но она знала, что образование, полученное викарием в Кембридже, было тем светом, который мог в мгновение ока рассеять все ее богатство. «Выставишь напоказ свою необразованность» – вот что, наверняка, сказали бы и она и ее старые приятельницы, выложи она викарию все что знала. Из-за этого появилось в ее памяти подобие святилища, в котором она хранила все, что имело священный вид, но было чуть-чуть не такое. Ну а теперь жалость, – ибо неожиданно миссис Тиченер стало ясно, как нужны ее знания, – побудила ее говорить более открыто, и это было подобно тому, как соперничество побудило ее приподнять завесу над давними тайнами в тот день, когда викарий возвратился из Брайтона.
– Что я думаю, сэр? – переспросила она. – Я думаю, все дело в преподобном Дэвидсоне.
– Наверно, – согласился викарий.
– Думаю, сэр, это все из-за него.
– Да. Но как?
– Знаете, сэр, мне представляется, в прошлом много чего есть и много чего случалось такого, о чем мы и понятия не имеем, так давно это было. Это похоже, сэр, на то, как на самом дне колодца бурлит что-то, а что и откуда, никто не знает. Вот и из прошлого невесть что может прийти.
«Боже милостивый, – подумал викарий, которого ее метафора скорее заставила обратиться мыслями к крошечному Волдингу, нежели к чему-то беспредельному, – наверно, ей приходилось пить ужасную воду».
– Надеюсь, у вас не настолько плохой колодец? – спросил он.
– Да нет, колодец у меня хороший и с прошлым все в порядке, но, видно, что-то пришло к нам из прошлого.
– Да, да, мы и вправду видим только то, – прошептал викарий, – что на поверхности, нет, конечно же, еще немножко в глубине. Так вы думаете, – спросил он уже громче, – это из прошлого?
– Сэр, вам лучше знать, чем мне, ведь вы человек ученый. Не понимаю, почему бы им не прийти, если у них есть для этого время.
– Кому? – не понял викарий. – О ком вы говорите?
– Да уж не мне, сэр, о том знать.
– У греков были такие легенды, но я думал, это все умерло в прошлом. Я думал, это все умерло.
Миссис Тиченер поняла, что викарию больше требуется утешение, нежели ее мудрость.
– В один прекрасный день, сэр, все опять канет без следа. Так и будет.
Попрощавшись со старухой, викарий тяжело зашагал дальше.
Совсем стемнело, пока викарий медленно поднимался по склону горы к своему дому; он видел, как высоко в небе плывут с востока бледные облака, а под ними мерцает луна, правда, самое луну он не мог видеть за горой, заросшей лесом. С недавнего времени викарий привык с опаской относиться к вечерам, не зная, до какой степени серебристые, с легким золотым налетом лучи соотносятся с поведением Томми Даффина, однако он не забыл, что луна присутствовала во всех языческих обрядах, о которых ему доводилось слышать, к тому же именно луне приписывалась власть над безумцами. Понятно, у него не было настроения любоваться прекрасными облаками, освещенными луной, тем более что они внушали ему ужас перед неведомым и возможным злом. Когда же викарий вошел в дом, то увидел читающую Августу, и это зрелище было до того мило ему, словно он никогда прежде не видел ее читающей. Наконец-то отыскался хоть один человек, который никогда не поднимется на гору, влекомый бессмысленной мелодией.
Августа подняла на него вопросительный взгляд, ведь он еще ни разу не приходил так поздно.
– Все ушли за Томми Даффином, – сказал викарий.
– Все? – быстро переспросила она.
– Да. Как глупо.
Августа отозвалась не сразу.
– Да, да, конечно, – проговорила она, глядя прямо перед собой.
Викарию было ясно, что ему незачем убеждать ее в том, в чем он сам не был убежден.
Августа тоже слышала музыку, но она не говорила об этом.
Наконец викарий прервал молчание, спросив о горничной:
– Марион здесь?
– Нет.
Он понял, что Марион ушла вместе со всеми.
О миссис Твиди он не стал спрашивать. В любом случае, им предстояло довольствоваться холодным ужином, так что не стоило звать ее из кухни.
За едой не было произнесено ни слова. Августа не могла знать больше мужа, хотя он надеялся на это, ибо ему хотелось, чтобы кто-нибудь разбудил его от мрачного и никак не кончающегося сна. Однако и ей это было не под силу после того, что она услышала; музыка летела через долину, и каждый звук был до ужаса ясен и полон смысла, словно выражал его в словах.
Анрел удалился в свой кабинет, раскурил трубку и еще долго сидел в кресле, мысленно путешествуя во времени, пока не оказался в Аркадии; тогда он попытался связать старые мифы с тем, что происходило на его глазах, и в сигарном дыму сменились тысячи картинок, вот только ни одна не подсказала ему выход.
Глава девятнадцатая
НАДГРОБИЕ СВЯТОЙ ЭТЕЛЬБРУДЫ
Заметив мелькнувший на стене лунный зайчик, викарий очнулся от грез, навеянных камышовой свирелью. Он прислушался, однако музыка стихла, и ему трудно было решить, внимал он ей наяву или во сне. Заснуть еще раз викарию не удалось, да и вскоре наступило утро. Потихоньку одевшись, мистер Анрел выскользнул из дома, словно убегая от мучивших его мыслей, вскарабкался на гору и зашагал по притихшему лесу, чтобы, выйдя из него, увидеть ясный, чистый свет раннего утра. Наверху, где было много света и легко дышалось, его мысли, обретавшие гигантский размах в тесной комнатке, казались куцыми и слабенькими. Вскоре он уже твердо шагал по росистой траве и стряхивал с себя столько паутины, что это могло бы показаться невозможным, если бы не прогулка спозаранок. Викарий и сам не знал, куда он идет. Сначала у него появилось сильное желание покинуть бессонное ложе и прогуляться в утренней тиши, чтобы прояснилась голова, потом он просто шел, подчиняясь настроению, и наконец оказался вблизи истертых белых камней, возможно мрамора, традиционно считавшегося надгробием святой Этельбруды. Напоминая саркофаг крестоносца, «надгробие» находилось в чистом поле, и от скота его защищали лишь кусты шиповника; кстати, как верили в Волдинге, с его помощью можно было свести бородавки.
Викарий долго стоял, не сводя взгляда с истертых белых камней. Вскоре он обнаружил, что может более или менее спокойно думать о том, как далеко он от Волдинга, словно явился из вражеского стана к родному рубежу, к незыблемой крепости, противостоящей язычеству. Как бы то ни было, вид могилы святой Этельбруды внес покой в мысли викария, и он уже мог с надеждой думать о будущем. Сначала ему показалось важным всерьез поговорить с миссис Тиченер; слишком он был расстроен, когда встретил ее; надо спокойно расспросить ее о том, что могло прийти из прошлого, и когда он доберется до истока, то займется подбором лекарства; с ее помощью ему наверняка удастся сотворить чудо. Когда мысли викария просветлели, то и утро показалось ему на редкость ясным, что, собственно, неудивительно, так как солнце поднималось все выше и выше; но и Этельбруда тоже кое-что сделала, и не стоит отнимать это у нее.
Между молоденькими березками, которые росли на таком крутом склоне, что распахать его не представлялось возможным, в то прекрасное утро, когда викарий возвращался домой, вовсю цвели четыре разных сорта орхидей. Августа уже ждала мужа с завтраком, и это показалось ему совершенно естественным, хотя для завтрака было еще очень рано. Для жены викария не осталось незамеченным его бегство из дома, и она подумала, что он отправился погулять и наверняка вернется голодным, так что все было готово примерно за час до обычного времени. Несмотря на голод, викарий поел второпях и тотчас вновь ушел, на сей раз в деревню, к миссис Тиченер. Она завтракала.
– Миссис Тиченер, – входя, проговорил он, – я хочу всерьез потолковать с вами о Томми Даффине и о смуте, что он сеет в деревне.
– Боюсь, сэр, я ничего не знаю, – отозвалась миссис Тиченер.
– Не знаете? Но у вас есть теория на его счет.
– Что есть, сэр?
– Теория о прошлом, которое вторгается в настоящее.
– Ах, мне почти ничего не известно о прошлом.
– Дело не в знаниях, собственно… Мне нужно…
Миссис Тиченер прервала его:
– Вы не присядете, сэр?
– Благодарю. Но это в другой раз. Сейчас мне надо идти. Поговорим как-нибудь.
Викарию почти сразу стала ясна безнадежность его затеи. Он понял, что хоть и спал, но слышал настоящую музыку, хотя ему было невдомек, как такая фантастическая мелодия может родиться в реальном мире; вот и миссис Тиченер сильно переменилась за ночь, наверное, она тоже ходила к старым серым камням; так что теперь викарий остался один на всю деревню, единственный враг победной музыки.
Помрачнев, викарий отправился домой, по пути размышляя о своем одиночестве. Следующий день – воскресенье, и ему, несмотря на разлад в мыслях, надо подготовиться к проповеди. К своему дому викарий подошел совсем не такой радостный, каким он спустился утром с горы.
– Миссис Тиченер тоже, – только и сказал он.
Вздохнув, Августа кивнула. Во время катастрофы много слов не требуется. Довольно долго они молчали, пока викарий собирался с мыслями, выразившимися у него в таких словах:
– Если бы нас не осталось двое против всех.
– Но ты не один, – сказала жена викария.
– Никто ни о чем не знает, кроме нас с тобой, и только нас с тобой там не было.
– Когда мы были в Брайтоне, здесь служили воскресную службу.
У викария перехватило дыхание; когда случается беда, даже мелочь приобретает гигантское значение. Ему это как-то не пришло в голову. Он совсем забыл. А ведь священник должен был прожить в Волдинге три дня, и наверняка он слышал странную мелодию.
– Ну, конечно!
– Его фамилия Хетли, – сказала жена.
– Что? Неужели тот самый Хетли?
– Больше ничего не знаю. Знаю только, что Хетли.
– Он живет недалеко от Сничестера?
– По-моему, да.
– Наверняка тот самый Хетли, – проговорил викарий. – Что ж, епископ все-таки послал его. Как это замечательно. Значит, епископ хотел нам помочь!
– Думаешь?
– Да, – ответил викарий, – если он посылает такого человека, как Хетли.
– Кто такой Хетли?
– Кто такой? Ну, Хетли был одним из лучших в колледже святого Гавриила. Он занимался греческой историей. Умнейший человек. Надо же, епископ прислал его.
– Ты с ним знаком?
– Знаком? Нет. Я видел его. Часто видел его в Кембридже. Но, конечно же, не знаком.
Обычно миссис Анрел не задавала подобных вопросов; ей следовало самой понять, что простой человек не может быть знаком с Хетли. Но она еще потребовала, чтобы муж немедленно отправился к нему. И когда она сказала об этом, он отозвался:
– Что ж, да, я должен.
Им было известно, что Хетли жил в Ролтоне, так близко к Сничестеру, что звон колоколов кафедрального собора наверняка слышен в его приходе.
Итак, они решили, что в понедельник викарий поедет к своему новому союзнику. Вновь ожившая надежда немедленно улучшила настроение священника, так что он был готов взяться за тяжелую задачу подготовки к проповеди, хотя его мысли витали очень далеко от нее. Однако, усевшись в кабинете за письменный стол, на котором стояли чернильницы с красными и черными чернилами, была разложена бумага, лежал синий эолит, который всегда казался безделушкой, а теперь как будто злобно взирал на него из всех своих трещин и углублений, словно прошлое подошло совсем близко и древний камень утверждал свое равенство, о котором прежде не смел и мечтать.
Глава двадцатая
ЧТО СЛЫШАЛ ХЕТЛИ
Стояло солнечное воскресное утро, когда чета Анрелов отправилась в церковь на утреннюю службу. Тем немногим прихожанам, которых им довелось встретить по дороге, Анрел ничего не сказал. Он видел, как несколько человек вошли в церковь, и ему стало немного легче. Когда викарий покинул ризницу, то увидел почти столько же людей, сколько обычно, и у него вновь появилась надежда – ведь если у паствы сохранилась привычка посещать церковь, значит, еще не все потеряно. К тому же викария поддерживала и надежда на предстоящее в понедельник свидание с Хетли.
Нынешняя проповедь викария почти ничем не отличалась от его прежних проповедей, разве что на него ни разу не снизошло вдохновение и он не поднялся выше обычного уровня, что с ним бывало время от времени и бесконечно удивляло его самого. Как правило, он делал довольно подробные записи, однако проповедь как таковую не писал и не мог знать, в какое мгновение у него зазвенит голос и его мысль воспарит выше, чем он сам мог предположить накануне. В это воскресенье ничего подобного не произошло, ведь для парения нужны душевные силы, а они все ушли на раздумья и страх. В своей проповеди викарий не сказал прямо о том, что его больше всего мучило, хотя он думал об этом накануне и даже выбрал то место в Библии, где говорится о детях Израиля, поклоняющихся золотому тельцу, точнее, то место, где все, кроме троих, склонились при звуках трубы, свирели, цитры, цевницы, гуслей и симфонии и всяких музыкальных орудий. Но потом, все еще не оправившись от усталости из-за пережитого ужаса и растерянности, он не нашел в себе достаточно сил, чтобы предпринять открытую атаку на врага в козлином облике, который стал для него реальнее, чем Сатана для Армии спасения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– Что я думаю, сэр? – переспросила она. – Я думаю, все дело в преподобном Дэвидсоне.
– Наверно, – согласился викарий.
– Думаю, сэр, это все из-за него.
– Да. Но как?
– Знаете, сэр, мне представляется, в прошлом много чего есть и много чего случалось такого, о чем мы и понятия не имеем, так давно это было. Это похоже, сэр, на то, как на самом дне колодца бурлит что-то, а что и откуда, никто не знает. Вот и из прошлого невесть что может прийти.
«Боже милостивый, – подумал викарий, которого ее метафора скорее заставила обратиться мыслями к крошечному Волдингу, нежели к чему-то беспредельному, – наверно, ей приходилось пить ужасную воду».
– Надеюсь, у вас не настолько плохой колодец? – спросил он.
– Да нет, колодец у меня хороший и с прошлым все в порядке, но, видно, что-то пришло к нам из прошлого.
– Да, да, мы и вправду видим только то, – прошептал викарий, – что на поверхности, нет, конечно же, еще немножко в глубине. Так вы думаете, – спросил он уже громче, – это из прошлого?
– Сэр, вам лучше знать, чем мне, ведь вы человек ученый. Не понимаю, почему бы им не прийти, если у них есть для этого время.
– Кому? – не понял викарий. – О ком вы говорите?
– Да уж не мне, сэр, о том знать.
– У греков были такие легенды, но я думал, это все умерло в прошлом. Я думал, это все умерло.
Миссис Тиченер поняла, что викарию больше требуется утешение, нежели ее мудрость.
– В один прекрасный день, сэр, все опять канет без следа. Так и будет.
Попрощавшись со старухой, викарий тяжело зашагал дальше.
Совсем стемнело, пока викарий медленно поднимался по склону горы к своему дому; он видел, как высоко в небе плывут с востока бледные облака, а под ними мерцает луна, правда, самое луну он не мог видеть за горой, заросшей лесом. С недавнего времени викарий привык с опаской относиться к вечерам, не зная, до какой степени серебристые, с легким золотым налетом лучи соотносятся с поведением Томми Даффина, однако он не забыл, что луна присутствовала во всех языческих обрядах, о которых ему доводилось слышать, к тому же именно луне приписывалась власть над безумцами. Понятно, у него не было настроения любоваться прекрасными облаками, освещенными луной, тем более что они внушали ему ужас перед неведомым и возможным злом. Когда же викарий вошел в дом, то увидел читающую Августу, и это зрелище было до того мило ему, словно он никогда прежде не видел ее читающей. Наконец-то отыскался хоть один человек, который никогда не поднимется на гору, влекомый бессмысленной мелодией.
Августа подняла на него вопросительный взгляд, ведь он еще ни разу не приходил так поздно.
– Все ушли за Томми Даффином, – сказал викарий.
– Все? – быстро переспросила она.
– Да. Как глупо.
Августа отозвалась не сразу.
– Да, да, конечно, – проговорила она, глядя прямо перед собой.
Викарию было ясно, что ему незачем убеждать ее в том, в чем он сам не был убежден.
Августа тоже слышала музыку, но она не говорила об этом.
Наконец викарий прервал молчание, спросив о горничной:
– Марион здесь?
– Нет.
Он понял, что Марион ушла вместе со всеми.
О миссис Твиди он не стал спрашивать. В любом случае, им предстояло довольствоваться холодным ужином, так что не стоило звать ее из кухни.
За едой не было произнесено ни слова. Августа не могла знать больше мужа, хотя он надеялся на это, ибо ему хотелось, чтобы кто-нибудь разбудил его от мрачного и никак не кончающегося сна. Однако и ей это было не под силу после того, что она услышала; музыка летела через долину, и каждый звук был до ужаса ясен и полон смысла, словно выражал его в словах.
Анрел удалился в свой кабинет, раскурил трубку и еще долго сидел в кресле, мысленно путешествуя во времени, пока не оказался в Аркадии; тогда он попытался связать старые мифы с тем, что происходило на его глазах, и в сигарном дыму сменились тысячи картинок, вот только ни одна не подсказала ему выход.
Глава девятнадцатая
НАДГРОБИЕ СВЯТОЙ ЭТЕЛЬБРУДЫ
Заметив мелькнувший на стене лунный зайчик, викарий очнулся от грез, навеянных камышовой свирелью. Он прислушался, однако музыка стихла, и ему трудно было решить, внимал он ей наяву или во сне. Заснуть еще раз викарию не удалось, да и вскоре наступило утро. Потихоньку одевшись, мистер Анрел выскользнул из дома, словно убегая от мучивших его мыслей, вскарабкался на гору и зашагал по притихшему лесу, чтобы, выйдя из него, увидеть ясный, чистый свет раннего утра. Наверху, где было много света и легко дышалось, его мысли, обретавшие гигантский размах в тесной комнатке, казались куцыми и слабенькими. Вскоре он уже твердо шагал по росистой траве и стряхивал с себя столько паутины, что это могло бы показаться невозможным, если бы не прогулка спозаранок. Викарий и сам не знал, куда он идет. Сначала у него появилось сильное желание покинуть бессонное ложе и прогуляться в утренней тиши, чтобы прояснилась голова, потом он просто шел, подчиняясь настроению, и наконец оказался вблизи истертых белых камней, возможно мрамора, традиционно считавшегося надгробием святой Этельбруды. Напоминая саркофаг крестоносца, «надгробие» находилось в чистом поле, и от скота его защищали лишь кусты шиповника; кстати, как верили в Волдинге, с его помощью можно было свести бородавки.
Викарий долго стоял, не сводя взгляда с истертых белых камней. Вскоре он обнаружил, что может более или менее спокойно думать о том, как далеко он от Волдинга, словно явился из вражеского стана к родному рубежу, к незыблемой крепости, противостоящей язычеству. Как бы то ни было, вид могилы святой Этельбруды внес покой в мысли викария, и он уже мог с надеждой думать о будущем. Сначала ему показалось важным всерьез поговорить с миссис Тиченер; слишком он был расстроен, когда встретил ее; надо спокойно расспросить ее о том, что могло прийти из прошлого, и когда он доберется до истока, то займется подбором лекарства; с ее помощью ему наверняка удастся сотворить чудо. Когда мысли викария просветлели, то и утро показалось ему на редкость ясным, что, собственно, неудивительно, так как солнце поднималось все выше и выше; но и Этельбруда тоже кое-что сделала, и не стоит отнимать это у нее.
Между молоденькими березками, которые росли на таком крутом склоне, что распахать его не представлялось возможным, в то прекрасное утро, когда викарий возвращался домой, вовсю цвели четыре разных сорта орхидей. Августа уже ждала мужа с завтраком, и это показалось ему совершенно естественным, хотя для завтрака было еще очень рано. Для жены викария не осталось незамеченным его бегство из дома, и она подумала, что он отправился погулять и наверняка вернется голодным, так что все было готово примерно за час до обычного времени. Несмотря на голод, викарий поел второпях и тотчас вновь ушел, на сей раз в деревню, к миссис Тиченер. Она завтракала.
– Миссис Тиченер, – входя, проговорил он, – я хочу всерьез потолковать с вами о Томми Даффине и о смуте, что он сеет в деревне.
– Боюсь, сэр, я ничего не знаю, – отозвалась миссис Тиченер.
– Не знаете? Но у вас есть теория на его счет.
– Что есть, сэр?
– Теория о прошлом, которое вторгается в настоящее.
– Ах, мне почти ничего не известно о прошлом.
– Дело не в знаниях, собственно… Мне нужно…
Миссис Тиченер прервала его:
– Вы не присядете, сэр?
– Благодарю. Но это в другой раз. Сейчас мне надо идти. Поговорим как-нибудь.
Викарию почти сразу стала ясна безнадежность его затеи. Он понял, что хоть и спал, но слышал настоящую музыку, хотя ему было невдомек, как такая фантастическая мелодия может родиться в реальном мире; вот и миссис Тиченер сильно переменилась за ночь, наверное, она тоже ходила к старым серым камням; так что теперь викарий остался один на всю деревню, единственный враг победной музыки.
Помрачнев, викарий отправился домой, по пути размышляя о своем одиночестве. Следующий день – воскресенье, и ему, несмотря на разлад в мыслях, надо подготовиться к проповеди. К своему дому викарий подошел совсем не такой радостный, каким он спустился утром с горы.
– Миссис Тиченер тоже, – только и сказал он.
Вздохнув, Августа кивнула. Во время катастрофы много слов не требуется. Довольно долго они молчали, пока викарий собирался с мыслями, выразившимися у него в таких словах:
– Если бы нас не осталось двое против всех.
– Но ты не один, – сказала жена викария.
– Никто ни о чем не знает, кроме нас с тобой, и только нас с тобой там не было.
– Когда мы были в Брайтоне, здесь служили воскресную службу.
У викария перехватило дыхание; когда случается беда, даже мелочь приобретает гигантское значение. Ему это как-то не пришло в голову. Он совсем забыл. А ведь священник должен был прожить в Волдинге три дня, и наверняка он слышал странную мелодию.
– Ну, конечно!
– Его фамилия Хетли, – сказала жена.
– Что? Неужели тот самый Хетли?
– Больше ничего не знаю. Знаю только, что Хетли.
– Он живет недалеко от Сничестера?
– По-моему, да.
– Наверняка тот самый Хетли, – проговорил викарий. – Что ж, епископ все-таки послал его. Как это замечательно. Значит, епископ хотел нам помочь!
– Думаешь?
– Да, – ответил викарий, – если он посылает такого человека, как Хетли.
– Кто такой Хетли?
– Кто такой? Ну, Хетли был одним из лучших в колледже святого Гавриила. Он занимался греческой историей. Умнейший человек. Надо же, епископ прислал его.
– Ты с ним знаком?
– Знаком? Нет. Я видел его. Часто видел его в Кембридже. Но, конечно же, не знаком.
Обычно миссис Анрел не задавала подобных вопросов; ей следовало самой понять, что простой человек не может быть знаком с Хетли. Но она еще потребовала, чтобы муж немедленно отправился к нему. И когда она сказала об этом, он отозвался:
– Что ж, да, я должен.
Им было известно, что Хетли жил в Ролтоне, так близко к Сничестеру, что звон колоколов кафедрального собора наверняка слышен в его приходе.
Итак, они решили, что в понедельник викарий поедет к своему новому союзнику. Вновь ожившая надежда немедленно улучшила настроение священника, так что он был готов взяться за тяжелую задачу подготовки к проповеди, хотя его мысли витали очень далеко от нее. Однако, усевшись в кабинете за письменный стол, на котором стояли чернильницы с красными и черными чернилами, была разложена бумага, лежал синий эолит, который всегда казался безделушкой, а теперь как будто злобно взирал на него из всех своих трещин и углублений, словно прошлое подошло совсем близко и древний камень утверждал свое равенство, о котором прежде не смел и мечтать.
Глава двадцатая
ЧТО СЛЫШАЛ ХЕТЛИ
Стояло солнечное воскресное утро, когда чета Анрелов отправилась в церковь на утреннюю службу. Тем немногим прихожанам, которых им довелось встретить по дороге, Анрел ничего не сказал. Он видел, как несколько человек вошли в церковь, и ему стало немного легче. Когда викарий покинул ризницу, то увидел почти столько же людей, сколько обычно, и у него вновь появилась надежда – ведь если у паствы сохранилась привычка посещать церковь, значит, еще не все потеряно. К тому же викария поддерживала и надежда на предстоящее в понедельник свидание с Хетли.
Нынешняя проповедь викария почти ничем не отличалась от его прежних проповедей, разве что на него ни разу не снизошло вдохновение и он не поднялся выше обычного уровня, что с ним бывало время от времени и бесконечно удивляло его самого. Как правило, он делал довольно подробные записи, однако проповедь как таковую не писал и не мог знать, в какое мгновение у него зазвенит голос и его мысль воспарит выше, чем он сам мог предположить накануне. В это воскресенье ничего подобного не произошло, ведь для парения нужны душевные силы, а они все ушли на раздумья и страх. В своей проповеди викарий не сказал прямо о том, что его больше всего мучило, хотя он думал об этом накануне и даже выбрал то место в Библии, где говорится о детях Израиля, поклоняющихся золотому тельцу, точнее, то место, где все, кроме троих, склонились при звуках трубы, свирели, цитры, цевницы, гуслей и симфонии и всяких музыкальных орудий. Но потом, все еще не оправившись от усталости из-за пережитого ужаса и растерянности, он не нашел в себе достаточно сил, чтобы предпринять открытую атаку на врага в козлином облике, который стал для него реальнее, чем Сатана для Армии спасения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24