И все понимает. Хотя до сих пор не верит, что это правда. Повсюду горят огни, люди, столпившись маленькими группками, смотрят на печальную картину. Некоторые в халатах и тапочках, кое-кто плачет; все белые и холодные, как снег. Талискер проталкивается сквозь толпу, слыша только собственное дыхание, биение сердца да порой шум помех и голоса из раций. Чем ближе он к зеленой двери дома Шулы, тем пристальнее смотрят на него люди.
— Это он, это он, — шепчут они. Дункан не сводит глаз с двери. В его руке — пистолет, холодный, как бы ставший частью руки.
— Не приближайтесь, — говорит кто-то, но не ему. Дункан проходит в дверь и поднимается по лестнице. — Не трогайте его, — повторяет голос.
Потом Талискер оказывается в комнате — в теплой красивой комнате, по которой Шула может ходить свободно, поскольку привыкла к ней. Она все еще здесь. На полу, в луже растекшейся черной жидкости. Тело лежит в нелепой позе, спина выгнута, как у кошки. Голова откатилась в сторону, и волосы закрывают кровь. Талискер падает на колени, задыхаясь от рыданий, которые пытаются вырваться из груди, и сжимает в руках медальон со святым Христофором. Тянется к ее голове, хочет поговорить с ней.
— Боли больше нет…
Яркая вспышка раздирает сумрак комнаты. Это фотоаппарат.
Талискер думает об Уне. И Дарраге. Теперь он понимает…
Кто-то берет его за руку, и, подняв голову, он видит Стирлинга.
— Дункан Талискер, я арестовываю вас по обвинению в убийстве Шулы Морган. Вы имеете право хранить молчание…
Голос продолжает звучать, но Талискер не слышит слов. Его синие глаза широко раскрыты, и он смотрит, как Стирлинг легко повторяет фразы, сказанные им не менее сотни раз. Наконец полицейский заканчивает речь и внимательно смотрит на Дункана.
— Вы поняли? — спрашивает старший инспектор.
Талискер коротко кивает. Он дотянулся до крови Шулы, и теперь его руки алые. Ему не хочется смотреть на пальцы.
— Шула мертва, — говорит он, утыкается лицом в собственные колени и плачет, как будто у него сердце рвется на части.
— Дайте ему минутку, — произносит Стирлинг.
В тишине камеры Талискер опустился на койку и уставился на пол. Дежурный врач объявил, что он не годен к допросу вследствие шока и умеренной гипотермии. Врач вколол Дункану успокоительное, будто опасался, что тот вскочит и нападет на него.
— Это поможет вам уснуть.
Талискер даже не поднял голову. Стирлинг старался обращаться с ним корректно, и хотя Дункан прекрасно знал, что тот ведет себя так из прагматических соображений — чтобы действовать строго по правилам, — все равно был ему благодарен.
— Допрос мы на время отложим. — Талискер поднял голову, посмотрел на него мутными глазами и промолчал. — Но мне нужно кое-что узнать. Вы видели инспектора Чаплина и Финдли? Их нет на месте.
— Не видел, — пробормотал он. Не стоило усложнять дело признанием. Они и так скоро все выяснят. Впрочем, наплевать. Завернувшись в одеяло, Талискер смотрел на Стирлинга тяжелым взглядом, чувствуя, как успокоительное притупляет чувства.
— Что ж, тогда поговорим утром.
Инспектор постучал в дверь камеры, чтобы его выпустили.
После ухода Стирлинга выключили свет, и камеру освещали только рыжие фонари снаружи через покрытое морозными узорами стекло. Талискер сидел с широко раскрытыми глазами — стоило ему закрыть их, как перед внутренним взором возникала Шула. Ее убило зло, в которое она не верила, — разорвало на части. Желудок Дункана свела судорога. Он насмотрелся на смерть с тех пор, как попал в Сутру, да и сам убил многих в битве в Руаннох Вере, но ничто не могло сравниться с этим. Его душила смутная злость на Шулу… за то, что она так невинна? Как теперь смешно подумать о ее заявлении, что любая душа бесценна. Дункан сорвал с шеи медальон и сквозь пелену слез уставился на святого Христофора, бережно несущего в руках младенца Христа.
Внимание привлек звук за дверью — снаружи кто-то тихонько крался. Странно, обычно полицейские и охранники рады лишний раз напомнить заключенным, что они неподалеку. Смотровая щель приоткрылась. Талискер ни движением не выдал, что внимательно наблюдает за происходящим. Скорее всего пришел один из коллег Чаплина позлорадствовать: в подобных местах часто встречаются ущербные люди.
Сквозь щель забросили что-то легкое и тонкое. Дункан заметил пальцы бросающего — белые, как у покойника. И все же он не двинулся с места, пока щель не закрылась. Даже и тогда еще несколько секунд подозрительно смотрел на лежащую на полу записку и только потом подошел и развернул ее.
Она была торопливо нацарапана фломастером на страничке, вырванной из блокнота. «Мразь. Почему бы тебе не оказать нам всем услугу?» Талискер удивленно выдохнул, поняв, что автор записки совершенно серьезен: в нижнюю часть бумажки была завернута бритва. Дункан аккуратно взял ее и поднес к свету, глядя на бритву, как на драгоценный камень. Она была абсолютно новая, не притупленная волосами или кожей.
У Талискера возникло двойственное чувство насчет предлагаемого ему самоубийства. Он только что пережил сильный шок, но дело было не в том, что ему не хотелось жить, — смерть не означала конец всего, покуда Малки и Сутра могли забрать его усталую душу и ввергнуть в новые опасности. Он сел на краешек кровати и положил бритву рядом с собой.
Но Малки здесь нет, верно? Талискер окинул камеру взглядом. Где же он? Неужто его не волнует…
Постепенно подступал сон, и Дункан не слишком сопротивлялся, надеясь обрести хотя бы временный покой, но когда его обволокла теплая тьма, он с печалью понял, что и такое ничтожное утешение ему недоступно. Талискера утягивало в ту часть Ничто, куда, пользуясь слабостью тела, призывал его Корвус. Понимая, что сил встретиться с богом зла у него нет, он попытался бороться с действием успокоительного, уставившись на край кровати. Тщетно — душа все равно нырнула в пустоту. В последнее мгновение Талискер взял в одну руку медальон со святым Христофором, подарок Шулы, а в другую — острую бритву.
— Корвус! Я знаю, что ты здесь!
У его ног со свистящим звуком разверзается пропасть. Как и прежде, оттуда бьют слепящие лучи света. За ними видна фигура. На сей раз Корвус решил явиться в виде ворона.
— Вот и ты, — звучит в пустоте голос бога зла. Кажется, он доволен собой. — Ты именно там, где тебе самое место. В клетке. Как можно дальше от меня. Я не мог добиться лучшего, честное слово…
— Ты думаешь, что победил? — тихо спрашивает Талискер.
Корвус коротко смеется.
— Всего лишь восстановление статус-кво. Тебе не выбраться — мой демон хорошо поработал. Тебя посадят навсегда. Хотя для вас, смертных, это не слишком долгий срок… Мы не так уж отличаемся друг от друга: ты — в своей тюрьме, я — в своей. А ведь для бога пожизненное заключение означает вечность…
— Зачем ты убил Шулу? — Талискер идет вперед, будто намерен броситься в пропасть, не обращая внимания на исходящий оттуда жар.
Корвус тяжело вздыхает — так вздыхают, устав вразумлять ребенка-несмышленыша.
— Всего лишь последний штрих. Хотел заставить тебя понять… Впрочем, достаточно, я возвращаюсь в Сутру, и на сей раз мне ничто не помешает. Смею сказать, что мы больше не встретимся.
Ворон встопорщивает перья.
— Не надейся, — отвечает Талискер. — Я иду за тобой.
— И как ты собираешься сделать это, глупей? — В голосе слышится ярость, глаза вспыхивают. — Ты не можешь вернуться. Ты взаперти.
— Я могу вернуться в Сутру в любой момент, стоит моей жизни оказаться в опасности.
— Но как ты…
— Вот так, — бросает Талискер. Подняв левую руку, он поворачивает ее ладонью вверх. Вспыхивает бритва, и струи теплой крови стекают вниз.
— Нет. Ты не посмеешь… — Ворон раскрывает клюв, показывая острый язычок.
— Смотри.
— Твой план не удастся. — В голосе звучит отчаяние — Корвус привык побеждать. — Я так понимаю, что ты можешь прийти в мой мир с помощью камешка Мирранон, который хранит твой друг. Но его здесь нет, верно? Твоя смерть будет означать конец. — Он с удивлением смотрит на Дункана. — Неужели стоит умереть, пытаясь добраться до меня?
— Ты сам добился этого, Корвус. Я приду за тобой. Забавно, правда? Раньше мне было не слишком-то много дела до тебя, но теперь… — Талискер неприятно ухмыляется. — Теперь у меня личные счеты.
Не дожидаясь ответа Корвуса, он делает еще несколько порезов на руке, вскрывая вены. Сжав зубы и почти теряя сознание от боли, ложится на бок и подтягивает колени к груди, стараясь терпеть.
— Нет! — кричит Корвус. Но он бессилен что-либо изменить.
Талискер осознает свое присутствие и в Ничто, и в камере. Видит стены, облицованные плиткой, и струи крови — они текут на кровать и почти мгновенно свертываются на холодном полу.
— Он не придет, Талискер. Твой маленький друг не придет. — Голос Корвуса везде и нигде, а боль остается с ним и в камере, и в пустоте.
Талискер открывает глаза,
— Малки, — зовет он хриплым шепотом. — Ну давай же, Малки…
Корвус торжествует, бог зла снова полон уверенности в победе.
— Ты довольно храбр для смертного… И крови у тебя немало…
— Что здесь происходит? — раздается голос с шотландским акцентом, и в ногах кровати, на которой простерся умирающий Талискер, появляется Малки. — Что ты наделал, Дункан? Господи ты Боже мой…
Его потомок быстро теряет сознание.
— Скорее, Малки…
— Нет! — яростно завопил Корвус.
Талискер и Малки снова в камере; в первое мгновение там же находятся ворон и свет. Птица исчезла, но сияние осталось, постепенно превращаясь в бурный вихрь, закрутивший двоих. В порывах ветра слышится голос Корвуса, кричащего в отчаянии. Талискер открывает глаза, смотрит на бурю через красную пелену и торжествующе улыбается.
— Я иду, Корвус, — шепчет он. — Ты за все заплатишь.
Он снова потерял сознание и оказался в совсем другой части пустоты. Чувство торжества уступало место леденящему страху. Немногие души могут пересекать эту пустыню столько раз и не попасть в вечные объятия того бога, в которого верят. И скорее всего никто не использовал это место как пересадочную станцию. Что, если Малки опоздал? Что, если он слишком близок к смерти в Эдинбурге или Сутре? Казалось, тело умирало разом двумя смертями — грудь и руки были горячими и липкими от крови, как в Эдинбурге, а спина и нога страшно мерзли, как в Синих горах. Он лежал, свернувшись клубочком, то ли пытаясь сохранить остатки тепла, то ли ослабить боль.
Донесся голос Малки. Звук шел издалека, и Дункан решил, что горец, как всегда, старается подтолкнуть его к действию.
Потом донесся другой звук — негромкое ворчание. Дункан посмотрел вверх и встретился взглядом с карими глазами медведя, который дышал ему на лицо теплом.
— Тайнэ?..
Медведь лизнул его, затем поднял и обхватил теплыми меховыми лапами, даря жизнь. Талискер не почувствовал ни капли страха; он устроился поуютнее, вздохнул и уснул.
Ему снились сны большого медведя, походившие на песню в ритме биения сердца.
Ашка бежит по зеленой траве — Ашка бурая, Ашка самая громкая и высокая. Исполнительница песен. Мать многих детей. Скоро уйдет. Талискер молча бежал по зеленой траве рядом, слыша дыхание Ашки, смеялся, как ребенок, сердце колотилось в такт песни. Бег через воду. Ашка, пожиратель полночных рыб. Ашка танцует. Тайнэ танцует. Касается меня. Осторожнее. Безумная радость. Плеск серебра, словно фейерверк во тьме леса. Ашка танцует и кружится в воде, и Талискер следует за ней, крича от счастья.
Тайнэ молча бежит через лес. Ашка быстрее. Там юноша. Оуэн. Ашка печальна. Юноша чувствует печаль огромного зверя. Остаться позади, исчезнуть в темноте. Слушай мое рычание. Запомни, как оно отдается эхом. Знай мой призрачный танец на снегу. В глуши. Холодно. Тайнэ любит. Тайнэ спит. Ашка спит.
Последние слова резанули по сердцу, и Талискер закричал, зовя ее, зарываясь пальцами в густой коричневый мех. Биение сердца спящего медведя стихало и стихало.
Слушай мое рычание. Запомни, как оно отдается эхом.
— Нет! О нет!
Талискер проснулся от горестного вопля. Несколько секунд он не мог понять, что происходит, — ему все еще виделся призрачный медведь, грациозно танцующий в снегу. Потом он обернулся, и все стало ясно. Ясно как день.
Малки стоял на коленях у лежащего на земле тела и плакал, как ребенок. Талискер хотел подняться, но ноги не слушались, поэтому он пополз туда, откуда было хорошо видно.
Тайнэ вернулась к ним, обеспокоенная переменой погоды. Бежала целый день в обличье Ашки и нашла их ночью, почти замерзших. Она отдала людям тепло своего тела и погибла, не оставив себе ни капли. Спасла их жизни и умерла. Кроме того, Тайнэ отыскала душу Талискера в пустоте и привела ее куда следовало. Так что она спасла его дважды.
Дункан смотрел на хрупкое тело девушки, вспоминая голос Ашки. Холодно. Тайнэ любит. Тайнэ спит. Ашка спит. Она и в самом деле выглядела так, словно только уснула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Это он, это он, — шепчут они. Дункан не сводит глаз с двери. В его руке — пистолет, холодный, как бы ставший частью руки.
— Не приближайтесь, — говорит кто-то, но не ему. Дункан проходит в дверь и поднимается по лестнице. — Не трогайте его, — повторяет голос.
Потом Талискер оказывается в комнате — в теплой красивой комнате, по которой Шула может ходить свободно, поскольку привыкла к ней. Она все еще здесь. На полу, в луже растекшейся черной жидкости. Тело лежит в нелепой позе, спина выгнута, как у кошки. Голова откатилась в сторону, и волосы закрывают кровь. Талискер падает на колени, задыхаясь от рыданий, которые пытаются вырваться из груди, и сжимает в руках медальон со святым Христофором. Тянется к ее голове, хочет поговорить с ней.
— Боли больше нет…
Яркая вспышка раздирает сумрак комнаты. Это фотоаппарат.
Талискер думает об Уне. И Дарраге. Теперь он понимает…
Кто-то берет его за руку, и, подняв голову, он видит Стирлинга.
— Дункан Талискер, я арестовываю вас по обвинению в убийстве Шулы Морган. Вы имеете право хранить молчание…
Голос продолжает звучать, но Талискер не слышит слов. Его синие глаза широко раскрыты, и он смотрит, как Стирлинг легко повторяет фразы, сказанные им не менее сотни раз. Наконец полицейский заканчивает речь и внимательно смотрит на Дункана.
— Вы поняли? — спрашивает старший инспектор.
Талискер коротко кивает. Он дотянулся до крови Шулы, и теперь его руки алые. Ему не хочется смотреть на пальцы.
— Шула мертва, — говорит он, утыкается лицом в собственные колени и плачет, как будто у него сердце рвется на части.
— Дайте ему минутку, — произносит Стирлинг.
В тишине камеры Талискер опустился на койку и уставился на пол. Дежурный врач объявил, что он не годен к допросу вследствие шока и умеренной гипотермии. Врач вколол Дункану успокоительное, будто опасался, что тот вскочит и нападет на него.
— Это поможет вам уснуть.
Талискер даже не поднял голову. Стирлинг старался обращаться с ним корректно, и хотя Дункан прекрасно знал, что тот ведет себя так из прагматических соображений — чтобы действовать строго по правилам, — все равно был ему благодарен.
— Допрос мы на время отложим. — Талискер поднял голову, посмотрел на него мутными глазами и промолчал. — Но мне нужно кое-что узнать. Вы видели инспектора Чаплина и Финдли? Их нет на месте.
— Не видел, — пробормотал он. Не стоило усложнять дело признанием. Они и так скоро все выяснят. Впрочем, наплевать. Завернувшись в одеяло, Талискер смотрел на Стирлинга тяжелым взглядом, чувствуя, как успокоительное притупляет чувства.
— Что ж, тогда поговорим утром.
Инспектор постучал в дверь камеры, чтобы его выпустили.
После ухода Стирлинга выключили свет, и камеру освещали только рыжие фонари снаружи через покрытое морозными узорами стекло. Талискер сидел с широко раскрытыми глазами — стоило ему закрыть их, как перед внутренним взором возникала Шула. Ее убило зло, в которое она не верила, — разорвало на части. Желудок Дункана свела судорога. Он насмотрелся на смерть с тех пор, как попал в Сутру, да и сам убил многих в битве в Руаннох Вере, но ничто не могло сравниться с этим. Его душила смутная злость на Шулу… за то, что она так невинна? Как теперь смешно подумать о ее заявлении, что любая душа бесценна. Дункан сорвал с шеи медальон и сквозь пелену слез уставился на святого Христофора, бережно несущего в руках младенца Христа.
Внимание привлек звук за дверью — снаружи кто-то тихонько крался. Странно, обычно полицейские и охранники рады лишний раз напомнить заключенным, что они неподалеку. Смотровая щель приоткрылась. Талискер ни движением не выдал, что внимательно наблюдает за происходящим. Скорее всего пришел один из коллег Чаплина позлорадствовать: в подобных местах часто встречаются ущербные люди.
Сквозь щель забросили что-то легкое и тонкое. Дункан заметил пальцы бросающего — белые, как у покойника. И все же он не двинулся с места, пока щель не закрылась. Даже и тогда еще несколько секунд подозрительно смотрел на лежащую на полу записку и только потом подошел и развернул ее.
Она была торопливо нацарапана фломастером на страничке, вырванной из блокнота. «Мразь. Почему бы тебе не оказать нам всем услугу?» Талискер удивленно выдохнул, поняв, что автор записки совершенно серьезен: в нижнюю часть бумажки была завернута бритва. Дункан аккуратно взял ее и поднес к свету, глядя на бритву, как на драгоценный камень. Она была абсолютно новая, не притупленная волосами или кожей.
У Талискера возникло двойственное чувство насчет предлагаемого ему самоубийства. Он только что пережил сильный шок, но дело было не в том, что ему не хотелось жить, — смерть не означала конец всего, покуда Малки и Сутра могли забрать его усталую душу и ввергнуть в новые опасности. Он сел на краешек кровати и положил бритву рядом с собой.
Но Малки здесь нет, верно? Талискер окинул камеру взглядом. Где же он? Неужто его не волнует…
Постепенно подступал сон, и Дункан не слишком сопротивлялся, надеясь обрести хотя бы временный покой, но когда его обволокла теплая тьма, он с печалью понял, что и такое ничтожное утешение ему недоступно. Талискера утягивало в ту часть Ничто, куда, пользуясь слабостью тела, призывал его Корвус. Понимая, что сил встретиться с богом зла у него нет, он попытался бороться с действием успокоительного, уставившись на край кровати. Тщетно — душа все равно нырнула в пустоту. В последнее мгновение Талискер взял в одну руку медальон со святым Христофором, подарок Шулы, а в другую — острую бритву.
— Корвус! Я знаю, что ты здесь!
У его ног со свистящим звуком разверзается пропасть. Как и прежде, оттуда бьют слепящие лучи света. За ними видна фигура. На сей раз Корвус решил явиться в виде ворона.
— Вот и ты, — звучит в пустоте голос бога зла. Кажется, он доволен собой. — Ты именно там, где тебе самое место. В клетке. Как можно дальше от меня. Я не мог добиться лучшего, честное слово…
— Ты думаешь, что победил? — тихо спрашивает Талискер.
Корвус коротко смеется.
— Всего лишь восстановление статус-кво. Тебе не выбраться — мой демон хорошо поработал. Тебя посадят навсегда. Хотя для вас, смертных, это не слишком долгий срок… Мы не так уж отличаемся друг от друга: ты — в своей тюрьме, я — в своей. А ведь для бога пожизненное заключение означает вечность…
— Зачем ты убил Шулу? — Талискер идет вперед, будто намерен броситься в пропасть, не обращая внимания на исходящий оттуда жар.
Корвус тяжело вздыхает — так вздыхают, устав вразумлять ребенка-несмышленыша.
— Всего лишь последний штрих. Хотел заставить тебя понять… Впрочем, достаточно, я возвращаюсь в Сутру, и на сей раз мне ничто не помешает. Смею сказать, что мы больше не встретимся.
Ворон встопорщивает перья.
— Не надейся, — отвечает Талискер. — Я иду за тобой.
— И как ты собираешься сделать это, глупей? — В голосе слышится ярость, глаза вспыхивают. — Ты не можешь вернуться. Ты взаперти.
— Я могу вернуться в Сутру в любой момент, стоит моей жизни оказаться в опасности.
— Но как ты…
— Вот так, — бросает Талискер. Подняв левую руку, он поворачивает ее ладонью вверх. Вспыхивает бритва, и струи теплой крови стекают вниз.
— Нет. Ты не посмеешь… — Ворон раскрывает клюв, показывая острый язычок.
— Смотри.
— Твой план не удастся. — В голосе звучит отчаяние — Корвус привык побеждать. — Я так понимаю, что ты можешь прийти в мой мир с помощью камешка Мирранон, который хранит твой друг. Но его здесь нет, верно? Твоя смерть будет означать конец. — Он с удивлением смотрит на Дункана. — Неужели стоит умереть, пытаясь добраться до меня?
— Ты сам добился этого, Корвус. Я приду за тобой. Забавно, правда? Раньше мне было не слишком-то много дела до тебя, но теперь… — Талискер неприятно ухмыляется. — Теперь у меня личные счеты.
Не дожидаясь ответа Корвуса, он делает еще несколько порезов на руке, вскрывая вены. Сжав зубы и почти теряя сознание от боли, ложится на бок и подтягивает колени к груди, стараясь терпеть.
— Нет! — кричит Корвус. Но он бессилен что-либо изменить.
Талискер осознает свое присутствие и в Ничто, и в камере. Видит стены, облицованные плиткой, и струи крови — они текут на кровать и почти мгновенно свертываются на холодном полу.
— Он не придет, Талискер. Твой маленький друг не придет. — Голос Корвуса везде и нигде, а боль остается с ним и в камере, и в пустоте.
Талискер открывает глаза,
— Малки, — зовет он хриплым шепотом. — Ну давай же, Малки…
Корвус торжествует, бог зла снова полон уверенности в победе.
— Ты довольно храбр для смертного… И крови у тебя немало…
— Что здесь происходит? — раздается голос с шотландским акцентом, и в ногах кровати, на которой простерся умирающий Талискер, появляется Малки. — Что ты наделал, Дункан? Господи ты Боже мой…
Его потомок быстро теряет сознание.
— Скорее, Малки…
— Нет! — яростно завопил Корвус.
Талискер и Малки снова в камере; в первое мгновение там же находятся ворон и свет. Птица исчезла, но сияние осталось, постепенно превращаясь в бурный вихрь, закрутивший двоих. В порывах ветра слышится голос Корвуса, кричащего в отчаянии. Талискер открывает глаза, смотрит на бурю через красную пелену и торжествующе улыбается.
— Я иду, Корвус, — шепчет он. — Ты за все заплатишь.
Он снова потерял сознание и оказался в совсем другой части пустоты. Чувство торжества уступало место леденящему страху. Немногие души могут пересекать эту пустыню столько раз и не попасть в вечные объятия того бога, в которого верят. И скорее всего никто не использовал это место как пересадочную станцию. Что, если Малки опоздал? Что, если он слишком близок к смерти в Эдинбурге или Сутре? Казалось, тело умирало разом двумя смертями — грудь и руки были горячими и липкими от крови, как в Эдинбурге, а спина и нога страшно мерзли, как в Синих горах. Он лежал, свернувшись клубочком, то ли пытаясь сохранить остатки тепла, то ли ослабить боль.
Донесся голос Малки. Звук шел издалека, и Дункан решил, что горец, как всегда, старается подтолкнуть его к действию.
Потом донесся другой звук — негромкое ворчание. Дункан посмотрел вверх и встретился взглядом с карими глазами медведя, который дышал ему на лицо теплом.
— Тайнэ?..
Медведь лизнул его, затем поднял и обхватил теплыми меховыми лапами, даря жизнь. Талискер не почувствовал ни капли страха; он устроился поуютнее, вздохнул и уснул.
Ему снились сны большого медведя, походившие на песню в ритме биения сердца.
Ашка бежит по зеленой траве — Ашка бурая, Ашка самая громкая и высокая. Исполнительница песен. Мать многих детей. Скоро уйдет. Талискер молча бежал по зеленой траве рядом, слыша дыхание Ашки, смеялся, как ребенок, сердце колотилось в такт песни. Бег через воду. Ашка, пожиратель полночных рыб. Ашка танцует. Тайнэ танцует. Касается меня. Осторожнее. Безумная радость. Плеск серебра, словно фейерверк во тьме леса. Ашка танцует и кружится в воде, и Талискер следует за ней, крича от счастья.
Тайнэ молча бежит через лес. Ашка быстрее. Там юноша. Оуэн. Ашка печальна. Юноша чувствует печаль огромного зверя. Остаться позади, исчезнуть в темноте. Слушай мое рычание. Запомни, как оно отдается эхом. Знай мой призрачный танец на снегу. В глуши. Холодно. Тайнэ любит. Тайнэ спит. Ашка спит.
Последние слова резанули по сердцу, и Талискер закричал, зовя ее, зарываясь пальцами в густой коричневый мех. Биение сердца спящего медведя стихало и стихало.
Слушай мое рычание. Запомни, как оно отдается эхом.
— Нет! О нет!
Талискер проснулся от горестного вопля. Несколько секунд он не мог понять, что происходит, — ему все еще виделся призрачный медведь, грациозно танцующий в снегу. Потом он обернулся, и все стало ясно. Ясно как день.
Малки стоял на коленях у лежащего на земле тела и плакал, как ребенок. Талискер хотел подняться, но ноги не слушались, поэтому он пополз туда, откуда было хорошо видно.
Тайнэ вернулась к ним, обеспокоенная переменой погоды. Бежала целый день в обличье Ашки и нашла их ночью, почти замерзших. Она отдала людям тепло своего тела и погибла, не оставив себе ни капли. Спасла их жизни и умерла. Кроме того, Тайнэ отыскала душу Талискера в пустоте и привела ее куда следовало. Так что она спасла его дважды.
Дункан смотрел на хрупкое тело девушки, вспоминая голос Ашки. Холодно. Тайнэ любит. Тайнэ спит. Ашка спит. Она и в самом деле выглядела так, словно только уснула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47