А я не научился делать выбор безболезненно, как делают это мудрецы, восстановившие нарушенную связь с Единым. Они умеют обуздывать и отключать ум, который, быть может, и не очень-то сопротивляется. Поистине, высочайший ум — это тот, который способен сам себя обуздать. Мой пока не способен, и ни одно решение не проходит мимо него. Внутреннее чувство подсказывает мне, что этот балласт может когда-нибудь превратиться в парус. Но пока что я даже не могу выбрать между двумя женщинами, хотя уже чувствую ответственность за судьбу обеих… Помнишь восьмую главу второй книги Круговращений?
— Конечно, помню! Это, наверное, любимая книга настоятеля. Там сказано: «Сначала за тебя выбирают другие. Затем выбираешь ты сам, страдая от осознания выбора. И, наконец, постигнув природу вселенной, ты выбираешь, не замечая выбора. Здесь мудрость встречается с блаженством». Вот… Так, может быть, сама жизнь и выберет? — несмело закончил Олкрин.
— Да. Вероятно, так и будет. Но есть вопросы, от которых не уйти. Я знаю, «что» и «как», но не знаю, «зачем». Я, похоже, понял свою внутреннюю природу. Но не понял пока, ЗАЧЕМ я сделан таким. Я чувствую силы, которые мешают мне в тот или иной момент, но я не постиг силы, ведущей меня по жизни, и я не знаю, чего она от меня ждёт. А ведь если не пойму — расплата будет страшной. Чем больше тебе дано, тем больше спросится. Поэтому, пока ты не стал мастером, учись задавать судьбе вопросы. Потом будет поздно. Потом уже понадобиться отчёт.
— Кто может научить этому лучше тебя! Я ведь всегда тянулся к тебе потому, что ты можешь не только внушать, но и говорить, не только указывать, но и объяснять. Не знаю, почему, но именно слово привязывает меня к миру, с которым я не могу до конца расстаться, отдавшись безмолвному созерцанию, даже если оно и ведёт к полному просветлению и освобождению. Какая-то часть меня не может отказаться от жизни в мире, как ты говоришь, «конечных вещей». Поэтому я и пошёл за тобой. И не жалею…
— Хорошо. Значит, пойдём дальше. Но теперь для тебя главный вопрос — это вопрос о твоей собственной природе и твоей собственной судьбе. Я буду и дальше обучать тебя искусствам, но ты должен с корнем и навсегда вырвать мысль о том, что твой путь может в чём-то повторить мой. Следя за моей судьбой, ты научишься задавать главные вопросы и увидишь, как получают на них ответы. И каковы бы ни были эти ответы — истинные или ложные, окрыляющие или убивающие — это будет главным уроком, который я смогу тебе дать. Всё ли ты понял?
— Да, учитель. И что же теперь?
— Теперь мы ещё немного поживём здесь. До конца праздника. Если уедем раньше — хозяева обидятся. Да и сам я ещё не совсем готов. Раны… А потом мы вернёмся на ту дорогу, с которой нас сбили. Уж не знаю, чья это работа, но случилось это неспроста. Помнишь, в первый день… мы ехали на северо-запад. Правда, без особой цели. Мы сделали приличный крюк. Но теперь я знаю, что нам нужно в этом направлении.
— Что же?
— Гробница Регерта.
— Гробница Регерта? Что, поедем прямо к ней?! — На лице Олкрина застыло выражение удивления и испуга.
— Не только к ней, но и в неё. Ты ведь знаешь, какие вещи там происходят?
— Говорят, там человек получает ответы на свои самые сокровенные вопросы. Неясно, правда, по эту сторону жизни или по ту. Пока вроде никто не возвращался.
— Нет. Возвращался кое-кто… А опыт смерти — один из самых прямых путей к истине. Но ты останешься снаружи и будешь только наблюдать. Боюсь, не было б тебе и этого слишком много. Так что упражняйся, не теряй времени.
— Да, учитель.
— Что ты сегодня видел во сне? — спросил Сфагам, немного помолчав.
— Помню немного… — Олкрин сосредоточено наморщил лоб, — помню ночь… Ночная дорога… Всё в зелёном свете луны. Я стою на дороге, а рядом человек… Взялся неизвестно откуда… Весь какой-то чёрно-синий. Я думал, это от темноты. А он повернулся к свету и такой же и остался… ну, чёрно-синий… Глаза блестят и волосы короткие торчком. Я говорю: «Ты кто?» А он отвечает: «А я никуда и не прятался». Я его ищу… за деревом, за кучей земли, за большим камнем, а он… дальше не помню. Откуда это?
— Откуда? Сон — это письмо, которое пишут одновременно несколько тайных сил и духов. Некоторые из них живут внутри человека, некоторые — во внешнем мире. Когда во время сна разум отступает, все они стремятся донести свои послания. Их голоса сливаются, и человек ничего не может понять. Но иногда, когда среди голосов выделяется главный, их песня звучит стройно, и тогда человек способен понять смысл послания. Над твоим сном надо подумать…
— А иногда ответ приносит сама жизнь.
— Приносит. Но, как правило, поздновато… Так чему же мы с тобой будем учиться: искусству выбирать или искусству уходить от выбора?
— Если я тебя понял, учитель, то мне уже пора выбрать между путём умного и путём мудреца?
— Это, конечно, слишком просто, но предположим, что так.
— А нельзя и то и другое?
Сфагам рассмеялся.
— Попробуй! Может быть, у тебя получится.
— А у тебя?
— Не знаю, но попытаться, пожалуй, стоит. Здесь ведь не просто поиск середины, здесь поиск СВОЕЙ середины.
— Знать бы, как она выглядит, эта середина.
— Образ середины у каждого свой, потому-то мудрецы никогда не говорят о середине подробно.
— А каков твой образ середины?
Сфагам ненадолго задумался.
— Как-то в детстве, ещё до поступления в Братство, отец взял меня собой на корабль. Парус над головой тогда казался мне чем-то непостижимо огромным и живым. Мы стояли у борта и смотрели в морскую даль, идя мимо небольших островов. И тогда отец сказал: «Самое притягательное — это не тот берег, что вблизи: там всё и так видно и понятно. И не тот, что вдали: он полностью скрыт туманом неизвестности, и потому чужд и нежеланен. Больше всего волнует тот берег, что не слишком близко и не слишком далеко. Глаз что-то различает, но неотчётливо. Может, дом, может, человек. Может, дорога, может, промоина. А на вершине горы то ли дым от жертвоприношений в храме, то ли пожар, то ли вулкан курится. И всё это в тебе. И пока не подошёл ближе — ты хозяин всем этим образам и путешествуешь там, как хочешь. А подошёл ближе — опять всё понятно. Но ты уже не хозяин». Вот так. Я это запомнил. Вероятно, моя середина — это что-то вроде такого не слишком удалённого берега.
— Я кажется, начинаю понимать… — Олкрин напряжённо потёр лоб.
— Вот ты знаешь, — продолжил Сфагам, — что одна из первых заповедей ставшего на путь совершенства — это освобождение от страстей?
— Да, этому учат в самом начале.
— Но, с другой стороны, ничто великое не рождается без страсти, не так ли?
— И это верно.
— Вот и поищи здесь СВОЮ середину… Твой меч ещё не заржавел? Начни медитацию. Я буду с тобой. А потом немножко разомнёмся.
Глава 23
— Выходит, расстаёмся? — Гембра с неловким видом смотрела себе под ноги.
— Выходит, да.
— Так быстро эти дни пролетели… Я думала, ещё долго… Вот… А завтра мы уже все разъезжаемся. Ты ведь знаешь… Надо везти драгоценности от Кинвинда в Ордикеаф. Это на юго-востоке… Далеко. Очень ценный товар… Вот… Это для всех очень важно. И для племянника маленького… Но ты знаешь… Я бы всё бросила. Правда! Я никогда таких людей не встречала, как ты!
Сфагам напряжённо вздохнул.
— А Ламисса едет с нами, — продолжила Гембра после паузы. — Стамирх не может. Ему бы к себе в Тандекар добраться… Она у нас теперь главная, — Гембра натужно улыбнулась. — А у тебя, значит, своя дорога?
— Да. Сегодня я открыл книгу. Ту самую, ты знаешь… И ничего не увидел на странице. Все буквы стёрты.
— И что это значит?
— Значит, пора.
— Ну, пора, так пора. — Гембра снова мучительно улыбнулась, пытаясь придать голосу беззаботность и сглатывая горький комок в горле.
— Я хочу тебя попросить… Не ссорься с Ламиссой. Я понимаю тебя, а ты пойми её.
— Ну да… Я постараюсь…
Зашуршала прикрывающая вход циновка, и в комнату вошла Ламисса.
— Легка на помине, — еле слышно хмыкнула Гембра.
Глаза женщин встретились.
— Я, кажется, помешала, сказала Ламисса, тряхнув золотистыми волосами. Подделка беззаботного тона вышла у неё намного удачнее.
— Нет. Наоборот. Очень хорошо, что ты пришла. Присядь, пожалуйста, к нам.
Мягкий тон Сфагама всегда действовал на Ламиссу как-то особенно. Он был так не похож на те, вызывающие тоску и презрение трусливо-приторные сальные интонации, с которыми к ней частенько подступали малознакомые мужчины. И в то же время это мягко-сосредоточенное обращение чем-то неуловимо её смущало. Ламисса присела рядом.
— Мы сейчас говорили о тебе. Нам предстоит расстаться. Не знаю, насколько. Может быть, даже навсегда. Хотя, честное слово, я к этому не стремлюсь. И я не хочу, чтобы, расставаясь, мы унесли в сердце тяжесть неясных вопросов.
Сфагам протянул перед собой ладони.
— Дайте мне ваши руки.
Рука Гембры была холодной и напряжённой, а у Ламиссы — тёплой и слегка влажной. Сфагам закрыл глаза.
— Вы чувствуете меня? А теперь почувствуйте друг друга. Надо сомкнуть цепь. Я не хочу быть раздором между вами. Я хочу быть тем, что вас соединяет. Вы ждёте от меня выбора. Я чувствовал это все эти дни. Но я не могу выбрать. По крайней мере сейчас. Поэтому я даже боялся встречаться с каждой из вас. Я видел, что вы готовы возненавидеть друг друга из-за меня.
Женщины растерянно переглядывались. Их руки чувствовали лёгкие покалывания, и взгляды их стали мягче.
— Цепь сомкнулась. — Сфагам открыл глаза. — Теперь тяжесть должна быть снята. Но до отъезда я не должен быть ни с одной из вас наедине. Иначе всё начнётся снова.
— Одна ночь осталась, — прошептала Ламисса, — а завтра — все уезжаем.
— Тогда давайте проведём эту ночь вместе! — не долго думая, предложила Гембра. — Что, слабо? — она подмигнула сопернице.
— В ответ Ламисса улыбнулась, опустив голову.
* * *
В комнате царил уютный шёлковый полумрак. Свет небольших масляных светильников был достаточен, но не ярок. Он мягко таял в красно-коричневых и золотистых узорах настенных ковров — необычной новинке, перенятой Кинвиндом от своих восточных гостей. Впрочем, первой, кто оценил красоту и изысканность коврового убранства, была Ламисса. Это была её комната. Длинный густой ворс ковра скрывал шорох шагов, и фигуры передвигались по комнате плавно и бесшумно, как тени. От бронзовых курильниц поднимались струйки сизого дымка, разнося пряный дурманящий аромат. К запаху сандала примешивались другие — слегка терпкий щекочущий дух особого состава благовоний для пробуждения внутренних энергий нижних центров и ещё — пьянящий и вызывающий лёгкую эйфорию аромат, именуемый знатоками «крыльями любовных полётов». Запахи складывались в такой сказочный букет, что хотелось дышать медленно, наслаждаясь каждым вдохом.
Душистые масла, которыми были натёрты тела, также были тщательно подобраны. Выбирать было из чего. Накануне Гембра накупила их чуть ли не целый мешок, которого хватило бы на всю улицу. Оказались среди них и те, что надо — Ламисса знала в этом толк. Её ловкость и уверенность при смешении быстро и ювелирно отмеренных добавок — иланг-иланга, нероли, муската, сандала, имбиря, гардении и гвоздики к оливковому маслу вызвали у Гембры чувство восхищения и лёгкой беззлобной зависти.
Сфагам оставил применение своих знаний до более подходящего случая. Сейчас надо было положиться на женщин, а главное, ничем не помешать их сближению. Монах с лёгкой тревогой наблюдал, как во время приготовлений они ещё довольно заметно смущались друг друга. По лицу Ламиссы то и дело пробегала тень растерянности, а Гембра временами готова была взорваться приступом раздражения. Однако всё обошлось. У Ламиссы хватило уверенной обходительности, а у Гембры — разумной сдержанности, чтобы пройти рискованную черту.
Оранжевые светильники треугольником расположились вокруг широкого ложа. Ещё один огонёк мерцал в пирамидальной металлической чаше, извлечённой из сумки Сфагама. Он должен был очистить комнату от чуждых и враждебных энергий.
Видя, что раскованность женщин может в любой момент спрятаться за непроницаемый панцирь взаимного смущения, Сфагам внимательно следил за последними приготовлениями. Малейшая пауза была бы тягостна, и допустить этого было нельзя. Мягко и осторожно обняв обеих женщин за обнажённые плечи, Сфагам почти физически почувствовал, как ломается между ними колкий и холодный забор. Тёплая волна пронизала все три тела, соединив их воедино. Рука монаха нежно скользнула по затылку Ламиссы, незаметным движением распустив ленточку, стягивающую волосы. Золотистые пряди рассыпались по плечам. В это время Гембра медленно опустилась вниз, обняв колени Сфагама.
— О, ты больше не носишь эту повязку, — рука Ламиссы нежно скользнула по недавно зажившему боку.
Сфагам глубоко вздохнул и, закрыв глаза, поднял голову вверх, не в силах противостоять расслабляющей волне блаженства. Пальцы Ламиссы были на удивление мягки и чутки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Конечно, помню! Это, наверное, любимая книга настоятеля. Там сказано: «Сначала за тебя выбирают другие. Затем выбираешь ты сам, страдая от осознания выбора. И, наконец, постигнув природу вселенной, ты выбираешь, не замечая выбора. Здесь мудрость встречается с блаженством». Вот… Так, может быть, сама жизнь и выберет? — несмело закончил Олкрин.
— Да. Вероятно, так и будет. Но есть вопросы, от которых не уйти. Я знаю, «что» и «как», но не знаю, «зачем». Я, похоже, понял свою внутреннюю природу. Но не понял пока, ЗАЧЕМ я сделан таким. Я чувствую силы, которые мешают мне в тот или иной момент, но я не постиг силы, ведущей меня по жизни, и я не знаю, чего она от меня ждёт. А ведь если не пойму — расплата будет страшной. Чем больше тебе дано, тем больше спросится. Поэтому, пока ты не стал мастером, учись задавать судьбе вопросы. Потом будет поздно. Потом уже понадобиться отчёт.
— Кто может научить этому лучше тебя! Я ведь всегда тянулся к тебе потому, что ты можешь не только внушать, но и говорить, не только указывать, но и объяснять. Не знаю, почему, но именно слово привязывает меня к миру, с которым я не могу до конца расстаться, отдавшись безмолвному созерцанию, даже если оно и ведёт к полному просветлению и освобождению. Какая-то часть меня не может отказаться от жизни в мире, как ты говоришь, «конечных вещей». Поэтому я и пошёл за тобой. И не жалею…
— Хорошо. Значит, пойдём дальше. Но теперь для тебя главный вопрос — это вопрос о твоей собственной природе и твоей собственной судьбе. Я буду и дальше обучать тебя искусствам, но ты должен с корнем и навсегда вырвать мысль о том, что твой путь может в чём-то повторить мой. Следя за моей судьбой, ты научишься задавать главные вопросы и увидишь, как получают на них ответы. И каковы бы ни были эти ответы — истинные или ложные, окрыляющие или убивающие — это будет главным уроком, который я смогу тебе дать. Всё ли ты понял?
— Да, учитель. И что же теперь?
— Теперь мы ещё немного поживём здесь. До конца праздника. Если уедем раньше — хозяева обидятся. Да и сам я ещё не совсем готов. Раны… А потом мы вернёмся на ту дорогу, с которой нас сбили. Уж не знаю, чья это работа, но случилось это неспроста. Помнишь, в первый день… мы ехали на северо-запад. Правда, без особой цели. Мы сделали приличный крюк. Но теперь я знаю, что нам нужно в этом направлении.
— Что же?
— Гробница Регерта.
— Гробница Регерта? Что, поедем прямо к ней?! — На лице Олкрина застыло выражение удивления и испуга.
— Не только к ней, но и в неё. Ты ведь знаешь, какие вещи там происходят?
— Говорят, там человек получает ответы на свои самые сокровенные вопросы. Неясно, правда, по эту сторону жизни или по ту. Пока вроде никто не возвращался.
— Нет. Возвращался кое-кто… А опыт смерти — один из самых прямых путей к истине. Но ты останешься снаружи и будешь только наблюдать. Боюсь, не было б тебе и этого слишком много. Так что упражняйся, не теряй времени.
— Да, учитель.
— Что ты сегодня видел во сне? — спросил Сфагам, немного помолчав.
— Помню немного… — Олкрин сосредоточено наморщил лоб, — помню ночь… Ночная дорога… Всё в зелёном свете луны. Я стою на дороге, а рядом человек… Взялся неизвестно откуда… Весь какой-то чёрно-синий. Я думал, это от темноты. А он повернулся к свету и такой же и остался… ну, чёрно-синий… Глаза блестят и волосы короткие торчком. Я говорю: «Ты кто?» А он отвечает: «А я никуда и не прятался». Я его ищу… за деревом, за кучей земли, за большим камнем, а он… дальше не помню. Откуда это?
— Откуда? Сон — это письмо, которое пишут одновременно несколько тайных сил и духов. Некоторые из них живут внутри человека, некоторые — во внешнем мире. Когда во время сна разум отступает, все они стремятся донести свои послания. Их голоса сливаются, и человек ничего не может понять. Но иногда, когда среди голосов выделяется главный, их песня звучит стройно, и тогда человек способен понять смысл послания. Над твоим сном надо подумать…
— А иногда ответ приносит сама жизнь.
— Приносит. Но, как правило, поздновато… Так чему же мы с тобой будем учиться: искусству выбирать или искусству уходить от выбора?
— Если я тебя понял, учитель, то мне уже пора выбрать между путём умного и путём мудреца?
— Это, конечно, слишком просто, но предположим, что так.
— А нельзя и то и другое?
Сфагам рассмеялся.
— Попробуй! Может быть, у тебя получится.
— А у тебя?
— Не знаю, но попытаться, пожалуй, стоит. Здесь ведь не просто поиск середины, здесь поиск СВОЕЙ середины.
— Знать бы, как она выглядит, эта середина.
— Образ середины у каждого свой, потому-то мудрецы никогда не говорят о середине подробно.
— А каков твой образ середины?
Сфагам ненадолго задумался.
— Как-то в детстве, ещё до поступления в Братство, отец взял меня собой на корабль. Парус над головой тогда казался мне чем-то непостижимо огромным и живым. Мы стояли у борта и смотрели в морскую даль, идя мимо небольших островов. И тогда отец сказал: «Самое притягательное — это не тот берег, что вблизи: там всё и так видно и понятно. И не тот, что вдали: он полностью скрыт туманом неизвестности, и потому чужд и нежеланен. Больше всего волнует тот берег, что не слишком близко и не слишком далеко. Глаз что-то различает, но неотчётливо. Может, дом, может, человек. Может, дорога, может, промоина. А на вершине горы то ли дым от жертвоприношений в храме, то ли пожар, то ли вулкан курится. И всё это в тебе. И пока не подошёл ближе — ты хозяин всем этим образам и путешествуешь там, как хочешь. А подошёл ближе — опять всё понятно. Но ты уже не хозяин». Вот так. Я это запомнил. Вероятно, моя середина — это что-то вроде такого не слишком удалённого берега.
— Я кажется, начинаю понимать… — Олкрин напряжённо потёр лоб.
— Вот ты знаешь, — продолжил Сфагам, — что одна из первых заповедей ставшего на путь совершенства — это освобождение от страстей?
— Да, этому учат в самом начале.
— Но, с другой стороны, ничто великое не рождается без страсти, не так ли?
— И это верно.
— Вот и поищи здесь СВОЮ середину… Твой меч ещё не заржавел? Начни медитацию. Я буду с тобой. А потом немножко разомнёмся.
Глава 23
— Выходит, расстаёмся? — Гембра с неловким видом смотрела себе под ноги.
— Выходит, да.
— Так быстро эти дни пролетели… Я думала, ещё долго… Вот… А завтра мы уже все разъезжаемся. Ты ведь знаешь… Надо везти драгоценности от Кинвинда в Ордикеаф. Это на юго-востоке… Далеко. Очень ценный товар… Вот… Это для всех очень важно. И для племянника маленького… Но ты знаешь… Я бы всё бросила. Правда! Я никогда таких людей не встречала, как ты!
Сфагам напряжённо вздохнул.
— А Ламисса едет с нами, — продолжила Гембра после паузы. — Стамирх не может. Ему бы к себе в Тандекар добраться… Она у нас теперь главная, — Гембра натужно улыбнулась. — А у тебя, значит, своя дорога?
— Да. Сегодня я открыл книгу. Ту самую, ты знаешь… И ничего не увидел на странице. Все буквы стёрты.
— И что это значит?
— Значит, пора.
— Ну, пора, так пора. — Гембра снова мучительно улыбнулась, пытаясь придать голосу беззаботность и сглатывая горький комок в горле.
— Я хочу тебя попросить… Не ссорься с Ламиссой. Я понимаю тебя, а ты пойми её.
— Ну да… Я постараюсь…
Зашуршала прикрывающая вход циновка, и в комнату вошла Ламисса.
— Легка на помине, — еле слышно хмыкнула Гембра.
Глаза женщин встретились.
— Я, кажется, помешала, сказала Ламисса, тряхнув золотистыми волосами. Подделка беззаботного тона вышла у неё намного удачнее.
— Нет. Наоборот. Очень хорошо, что ты пришла. Присядь, пожалуйста, к нам.
Мягкий тон Сфагама всегда действовал на Ламиссу как-то особенно. Он был так не похож на те, вызывающие тоску и презрение трусливо-приторные сальные интонации, с которыми к ней частенько подступали малознакомые мужчины. И в то же время это мягко-сосредоточенное обращение чем-то неуловимо её смущало. Ламисса присела рядом.
— Мы сейчас говорили о тебе. Нам предстоит расстаться. Не знаю, насколько. Может быть, даже навсегда. Хотя, честное слово, я к этому не стремлюсь. И я не хочу, чтобы, расставаясь, мы унесли в сердце тяжесть неясных вопросов.
Сфагам протянул перед собой ладони.
— Дайте мне ваши руки.
Рука Гембры была холодной и напряжённой, а у Ламиссы — тёплой и слегка влажной. Сфагам закрыл глаза.
— Вы чувствуете меня? А теперь почувствуйте друг друга. Надо сомкнуть цепь. Я не хочу быть раздором между вами. Я хочу быть тем, что вас соединяет. Вы ждёте от меня выбора. Я чувствовал это все эти дни. Но я не могу выбрать. По крайней мере сейчас. Поэтому я даже боялся встречаться с каждой из вас. Я видел, что вы готовы возненавидеть друг друга из-за меня.
Женщины растерянно переглядывались. Их руки чувствовали лёгкие покалывания, и взгляды их стали мягче.
— Цепь сомкнулась. — Сфагам открыл глаза. — Теперь тяжесть должна быть снята. Но до отъезда я не должен быть ни с одной из вас наедине. Иначе всё начнётся снова.
— Одна ночь осталась, — прошептала Ламисса, — а завтра — все уезжаем.
— Тогда давайте проведём эту ночь вместе! — не долго думая, предложила Гембра. — Что, слабо? — она подмигнула сопернице.
— В ответ Ламисса улыбнулась, опустив голову.
* * *
В комнате царил уютный шёлковый полумрак. Свет небольших масляных светильников был достаточен, но не ярок. Он мягко таял в красно-коричневых и золотистых узорах настенных ковров — необычной новинке, перенятой Кинвиндом от своих восточных гостей. Впрочем, первой, кто оценил красоту и изысканность коврового убранства, была Ламисса. Это была её комната. Длинный густой ворс ковра скрывал шорох шагов, и фигуры передвигались по комнате плавно и бесшумно, как тени. От бронзовых курильниц поднимались струйки сизого дымка, разнося пряный дурманящий аромат. К запаху сандала примешивались другие — слегка терпкий щекочущий дух особого состава благовоний для пробуждения внутренних энергий нижних центров и ещё — пьянящий и вызывающий лёгкую эйфорию аромат, именуемый знатоками «крыльями любовных полётов». Запахи складывались в такой сказочный букет, что хотелось дышать медленно, наслаждаясь каждым вдохом.
Душистые масла, которыми были натёрты тела, также были тщательно подобраны. Выбирать было из чего. Накануне Гембра накупила их чуть ли не целый мешок, которого хватило бы на всю улицу. Оказались среди них и те, что надо — Ламисса знала в этом толк. Её ловкость и уверенность при смешении быстро и ювелирно отмеренных добавок — иланг-иланга, нероли, муската, сандала, имбиря, гардении и гвоздики к оливковому маслу вызвали у Гембры чувство восхищения и лёгкой беззлобной зависти.
Сфагам оставил применение своих знаний до более подходящего случая. Сейчас надо было положиться на женщин, а главное, ничем не помешать их сближению. Монах с лёгкой тревогой наблюдал, как во время приготовлений они ещё довольно заметно смущались друг друга. По лицу Ламиссы то и дело пробегала тень растерянности, а Гембра временами готова была взорваться приступом раздражения. Однако всё обошлось. У Ламиссы хватило уверенной обходительности, а у Гембры — разумной сдержанности, чтобы пройти рискованную черту.
Оранжевые светильники треугольником расположились вокруг широкого ложа. Ещё один огонёк мерцал в пирамидальной металлической чаше, извлечённой из сумки Сфагама. Он должен был очистить комнату от чуждых и враждебных энергий.
Видя, что раскованность женщин может в любой момент спрятаться за непроницаемый панцирь взаимного смущения, Сфагам внимательно следил за последними приготовлениями. Малейшая пауза была бы тягостна, и допустить этого было нельзя. Мягко и осторожно обняв обеих женщин за обнажённые плечи, Сфагам почти физически почувствовал, как ломается между ними колкий и холодный забор. Тёплая волна пронизала все три тела, соединив их воедино. Рука монаха нежно скользнула по затылку Ламиссы, незаметным движением распустив ленточку, стягивающую волосы. Золотистые пряди рассыпались по плечам. В это время Гембра медленно опустилась вниз, обняв колени Сфагама.
— О, ты больше не носишь эту повязку, — рука Ламиссы нежно скользнула по недавно зажившему боку.
Сфагам глубоко вздохнул и, закрыв глаза, поднял голову вверх, не в силах противостоять расслабляющей волне блаженства. Пальцы Ламиссы были на удивление мягки и чутки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51