Непрошеные образы снова заволакивали мозг, и Уртред снова покатился назад, в дни, наставшие после Ожога...
Келья, где он провел последние восемь лет, келья форгхольмского старца на вершине башни, внезапно предстала перед ним, более реальная, чем камень, на котором он сидел, или пронизанное молниями небо. Уртред вновь увидел каменный свод, в который он смотрел со своей постели целый год после Ожога. Свет или тени на потолке, смотря по тому, улыбались или хмурились горы, представлялись Утреду более ясно, чем тучи, летящие по ночному небу над Траллом... И та жесткая деревянная кровать, с которой он не смел встать, боясь, как бы его густо смазанная жиром обугленная кожа не слезла с него, как с ящерицы. Он лежал на ней и утром, и днем, и ночью. Только глаза, которые он прикрыл тогда руками, остались целы. Боль была невыносима. Лишь какой-то стержень внутри держал его — глубоко внутри, куда не могли проникнуть ни огонь, ни боль.
Один Манихей ходил за Уртредом, оказавшимся между жизнью и смертью. Днем старец клал ему на лицо компрессы, бормоча заклинания. И когда все монахи отходили ко сну, он продолжал врачевать при свете своего одинокого фонаря, бросающего длинные тени, — этот свет был маяком в душевной пустыне Уртреда. Боль, покорная заклинаниям, на время утихала; мягкий голос Манихея уносил мальчика на зеленые поляны, на берега чистых ручьев. Но с рассветом Уртред вновь пробуждался от кошмара, где ревущий огонь пожирал человеческие черепа, и все его тело тоже пылало огнем.
Мало-помалу раны заживали. Через год Манихей, незадолго до своего ухода из Форгхольма, дал ему посмотреться в металлическое зеркальце. Старец молча положил руку на плечо Уртреду, глядящему на месиво багровых шрамов. Уртред, хотя и видел этот ужас глазами, умом не воспринимал его — он точно смотрел на демонскую маску ряженого, а не на собственное лицо: Потребовалось время, чтобы он осознал, что это лицо принадлежит ему. Тогда его охватило безумие, и монахи в своих кельях слышали холодными ночами, как он ноет, проклиная свою судьбу. Они обходили башню, одиноко светящуюся в ночи, боясь увидеть обитающего в ней получеловека-полудемона.
Уртред слишком ясно понимал, что перестал быть человеком: он пытался говорить, но сам не мог разобрать ни слова — эти звуки издавал не он, а это оскаленное чудовище, не имеющее ничего общего с живым существом, звавшимся некогда Уртредом Равенспуром. Лишь иллюзия отчуждения, уверенность в том, что он не этот урод, глядящий на него из зеркала, позволила ему прожить восемь лет после Ожога.
Монахи были избавлены от необходимости терпеть его присутствие. Он никогда не спускался с башни и за восемь лет не видел никого, кроме старца. Но даже при полнейшей недвижимости первых месяцев дух его не дремал. Дух пытался уйти от того, во что превратилось тело. Уртред погружался в себя глубже, чем когда-либо раньше, ища тайну, с помощью которой однажды вызвал из воздуха огненного дракона в пещере под монастырем.
Когда первые мучительные месяцы миновали, Манихей стал обучать его различным дисциплинам искусства пиромантии. Созидание: основа основ, умение раздуть огонь из искры, которая живет даже в неодушевленных предметах. Свет: использование огненных субстанций воздуха для освещения тьмы. Очищение: алхимическая наука получения чистых веществ из природных материалов. Защита: отработка боевых приемов «Огненный Кулак» и «Стена Огня». Заклинание духов: искусство вызывать из воздуха мифические, посвященные Ре существа вроде того огненного дракона в пещере.
Но эти науки несли Уртреду одно лишь разочарование: магия ушла, сгорела вместе с его плотью. Бог оставил его.
Огонь больше не расцветал из сожженных рук, и огненный трепет не пробегал по жилам, как он ни молился. Но старец не уступал: много месяцев подряд он провел у ложа Уртреда, шепча заклинания, а когда мальчик оправился, стал читать с ним священные тексты и магические труды из своей библиотеки, хотя сила оставила ученика, и он стал всего лишь жалким, покинутым богом калекой. Книги Манихея, украшенные множеством иллюстраций, писались во времена, когда мир был юным: краски сияли, и причудливые буквы, переливаясь красным, синим и золотым, бежали по желтому пергаменту. Но сила не возвращалась. Уртред не мог сам излечиться от своей потери — только время могло его вылечить.
Манихей слишком поздно узнал о магическом даре Уртреда. То, что позволило Уртреду вызвать дракона и сжечь Мидиана, ушло, испарилось вместе с проклятиями, которыми Уртред осыпал бога за то, что бог оставил его живым. Мальчик больше не слышал рева в ушах: телесные муки заслонили собой все. Книги были полны пустых слов: их с тем же успехом мог читать Мидиан вместо Манихея.
Но Манихей все читал и читал своим красивым, хорошо поставленным голосом, надеясь воскресить дар в своем ученике. И доверие между ними росло. Ибо Манихей не походил на оскотинившихся монахов, хоть и считался их духовным главой. И ругал себя за то, что не позаботился вовремя о мальчике, который мог бы стать — а возможно, еще и станет — его преемником.
Манихей упорствовал, несмотря на молчание, встречавшее каждый его урок и каждое заклинание, а ночью, когда его подопечный спал, спускался в свою мастерскую откуда далеко за полночь слышался стук молотка: Манихей мастерил для Уртреда маску и перчатки.
Вскоре перчатки были готовы, и старец помог Уртреду одеть их на обгорелые руки. Каждый их палец в точности подходил к култышке пальца руки. Уртред осторожно согнул и разогнул суставы, ощутив силу стальных стержней, движимых закрепленным на предплечье приводом, и его рваные губы впервые за много месяцев сложились в улыбку. Но хрупким узам, едва завязавшимся между старцем и отроком, предстояло вскоре порваться. Слухи о войне дошли и до монастыря. Здесь давно уже судачили о вызове, брошенном Иллгиллом, и об армии мертвецов, идущей на Тралл. А однажды во дворе у башни появился всадник. Уртред увидел из окна человека в оранжево-красных храмовых одеждах; его конь бил копытом по булыжнику, потный после сумасшедшей скачки по извилистой тропе к монастырю.
Путник пробыл в Форгхольме только час и ускакал обратно. После его отъезда Манихей поднялся на башню. Он взглянул на мальчика своими проникновенными серыми глазами, и несказанная печаль наполнила сердце Уртреда, понявшего без всяких слов, что Манихей уходит. Старец объяснил, что Иллгилл — его старый друг, и он должен быть рядом с бароном, когда армия Фарана подойдет к Траллу.
Два дня спустя Манихей ушел. С первым рассветом он явился в келью в башне. Уртред силился встать, но едва сумел приподняться на локтях. Старец принес с собой какую-то вещь, которую тихо положил возле кровати. Уртред взял этот предмет и тут же выронил, рассмотрев его в тусклом свете: это была маска, точная копия его изуродованного лица. Уртред снова взял ее, осторожно потрогал лакированную поверхность своего нынешнего зеркального отражения... Трепет энергии, похожий на прежний, предшествовавший явлению дракона, прошел от маски в его пальцы. Мальчик в смятении взглянул на Манихея.
— Чувствуешь? — улыбнулся тот. Уртред молча кивнул. — Тогда обращайся с ней бережно, Уртред, ведь твоя собственная сила не вернется к тебе еще много лет — тебе придется полагаться лишь на ту, которой я наделил маску.
Мальчик хотел что-то сказать, но Манихей знаком остановил его, глядя на окутанные летящими тучами горы.
— Маска — мой дар тебе; пусть странный, но все же дар. — Он перевел серые глаза на мальчика. — Уртред, я больше не вернусь сюда; тебе придется научиться жить в большом мире, ибо и ты однажды должен будешь уйти отсюда. До этого времени тебе надо будет привыкнуть к тому, как смотрят на тебя люди. Маска облегчит тебе эту задачу. Не только потому, что придаст тебе утраченную тобой силу, но и потому еще, что люди будут видеть: это только маска — и, привыкнув к ней, когда-нибудь привыкнут и к твоему настоящему лицу.
— Никогда этого не будет! — пробормотал Уртред сквозь обгорелые губы.
— Поверь мне, — печально настаивал Манихей, — настанет день, когда ты опять выйдешь в мир. Нося маску, ты получишь представление о том, как отнесется к тебе мир, когда ты наконец ее снимешь. Поняв это, ты лучше познаешь самого себя и станешь способен последовать за мной в Тралл.
— Я пойду в Тралл?
— Да, вслед за мной, — кивнул старик, — но не раньше, чем потребуешься им там — а тогда мир станет много хуже. Пройдет много лет, прежде чем мы вновь увидимся с тобой, много лет, прежде чем ты выздоровеешь телом и духом и познаешь силу маски.
Я снова смогу вызвать дракона, обрести Огненный Кулак и Палящую Руку?
— Да — и много других искусств из Книги Ре. Смотри! — Манихей указал на источенный червями стол в темном углу, где лежали три переплетенные в кожу книги разного формата и толщины. — Я оставляю тебе мои книги. Самая большая — это Книга Света. Молись по ней каждый день, молись, чтобы солнце не угасло, чтобы настал Новый Рассвет и Ре выбрался из темных подземелий.
— Я буду молиться, учитель.
— Вот книга поменьше. Изучи ее как следует. В ней рассказано обо всех видах пиромантии, известных Огню. С ее помощью ты сможешь вызвать огонь даже из ветра и льда и свести молнию с небес.
— Но ведь книга совсем маленькая!
— Суть не в словах, но в том, как толковать их. Для этого я оставляю тебе третью книгу. Я сам ее написал — это нечто вроде летописи, вроде истории этой части старой Империи. В ней ты найдешь много сведений о Тралле, о его постройке Маризианом-законодателем. О строительстве храмов Ре и Исса — обо всем. Читай ее внимательно: когда-нибудь тебе понадобятся эти знания.
Уртред не находил слов, смущенный огромностью Дара. Манихей вручал ему бесценное сокровище, кладезь знании, накопленных за целую жизнь.
Так ты больше не вернешься сюда? — выговорил наконец мальчик.
— Нет. Книги отныне принадлежат тебе.
— Но я увижу тебя вновь в Тралле?
Старик слегка улыбнулся, словно какой-то шутке, которой Уртред по молодости еще не мог понять.
— О да, увидишь, будь спокоен.
— А как я узнаю, где тебя найти?
— В свое время ты получишь весть. И помни: что бы ни случилось потом, это начало твоего странствия, а не конец.
— Ты говоришь загадками.
— Это потому, что я говорю о будущем. Прощай, и да будет с тобой Огонь. — Склонившись над Уртредом, пытающимся встать, он ласково потрепал мальчика по плечу, взмахнул своим дорожным плащом и вышел, не успел Уртред вымолвить и слова в ответ. Через несколько минут Уртред услышал, как застучали по булыжнику конские копыта, постепенно затихая вдали. И настало молчание — только ветер стонал вокруг башни. Еще несколько часов мальчик ошеломленно созерцал маску и книги, вдумываясь в слова учителя. Он смотрел так напряженно, что окружающее точно расплылось и он проник взором в самое сердце тьмы. Собственной тьмы. Он остался в башне один. Он заплакал бы, если б знал, сколько ему еще суждено прожить здесь одному, лишенному всякого общения. Но, к счастью, он не мог предвидеть тогда семи одиноких лет, ограничивших его мир стенами кельи и пустынными горами вдали.
Манихей ошибался: им больше не суждено свидеться. Старик погиб в битве за Тралл всего через несколько дней после того, как барон назначил его верховным жрецом Ре. Князь Фаран, которому не досталась голова Иллгилла, вместо нее увенчал свою пирамиду головой Манихея. Быть может, Манихей, говоря, что они еще увидятся, подразумевал эту пирамиду посреди болот? Потому-то в день прощания и улыбался столь загадочно?
Известие о гибели старца, пришедшее через несколько недель после его отъезда, посеяло панику среди форгхольмских монахов. Многие бежали, опасаясь, что мертвое войско Фарана вот-вот подойдет к воротам монастыря. Оставшиеся проводили дни в бездействии, ожидая скорого конца. Но войска Червя так и не пришли. Дни складывались в месяцы, месяцы в годы. Уртред продолжал жить один в башне покойного старца. Среди дюжины оставшихся монахов нашлись одна-две добрые души — а может, они попросту боялись мальчика, убившего Мидиана. Каждый день немного пищи и воды клалось в корзинку, которую Уртред с помощью веревки и простого ворота поднимал на башню, спрашивая себя, стоит ли трудиться ради такой малости и не лучше ли ему умереть.
Книги, оставленные Манихеем, были его единственным обществом. Первая, Книга Света, была его псалтырем: он молился и пел по ней каждый день. Книгу о пиромантии он прилежно изучил, но занятия с ней вселяли в него отчаяние — он ведь знал, что его волшебная сила ушла и от этого труда ему столько же проку, сколько слепому от книги об искусстве живописи. Но все-таки он вытвердил все пять дисциплин, навеки запечатлев в сердце и памяти все заклинания и ритуальные жесты на случай, если дар вернется к нему.
Третья книга, написанная Манихеем, была его любимой — она рассказывала ему о незнакомом мире за стенами башни, о людях и прочих созданиях, живущих на Старой Земле, о древних богах и о том, как Маризиан основал культы Исса и Ре;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Келья, где он провел последние восемь лет, келья форгхольмского старца на вершине башни, внезапно предстала перед ним, более реальная, чем камень, на котором он сидел, или пронизанное молниями небо. Уртред вновь увидел каменный свод, в который он смотрел со своей постели целый год после Ожога. Свет или тени на потолке, смотря по тому, улыбались или хмурились горы, представлялись Утреду более ясно, чем тучи, летящие по ночному небу над Траллом... И та жесткая деревянная кровать, с которой он не смел встать, боясь, как бы его густо смазанная жиром обугленная кожа не слезла с него, как с ящерицы. Он лежал на ней и утром, и днем, и ночью. Только глаза, которые он прикрыл тогда руками, остались целы. Боль была невыносима. Лишь какой-то стержень внутри держал его — глубоко внутри, куда не могли проникнуть ни огонь, ни боль.
Один Манихей ходил за Уртредом, оказавшимся между жизнью и смертью. Днем старец клал ему на лицо компрессы, бормоча заклинания. И когда все монахи отходили ко сну, он продолжал врачевать при свете своего одинокого фонаря, бросающего длинные тени, — этот свет был маяком в душевной пустыне Уртреда. Боль, покорная заклинаниям, на время утихала; мягкий голос Манихея уносил мальчика на зеленые поляны, на берега чистых ручьев. Но с рассветом Уртред вновь пробуждался от кошмара, где ревущий огонь пожирал человеческие черепа, и все его тело тоже пылало огнем.
Мало-помалу раны заживали. Через год Манихей, незадолго до своего ухода из Форгхольма, дал ему посмотреться в металлическое зеркальце. Старец молча положил руку на плечо Уртреду, глядящему на месиво багровых шрамов. Уртред, хотя и видел этот ужас глазами, умом не воспринимал его — он точно смотрел на демонскую маску ряженого, а не на собственное лицо: Потребовалось время, чтобы он осознал, что это лицо принадлежит ему. Тогда его охватило безумие, и монахи в своих кельях слышали холодными ночами, как он ноет, проклиная свою судьбу. Они обходили башню, одиноко светящуюся в ночи, боясь увидеть обитающего в ней получеловека-полудемона.
Уртред слишком ясно понимал, что перестал быть человеком: он пытался говорить, но сам не мог разобрать ни слова — эти звуки издавал не он, а это оскаленное чудовище, не имеющее ничего общего с живым существом, звавшимся некогда Уртредом Равенспуром. Лишь иллюзия отчуждения, уверенность в том, что он не этот урод, глядящий на него из зеркала, позволила ему прожить восемь лет после Ожога.
Монахи были избавлены от необходимости терпеть его присутствие. Он никогда не спускался с башни и за восемь лет не видел никого, кроме старца. Но даже при полнейшей недвижимости первых месяцев дух его не дремал. Дух пытался уйти от того, во что превратилось тело. Уртред погружался в себя глубже, чем когда-либо раньше, ища тайну, с помощью которой однажды вызвал из воздуха огненного дракона в пещере под монастырем.
Когда первые мучительные месяцы миновали, Манихей стал обучать его различным дисциплинам искусства пиромантии. Созидание: основа основ, умение раздуть огонь из искры, которая живет даже в неодушевленных предметах. Свет: использование огненных субстанций воздуха для освещения тьмы. Очищение: алхимическая наука получения чистых веществ из природных материалов. Защита: отработка боевых приемов «Огненный Кулак» и «Стена Огня». Заклинание духов: искусство вызывать из воздуха мифические, посвященные Ре существа вроде того огненного дракона в пещере.
Но эти науки несли Уртреду одно лишь разочарование: магия ушла, сгорела вместе с его плотью. Бог оставил его.
Огонь больше не расцветал из сожженных рук, и огненный трепет не пробегал по жилам, как он ни молился. Но старец не уступал: много месяцев подряд он провел у ложа Уртреда, шепча заклинания, а когда мальчик оправился, стал читать с ним священные тексты и магические труды из своей библиотеки, хотя сила оставила ученика, и он стал всего лишь жалким, покинутым богом калекой. Книги Манихея, украшенные множеством иллюстраций, писались во времена, когда мир был юным: краски сияли, и причудливые буквы, переливаясь красным, синим и золотым, бежали по желтому пергаменту. Но сила не возвращалась. Уртред не мог сам излечиться от своей потери — только время могло его вылечить.
Манихей слишком поздно узнал о магическом даре Уртреда. То, что позволило Уртреду вызвать дракона и сжечь Мидиана, ушло, испарилось вместе с проклятиями, которыми Уртред осыпал бога за то, что бог оставил его живым. Мальчик больше не слышал рева в ушах: телесные муки заслонили собой все. Книги были полны пустых слов: их с тем же успехом мог читать Мидиан вместо Манихея.
Но Манихей все читал и читал своим красивым, хорошо поставленным голосом, надеясь воскресить дар в своем ученике. И доверие между ними росло. Ибо Манихей не походил на оскотинившихся монахов, хоть и считался их духовным главой. И ругал себя за то, что не позаботился вовремя о мальчике, который мог бы стать — а возможно, еще и станет — его преемником.
Манихей упорствовал, несмотря на молчание, встречавшее каждый его урок и каждое заклинание, а ночью, когда его подопечный спал, спускался в свою мастерскую откуда далеко за полночь слышался стук молотка: Манихей мастерил для Уртреда маску и перчатки.
Вскоре перчатки были готовы, и старец помог Уртреду одеть их на обгорелые руки. Каждый их палец в точности подходил к култышке пальца руки. Уртред осторожно согнул и разогнул суставы, ощутив силу стальных стержней, движимых закрепленным на предплечье приводом, и его рваные губы впервые за много месяцев сложились в улыбку. Но хрупким узам, едва завязавшимся между старцем и отроком, предстояло вскоре порваться. Слухи о войне дошли и до монастыря. Здесь давно уже судачили о вызове, брошенном Иллгиллом, и об армии мертвецов, идущей на Тралл. А однажды во дворе у башни появился всадник. Уртред увидел из окна человека в оранжево-красных храмовых одеждах; его конь бил копытом по булыжнику, потный после сумасшедшей скачки по извилистой тропе к монастырю.
Путник пробыл в Форгхольме только час и ускакал обратно. После его отъезда Манихей поднялся на башню. Он взглянул на мальчика своими проникновенными серыми глазами, и несказанная печаль наполнила сердце Уртреда, понявшего без всяких слов, что Манихей уходит. Старец объяснил, что Иллгилл — его старый друг, и он должен быть рядом с бароном, когда армия Фарана подойдет к Траллу.
Два дня спустя Манихей ушел. С первым рассветом он явился в келью в башне. Уртред силился встать, но едва сумел приподняться на локтях. Старец принес с собой какую-то вещь, которую тихо положил возле кровати. Уртред взял этот предмет и тут же выронил, рассмотрев его в тусклом свете: это была маска, точная копия его изуродованного лица. Уртред снова взял ее, осторожно потрогал лакированную поверхность своего нынешнего зеркального отражения... Трепет энергии, похожий на прежний, предшествовавший явлению дракона, прошел от маски в его пальцы. Мальчик в смятении взглянул на Манихея.
— Чувствуешь? — улыбнулся тот. Уртред молча кивнул. — Тогда обращайся с ней бережно, Уртред, ведь твоя собственная сила не вернется к тебе еще много лет — тебе придется полагаться лишь на ту, которой я наделил маску.
Мальчик хотел что-то сказать, но Манихей знаком остановил его, глядя на окутанные летящими тучами горы.
— Маска — мой дар тебе; пусть странный, но все же дар. — Он перевел серые глаза на мальчика. — Уртред, я больше не вернусь сюда; тебе придется научиться жить в большом мире, ибо и ты однажды должен будешь уйти отсюда. До этого времени тебе надо будет привыкнуть к тому, как смотрят на тебя люди. Маска облегчит тебе эту задачу. Не только потому, что придаст тебе утраченную тобой силу, но и потому еще, что люди будут видеть: это только маска — и, привыкнув к ней, когда-нибудь привыкнут и к твоему настоящему лицу.
— Никогда этого не будет! — пробормотал Уртред сквозь обгорелые губы.
— Поверь мне, — печально настаивал Манихей, — настанет день, когда ты опять выйдешь в мир. Нося маску, ты получишь представление о том, как отнесется к тебе мир, когда ты наконец ее снимешь. Поняв это, ты лучше познаешь самого себя и станешь способен последовать за мной в Тралл.
— Я пойду в Тралл?
— Да, вслед за мной, — кивнул старик, — но не раньше, чем потребуешься им там — а тогда мир станет много хуже. Пройдет много лет, прежде чем мы вновь увидимся с тобой, много лет, прежде чем ты выздоровеешь телом и духом и познаешь силу маски.
Я снова смогу вызвать дракона, обрести Огненный Кулак и Палящую Руку?
— Да — и много других искусств из Книги Ре. Смотри! — Манихей указал на источенный червями стол в темном углу, где лежали три переплетенные в кожу книги разного формата и толщины. — Я оставляю тебе мои книги. Самая большая — это Книга Света. Молись по ней каждый день, молись, чтобы солнце не угасло, чтобы настал Новый Рассвет и Ре выбрался из темных подземелий.
— Я буду молиться, учитель.
— Вот книга поменьше. Изучи ее как следует. В ней рассказано обо всех видах пиромантии, известных Огню. С ее помощью ты сможешь вызвать огонь даже из ветра и льда и свести молнию с небес.
— Но ведь книга совсем маленькая!
— Суть не в словах, но в том, как толковать их. Для этого я оставляю тебе третью книгу. Я сам ее написал — это нечто вроде летописи, вроде истории этой части старой Империи. В ней ты найдешь много сведений о Тралле, о его постройке Маризианом-законодателем. О строительстве храмов Ре и Исса — обо всем. Читай ее внимательно: когда-нибудь тебе понадобятся эти знания.
Уртред не находил слов, смущенный огромностью Дара. Манихей вручал ему бесценное сокровище, кладезь знании, накопленных за целую жизнь.
Так ты больше не вернешься сюда? — выговорил наконец мальчик.
— Нет. Книги отныне принадлежат тебе.
— Но я увижу тебя вновь в Тралле?
Старик слегка улыбнулся, словно какой-то шутке, которой Уртред по молодости еще не мог понять.
— О да, увидишь, будь спокоен.
— А как я узнаю, где тебя найти?
— В свое время ты получишь весть. И помни: что бы ни случилось потом, это начало твоего странствия, а не конец.
— Ты говоришь загадками.
— Это потому, что я говорю о будущем. Прощай, и да будет с тобой Огонь. — Склонившись над Уртредом, пытающимся встать, он ласково потрепал мальчика по плечу, взмахнул своим дорожным плащом и вышел, не успел Уртред вымолвить и слова в ответ. Через несколько минут Уртред услышал, как застучали по булыжнику конские копыта, постепенно затихая вдали. И настало молчание — только ветер стонал вокруг башни. Еще несколько часов мальчик ошеломленно созерцал маску и книги, вдумываясь в слова учителя. Он смотрел так напряженно, что окружающее точно расплылось и он проник взором в самое сердце тьмы. Собственной тьмы. Он остался в башне один. Он заплакал бы, если б знал, сколько ему еще суждено прожить здесь одному, лишенному всякого общения. Но, к счастью, он не мог предвидеть тогда семи одиноких лет, ограничивших его мир стенами кельи и пустынными горами вдали.
Манихей ошибался: им больше не суждено свидеться. Старик погиб в битве за Тралл всего через несколько дней после того, как барон назначил его верховным жрецом Ре. Князь Фаран, которому не досталась голова Иллгилла, вместо нее увенчал свою пирамиду головой Манихея. Быть может, Манихей, говоря, что они еще увидятся, подразумевал эту пирамиду посреди болот? Потому-то в день прощания и улыбался столь загадочно?
Известие о гибели старца, пришедшее через несколько недель после его отъезда, посеяло панику среди форгхольмских монахов. Многие бежали, опасаясь, что мертвое войско Фарана вот-вот подойдет к воротам монастыря. Оставшиеся проводили дни в бездействии, ожидая скорого конца. Но войска Червя так и не пришли. Дни складывались в месяцы, месяцы в годы. Уртред продолжал жить один в башне покойного старца. Среди дюжины оставшихся монахов нашлись одна-две добрые души — а может, они попросту боялись мальчика, убившего Мидиана. Каждый день немного пищи и воды клалось в корзинку, которую Уртред с помощью веревки и простого ворота поднимал на башню, спрашивая себя, стоит ли трудиться ради такой малости и не лучше ли ему умереть.
Книги, оставленные Манихеем, были его единственным обществом. Первая, Книга Света, была его псалтырем: он молился и пел по ней каждый день. Книгу о пиромантии он прилежно изучил, но занятия с ней вселяли в него отчаяние — он ведь знал, что его волшебная сила ушла и от этого труда ему столько же проку, сколько слепому от книги об искусстве живописи. Но все-таки он вытвердил все пять дисциплин, навеки запечатлев в сердце и памяти все заклинания и ритуальные жесты на случай, если дар вернется к нему.
Третья книга, написанная Манихеем, была его любимой — она рассказывала ему о незнакомом мире за стенами башни, о людях и прочих созданиях, живущих на Старой Земле, о древних богах и о том, как Маризиан основал культы Исса и Ре;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71