— …Стивен Хокинг объявил, что ошибся в расчетах. Со вчерашнего дня, господа-товарищи, черных дыр во Вселенной нет.
Мы с Серегой были искренне потрясены. Еще бы, практически всю свою сознательную жизнь знали мы о существовании этих волнующих штуковин, а теперь их вдруг раз — и не стало. Почему-то этим обстоятельством мы были потрясены больше, нежели тем, что сама Вселенная, как давеча утверждала Аня, куда-то там подевалась. Отчего мы плакали по волосам, снявши голову, я не знаю. Загадка психики. Но расстроились. А вот Гошка нет. Он даже в это и вдаваться-то не стал. Он озабочен был текущим и насущным:
— А к чему вы это нас, дяденька, всем этим загружаете? Намели из слов сугробов, а к чему они, не объясняете.
Инструктор смешно насупился и ворчливо заметил:
— Ну так я же еще не закончил, я, можно сказать, еще только начал. Вот когда закончу, тогда и станет вам, Игорь Николаевич, всё предельно ясно. Сами же вопросами меня сбиваете, а потом… На чем я, кстати, остановился-то?
— Вы сказали, что сначала было Всё, потом Всё кончилось и появилось Ничто, — напомнил я.
— Ну да, спасибо, — поблагодарил Инструктор и продолжил свою установочную лекцию: — Значит, появилось Ничто, то есть реальность видимая. И к тому же реальность, стремящаяся постичь саму себя. Это понятно? Осмыслить она себя стремится. С помощью человека. Которого именно для этой цели, и не для какой иной, выделило из себя. Так… — Инструктор вновь уставился в свои записи, видимо, мы своими вопросами действительно здорово мешали вести лекцию по накатанной дорожке и теперь обходиться без конспекта ему было тяжело. — Тут, в этом месте, вы вообще-то должны спросить у меня: а зачем Ничто познает себя?
— Можно вопрос? — вытянул я руку.
— Да, пожалуйста, — разрешил Инструктор.
И я спросил у него тем тоном, каким первые ученики всех школ мира задают свои тупые вопросы:
— А зачем Ничто познает себя?
— Чтобы вновь стать Всем, — бодро ответил мне Инструктор заученным текстом. — Человеческое сознание, достигнув высшей точки своего развития, способно найти путь к Спасению Абсолюта. Уже, собственно, нашло. Дело за реализацией. Но это вопрос времени. Которого, кстати, нет. Не в том смысле нет, что нет его. А, так сказать, в другом.
Тут уже меня самого заинтересовало.
— Подождите, а для чего вдруг такой напряг? Ведь Оно же уже было однажды Всем.
На это у Инструктора было что ответить — и даже очень было.
— Дело в том, что Ничто не может, так сказать, существовать бесконечно в том виде, в каком оно существует сейчас. Ведь в результате неуправляемого Взрыва создан мир, мягко говоря, негармоничный. Сами же знаете, что основная его мелодия — страдание. И в этом несовершенном мире страдает абсолютно всё. Ибо только Всё абсолютно. Ничто же относительно и полно противоречий. И каждая клеточка, каждая пара видимой реальности просто-напросто пропитана скорбью. Если где-то в этом мире и благоухают цветы, щебечут птички, царит тишь да благодать, то это означает лишь одно: всё это оплачено тем, что где-то кого-то режут, пытают, жгут живьем, гноят в лагерях и совершают прочие ужасы. Вот поэтому Оно, ставшее Ничем, и испытывает постоянную боль. И вполне естественно, что жаждет избавления от вечных мук проявленного, так сказать, существования. Короче, Всё, распыленное в Ничто, стремится к своему Спасению. Когда-то, до того как еще не проросло семя мысли, неосознанно стремилось, теперь — осознанно. Вот так, собственно.
Всё это было пока в общих чертах понятно — космогония как космогония, ничем не хуже других, — но я решил кое-что уточнить:
— Ну ладно, ну станет это самое ваше Оно опять Всем, а потом вновь зевнет от тоски зеленой и опять превратится в Ничто. Где гарантия, что не случится рецидив и не покатится всё снова по беспонтовой и кривой колее?
Как ни странно, я попал своим вопросом в кассу.
— Вот тут как раз и узловой, так сказать, моментик, — живо подхватил тему Инструктор и, призывая к вниманию, направил в потолок указательный палец. — Ничто уже не сможет стать тем бессознательным Всем, которым когда-то было. Ибо в недрах проявленной реальности выпестовано Сознание, которому суждено и должно, при определенных условиях, стать Сверхсознанием, или, если хотите, Осознанием. И новое Всё будет этим Сверхсознанием наделено. И Всё станет, так сказать, Богом.
— Впечатляет, — заметил Серега.
А вот у Гошки тут возникло расхождение с привычными его представлениями, и он спросил:
— А чего, раньше Бога не было, что ли?
— Увы, Игорь Николаевич, в том вся и беда, — ответил Инструктор.
— Так, сейчас вас, дяденька, поразит молния, — заявил Гошка и даже глаза зажмурил. Артист. Сгоревшего шапито.
— Не поразит, — отмахнулся Инструктор и, перевалив через гулкую стариковскую отрыжку, объяснил почему: — Бога нет.
— Я так и знал! — Гошка театрально заломил руки и закатил кверху свои бесстыжие глаза. — Я так и знал, что всё к тому идет. Бог умер.
— Бог не умер, Игорь Николаевич, Его никогда не было, а то, что люди до этого вот момента называли Богом, это была лишь их мечта о Нем, — спокойно возразил Гошке Инструктор, но тут же и обнадежил его: — Впрочем, Он возникнет. О чем, собственно, здесь и речь. Он возникнет. И зазвучит, так сказать, совсем другая музыка. Ведь если этому новому Всему, ставшему Богом, суждено будет вновь проявиться, то Оно станет проявляться уже осознанно. И заново проявленный мир, без всякого сомнения, будет совершенен. Ведь теперь-то он явится щедро наделенным той Божественной благостью, на которую и способен только умный — акцентирую ваше внимание на том, что именно умный — ну и конечно же милосердный Бог. Вот такой предлагается нам путь, так сказать, Спасения. И если…
— Подождите, — прервал Инструктора Серега, — давайте на этом вот моменте потопчемся. Во-первых, интересно — правда, интересно, — кто наделит это новое Всё Сверхсознанием? А во-вторых, что это за определенные условия, о которых вы упомянули?
— Хорошие вопросы, — обрадовался Инструктор и сразу стал отвечать: — Наделить Всё сознанием способен, конечно, человек познавший. Адепт. Черный Адепт.
— Адепт? А кто такой адепт? — спросил неутомимый в своей любознательности Гоша.
— Адепт — это и есть тот человек, который в своем развитии уже достиг, — пояснил Инструктор.
— Чего достиг-то? — не понял Гоша.
— Всего, — ответил Инструктор.
— Крутой, стало быть, — перевел Гоша.
— Да, не пологий, — согласился с ним лектор и объяснил: — Конечно, крутой, раз больше не задается он вопросами.
— Потому что знает все ответы? — спросил я.
— Нет, он просто в них больше не нуждается, — ответил Инструктор.
— А почему он черный? — заинтересовало Гошку. — Негр, что ли? В смысле афромазый. Ну — афроамериканец. Или он афро-, допустим, европеец? Или афроафриканец?
— Да нет, — криво улыбнулся лектор, — в этом смысле он белый.
— Видимо, он злой по жизни маг, пьет горькую по-черному и жену лупцует за всю мазуту, — предположил я. — Поэтому и черный.
— Нет-нет, что вы, — отрицая подобное умозаключение, замотал головой дядька. — Дело тут и не в морально-этических окрасках. Всё гораздо проще. Гораздо… Он именуется Черным для того единственно, чтобы, так сказать, мы не путали его с Белым Адептом. Условные термины опять же всё это. Принятые, так сказать, для удобства вербального изъяснения.
— А-а, у вас, оказывается, еще и белый адепт имеется! — восхитился Гошка.
— А как же, конечно, имеется, — подтвердил Инструктор. — Ведь Черный Адепт существует в снах Белого.
— А Белый тогда где существует? — спросил я, хотя уже догадывался.
— В снах Черного, — подтвердил мою догадку Инструктор.
— А мы где существуем? — насторожился Гоша. Инструктор налил себе минералки, сделал пару хороших глотков, подождал, пока вода проскользнет по горяшим трубам, и только после этого ответил:
— Сейчас вы существуете в сознании Черного, а до Перехода на наш Полигон существовали в сознании Белого. Но я надеюсь, вы понимаете, что в сущности оба-два эти сознания — ипостаси единого, так сказать, сознания. Сознание вообще единственно и в принципе едино. Просто немножко нездорово. Немножко расщеплено в результате сотрясения, вызванного Взрывом. Расщеплено… Да. Что, впрочем, и позволяет нам всем существовать, являясь плодами больного — нет, лучше сказать, воспаленного — воображения.
— Это как раз заметно, — кивнул Серега.
— Подождите, получается, что наша реальность существовала в сознании Белого Адепта, — стал я рассуждать вслух. — А как же тогда с вашей теорией минорно вздохнувшего Абсолюта?
— А что вас, Андрей Андреевич, смущает?
— Не согласуется. Ведь цепочка от начала сотворения, как я понимаю, была такой: Абсолют — Big Crack — Ничто — человек — адепт. Так?
— Так, — согласился Инструктор.
— А теперь вы утверждаете, что до этого самого Перехода мы существовали в сознании некоего Белого Адепта. И Ничто, то есть данный нам в ощущении морок, получается, тоже находилось в сознании Адепта и нигде более.
— Всё верно, — подтвердил правильность хода моих мыслей Инструктор.
— Хорошо. Тогда, выходит, и Взрыв, который произошел в той нашей реальности, на самом деле случился в его сознании. И месторасположение точки Абсолюта, по этим раскладам, было там же. И как это всё понять? Ведь получается, что сознание Адепта — порождение Абсолюта, которое есть порождение сознания Адепта. Ведь так получается?
— Так, — вновь не стал со мной спорить Инструктор.
— Так это чушь полнейшая, — отверг я такой вывод. — Система не может быть порождением одной из своих составных частей, что бы мы тут ни приняли за систему, а что бы — за составную ее часть. Это я вам как кибернетик кибернетику…
Инструктор энергично почесал затылок, поморщил лоб и в результате ответил мощно:
— Отнесем это к неразрешимым загадкам Бытия. Вынесем пока за скобки…
— Так, значит? — ухмыльнулся я.
— Ну-у-у… — Инструктор отвел глаза в сторону, а потом, что-то припомнив, пошел рыться в своих бумагах и вытащил из середины стопки, почти наугад, один лист, пробежался по нему взглядом и аж засветился от удовольствия: — Вот послушайте, — сказал он и зачитал: — Разум, дающий смысл существующему миру, и его противоположность — мир, существующий лишь благодаря разуму, глубочайшая внутренняя связность разума и сущего, осознанная как мировая проблема, загадка всех загадок, должны стать особой темой. Понятно? О-со-бой.
— Кто это? — спросил я.
— Гуссерль, — ответил Инструктор.
— Не знаю такого, — пожал я плечами. Инструктор развел руками — мол, что я поделаю, если не знаешь, — и начал грузить меня тем тоном, какой в свою бытность практиковали при вербовке хорьки из первого отдела:
— Ну, Андрей Андреевич, ну что вы в самом деле-то? Вы же как человек, не чуждый литературному творчеству, можете себе представить, что пишете роман о каком-нибудь писателе Эн, который пишет роман о вас, в котором вы пишете роман о нем. И что эти романы — и ваш, и писателя Эн — возникают одновременно. Я думаю, это несложно представить. Хотя, конечно, и вообразить невозможно… А вот вспомните хотя бы ту знаменитую картинку, на которой рука рисует карандашом рисующую ее карандашом руку. Похоже, да?
И я задумался.
Меня, человека, принадлежащего к поколению, мировоззрение которого представляет мешалду из материалистического воспитания, бытового православия, поверхностно понятого Востока и догадок, основанных на личном опыте, смутить легко.
Но, по той же причине, трудно сбить с панталыку. За отсутствием оного. Я уже ничего не принимаю на веру. И всегда пытаюсь подумать. Правда, до сих пор еще ни до чего не додумался. Наверное, думал всегда не тем местом.
Вот и тут.
О чем я задумался, когда он мне про картинку сказал? Думаете, о том, что он в виду имел и на что намекал? Не-а. Я задумался о той руке, которая нарисовала карандашом ту картинку, на которой рука рисует карандашом рисующую ее карандашом руку. И почему-то вспомнилась существующая сама по себе рука, которую все члены семейки Адамс называли «Вещь». Воспоминание показалось стоящим. Захотелось посмаковать. Но не получилось.
На этот раз Гошка отвлек, который честно признался:
— А я вообще не пойму, как это может такое быть — кто-то что-то там придумал, и оно вдруг появляется. В принципе не пойму… Не пойму, и всё.
— Про тональ когда-нибудь слышали? — произнес волшебное слово Инструктор.
— Тональ? — переспросил Гоша.
— Да, тональ.
— Мысль материальна, а точнее, материя вымышлена, — сказал Серега. — Есть такая теория, Магоша, где тональ — это процесс создания мира посредством внутреннего диалога. Человек постоянно описывает себе мир и тем самым как бы формирует его.
— Да, он мыслит его таким, каким потом и воспринимает, — согласился Инструктор. — Всё верно. Только это не теория, Сергей Иванович, это — насущная практика.
— Эй, кексы, давайте ближе к телу, — простонал Гошка. — Голова сейчас лопнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Мы с Серегой были искренне потрясены. Еще бы, практически всю свою сознательную жизнь знали мы о существовании этих волнующих штуковин, а теперь их вдруг раз — и не стало. Почему-то этим обстоятельством мы были потрясены больше, нежели тем, что сама Вселенная, как давеча утверждала Аня, куда-то там подевалась. Отчего мы плакали по волосам, снявши голову, я не знаю. Загадка психики. Но расстроились. А вот Гошка нет. Он даже в это и вдаваться-то не стал. Он озабочен был текущим и насущным:
— А к чему вы это нас, дяденька, всем этим загружаете? Намели из слов сугробов, а к чему они, не объясняете.
Инструктор смешно насупился и ворчливо заметил:
— Ну так я же еще не закончил, я, можно сказать, еще только начал. Вот когда закончу, тогда и станет вам, Игорь Николаевич, всё предельно ясно. Сами же вопросами меня сбиваете, а потом… На чем я, кстати, остановился-то?
— Вы сказали, что сначала было Всё, потом Всё кончилось и появилось Ничто, — напомнил я.
— Ну да, спасибо, — поблагодарил Инструктор и продолжил свою установочную лекцию: — Значит, появилось Ничто, то есть реальность видимая. И к тому же реальность, стремящаяся постичь саму себя. Это понятно? Осмыслить она себя стремится. С помощью человека. Которого именно для этой цели, и не для какой иной, выделило из себя. Так… — Инструктор вновь уставился в свои записи, видимо, мы своими вопросами действительно здорово мешали вести лекцию по накатанной дорожке и теперь обходиться без конспекта ему было тяжело. — Тут, в этом месте, вы вообще-то должны спросить у меня: а зачем Ничто познает себя?
— Можно вопрос? — вытянул я руку.
— Да, пожалуйста, — разрешил Инструктор.
И я спросил у него тем тоном, каким первые ученики всех школ мира задают свои тупые вопросы:
— А зачем Ничто познает себя?
— Чтобы вновь стать Всем, — бодро ответил мне Инструктор заученным текстом. — Человеческое сознание, достигнув высшей точки своего развития, способно найти путь к Спасению Абсолюта. Уже, собственно, нашло. Дело за реализацией. Но это вопрос времени. Которого, кстати, нет. Не в том смысле нет, что нет его. А, так сказать, в другом.
Тут уже меня самого заинтересовало.
— Подождите, а для чего вдруг такой напряг? Ведь Оно же уже было однажды Всем.
На это у Инструктора было что ответить — и даже очень было.
— Дело в том, что Ничто не может, так сказать, существовать бесконечно в том виде, в каком оно существует сейчас. Ведь в результате неуправляемого Взрыва создан мир, мягко говоря, негармоничный. Сами же знаете, что основная его мелодия — страдание. И в этом несовершенном мире страдает абсолютно всё. Ибо только Всё абсолютно. Ничто же относительно и полно противоречий. И каждая клеточка, каждая пара видимой реальности просто-напросто пропитана скорбью. Если где-то в этом мире и благоухают цветы, щебечут птички, царит тишь да благодать, то это означает лишь одно: всё это оплачено тем, что где-то кого-то режут, пытают, жгут живьем, гноят в лагерях и совершают прочие ужасы. Вот поэтому Оно, ставшее Ничем, и испытывает постоянную боль. И вполне естественно, что жаждет избавления от вечных мук проявленного, так сказать, существования. Короче, Всё, распыленное в Ничто, стремится к своему Спасению. Когда-то, до того как еще не проросло семя мысли, неосознанно стремилось, теперь — осознанно. Вот так, собственно.
Всё это было пока в общих чертах понятно — космогония как космогония, ничем не хуже других, — но я решил кое-что уточнить:
— Ну ладно, ну станет это самое ваше Оно опять Всем, а потом вновь зевнет от тоски зеленой и опять превратится в Ничто. Где гарантия, что не случится рецидив и не покатится всё снова по беспонтовой и кривой колее?
Как ни странно, я попал своим вопросом в кассу.
— Вот тут как раз и узловой, так сказать, моментик, — живо подхватил тему Инструктор и, призывая к вниманию, направил в потолок указательный палец. — Ничто уже не сможет стать тем бессознательным Всем, которым когда-то было. Ибо в недрах проявленной реальности выпестовано Сознание, которому суждено и должно, при определенных условиях, стать Сверхсознанием, или, если хотите, Осознанием. И новое Всё будет этим Сверхсознанием наделено. И Всё станет, так сказать, Богом.
— Впечатляет, — заметил Серега.
А вот у Гошки тут возникло расхождение с привычными его представлениями, и он спросил:
— А чего, раньше Бога не было, что ли?
— Увы, Игорь Николаевич, в том вся и беда, — ответил Инструктор.
— Так, сейчас вас, дяденька, поразит молния, — заявил Гошка и даже глаза зажмурил. Артист. Сгоревшего шапито.
— Не поразит, — отмахнулся Инструктор и, перевалив через гулкую стариковскую отрыжку, объяснил почему: — Бога нет.
— Я так и знал! — Гошка театрально заломил руки и закатил кверху свои бесстыжие глаза. — Я так и знал, что всё к тому идет. Бог умер.
— Бог не умер, Игорь Николаевич, Его никогда не было, а то, что люди до этого вот момента называли Богом, это была лишь их мечта о Нем, — спокойно возразил Гошке Инструктор, но тут же и обнадежил его: — Впрочем, Он возникнет. О чем, собственно, здесь и речь. Он возникнет. И зазвучит, так сказать, совсем другая музыка. Ведь если этому новому Всему, ставшему Богом, суждено будет вновь проявиться, то Оно станет проявляться уже осознанно. И заново проявленный мир, без всякого сомнения, будет совершенен. Ведь теперь-то он явится щедро наделенным той Божественной благостью, на которую и способен только умный — акцентирую ваше внимание на том, что именно умный — ну и конечно же милосердный Бог. Вот такой предлагается нам путь, так сказать, Спасения. И если…
— Подождите, — прервал Инструктора Серега, — давайте на этом вот моменте потопчемся. Во-первых, интересно — правда, интересно, — кто наделит это новое Всё Сверхсознанием? А во-вторых, что это за определенные условия, о которых вы упомянули?
— Хорошие вопросы, — обрадовался Инструктор и сразу стал отвечать: — Наделить Всё сознанием способен, конечно, человек познавший. Адепт. Черный Адепт.
— Адепт? А кто такой адепт? — спросил неутомимый в своей любознательности Гоша.
— Адепт — это и есть тот человек, который в своем развитии уже достиг, — пояснил Инструктор.
— Чего достиг-то? — не понял Гоша.
— Всего, — ответил Инструктор.
— Крутой, стало быть, — перевел Гоша.
— Да, не пологий, — согласился с ним лектор и объяснил: — Конечно, крутой, раз больше не задается он вопросами.
— Потому что знает все ответы? — спросил я.
— Нет, он просто в них больше не нуждается, — ответил Инструктор.
— А почему он черный? — заинтересовало Гошку. — Негр, что ли? В смысле афромазый. Ну — афроамериканец. Или он афро-, допустим, европеец? Или афроафриканец?
— Да нет, — криво улыбнулся лектор, — в этом смысле он белый.
— Видимо, он злой по жизни маг, пьет горькую по-черному и жену лупцует за всю мазуту, — предположил я. — Поэтому и черный.
— Нет-нет, что вы, — отрицая подобное умозаключение, замотал головой дядька. — Дело тут и не в морально-этических окрасках. Всё гораздо проще. Гораздо… Он именуется Черным для того единственно, чтобы, так сказать, мы не путали его с Белым Адептом. Условные термины опять же всё это. Принятые, так сказать, для удобства вербального изъяснения.
— А-а, у вас, оказывается, еще и белый адепт имеется! — восхитился Гошка.
— А как же, конечно, имеется, — подтвердил Инструктор. — Ведь Черный Адепт существует в снах Белого.
— А Белый тогда где существует? — спросил я, хотя уже догадывался.
— В снах Черного, — подтвердил мою догадку Инструктор.
— А мы где существуем? — насторожился Гоша. Инструктор налил себе минералки, сделал пару хороших глотков, подождал, пока вода проскользнет по горяшим трубам, и только после этого ответил:
— Сейчас вы существуете в сознании Черного, а до Перехода на наш Полигон существовали в сознании Белого. Но я надеюсь, вы понимаете, что в сущности оба-два эти сознания — ипостаси единого, так сказать, сознания. Сознание вообще единственно и в принципе едино. Просто немножко нездорово. Немножко расщеплено в результате сотрясения, вызванного Взрывом. Расщеплено… Да. Что, впрочем, и позволяет нам всем существовать, являясь плодами больного — нет, лучше сказать, воспаленного — воображения.
— Это как раз заметно, — кивнул Серега.
— Подождите, получается, что наша реальность существовала в сознании Белого Адепта, — стал я рассуждать вслух. — А как же тогда с вашей теорией минорно вздохнувшего Абсолюта?
— А что вас, Андрей Андреевич, смущает?
— Не согласуется. Ведь цепочка от начала сотворения, как я понимаю, была такой: Абсолют — Big Crack — Ничто — человек — адепт. Так?
— Так, — согласился Инструктор.
— А теперь вы утверждаете, что до этого самого Перехода мы существовали в сознании некоего Белого Адепта. И Ничто, то есть данный нам в ощущении морок, получается, тоже находилось в сознании Адепта и нигде более.
— Всё верно, — подтвердил правильность хода моих мыслей Инструктор.
— Хорошо. Тогда, выходит, и Взрыв, который произошел в той нашей реальности, на самом деле случился в его сознании. И месторасположение точки Абсолюта, по этим раскладам, было там же. И как это всё понять? Ведь получается, что сознание Адепта — порождение Абсолюта, которое есть порождение сознания Адепта. Ведь так получается?
— Так, — вновь не стал со мной спорить Инструктор.
— Так это чушь полнейшая, — отверг я такой вывод. — Система не может быть порождением одной из своих составных частей, что бы мы тут ни приняли за систему, а что бы — за составную ее часть. Это я вам как кибернетик кибернетику…
Инструктор энергично почесал затылок, поморщил лоб и в результате ответил мощно:
— Отнесем это к неразрешимым загадкам Бытия. Вынесем пока за скобки…
— Так, значит? — ухмыльнулся я.
— Ну-у-у… — Инструктор отвел глаза в сторону, а потом, что-то припомнив, пошел рыться в своих бумагах и вытащил из середины стопки, почти наугад, один лист, пробежался по нему взглядом и аж засветился от удовольствия: — Вот послушайте, — сказал он и зачитал: — Разум, дающий смысл существующему миру, и его противоположность — мир, существующий лишь благодаря разуму, глубочайшая внутренняя связность разума и сущего, осознанная как мировая проблема, загадка всех загадок, должны стать особой темой. Понятно? О-со-бой.
— Кто это? — спросил я.
— Гуссерль, — ответил Инструктор.
— Не знаю такого, — пожал я плечами. Инструктор развел руками — мол, что я поделаю, если не знаешь, — и начал грузить меня тем тоном, какой в свою бытность практиковали при вербовке хорьки из первого отдела:
— Ну, Андрей Андреевич, ну что вы в самом деле-то? Вы же как человек, не чуждый литературному творчеству, можете себе представить, что пишете роман о каком-нибудь писателе Эн, который пишет роман о вас, в котором вы пишете роман о нем. И что эти романы — и ваш, и писателя Эн — возникают одновременно. Я думаю, это несложно представить. Хотя, конечно, и вообразить невозможно… А вот вспомните хотя бы ту знаменитую картинку, на которой рука рисует карандашом рисующую ее карандашом руку. Похоже, да?
И я задумался.
Меня, человека, принадлежащего к поколению, мировоззрение которого представляет мешалду из материалистического воспитания, бытового православия, поверхностно понятого Востока и догадок, основанных на личном опыте, смутить легко.
Но, по той же причине, трудно сбить с панталыку. За отсутствием оного. Я уже ничего не принимаю на веру. И всегда пытаюсь подумать. Правда, до сих пор еще ни до чего не додумался. Наверное, думал всегда не тем местом.
Вот и тут.
О чем я задумался, когда он мне про картинку сказал? Думаете, о том, что он в виду имел и на что намекал? Не-а. Я задумался о той руке, которая нарисовала карандашом ту картинку, на которой рука рисует карандашом рисующую ее карандашом руку. И почему-то вспомнилась существующая сама по себе рука, которую все члены семейки Адамс называли «Вещь». Воспоминание показалось стоящим. Захотелось посмаковать. Но не получилось.
На этот раз Гошка отвлек, который честно признался:
— А я вообще не пойму, как это может такое быть — кто-то что-то там придумал, и оно вдруг появляется. В принципе не пойму… Не пойму, и всё.
— Про тональ когда-нибудь слышали? — произнес волшебное слово Инструктор.
— Тональ? — переспросил Гоша.
— Да, тональ.
— Мысль материальна, а точнее, материя вымышлена, — сказал Серега. — Есть такая теория, Магоша, где тональ — это процесс создания мира посредством внутреннего диалога. Человек постоянно описывает себе мир и тем самым как бы формирует его.
— Да, он мыслит его таким, каким потом и воспринимает, — согласился Инструктор. — Всё верно. Только это не теория, Сергей Иванович, это — насущная практика.
— Эй, кексы, давайте ближе к телу, — простонал Гошка. — Голова сейчас лопнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38