Кланялся, подлец, постоянно. Льстиво тарабарил безостановочно. А сам, хитро так, на хозяйкины ляжки посматривал. Облизывался.
Ишак похотливый. Шаровары рассупонивал резво, боровом прихрюкивал. Только оголил нечто, трудно обнаруживаемое, да и исполнил работу, быстрее поросячьего визга.
Потом сам поросенком визжал. Долго, почти до рассвета.
Мелочь, но вспомнить приятно. Да и сухофрукты вполне пристойными оказались. Словно из супермаркета.
Улыбалась леди Диамант. Изредка двумя пальчиками брала полуденный деликатес. Всесторонне оглядывала, прикусывала, неторопливо. Пожевывала. Ни на кого не глядела.
Худосочный потел.
– Так, мерзавец. – Соизволила заговорить Скорениха. – Слыхала, побывал ты в Гильдгарде, сучку тамошнюю живописать сподобился. Ну-ка, изобрази ее для меня. Так сказать в триптихе, как в ментовке. В анфас и профили. В натуральный рост и голой.
Худосочный бороденкой тряс, все, мол, в лучшем виде исполню, не извольте тревожиться.
Диамантша и не тревожилась. Привыкла – приказы ее выполнялись неукоснительно. Качественно и в отведенные сроки.
– Ну, ступай. Кисточки тебе выдадут.
Худосочный бы ступал, только ноги подкашивались. Мужики привычно под мышки подхватили, да и прочь уволокли.
Богомаз постарался, как умел. Ясное дело, обнаженной леди Гильду лицезреть ему не доводилось, но воображение художника беспроблемно проникало сквозь наряды. Представляемое порождало греховные мыслишки. Мыслишки же эти, в ночной кельи разрешались непотребно.
Старался, а за спиной сопели фартучные мужики.
Порнушная живопись леди Диамант вполне устроила. Велела в шатре, напротив походного ложа установить. Сей же миг разложила в перинах первого попавшегося. Дескать, смотри, сучечка, как дела обстряпываются.
Отлегло немного. Потому изрядно богомаза наградила. Шкуру снимать не велела и в котле варить не приказала.
Просто, без изысков повесили.
* * *
В трапезном зале Кролико-Предтечинской обители народу собралось видимо-невидимо. Не яблоку – вишенке малой упасть негде. Давно так многолюдно в обители Ингельдотовой не народу не собиралось.
В красном углу, во главе стола величаво восседает иерарх, пророкам равночинный Ингельдот-Кроликоносец. Рядом вдовица с первозванными, курия да причт храмовый. В обширное, что твой трон, кресло взгромоздился Ангел Небесный, уже от хвори колдовской, от бесовского заговора оправившийся, да не вовсе еще. Нет-нет, пустит слюни и загугукает не к месту. На лавках плотно монахи с паломниками чинно сидят, а у стен, да на галерее топчется черный люд, шумит, галдит, онучный дух наводит, прислуге мешает. Да прочь его, вон выгнать, нету такого права. Даже пиво подносят, честь-честью угощают. Потому как собрались в этой зале по причине важной. Ведь пир сегодняшний, ради гостя редкого, гостя многодостойного, учрежден.
Вот он, одесную Ингельдота, скальд седобородый, гусли рядом с креслом покоятся. Для того гостя дорогого, ради песен его и собрались нынче.
Откушали. Утер ладонью вещие свои уста скальд, приподнялся. Поклонился на три стороны, Ингельдоту со вдовицею особо.
– Славен будь Ингельдот-Кроликоносец, славны будьте божьи люди, да обитель святочестная. Спасибо за хлеб-соль. Позволено ли мне, слабосильному, отблагодарить вас не златом, не серебром, но словом песенным, в меру сил моих слабых, недостойному сказку сказать?
Отставил Ингельдот кубок, приподнялся. Поклонился старцу. – Того и ждем, человече сладкоустый, того чаем в сердцах своих.
Старик поднял гусли, вещими перстами струны тронул. – О чем спеть вам, добрые люди? О славном принце Кейне, как приплыл он в землю Нодд, как строил города и замки, как сражался и пировал? А, может о Гарольде Недоумковатом и о шутейных его проделках?
Лукавил старый. Он то знал, он ведал, что собрался честной люд не ради не раз уже слышанного, не легенд минувших дней для. Другое души жаждали, к другому мысли стремились. Нынешняя война полонила умы, паче, доходили слухи о славной битве на южных кордонах. О Сигмондовой победе, о Гильдиной Песне.
И волшебно зазвенели струны и полилась мелодия Песни, зазвучали слова.
В знойных байских оковидах
Солнце красит кровью кручи,
Суховеев жар разносит
Скалы в малые песчинки.
Сонмы раскаленной пыли
Вдаль влачат порывы ветра
В землю Нодд песок заносят,
Что бы реки обмелели,
Что бы бурные потоки
Превратились в лужи грязи.
Что бы гордые кувшинки
Головы свои склонили
Перед жаждою Востока.
И вправду так было дело. По монаршей воле отправился лорд Сигмонд со своими кланщиками на выручку герцогу Зюйландскому.
– Бароны поморские, – напутствовал витязя Саган, – кость крепкая. С варяжскими разбойника не раз, не два схлестывались. Сейчас труднее выйдет, да, мыслю, сколько-то продержатся и без нашей подмоги. На севере ингельдотова обитель укреплена изрядно, монахов там тма-тьмущая, все парни да мужики крепкие. Дикарям не по зубам придется. А, вот, на юге дела плохо оборачиваются. Герцога я знаю, имел несчастие его не единожды лицезреть. Силен только в питие, а так слаб и труслив, с байской конницей не справится – кишка тонка. Тебе, пэр Сигмонд, предстоит Зюйландские кордоны боронить. В бою ты аки тур буйный, на тебя всецело полагаюсь А я да Сенешаль схлестнемся с тамплиерами, пропади они клятвопреступники, пропадом. А дальше… То Норны знают.
Ехал витязь с тяжестью на сердце – не по душе было распыление сил ноддовских, да прибыв на южную окраину, хоть частично, но признал правоту Сагана. Встретил его герцог не растерянный – перепуганный до беспамятства, до дурно выпяченных зенок, до слюней в нечесаной бороде.
Под стать хозяину, челядь бестолково носилась по замковому двору, спешно паковала на возы хозяйское добро. Небрежно и суетливо швыряла и нужное и совершенно непотребный хлам. После, скарб скидывался наземь, опять пихался обратно и так под ругань и крики не один сундук раскололся, не одна бочка разбилась. Черепки, тряпки, давленые серебряные кубки и вообще черте что замусоривало булыжник. Пух-перо распоротых перин вперемешку с солдатской бранью разносилась ветром.
Кони испуганно косили глазами, ржали и рвали постромки. Собаки метались возле повозок, исходя скулящим лаем. Бабы голосили и хватались за что ни попадя. Дурная курица, истошно кудкудахча, хлопая линялыми крыльями перла напропалую.
Намеревался их светлость спасаться бегством. Куда? Того и сам в чувственном расстройстве не ведал.
Дрожали холеные пальцы, тряслись усы, дробно стучали зубы. Так и выбежал ко входу простоволосый, рассупоненный, необутый. Во взоре, болотной жижей мутно плескалось безумие.
Кликушничал. – Баи поганые, шакалы смердящие со всеми своими ордами идут нас воевать. У них стрелы длинные, не затуплены, сабли кривые не щерблены, копья острые, да с крючьями. Будет нам пить чаша горькая! Полонят нас нечестивые, шакалы смердящие, очи вырвут, жизнь отымут, злой смертью конать нам, витязюшко. Ворочай вспять коня ретивого, скачи домой за стены камены, за запоры железные. Авось минует тебя лихо неизбывное!
– Ой ты гой еси, герцог Зюйландский, – отвечает ему витязь Сигмонд богатырь. Мне ли поганых бояться, мне ли робеть шакалов смердящих? А вели-ка ты, герцог, свет батюшка, громко задудеть в трубы медные, в волынки надутые, бить в барабаны воловии. Собирай по замкам да по селам, силу рать несметную, оставляй дома слепых да хромых, да малых ребят-недоростков их печаловать. А самим хороброю рать-силою, во чистом поле с байскими ордами окаянными в бою-драке переведаться. И будет нам на басурман безбожных, на шакалов смердящих победа!
Так ли говорили витязь с герцогом, или Гильда расстаралась или Александр Николаевич утрудился, только сумел Сигмонд панику подавить, войско собрать, двинуть на орды кочевые. Хоть на биваках, согласно традиций, герцогский штандарт и колыхался ладонью выше знамени с Крольчачьей Лапой и зубатой пастью волка, только никому не в секрет – кто ратью повелевает. Под гербом витязя исполчился Зюйландский край на супостата.
Звенели струны, пел скальд Песнь:
Под копытами на плаху
Степь-трава, ковыль ложится.
Засверкали край до краю
Копья Северной Волчицы.
Слова раздвинули стены, потолок истончился, гранитную серость кладки сменила небесная синева. Знойный ветер трепал иссушенные былинки.
Отпустив поводья, опершись о луку седла, щурясь от яркого полуденного солнца, озирал Сигмонд картину боя.
Галопом, во весь опор, конница лордов втягивалась в долину между грядами холмов. По пятам за ними, в облаках пыли, с визгом и криком, скакала байская орда. Опьяненные погоней, остроскулые всадники, не осознали подозрительного, невозможного, отсутствия ноддовской пехоты. Нахлестывали нагайками коней, истошно вопили, не замечая, как все уже становится долина. Вонзали шпоры в, покрытые пеной бока коней, а все выше холмы, все круче склоны, все теснее распадок.
Вот уже между отвесных стен катятся конные лавы. Мимо двух огромных монолитов протискиваются, давят друг друга ноддовцы, и уходят на степной простор.
И тотчас, проход заполняет Волчий клан. Перед навалом кочевников выстраиваются строгой фалангой, от края до края перегораживают проход. Прикрываются воины прямоугольными римскими щитами. Из дубовых досок те щиты сбиты, обтянуты буйволиной кожей, а еще стальными бляхами усилены. Тяжелы, зато и прочны. Надежно сберегают тела, топор не расколет, меч не разрубит, копье не пробьет. А что увесисты, не беда. Не убегать надлежит фалангистам – недвижно держать оборону. Рубеж, как говорит лорд Сигмонд.
Сдвинулись вплотную ратники. Пики пятками в землю уперли. Укрепились, набычились, наклонив головы в островерхих шлемах. А за их спинами лучники изготовились. Стрелы кленовые, острия каленые, перья соколиные, наложили на тетивы шелковые. Знают стрелки свое дело. Зря не расходовались, ждали своего часа. Подпустили басурман до смертной черты, разом могучие луки натянули, пустили жала летучие поживы искать. Поверх голов копейщиков засвистели, промелькнули, впились в тела басурманские. Пошла потеха.
Хоть и побито, попадано народу, хоть и кони спотыкаются о поверженных, да не остановить лавину, вспять не обратить. Рвутся вперед на рогатины. По самые рожны налетают на острые наконечники. Первые линии Волков недвижно стоймя стоят, вторые копьями бьют, третьи подпирают. А позади фаланги лучники стрелами сыпят. Кровь людская, жижа конская забрызгала доспехи.
Не ждали такого отпора кочевники. Привыкли нахрапом, на испуг брать. Поворотили бы коней, да задние ряды жмут, толкают на бронированные шеренги. А там смерть. Шесть рядов заточенной стали, да в умелых руках, да при храбрых сердцах и королевской латной коннице не взломать. Куда уж косомордым соваться!
На погибель.
Видя, как бьются Волки, как сдерживают напор орды, взмахнул Сигмонд мечем. – В бой! Нодд! Нодд! – Прокричал зычным голосом.
– Нодд! Нодд! – Тотчас загремело над холмами. Из-за кустов, из-за камней объявились ратники. Зазвенели луки, запели стрелы. Многие ордынцы расстались с жизнями.
Подкладывают воины колья под валуны, напрягаются телом. Вены набухают, в глазах багровеет. Подваживают тяжелые глыбы и толкают вниз. Гудит земля, катятся скальные махины, рушатся губительным камнепадом на кочевые толпища. Ржут покалеченные лошади, вопят раненные. Круговерть, неразбериха. Сотенные командиры, кто жив остался, пытаются порядок навести, отряды к бою изготовить. Да куда там. В давешней погоне все перемешалось, поперепуталось. Десятники своих людей не видят, сотникам свою сотню не собрать. За гулом и топотом, за криками да стонами, путем ничего не слышно, команд не разобрать.
Только кочевники и сами с усами. Им и приказа не надо, сами что к чему разобрались. Опытны, бестии, не робкого помета.
К бою, к смертоубийству привычны. Щитами прикрываются. Свои луки натягивают, стреляют в ноддовцев. А другие, спешившись, вверх по крутым, осыпающимся, склонам карабкаются. Ятаганами машут, копьями тычут. Разгорелась на холмах рукопашная битва.
И одной и другой стороне пощады не ждать. Рубятся жестоко, беззаветно.
Сигмонд Даесвордой уже пятерых посек. Малыш троих потоптал, двоих на бивни поднял. Гридни мечи окровавили, да и Гильда, своими белоперыми стрелами, уже многих достала.
Пот соленый, жгучий, стекает из-под шлемов на лица, глаза ест. Жарко жжет Ярило в полуденном зените. Еще жарче битва кипит.
Да покуда на склонах мечами секлись, на копья поднимали, пока стрелами друг друга избивали, лордовские кланщики, что из ущелья ускакали, коней осадили, перестроились. На рысях гряду обогнули, вернулись, откуда весь маневр обманный, Сигмондом задуманный, притворное отступление начали. Развернулись боевым строем. Клан возле клана, фратрия рядом с фратрией. Пики выставили, щитами прикрылись, пришпорили коней и ударили в тыл супротивника.
Не ожидали этого кочевники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Ишак похотливый. Шаровары рассупонивал резво, боровом прихрюкивал. Только оголил нечто, трудно обнаруживаемое, да и исполнил работу, быстрее поросячьего визга.
Потом сам поросенком визжал. Долго, почти до рассвета.
Мелочь, но вспомнить приятно. Да и сухофрукты вполне пристойными оказались. Словно из супермаркета.
Улыбалась леди Диамант. Изредка двумя пальчиками брала полуденный деликатес. Всесторонне оглядывала, прикусывала, неторопливо. Пожевывала. Ни на кого не глядела.
Худосочный потел.
– Так, мерзавец. – Соизволила заговорить Скорениха. – Слыхала, побывал ты в Гильдгарде, сучку тамошнюю живописать сподобился. Ну-ка, изобрази ее для меня. Так сказать в триптихе, как в ментовке. В анфас и профили. В натуральный рост и голой.
Худосочный бороденкой тряс, все, мол, в лучшем виде исполню, не извольте тревожиться.
Диамантша и не тревожилась. Привыкла – приказы ее выполнялись неукоснительно. Качественно и в отведенные сроки.
– Ну, ступай. Кисточки тебе выдадут.
Худосочный бы ступал, только ноги подкашивались. Мужики привычно под мышки подхватили, да и прочь уволокли.
Богомаз постарался, как умел. Ясное дело, обнаженной леди Гильду лицезреть ему не доводилось, но воображение художника беспроблемно проникало сквозь наряды. Представляемое порождало греховные мыслишки. Мыслишки же эти, в ночной кельи разрешались непотребно.
Старался, а за спиной сопели фартучные мужики.
Порнушная живопись леди Диамант вполне устроила. Велела в шатре, напротив походного ложа установить. Сей же миг разложила в перинах первого попавшегося. Дескать, смотри, сучечка, как дела обстряпываются.
Отлегло немного. Потому изрядно богомаза наградила. Шкуру снимать не велела и в котле варить не приказала.
Просто, без изысков повесили.
* * *
В трапезном зале Кролико-Предтечинской обители народу собралось видимо-невидимо. Не яблоку – вишенке малой упасть негде. Давно так многолюдно в обители Ингельдотовой не народу не собиралось.
В красном углу, во главе стола величаво восседает иерарх, пророкам равночинный Ингельдот-Кроликоносец. Рядом вдовица с первозванными, курия да причт храмовый. В обширное, что твой трон, кресло взгромоздился Ангел Небесный, уже от хвори колдовской, от бесовского заговора оправившийся, да не вовсе еще. Нет-нет, пустит слюни и загугукает не к месту. На лавках плотно монахи с паломниками чинно сидят, а у стен, да на галерее топчется черный люд, шумит, галдит, онучный дух наводит, прислуге мешает. Да прочь его, вон выгнать, нету такого права. Даже пиво подносят, честь-честью угощают. Потому как собрались в этой зале по причине важной. Ведь пир сегодняшний, ради гостя редкого, гостя многодостойного, учрежден.
Вот он, одесную Ингельдота, скальд седобородый, гусли рядом с креслом покоятся. Для того гостя дорогого, ради песен его и собрались нынче.
Откушали. Утер ладонью вещие свои уста скальд, приподнялся. Поклонился на три стороны, Ингельдоту со вдовицею особо.
– Славен будь Ингельдот-Кроликоносец, славны будьте божьи люди, да обитель святочестная. Спасибо за хлеб-соль. Позволено ли мне, слабосильному, отблагодарить вас не златом, не серебром, но словом песенным, в меру сил моих слабых, недостойному сказку сказать?
Отставил Ингельдот кубок, приподнялся. Поклонился старцу. – Того и ждем, человече сладкоустый, того чаем в сердцах своих.
Старик поднял гусли, вещими перстами струны тронул. – О чем спеть вам, добрые люди? О славном принце Кейне, как приплыл он в землю Нодд, как строил города и замки, как сражался и пировал? А, может о Гарольде Недоумковатом и о шутейных его проделках?
Лукавил старый. Он то знал, он ведал, что собрался честной люд не ради не раз уже слышанного, не легенд минувших дней для. Другое души жаждали, к другому мысли стремились. Нынешняя война полонила умы, паче, доходили слухи о славной битве на южных кордонах. О Сигмондовой победе, о Гильдиной Песне.
И волшебно зазвенели струны и полилась мелодия Песни, зазвучали слова.
В знойных байских оковидах
Солнце красит кровью кручи,
Суховеев жар разносит
Скалы в малые песчинки.
Сонмы раскаленной пыли
Вдаль влачат порывы ветра
В землю Нодд песок заносят,
Что бы реки обмелели,
Что бы бурные потоки
Превратились в лужи грязи.
Что бы гордые кувшинки
Головы свои склонили
Перед жаждою Востока.
И вправду так было дело. По монаршей воле отправился лорд Сигмонд со своими кланщиками на выручку герцогу Зюйландскому.
– Бароны поморские, – напутствовал витязя Саган, – кость крепкая. С варяжскими разбойника не раз, не два схлестывались. Сейчас труднее выйдет, да, мыслю, сколько-то продержатся и без нашей подмоги. На севере ингельдотова обитель укреплена изрядно, монахов там тма-тьмущая, все парни да мужики крепкие. Дикарям не по зубам придется. А, вот, на юге дела плохо оборачиваются. Герцога я знаю, имел несчастие его не единожды лицезреть. Силен только в питие, а так слаб и труслив, с байской конницей не справится – кишка тонка. Тебе, пэр Сигмонд, предстоит Зюйландские кордоны боронить. В бою ты аки тур буйный, на тебя всецело полагаюсь А я да Сенешаль схлестнемся с тамплиерами, пропади они клятвопреступники, пропадом. А дальше… То Норны знают.
Ехал витязь с тяжестью на сердце – не по душе было распыление сил ноддовских, да прибыв на южную окраину, хоть частично, но признал правоту Сагана. Встретил его герцог не растерянный – перепуганный до беспамятства, до дурно выпяченных зенок, до слюней в нечесаной бороде.
Под стать хозяину, челядь бестолково носилась по замковому двору, спешно паковала на возы хозяйское добро. Небрежно и суетливо швыряла и нужное и совершенно непотребный хлам. После, скарб скидывался наземь, опять пихался обратно и так под ругань и крики не один сундук раскололся, не одна бочка разбилась. Черепки, тряпки, давленые серебряные кубки и вообще черте что замусоривало булыжник. Пух-перо распоротых перин вперемешку с солдатской бранью разносилась ветром.
Кони испуганно косили глазами, ржали и рвали постромки. Собаки метались возле повозок, исходя скулящим лаем. Бабы голосили и хватались за что ни попадя. Дурная курица, истошно кудкудахча, хлопая линялыми крыльями перла напропалую.
Намеревался их светлость спасаться бегством. Куда? Того и сам в чувственном расстройстве не ведал.
Дрожали холеные пальцы, тряслись усы, дробно стучали зубы. Так и выбежал ко входу простоволосый, рассупоненный, необутый. Во взоре, болотной жижей мутно плескалось безумие.
Кликушничал. – Баи поганые, шакалы смердящие со всеми своими ордами идут нас воевать. У них стрелы длинные, не затуплены, сабли кривые не щерблены, копья острые, да с крючьями. Будет нам пить чаша горькая! Полонят нас нечестивые, шакалы смердящие, очи вырвут, жизнь отымут, злой смертью конать нам, витязюшко. Ворочай вспять коня ретивого, скачи домой за стены камены, за запоры железные. Авось минует тебя лихо неизбывное!
– Ой ты гой еси, герцог Зюйландский, – отвечает ему витязь Сигмонд богатырь. Мне ли поганых бояться, мне ли робеть шакалов смердящих? А вели-ка ты, герцог, свет батюшка, громко задудеть в трубы медные, в волынки надутые, бить в барабаны воловии. Собирай по замкам да по селам, силу рать несметную, оставляй дома слепых да хромых, да малых ребят-недоростков их печаловать. А самим хороброю рать-силою, во чистом поле с байскими ордами окаянными в бою-драке переведаться. И будет нам на басурман безбожных, на шакалов смердящих победа!
Так ли говорили витязь с герцогом, или Гильда расстаралась или Александр Николаевич утрудился, только сумел Сигмонд панику подавить, войско собрать, двинуть на орды кочевые. Хоть на биваках, согласно традиций, герцогский штандарт и колыхался ладонью выше знамени с Крольчачьей Лапой и зубатой пастью волка, только никому не в секрет – кто ратью повелевает. Под гербом витязя исполчился Зюйландский край на супостата.
Звенели струны, пел скальд Песнь:
Под копытами на плаху
Степь-трава, ковыль ложится.
Засверкали край до краю
Копья Северной Волчицы.
Слова раздвинули стены, потолок истончился, гранитную серость кладки сменила небесная синева. Знойный ветер трепал иссушенные былинки.
Отпустив поводья, опершись о луку седла, щурясь от яркого полуденного солнца, озирал Сигмонд картину боя.
Галопом, во весь опор, конница лордов втягивалась в долину между грядами холмов. По пятам за ними, в облаках пыли, с визгом и криком, скакала байская орда. Опьяненные погоней, остроскулые всадники, не осознали подозрительного, невозможного, отсутствия ноддовской пехоты. Нахлестывали нагайками коней, истошно вопили, не замечая, как все уже становится долина. Вонзали шпоры в, покрытые пеной бока коней, а все выше холмы, все круче склоны, все теснее распадок.
Вот уже между отвесных стен катятся конные лавы. Мимо двух огромных монолитов протискиваются, давят друг друга ноддовцы, и уходят на степной простор.
И тотчас, проход заполняет Волчий клан. Перед навалом кочевников выстраиваются строгой фалангой, от края до края перегораживают проход. Прикрываются воины прямоугольными римскими щитами. Из дубовых досок те щиты сбиты, обтянуты буйволиной кожей, а еще стальными бляхами усилены. Тяжелы, зато и прочны. Надежно сберегают тела, топор не расколет, меч не разрубит, копье не пробьет. А что увесисты, не беда. Не убегать надлежит фалангистам – недвижно держать оборону. Рубеж, как говорит лорд Сигмонд.
Сдвинулись вплотную ратники. Пики пятками в землю уперли. Укрепились, набычились, наклонив головы в островерхих шлемах. А за их спинами лучники изготовились. Стрелы кленовые, острия каленые, перья соколиные, наложили на тетивы шелковые. Знают стрелки свое дело. Зря не расходовались, ждали своего часа. Подпустили басурман до смертной черты, разом могучие луки натянули, пустили жала летучие поживы искать. Поверх голов копейщиков засвистели, промелькнули, впились в тела басурманские. Пошла потеха.
Хоть и побито, попадано народу, хоть и кони спотыкаются о поверженных, да не остановить лавину, вспять не обратить. Рвутся вперед на рогатины. По самые рожны налетают на острые наконечники. Первые линии Волков недвижно стоймя стоят, вторые копьями бьют, третьи подпирают. А позади фаланги лучники стрелами сыпят. Кровь людская, жижа конская забрызгала доспехи.
Не ждали такого отпора кочевники. Привыкли нахрапом, на испуг брать. Поворотили бы коней, да задние ряды жмут, толкают на бронированные шеренги. А там смерть. Шесть рядов заточенной стали, да в умелых руках, да при храбрых сердцах и королевской латной коннице не взломать. Куда уж косомордым соваться!
На погибель.
Видя, как бьются Волки, как сдерживают напор орды, взмахнул Сигмонд мечем. – В бой! Нодд! Нодд! – Прокричал зычным голосом.
– Нодд! Нодд! – Тотчас загремело над холмами. Из-за кустов, из-за камней объявились ратники. Зазвенели луки, запели стрелы. Многие ордынцы расстались с жизнями.
Подкладывают воины колья под валуны, напрягаются телом. Вены набухают, в глазах багровеет. Подваживают тяжелые глыбы и толкают вниз. Гудит земля, катятся скальные махины, рушатся губительным камнепадом на кочевые толпища. Ржут покалеченные лошади, вопят раненные. Круговерть, неразбериха. Сотенные командиры, кто жив остался, пытаются порядок навести, отряды к бою изготовить. Да куда там. В давешней погоне все перемешалось, поперепуталось. Десятники своих людей не видят, сотникам свою сотню не собрать. За гулом и топотом, за криками да стонами, путем ничего не слышно, команд не разобрать.
Только кочевники и сами с усами. Им и приказа не надо, сами что к чему разобрались. Опытны, бестии, не робкого помета.
К бою, к смертоубийству привычны. Щитами прикрываются. Свои луки натягивают, стреляют в ноддовцев. А другие, спешившись, вверх по крутым, осыпающимся, склонам карабкаются. Ятаганами машут, копьями тычут. Разгорелась на холмах рукопашная битва.
И одной и другой стороне пощады не ждать. Рубятся жестоко, беззаветно.
Сигмонд Даесвордой уже пятерых посек. Малыш троих потоптал, двоих на бивни поднял. Гридни мечи окровавили, да и Гильда, своими белоперыми стрелами, уже многих достала.
Пот соленый, жгучий, стекает из-под шлемов на лица, глаза ест. Жарко жжет Ярило в полуденном зените. Еще жарче битва кипит.
Да покуда на склонах мечами секлись, на копья поднимали, пока стрелами друг друга избивали, лордовские кланщики, что из ущелья ускакали, коней осадили, перестроились. На рысях гряду обогнули, вернулись, откуда весь маневр обманный, Сигмондом задуманный, притворное отступление начали. Развернулись боевым строем. Клан возле клана, фратрия рядом с фратрией. Пики выставили, щитами прикрылись, пришпорили коней и ударили в тыл супротивника.
Не ожидали этого кочевники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24