, не Мириам. Напряжение постепенно отпускало его. Она была просто одной из толпы – девушка в дешевой юбке и свитере, спешившая к автобусной остановке с бумажным стаканчиком кофе в руке. Грязные волосы, слишком крупные черты лица. Но в очертаниях груди под свитером, в решительности ее походки – во всем ее облике, во всех движениях ощущалась удивительная чувственность. Он похолодел.
Такой могла быть и Кей.
Сердце гулко стучало в груди, он задыхался. Глаза ее встретились с его глазами, и в их глубине он увидел таинственную скорбь смертных – выражение, которое он научился различать на лицах других после того, как оно исчезло с его собственного лица.
– Это была двойка?
Она обращалась к нему.
– Эй, мистер, какой это был автобус – второй?
Она улыбнулась, продемонстрировав желтые, не знающие зубной щетки зубы. Проигнорировав ее вопрос, Джон поспешил домой. Там так безопасно. Уже подходя к дому, через открытое окно гостиной он услышал голоса. Сразу же он ощутил безнадежное отчаяние ревности – Алиса с Мириам болтали, ожидая его, конечно, чтобы поупражняться в трио-сонате Генделя.
Он поднялся по лестнице, миновал холл, вдохнув аромат роз, стоявших на столике, и вошел в гостиную. Мириам, в ярко-синем платье, выглядела восхитительно свежей и красивой. Шею ее украшала синяя лента. Алиса лежала рядом на кушетке, в своей обычной одежде – джинсах и спортивном свитере. Он двинулся к своему месту, чувствуя на себе взгляд Мириам. Пока он не устроился, тело Мириам оставалось напряженным, будто бы готовым к прыжку.
– Джон, – сказала Алиса, откинув голову назад, – я даже не слышала, как ты вошел. Ты всегда подкрадываешься. – У него просто дыхание перехватило от ее улыбки – улыбки тринадцатилетней девочки. Чудесная игрушка, такая хрупкая, сочная...
Мириам сыграла на клавикордах громкое арпеджио.
– Давайте начнем, – сказала она.
– Я не хочу опять играть эту сонату. Она скучная. – Алиса пребывала в обычном для нее угрюмом настроении.
– А как насчет Скарлатти – мы играли его на прошлой неделе? – Мириам пробежала пальцами по клавишам. – Мы смогли бы его сыграть, если Джон не подкачает.
– Все, что он играет, – сплошная скука. Пальцы Мириам порхали по клавишам.
– Я знаю Корелли, Абако, Баха. – Она бросила Алисе ноты. – Выбери что хочешь. Наступило молчание.
– Генделя я едва знаю, – заметил Джон. – Он труден для виолончели.
Мириам с Алисой переглянулись.
– Тогда займемся Генделем, – решила Алиса. – Неинтересно играть то, что хорошо знаешь, – не так ли, Джон? – Она взяла свою скрипку и пристроила ее под подбородком.
– Мне все равно, что играть. Я управляюсь с виолончелью лучше, чем китайцы со своими палочками для еды, дорогуша.
– Ты всегда так говоришь.
Не успел он настроить инструмент, как они уже начали. Он вступил не в такт, попытался их догнать, затем вырвался вперед, но в конце концов подстроился.
Они играли около часа, три раза повторив трио-сонату. Джон постепенно вошел во вкус; игра стала согласованной, динамичной. И сама музыка была красивой. Она удивительным образом сочеталась с ярким солнечным светом, с красотой женщин.
– Ну вот, – сказала Алиса, когда они закончили, – вот и славно. – Она раскраснелась, и это лишь подчеркнуло ее расцветающую женственность.
Сердце Джона снова дернулось. Он прекрасно знал, что ожидает избранников Мириам. Трудно было сказать наверняка, какая участь готовилась Алисе. Мириам могла как осчастливить, так и уничтожить. Иногда их ждала смерть – как прикрытие ее собственных дел, иногда – невыразимое блаженство.
Мириам всегда была очень практична, и уж если она что-то делала, то неспроста. Алиса вполне могла заинтересовать ее, к примеру, значительным состоянием, которое она рано или поздно унаследует (так было некогда и с Джоном). Мириам ведь всегда не хватало денег, а те, кто ее любил, отдавали ей все.
– Давайте выпьем, – оживленно сказала Мириам Она достала из бара портвейн – «Уорр» 1838 года, купленный еще в старой лавке братьев Берри, в Лондоне. Портвейн этот был замечателен тем, что с годами он приобретал сначала дивную крепость и свежесть, а потом – по прошествии еще некоторого времени – крепость растворялась в неповторимом разнообразии тончайших вкусовых оттенков. Сейчас крепость его уже едва ощущалась, но даже в аромате – изысканном и сложном – чувствовалось дыхание старины. Без всякого сомнения, это был лучший портвейн в мире, возможно – лучший во все времена.
– Считается, что мне нельзя употреблять алкоголь.
Мириам налила Алисе немного вина.
– Оно очень легкое. Только варвары отказывают своим детям в праве на бокал вина.
Алиса выпила одним глотком и потянулась за новой порцией.
– Это святотатство, – сказал Джон. – Ты пьешь его, как текилу.
– Мне нравится не вкус, а то, как я себя чувствую после этого.
Мириам налила ей еще.
– Не напивайся. Джон сам не свой до беспомощных людей, так и набрасывается. – Это замечание прозвучало столь неожиданно, что Джон похолодел.
Алиса рассмеялась, глаза ее рассматривали Джона насмешливо и оценивающе. Джон не терпел издевок и поспешно ретировался к окну, заставив себя сосредоточиться на открывавшемся ему виде. Через улицу располагалось здание с кооперативными квартирами. Так странно – ведь еще совсем недавно по обе стороны улицы стояли особняки, такие же, как и тот, в котором они жили, и трудно было поверить, что вьюнки уже могли оплести фасад одного из этих новых зданий. С улицы, как всегда, доносились крики детей. Джону казалось трогательным то извечное душераздирающее возбуждение, которое звучало в этих голосах, – звуки, принадлежавшие всем временам. Взросление – это ужасный процесс потери бессмертия. Джон ощупал свое лицо. Щетина уже прорастала. Каким-то необъяснимым образом оказался он в гибельных сумерках жизни, и отрицать это было бы просто смешно.
Незаметно подошла Алиса; она встала рядом, плечом почти касаясь его локтя. Она, несомненно, сказала себе, что должна его завоевать, включить в список своих побед. Хотя, впрочем, интерес ее мог объясняться проще и болезненней – она хотела видеть, как он страдает. Ведь по сути она была таким же хищником, как и сама Мириам, – или как он сам.
– Во что они играют, Алиса? В «Ринголевио»?
– Ринго – что?
– "Ринголевио". Такая игра.
– Они играют в «Чужака».
* * *
Мириам смотрела на мужчину, которого она привела к гибели. Этим утром он мог убить ее. Убить. Холод проснулся в ее взгляде, но исчез столь же внезапно, сколь и появился. Она немало поборолась за то, чтобы превратить его в совершенство. Так грустно было видеть, что он разрушается даже быстрее, чем его предшественники. Эвмен пробыл с ней более четырехсот лет, Луллия – и того дольше. До сих пор ни один из тех, кого она подвергала трансформации, не сдавал так быстро – еще и двухсот лет не прошло. Теряла ли она свое мастерство, или же это человеческая порода теряла свою силу?
Она отпила еще немного портвейна, подержала его во рту. Само время по вкусу должно быть таким. В вине время – пожизненный пленник, но в жизни его можно лишь замедлить, и то не навечно. А в случае Джона – даже и не слишком надолго.
Так много еще не сделано, а в запасе оставалось, вероятно, лишь несколько дней. Она подбиралась к Алисе медленно, осторожно, она захватывала ее по крупицам – теперь же медлить было нельзя. Нужно ждать грозы – она непременно разразится, когда Джон поймет, в каком положении он оказался, – и в то же время нельзя допустить, чтобы Алиса поняла суть происходящего. Так как девушке предстояло заменить его, было бы крайне нежелательно, если 6 она узнала о последствиях трансформации.
Особенно ввиду того, что для Алисы таких последствий могло и не быть. Мириам теперь необходимо было как можно быстрее добраться до Сары Робертс. Она имела уже достаточное представление о работе и привычках этой женщины, чтобы решиться на встречу с ней.
Если кто-нибудь на этой планете и мог догадаться, что было не так с трансформантами, то это, вероятно, только доктор Робертс. В ее книге «Сон и возраст» Мириам обнаружила ростки удивительно глубокого понимания проблемы, хотя вряд ли даже сам автор догадывался о всей значимости своих исследований. Робертс провела превосходную работу по наблюдению за приматами. Она достигла необычайного роста продолжительности их жизни. Что, если, располагая соответствующей информацией, она сможет обеспечить трансформантам истинное бессмертие?
Мириам поставила бокал и вышла из комнаты. Она, конечно, рисковала, оставляя Алису и Джона вдвоем, – но ведь это вопрос всего нескольких минут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44