! — взорвался десантник. — Что тут вообще происходит?!
— НЕ ЗНАЮ! Я! НИЧЕГО! НЕ! ЗНАЮ!!! — заорал, превозмогая боль, Райнс. Его душил гнев на этого тупого солдафона, пререкающегося с ним, вместо того, чтобы спешить туда, где он может помочь людям… но еще больше этот гнев пополам со стыдом жалил его самого. Почему он молчал? Почему согласился с Фелтом? Почему не спорил, не настоял на повторной проверке, после выявленных в последнем тесте аберраций поля? Почему смолчал, когда Фелт предложил дать полную мощность на аппаратуру?
Почему… почему… почему… Он устало посмотрел на опешившего десантника и с горечью рассмеялся. Кого он пытается обмануть: ему самому было интересно посмотреть на результат эксперимента. Ему хотелось на практике проверить свои расчеты. Ему не хотелось становиться на пути Фелта и тех, кто стоял за ним. Ему не хотелось думать своей головой, когда можно было переложить всю ответственность на других — того же Фелта, в конце концов.
Что ж, он получил именно то, что хотел. Он действительно увидел нечто…
Мерный гул, зародившийся где-то в глубине блока, в мгновение ока сорвался на грохочущий удар. Палуба под ногами подпрыгнула, а затем мелко-мелко задрожала. Последние плитки оставшиеся на стенах точно корова языком слизнула, а половина панелей освещения, ослепительно вспыхнув напоследок, разлетелись дождем осколков.
«РЕГЕСТРИРУЮТСЯ АНОМАЛЬНЫЕ ВСПЛЕСКИ В КРАСНОЙ ЗОНЕ. НАЧАТА НЕМЕДЛЕЕЕЕ…»
Светло-голубые разряды плеснули из каждого коммуникатора, оплавляя предохранительные решетки; личные интеркомы озадаченно загудели, фиксируя обрыв связи. Второй удар почти без паузы перетек в третий, отозвавшийся в каждом сантиметре окружавшего их металла и покореженного пластика странной, вибрирующей пульсацией. Профессору даже показалось, что он слышит мощное, басовитое гудение десятка огромный, невидимых струн, сливающееся в завораживающий звук, но, прежде чем он успел понять, так это или нет, эхо приближающегося — или уже мчащегося во весь опор — катаклизма стихло, оставив их наедине со звенящей тишиной.
— Т…твою мать! — вырвавшиеся у Седьмого слова в полной мере выразили ощущение каждого из них.
— Профессор…
— Здесь недалеко до коммуникационного центра! — настолько твердо, насколько хватило сил, заявил он, отлепившись от стены. — Там можно забаррикадироваться. Я попробую сам добраться туда и наладить связь с ретранслятором, чтобы передать сигнал «СОС». Вы, — игнорируя набычившегося Седьмого, он ткнул пальцем в бронированную грудь второго десантника, — спешите к магистральной трубе к секции "Б" или "С". Без меня вы успеваете туда вовремя. Найдите Фримена или Андрееву — и расскажите им, что я требую полной эвакуации. Передайте им — «Фантом один». Они поймут.
— Пятый, что мы…
Десантник несколько секунд пристально смотрел на профессора, потом перевел взгляд на напарника.
— Седьмой, бластер! — еще пару секунд они смотрели друг на друга, потом Седьмой быстрым движением достал излучатель. Подумав, добавил к нему запасную обойму и протянул профессору. — Вы уверены, что хотите этого?
— Нет! — честно ответил профессор. — А есть выбор?
Пятый открыл рот, словно желая что-то сказать, но так и не нашел нужных слов. Отвернувшись, он взял наизготовку вейер и побежал по коридору. Седьмой последовал за ним, держась в двух-трех шагах позади напарника. Так, ни разу не обернувшись, они скрылись за поворотом, и только топот десантных сапог и хруст расплющиваемой керамики напоминал о них. А затем стих и он.
Профессор с трудом доковылял до противоположной стены: к его облегчению, кровотечение не возобновилось, и боль в ноге оказалась не такой сильной, как он опасался. Люк, закрывавший проход в боковой коридор, открылся без проволочек: оставалось надеяться, что доступ к коммуникационному центру не заблокирован компьютером. Ни одна панель освещения не работала, но вдоль коридора тускло горели вмонтированные на стыке стен и потолка капсулы с фосфоресцирующим составом. К удивлению Райнса сброшенных сотрясением декоративных плиток оказалось на порядок меньше, чем в главном коридоре. В мерцающем бледно-зеленом свете он видел почти не прерывающийся узор, равнодушно следящий за измученным, ковыляющим, падающим и со стонами поднимающимся, чтобы вновь черепашьим шагом идти вперед, человеком.
Как он прошел эти метры — он не понял и сам. В памяти остался только обрамленный цепочкой зеленоватых огней вход, звонкий звук неуверенных шагов, и пляшущие в черном пятне перед глазами салатовые полосы — и вдруг он понял, что стоит, уткнувшись носом в холодный металл закрытой двери, на которой висит покосившаяся табличка "КОММУНИКАЦИОННЫЙ ЦЕНТР "А". ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН". Слабо пискнув, панель доступа проглотила его идентификационную карту, подумала пару секунд и весело подмигнула разноцветными огоньками. Дверь плавно вдавилась внутрь и с шипением отошла в сторону.
Райнс надеялся, что хоть внутри горит нормальный свет, а не эта болотная мерзость, и его надежды сбылись. Отчасти: вместе болотно-зеленого, капсулы аварийного освещения испускали пронзительно-голубой свет, больно режущий глаза. Немного помогало освещение от работающих дисплеев и информационного табло, исправно информировавшего всех желающих, что ситуация из просто плохой становиться очень плохой — если кто не заметил еще. В коммуникационном центре не было ни души. Строили его по стандартному проекту, из расчета на штатную смену связистов, но здесь обычно дежурило два человека. И, наверняка, первое, что они сделали после катастрофы — поспешили спасти свои шкуры.
За спиной Райнса закрылась дверь и система безопасности, повинуясь отданной команде, заблокировала вход. Теперь без тяжелого оружия сюда будет крайне проблематично ворваться, а дополнительно введенный код обесточил внешнюю панель доступа. «Кто не успел — тот опоздал!» — истерически хихикнул Райнс, усаживаясь за ближайший компьютер: перенапряженные нервы понемногу сдавали. Мысль о том, что еще один бедолага, вырвавшийся из ада Красной Зоне, будет бесплодно пытаться попасть внутрь, как появилась, так и пропала.
«ДОСТУП К ВНУТРЕННЕЙ КОММУНИКАЦИОННОЙ СИСТЕМЕ ОТСУСТВУЕТ. ДОСТУП К СИСТЕМАМ НАБЛЮДЕНИЯ ОТСУТСТВУЕТ. ДОСТУП К КОМАНДНОЙ СЕТИ ОТСУТСТВУЕТ».
Надписи на дисплее сюрпризом не были: собственно, никакой командной сети больше не существовало. Главный компьютер, центральная база данных — все было уничтожено во время катастрофы. В эти мгновения все поселение распадалось на секции, полностью подчиненные локальным командным центрам, физически изолируясь друг от друга, как и требовала ситуация ЧП. «Надеюсь, ребята успели проскочить…» — про себя произнес профессор.
Экран мигнул, очистился, освобождая место для меню гиперсвязи: как раз на подобные случаи коммуникационные центры в обязательном порядке оснащались автономным передатчиком. Не очень мощным, не позволяющим передать дальше семи-восьми парсек или надежно защитить сигнал, но и ведь и выбирать-то было не из чего.
Информация, появившаяся на экране, подтвердила его опасения: за последние двадцать минут в гиперпространство не было отправлено ни одного сообщения. В лучшем случае — это все паника и непонимание происходящего. В худшем же…
Райнс вложил в прорезь сканера свой жетон и быстро набрал текст: код поселения и всего два слова, трижды повторенные подряд: «Фантом один». Даже если никто не озаботиться прочесть сообщение, центральный компьютер любого крейсера, приняв подобный сигнал, немедленно поднимет тревогу, а уж на том корабле, которому адресовано послание — тем более.
Выбрав алгоритм шифровки, он подтвердил считанные с его жетона координаты передачи. Дождавшись окончания обработки данных, ввел последнюю команду.
«ГИПЕРРЕЛЕ ИНИЦИИРОВАНО. СИГНАЛ ПЕРЕДАН», — отреагировала программа. А затем…
Коммуникационный центр вокруг вздрогнул, подернулся рябью, словно на застывшее в воде отражение кто-то бросил камень. Там, где только что была ровная поверхность палубы, появлялся искореженный, оплавленный металл, стены щерились дырами, глубокими трещинами, светящиеся капсулы катались по полу. Райнсу показалось, что пульсирующая зыбь прокатилась сквозь него, на миг вырывая из привычной реальности и тут же швыряя обратно, но уже в царство торжествующего хаоса.
— Что за… — изумленно выдохнул профессор, глядя в пустоту погасшего, разбитого вдребезги дисплея перед собой. На раздавленного сорвавшимся перекрытием бедолагу в соседнем кресле. На полностью разрушенное помещение, на то, что он обязан был заметить еще у входа… но не заметил. На невозможное, вдруг ставшее реальным.
Гудение десятков струн, едва удерживающееся на грани инфразвука, рухнуло на него, ворвалось под череп, отозвалось тонкой болью в зубах и костях. И почти незаметный за этим шумом звук, похожий на шелест миллиона песчинок, перемолотых в тонкую пудру и неторопливо текущих по металлу, заполнил коммуникационный центр.
И кожей, шестым чувством, всеми фибрами души он почувствовал чье-то присутствие за своей спиной, за плечом, буквально в шаге от себя. В растрескавшемся, закоптившемся стекле дисплея, с которым он, как ему казалось, только что работал, за размытым, нечетким отражением самого Райнса что-то шевельнулось, потянулось к нему…
Он обернулся…
…слепит. Мрак расплескивается во все стороны…
Дымчатое пламя, струя расплывающегося сияния сжимается в спираль. Осколки кокона тают в темноте, а спираль, стремительно ввинчивается во мрак, рвется вверх, если в этой бесконечной пустоте можно определить, где верх, а где низ.
Только что почти неслышимый звук, становиться все громче и четче. Тысячи, миллионы безликих голосов говорят, шепчут одну единственную фразу, но нельзя разобрать ни одного слова, ни найти источник голоса.
Ленты мрака сплетаются с пламенем, смешиваются, растворяются друг в друге. Бесконечность стонет, кричит беззвучным воплем, умирает, раздираемая на части, поглощаемая освободившимся пламенем. Оно темнеет, становиться почти неотличимым от змеящихся вокруг агатовых потоков, и только багрово-оранжевые искры по краям спирали отмечают ее путь.
Лопается второй кокон, за ним третий. Сполохи освободившегося от оков огня, дрожь бесконечности, растущий с каждой вспышкой мерный отрешенный речитатив. Голоса звучат в унисон, сливаются в один могучий, сильный поток слов, крепчающий, становящийся громче…
Отчетливее…
Сильнее….
Вверху, там, где почти угасла мрачная, злая звезда, взмах незримого лезвия открывает узкую, наполненную ослепительным серебристо-пепельным светом щель. Рядом с ней вторая, третья — словно копируя рождения тянущихся ввысь дымчатых струй, они появляются, расталкивая мрак.
Уже трудно смотреть на сотни развернувшихся жгутов огня. Но это лишь песчинки в безбрежности раскинувшейся паутины. И, глядя на пылающую бездну и серебристые разломы, я чувствую, как звенит туго натянутая невидимая струна: время почти пришло, стрелка почти завершила свой ход.
Голос, в котором уже невозможно вычленить, расслышать создавший его шепот, гремит, пронизывая бесконечность, сотрясает паутину, колеблет рождающиеся языки пламени. Два слова тяжко бьют по мне, распластанному по наковальни бесконечности бесплотной, безучастной тенью наблюдающей за происходящим.
Два слова. Наконец-то я слышу их — отчетливо и ясно:
«ОСВОБОДИТЕ МЕНЯ».
Узкий, тонкий луч срывается из разлома, почти вертикально пронзая пустоту. На его пути самая первая спираль, самая первая полоса слившегося с мраком пламени — и бесконечность кричит, подавленная гневом почти умершей звезды. Только тень, только отзвук прежне мощи остался в ней, но даже он подавляет, даже он пробуждает во мне почти забытое чувство ужаса. Пелена ее гнева падает на паутину, озаряемую тысячам сполохов, пропитывает ее, подправляет путь…
И громче рокот равнодушного голоса:
«ОСВОБОДИТЕ МЕНЯ!»
Луч касается спирали, гаснет, раскалывая ее на множество осколков, точно она соткана не из прозрачного пламени, а хрупкого фарфора. Хрустальные змейки ползут по остаткам, выжигая, стирая за собой полосы тьмы, а лоскутья багрового пламени вдруг вспыхивают ярким, чистым светом и каплями ртути тянутся друг к другу. Еще миг — и воссоздавшаяся заново спираль продолжает свой путь наверх. А из разломов бьют новые лучи, все быстрее и быстрее, ища стремящиеся к свободе потоки огня.
«ОСВОБОДИТЕ МЕНЯ!!!»
И почти физически я чувствую, как последняя преграда падает…
Видимая только мне стрелка исполинских часов идет до конца…
Яростно поет на незримом ветру туго натянутая струна…
Вспышка…
Выпад, звон столкнувшегося металла, скрежет, клацающий звук обуви по каменному, покрытому густым слоем вековой пыли и песка каменному полу…
Смертоносный танец, плавная и быстрая игра посохом, стонущие от напряжения мышцы, заставляющие тело перетекать из позиции в позицию…
Полупрозрачная, так и норовящая ускользнуть из поля зрения фигура, видимая только благодаря неровному, переменчивому освещению…
Черный провал за спиной, вбирающий в себя эхо боя, отражающий его от стен, жонглирующий, словно наслаждаясь неожиданной игрушкой…
Выпад, звон скрестившихся посохов, стремительный выпад противника, мелькнувшее у самой головы лезвие кинжала…
Разжавшиеся пальцы отпускают прокручивающийся вокруг запястья второй руки посох…
Теряющий равновесие противник, отступающий на шаг назад…
…вспышка…
Чужой командный пост, выглядящий так, словно внутри разорвалась ракета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— НЕ ЗНАЮ! Я! НИЧЕГО! НЕ! ЗНАЮ!!! — заорал, превозмогая боль, Райнс. Его душил гнев на этого тупого солдафона, пререкающегося с ним, вместо того, чтобы спешить туда, где он может помочь людям… но еще больше этот гнев пополам со стыдом жалил его самого. Почему он молчал? Почему согласился с Фелтом? Почему не спорил, не настоял на повторной проверке, после выявленных в последнем тесте аберраций поля? Почему смолчал, когда Фелт предложил дать полную мощность на аппаратуру?
Почему… почему… почему… Он устало посмотрел на опешившего десантника и с горечью рассмеялся. Кого он пытается обмануть: ему самому было интересно посмотреть на результат эксперимента. Ему хотелось на практике проверить свои расчеты. Ему не хотелось становиться на пути Фелта и тех, кто стоял за ним. Ему не хотелось думать своей головой, когда можно было переложить всю ответственность на других — того же Фелта, в конце концов.
Что ж, он получил именно то, что хотел. Он действительно увидел нечто…
Мерный гул, зародившийся где-то в глубине блока, в мгновение ока сорвался на грохочущий удар. Палуба под ногами подпрыгнула, а затем мелко-мелко задрожала. Последние плитки оставшиеся на стенах точно корова языком слизнула, а половина панелей освещения, ослепительно вспыхнув напоследок, разлетелись дождем осколков.
«РЕГЕСТРИРУЮТСЯ АНОМАЛЬНЫЕ ВСПЛЕСКИ В КРАСНОЙ ЗОНЕ. НАЧАТА НЕМЕДЛЕЕЕЕ…»
Светло-голубые разряды плеснули из каждого коммуникатора, оплавляя предохранительные решетки; личные интеркомы озадаченно загудели, фиксируя обрыв связи. Второй удар почти без паузы перетек в третий, отозвавшийся в каждом сантиметре окружавшего их металла и покореженного пластика странной, вибрирующей пульсацией. Профессору даже показалось, что он слышит мощное, басовитое гудение десятка огромный, невидимых струн, сливающееся в завораживающий звук, но, прежде чем он успел понять, так это или нет, эхо приближающегося — или уже мчащегося во весь опор — катаклизма стихло, оставив их наедине со звенящей тишиной.
— Т…твою мать! — вырвавшиеся у Седьмого слова в полной мере выразили ощущение каждого из них.
— Профессор…
— Здесь недалеко до коммуникационного центра! — настолько твердо, насколько хватило сил, заявил он, отлепившись от стены. — Там можно забаррикадироваться. Я попробую сам добраться туда и наладить связь с ретранслятором, чтобы передать сигнал «СОС». Вы, — игнорируя набычившегося Седьмого, он ткнул пальцем в бронированную грудь второго десантника, — спешите к магистральной трубе к секции "Б" или "С". Без меня вы успеваете туда вовремя. Найдите Фримена или Андрееву — и расскажите им, что я требую полной эвакуации. Передайте им — «Фантом один». Они поймут.
— Пятый, что мы…
Десантник несколько секунд пристально смотрел на профессора, потом перевел взгляд на напарника.
— Седьмой, бластер! — еще пару секунд они смотрели друг на друга, потом Седьмой быстрым движением достал излучатель. Подумав, добавил к нему запасную обойму и протянул профессору. — Вы уверены, что хотите этого?
— Нет! — честно ответил профессор. — А есть выбор?
Пятый открыл рот, словно желая что-то сказать, но так и не нашел нужных слов. Отвернувшись, он взял наизготовку вейер и побежал по коридору. Седьмой последовал за ним, держась в двух-трех шагах позади напарника. Так, ни разу не обернувшись, они скрылись за поворотом, и только топот десантных сапог и хруст расплющиваемой керамики напоминал о них. А затем стих и он.
Профессор с трудом доковылял до противоположной стены: к его облегчению, кровотечение не возобновилось, и боль в ноге оказалась не такой сильной, как он опасался. Люк, закрывавший проход в боковой коридор, открылся без проволочек: оставалось надеяться, что доступ к коммуникационному центру не заблокирован компьютером. Ни одна панель освещения не работала, но вдоль коридора тускло горели вмонтированные на стыке стен и потолка капсулы с фосфоресцирующим составом. К удивлению Райнса сброшенных сотрясением декоративных плиток оказалось на порядок меньше, чем в главном коридоре. В мерцающем бледно-зеленом свете он видел почти не прерывающийся узор, равнодушно следящий за измученным, ковыляющим, падающим и со стонами поднимающимся, чтобы вновь черепашьим шагом идти вперед, человеком.
Как он прошел эти метры — он не понял и сам. В памяти остался только обрамленный цепочкой зеленоватых огней вход, звонкий звук неуверенных шагов, и пляшущие в черном пятне перед глазами салатовые полосы — и вдруг он понял, что стоит, уткнувшись носом в холодный металл закрытой двери, на которой висит покосившаяся табличка "КОММУНИКАЦИОННЫЙ ЦЕНТР "А". ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН". Слабо пискнув, панель доступа проглотила его идентификационную карту, подумала пару секунд и весело подмигнула разноцветными огоньками. Дверь плавно вдавилась внутрь и с шипением отошла в сторону.
Райнс надеялся, что хоть внутри горит нормальный свет, а не эта болотная мерзость, и его надежды сбылись. Отчасти: вместе болотно-зеленого, капсулы аварийного освещения испускали пронзительно-голубой свет, больно режущий глаза. Немного помогало освещение от работающих дисплеев и информационного табло, исправно информировавшего всех желающих, что ситуация из просто плохой становиться очень плохой — если кто не заметил еще. В коммуникационном центре не было ни души. Строили его по стандартному проекту, из расчета на штатную смену связистов, но здесь обычно дежурило два человека. И, наверняка, первое, что они сделали после катастрофы — поспешили спасти свои шкуры.
За спиной Райнса закрылась дверь и система безопасности, повинуясь отданной команде, заблокировала вход. Теперь без тяжелого оружия сюда будет крайне проблематично ворваться, а дополнительно введенный код обесточил внешнюю панель доступа. «Кто не успел — тот опоздал!» — истерически хихикнул Райнс, усаживаясь за ближайший компьютер: перенапряженные нервы понемногу сдавали. Мысль о том, что еще один бедолага, вырвавшийся из ада Красной Зоне, будет бесплодно пытаться попасть внутрь, как появилась, так и пропала.
«ДОСТУП К ВНУТРЕННЕЙ КОММУНИКАЦИОННОЙ СИСТЕМЕ ОТСУСТВУЕТ. ДОСТУП К СИСТЕМАМ НАБЛЮДЕНИЯ ОТСУТСТВУЕТ. ДОСТУП К КОМАНДНОЙ СЕТИ ОТСУТСТВУЕТ».
Надписи на дисплее сюрпризом не были: собственно, никакой командной сети больше не существовало. Главный компьютер, центральная база данных — все было уничтожено во время катастрофы. В эти мгновения все поселение распадалось на секции, полностью подчиненные локальным командным центрам, физически изолируясь друг от друга, как и требовала ситуация ЧП. «Надеюсь, ребята успели проскочить…» — про себя произнес профессор.
Экран мигнул, очистился, освобождая место для меню гиперсвязи: как раз на подобные случаи коммуникационные центры в обязательном порядке оснащались автономным передатчиком. Не очень мощным, не позволяющим передать дальше семи-восьми парсек или надежно защитить сигнал, но и ведь и выбирать-то было не из чего.
Информация, появившаяся на экране, подтвердила его опасения: за последние двадцать минут в гиперпространство не было отправлено ни одного сообщения. В лучшем случае — это все паника и непонимание происходящего. В худшем же…
Райнс вложил в прорезь сканера свой жетон и быстро набрал текст: код поселения и всего два слова, трижды повторенные подряд: «Фантом один». Даже если никто не озаботиться прочесть сообщение, центральный компьютер любого крейсера, приняв подобный сигнал, немедленно поднимет тревогу, а уж на том корабле, которому адресовано послание — тем более.
Выбрав алгоритм шифровки, он подтвердил считанные с его жетона координаты передачи. Дождавшись окончания обработки данных, ввел последнюю команду.
«ГИПЕРРЕЛЕ ИНИЦИИРОВАНО. СИГНАЛ ПЕРЕДАН», — отреагировала программа. А затем…
Коммуникационный центр вокруг вздрогнул, подернулся рябью, словно на застывшее в воде отражение кто-то бросил камень. Там, где только что была ровная поверхность палубы, появлялся искореженный, оплавленный металл, стены щерились дырами, глубокими трещинами, светящиеся капсулы катались по полу. Райнсу показалось, что пульсирующая зыбь прокатилась сквозь него, на миг вырывая из привычной реальности и тут же швыряя обратно, но уже в царство торжествующего хаоса.
— Что за… — изумленно выдохнул профессор, глядя в пустоту погасшего, разбитого вдребезги дисплея перед собой. На раздавленного сорвавшимся перекрытием бедолагу в соседнем кресле. На полностью разрушенное помещение, на то, что он обязан был заметить еще у входа… но не заметил. На невозможное, вдруг ставшее реальным.
Гудение десятков струн, едва удерживающееся на грани инфразвука, рухнуло на него, ворвалось под череп, отозвалось тонкой болью в зубах и костях. И почти незаметный за этим шумом звук, похожий на шелест миллиона песчинок, перемолотых в тонкую пудру и неторопливо текущих по металлу, заполнил коммуникационный центр.
И кожей, шестым чувством, всеми фибрами души он почувствовал чье-то присутствие за своей спиной, за плечом, буквально в шаге от себя. В растрескавшемся, закоптившемся стекле дисплея, с которым он, как ему казалось, только что работал, за размытым, нечетким отражением самого Райнса что-то шевельнулось, потянулось к нему…
Он обернулся…
…слепит. Мрак расплескивается во все стороны…
Дымчатое пламя, струя расплывающегося сияния сжимается в спираль. Осколки кокона тают в темноте, а спираль, стремительно ввинчивается во мрак, рвется вверх, если в этой бесконечной пустоте можно определить, где верх, а где низ.
Только что почти неслышимый звук, становиться все громче и четче. Тысячи, миллионы безликих голосов говорят, шепчут одну единственную фразу, но нельзя разобрать ни одного слова, ни найти источник голоса.
Ленты мрака сплетаются с пламенем, смешиваются, растворяются друг в друге. Бесконечность стонет, кричит беззвучным воплем, умирает, раздираемая на части, поглощаемая освободившимся пламенем. Оно темнеет, становиться почти неотличимым от змеящихся вокруг агатовых потоков, и только багрово-оранжевые искры по краям спирали отмечают ее путь.
Лопается второй кокон, за ним третий. Сполохи освободившегося от оков огня, дрожь бесконечности, растущий с каждой вспышкой мерный отрешенный речитатив. Голоса звучат в унисон, сливаются в один могучий, сильный поток слов, крепчающий, становящийся громче…
Отчетливее…
Сильнее….
Вверху, там, где почти угасла мрачная, злая звезда, взмах незримого лезвия открывает узкую, наполненную ослепительным серебристо-пепельным светом щель. Рядом с ней вторая, третья — словно копируя рождения тянущихся ввысь дымчатых струй, они появляются, расталкивая мрак.
Уже трудно смотреть на сотни развернувшихся жгутов огня. Но это лишь песчинки в безбрежности раскинувшейся паутины. И, глядя на пылающую бездну и серебристые разломы, я чувствую, как звенит туго натянутая невидимая струна: время почти пришло, стрелка почти завершила свой ход.
Голос, в котором уже невозможно вычленить, расслышать создавший его шепот, гремит, пронизывая бесконечность, сотрясает паутину, колеблет рождающиеся языки пламени. Два слова тяжко бьют по мне, распластанному по наковальни бесконечности бесплотной, безучастной тенью наблюдающей за происходящим.
Два слова. Наконец-то я слышу их — отчетливо и ясно:
«ОСВОБОДИТЕ МЕНЯ».
Узкий, тонкий луч срывается из разлома, почти вертикально пронзая пустоту. На его пути самая первая спираль, самая первая полоса слившегося с мраком пламени — и бесконечность кричит, подавленная гневом почти умершей звезды. Только тень, только отзвук прежне мощи остался в ней, но даже он подавляет, даже он пробуждает во мне почти забытое чувство ужаса. Пелена ее гнева падает на паутину, озаряемую тысячам сполохов, пропитывает ее, подправляет путь…
И громче рокот равнодушного голоса:
«ОСВОБОДИТЕ МЕНЯ!»
Луч касается спирали, гаснет, раскалывая ее на множество осколков, точно она соткана не из прозрачного пламени, а хрупкого фарфора. Хрустальные змейки ползут по остаткам, выжигая, стирая за собой полосы тьмы, а лоскутья багрового пламени вдруг вспыхивают ярким, чистым светом и каплями ртути тянутся друг к другу. Еще миг — и воссоздавшаяся заново спираль продолжает свой путь наверх. А из разломов бьют новые лучи, все быстрее и быстрее, ища стремящиеся к свободе потоки огня.
«ОСВОБОДИТЕ МЕНЯ!!!»
И почти физически я чувствую, как последняя преграда падает…
Видимая только мне стрелка исполинских часов идет до конца…
Яростно поет на незримом ветру туго натянутая струна…
Вспышка…
Выпад, звон столкнувшегося металла, скрежет, клацающий звук обуви по каменному, покрытому густым слоем вековой пыли и песка каменному полу…
Смертоносный танец, плавная и быстрая игра посохом, стонущие от напряжения мышцы, заставляющие тело перетекать из позиции в позицию…
Полупрозрачная, так и норовящая ускользнуть из поля зрения фигура, видимая только благодаря неровному, переменчивому освещению…
Черный провал за спиной, вбирающий в себя эхо боя, отражающий его от стен, жонглирующий, словно наслаждаясь неожиданной игрушкой…
Выпад, звон скрестившихся посохов, стремительный выпад противника, мелькнувшее у самой головы лезвие кинжала…
Разжавшиеся пальцы отпускают прокручивающийся вокруг запястья второй руки посох…
Теряющий равновесие противник, отступающий на шаг назад…
…вспышка…
Чужой командный пост, выглядящий так, словно внутри разорвалась ракета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35