Все может измениться.
Я перевел взгляд на книги и увидел торчащий из звездного каталога уголок бумаги.
— Разрешите, — я взял каталог и, воспользовавшись бумагой как закладкой, раскрыл его. На сложенном вдвое листе была нарисована схема, напоминающая солнечную систему. Планет было двадцать шесть. Под центральным кружком с лучами было от руки написано «Ригель», а под девятым кружком, затушеванным карандашом, — «ПНЗ» и несколько букв с цифрами: "О2 25%, m 3,2x1020 , t 297°K, 26 час, 260 лет". Я сразу ухватил суть и протянул лист Лавнии.
— Вам эта схема знакома?
— Впервые вижу. Что она означает?
— Это почерк Бейгера?
— Да, рука, похоже, его.
— Поразительно, как он узнал эти данные. Видите, здесь изображена звезда Ригель. Это в созвездии Ориона. Световой луч от Земли до Солнца идет восемь минут, а чтобы добраться до Ригеля, ему потребуется шестьсот с лишним лет. Представляете, какая даль? Никакими телескопами, никакими измерениями, не то что у Ригеля, а даже у самой близкой звезды в созвездии Центавра планеты не обнаружены. Уж очень они далеки. А тут, смотрите, целая планетная система. Да какая богатая. Мало того, у этой девятой планеты, названной почему-то ПНЗ, есть важные характеристики. Кислорода в атмосфере 25%, масса меньше земной, средняя температура, очевидно, у поверхности, 297° по Кельвину, значит, плюс 24° по Цельсию, продолжительность суток 26 часов, период обращения планеты вокруг светила равен нашим 260 годам. Можно смело предположить, что на ней есть жизнь, может быть, даже разумная. Что вы на это скажете?
— Не знаю. Хотя постойте. Мне Бейгер как-то говорил про эту звезду, про Ригель. Будто она больше и горячее Солнца. Ну почему я такая бесталанная? Я не понимала, шутил он или говорил всерьез. Вообще-то он шутил редко и без улыбки. Про прекрасную планету говорил. Я ничего не понимала. Откуда у него что берется. Если б я знала… ах, если б я знала, что так случится. Когда вернется из больницы мой сын, я с ним вас познакомлю. Он должен что-то знать.
— Буду рад. Это новая загадка Бейгера. Полагаю, что между ней и его исчезновением существует какая-то связь. Может, по ходу дела кое-что выяснится. А пока ничего не меняется. Я готовлюсь к полету. До свидания, Лавния. Я буду вас навещать. А сына сразу же посылайте ко мне.
Глава шестая
Фиолетовый глаз. Вынужденное бегство. Младенец. Сказочный рост. На чердаке.
Загадочная планета ПНЗ овладела всем моим существом. Откуда Бейгер получил о ней такие подробные сведения? Почему именно эта планета интересовала его? Ответа ждать не от кого. Надеяться можно только на самого себя. Придется собственными глазами взглянуть на планету. А заодно выяснить, пусто ли межзвездное пространство. А вдруг потухших звезд больше, чем видимых. Мне все нужно знать, не в парк собрался, во всем надо самому удостовериться, чтоб трасса была чистенькой, без мусора.
От телескопа, конечно, толку нет. О, у меня же есть ядроскоп! Если бы у микроскопа поменять местами объектив и окуляр, то получилась бы подзорная труба. Следуя этой аналогии можно ядроскоп переоборудовать в космоскоп, те же волны тяготения, искупаемые небесными телами, преобразовать в видимый свет. И дыру в потолке делать не надо, поскольку для тяготения преград нет.
Я взялся за дело, но опростоволосился. Космоскоп давал такое невероятное увеличение, что не только планеты Ригеля, а даже самые отдаленные небесные объекты, находящиеся от нас на расстоянии миллиардов световых лет и улавливаемые разве что радиотелескопами, приближал к самому глазу. Поэтому разглядеть что-либо было невозможно, все сливалось в сплошную туманную массу разных цветов и оттенков. А меньшего увеличения добиться нельзя. Всему есть предел.
Я направил космоскоп в своего рода тоннель, свободный от небесных тел, и увидел — кто бы мог подумать — увидел… глаз, застывший, немигающий фиолетовый человеческий глаз. Я не оговорился, именно фиолетовый. Это меня настолько поразило, что я более часа, не отрываясь от окуляра, рассматривал его. За это время я несколько сот раз моргнул, а тот глаз ни разу. Но он не был мертв, он был влажен, в нем светился разум. Мало того, этот глаз показался мне знакомым, где-то я его видел, а вот где, хоть плачь, не помню.
Прямые, как пики, фиолетовые ресницы торчали из век в разные стороны и местами пересекались. Зрачок цвета чистого рубина, состоящий из мелких восьмигранных ячеек, так и вперился в меня. А потом будто сверкнула молния. Я почувствовал, что если сейчас не оторвусь от окуляра, то глаз меня загипнотизирует. Я сделал легкое усилие, но голова даже не шевельнулась. Я сильнее напряг мускулы. Ни с места. Оказывается, оторваться вообще невозможно. Я сделал еще одну попытку и напряг мускулы так, что вены вздулись и посинели, но глаз словно приковал меня к себе и не отпускал. Хорошо, что мозг не попал под его влияние.
— Квинт, оттащи меня от окуляра, — простонал я. Молчание.
— Квинт! Слышишь! — взревел я, чувствуя, что еще немного и сознание покинет меня.
Угораздило же его не вовремя выйти. Я вспомнил, как он говорил: «дай гляну», кажется, тормошил меня, да разве от глаза оторвешься? Вот Квинту и надоело ждать. Я опустил веки и решил не поднимать их, пока не придет Квинт. Но глаз точно приказывал: «Смотри на меня!», и не было сил не подчиниться ему. Я сжал веки, приложил все душевные и физические силы. Но куда там. Не подчиняясь мозгу, веки мои сами поднялись, и этот окаянный глаз снова вперился в меня. Я пробовал скосить глаза в сторону, пробовал закатить их, чего только не перепробовал, но толку не было. Глаз тянул к себе, звал, приказывал, угрожал.
Я был на грани сумасшествия, когда хлопнула дверь и вернулся Квинт.
— Тащи меня, скорей, скорей! — закричал я.
— Куда тащить?
— Оторви меня от ядроскопа, от окуляра, скорей!
Квинт понял, что я не шучу. Он обхватил мою грудь руками и, натужно засопев, стал тащить, но, как и следовало ожидать, ничего не получилось.
— Ты не упирайся, Фил!
И действительно, я, зная, что нужно оторваться, все отлично понимая, отчаянно ему сопротивлялся.
— Голову оторви! — заорал я не своим голосом.
— Не могу, Фил. Голову не могу. Как хочешь.
— Да не от туловища, от окуляра оторви.
Поскольку лоб мой был плотно прижат к фланцу окуляра, Квинт не мог завести под него ладонь и поэтому стал тянуть за уши. Боль, должно быть, была нестерпимой, только я ее не чувствовал: чертов глаз уже стал двигаться и приблизился ко мне.
— Больше не могу, Фил. Иначе оторву совсем.
Квинт, конечно, понимал, что положение трагическое. Он чуть не плакал.
— Зови на помощь соседей. Бегом!
«Если соседей нет, тебе конец!» — сказал глаз и захохотал.
«Начинаю сходить с ума», — подумал я и еще крепче прижался к окуляру. Теперь я смотрел прямо в глаз не мигая. Он же холодно подмигнул, приблизился вплотную и наполовину «вошел в меня». Очевидно, началась агония. Глаза я больше не видел, он уже весь сидел во мне и прямыми ресницами разворачивал внутренности. В последних проблесках сознания я услышал отрывки фраз. Это вернулся Квинт, с соседями.
— Не то… Ради Рабсуна… Полотенце… Паралич…
Глаз во мне подмигнул и я уже собрался уйти в небытие, как сознание и причем довольно быстро вернулось ко мне.
Квинт с одной стороны и соседи с другой держали концы полотенца, середина которого опоясывала мою голову. Они, как пилу, вогнали его между лбом и фланцем и, упираясь о космоскоп, с трудом оттянули голову. Даже сейчас удерживали ее, не ослабляя усилий. Я еще бессознательно тянулся к окуляру, но сознание мое с каждой минутой прояснялось. Глаз больше не притягивал. Мускулы после небывалого, неконтролируемого мозгом напряжения, блаженно отдыхали. Теплая живительная волна прошла по телу.
— Странная история, — сказал я и обратился к соседям: — Извините за беспокойство. Неприятность вышла, а все глаз проклятый. Не знаю, как вас отблагодарить. Право, если бы не вы, я затрудняюсь сказать… Искренне благодарю.
— Ну что вы, — смущенно, заматывая полотенце и протягивая его Квинту, сказал дядя Коша, — мы просто выполнили свой долг. Припадки всякие бывают и со всяким могут случиться.
Соседи держались настороженно, изредка бросая косые взгляды на невиданную машину — космоскоп. В тете Шаше боролись страх и любопытство. Пришлось объяснить:
— Собственно, это был не припадок. Я пока и сам точно не знаю, что. Вероятнее всего, рубиновый зрачок парализовал центр высшей нервной деятельности.
— Зрачок? — упавшим голосом спросил дядя Коша. — Вам бы полечиться, голубчик.
— Рубиновый? — недоверчиво выдохнула тетя Шаша. — Таких не бывает.
— Раз зрачок, значит, рубиновый. Все бывает, — выпалил Квинт, хотя он и понятия не имел, о чем я веду речь. — Фил знает, что говорит.
— Помолчи, Квинт. Я пока не знаю толком, в чем дело, я констатирую факт. Зрачок, конечно, не мой.
Соседка незаметно дернула за рукав дядю Кошу.
— Присаживайтесь, будьте гостями. Я постараюсь объяснить.
— Нет, нет, спасибо. Мы спешим, мы отлучились на минутку по вызову вашего э… квартиранта. В следующий раз.
После ухода соседей Квинт, естественно, спросил, почему я прилип к космоскопу.
— Загляни-ка лучше в него сам.
Квинт приник к окуляру и секунд через пять таинственно сообщил:
— Знаешь, там незнакомый дядька со стеклянным, подкрашенным глазом подсматривает. Как он пробрался туда? И чем он дышит? Да я его… Эй, одноглазый!
— Оставь, Квинт. Там никого нет. Мы столкнулись с новым непонятным явлением.
Я хотел определить расстояние до глаза и не смог. Абсолютная его неподвижность и незнакомые линии в спектре не позволяли произвести расчет. А раз космоскоп дает невероятное увеличение, значит глаз находится на невообразимо громадном расстоянии от Земли, которое невозможно ни представить, ни измерить. Это открытие меня огорошило. Дикие мысли закопошились в голове, но я не стал разбираться в них, и без того забот много.
Столько времени убили на космоскоп и ничего нового!
— А одноглазый? — сказал Квинт.
— Что одноглазый. Он нам не поможет. Но паниковать не будем. На той планете мы побываем сами. Может, и Бейгер там окажется. Продолжай получать ядронит, а я сажусь за расчеты.
Квинт мигом завял свое рабочее место.
Дни мелькали, как телеграфные столбы перед окнами мчавшегося поезда. Наконец все вычисления произведены. Я рассматриваю результаты и чувствую горькое разочарование. Луч может нести на себе строго ограниченную массу. Другими словами, роль «зайчика» может исполнить тело массой восемьдесят килограммов и два грамма. Меньше можно, а вот больше — ни на грамм. Я весил 70 килограммов , Квинт на пять меньше. Отправиться вместе невозможно, это исключено: расчеты трижды проверены. Отправить Квинта одного — не справится, погибнет. Отправиться самому — но и на земле оставлять его опасно: обязательно что-нибудь натворит и неизвестно, где кончит дни свои. К жизни он пока не приспособлен. Не искать же опекуна.
Мы зашли в тупик.
Но уныние — опасная штука и я вспомнил старый мой лозунг «Нет безвыходных положений!». И выход нашелся.
Это была дерзкая идея. Я решил уменьшить свой вес в пять раз. Для этого нужно все биологические процессы, протекающие в моем организме, повернуть вспять. Тогда мое развитие пойдет на убыль, в обратном направлении и, таким образом, я возвращусь к детскому возрасту. Став мальчиком лет четырех, а следовательно и весом килограммов пятнадцать, я остановлю процесс. Квинту придется похудеть килограммов на пять (ограничит себя в приеме пищи, и будет порядок).
Конечно, это не к спеху, это можно сделать перед самым стартом. Но чтобы быть уверенным в успехе, я решил проделать опыт сейчас.
Квинт пробовал меня отговорить — не вышло.
Как ни хорошо я разбираюсь в биологии, все же пришлось изрядно попотеть, учитывая тысячи мелочей. А в общем вопрос сводился к одному: уменьшить количество живых клеток, каждая из которых — сложнейший природный механизм. Во всех живых телах постоянно идет обмен веществ. Старые клетки распадаются и погибают. Их место занимают новые, вновь ассимилированные и, таким образом, происходит постоянное обновление организма. Я сделал так, чтобы новые клетки не нарождались, а поскольку старые погибают, значит общее их количество уменьшится.
Когда формула состава пилюль была получена, я чуть не совершил оплошность. Мы совсем не учли, что назад пошло бы не только физическое развитие, но и умственное. Став четырехлетним мальчиком, я потерял бы все свои знания и мыслил бы как ребенок этого возраста.
Я снова сел за работу и довольно скоро сумел получить нужные пилюли. Теперь на мозг с его ячейками памяти и нейронами обратный биологический процесс не распространялся, лишь вследствие уменьшения черепной коробки он станет более уплотненным.
Готовую пилюлю, едва остывшую после реакции, я, не задумываясь, немедленно отправил в рот, а заодно принял стимулятор, ускоряющий процесс в тысячу раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Я перевел взгляд на книги и увидел торчащий из звездного каталога уголок бумаги.
— Разрешите, — я взял каталог и, воспользовавшись бумагой как закладкой, раскрыл его. На сложенном вдвое листе была нарисована схема, напоминающая солнечную систему. Планет было двадцать шесть. Под центральным кружком с лучами было от руки написано «Ригель», а под девятым кружком, затушеванным карандашом, — «ПНЗ» и несколько букв с цифрами: "О2 25%, m 3,2x1020 , t 297°K, 26 час, 260 лет". Я сразу ухватил суть и протянул лист Лавнии.
— Вам эта схема знакома?
— Впервые вижу. Что она означает?
— Это почерк Бейгера?
— Да, рука, похоже, его.
— Поразительно, как он узнал эти данные. Видите, здесь изображена звезда Ригель. Это в созвездии Ориона. Световой луч от Земли до Солнца идет восемь минут, а чтобы добраться до Ригеля, ему потребуется шестьсот с лишним лет. Представляете, какая даль? Никакими телескопами, никакими измерениями, не то что у Ригеля, а даже у самой близкой звезды в созвездии Центавра планеты не обнаружены. Уж очень они далеки. А тут, смотрите, целая планетная система. Да какая богатая. Мало того, у этой девятой планеты, названной почему-то ПНЗ, есть важные характеристики. Кислорода в атмосфере 25%, масса меньше земной, средняя температура, очевидно, у поверхности, 297° по Кельвину, значит, плюс 24° по Цельсию, продолжительность суток 26 часов, период обращения планеты вокруг светила равен нашим 260 годам. Можно смело предположить, что на ней есть жизнь, может быть, даже разумная. Что вы на это скажете?
— Не знаю. Хотя постойте. Мне Бейгер как-то говорил про эту звезду, про Ригель. Будто она больше и горячее Солнца. Ну почему я такая бесталанная? Я не понимала, шутил он или говорил всерьез. Вообще-то он шутил редко и без улыбки. Про прекрасную планету говорил. Я ничего не понимала. Откуда у него что берется. Если б я знала… ах, если б я знала, что так случится. Когда вернется из больницы мой сын, я с ним вас познакомлю. Он должен что-то знать.
— Буду рад. Это новая загадка Бейгера. Полагаю, что между ней и его исчезновением существует какая-то связь. Может, по ходу дела кое-что выяснится. А пока ничего не меняется. Я готовлюсь к полету. До свидания, Лавния. Я буду вас навещать. А сына сразу же посылайте ко мне.
Глава шестая
Фиолетовый глаз. Вынужденное бегство. Младенец. Сказочный рост. На чердаке.
Загадочная планета ПНЗ овладела всем моим существом. Откуда Бейгер получил о ней такие подробные сведения? Почему именно эта планета интересовала его? Ответа ждать не от кого. Надеяться можно только на самого себя. Придется собственными глазами взглянуть на планету. А заодно выяснить, пусто ли межзвездное пространство. А вдруг потухших звезд больше, чем видимых. Мне все нужно знать, не в парк собрался, во всем надо самому удостовериться, чтоб трасса была чистенькой, без мусора.
От телескопа, конечно, толку нет. О, у меня же есть ядроскоп! Если бы у микроскопа поменять местами объектив и окуляр, то получилась бы подзорная труба. Следуя этой аналогии можно ядроскоп переоборудовать в космоскоп, те же волны тяготения, искупаемые небесными телами, преобразовать в видимый свет. И дыру в потолке делать не надо, поскольку для тяготения преград нет.
Я взялся за дело, но опростоволосился. Космоскоп давал такое невероятное увеличение, что не только планеты Ригеля, а даже самые отдаленные небесные объекты, находящиеся от нас на расстоянии миллиардов световых лет и улавливаемые разве что радиотелескопами, приближал к самому глазу. Поэтому разглядеть что-либо было невозможно, все сливалось в сплошную туманную массу разных цветов и оттенков. А меньшего увеличения добиться нельзя. Всему есть предел.
Я направил космоскоп в своего рода тоннель, свободный от небесных тел, и увидел — кто бы мог подумать — увидел… глаз, застывший, немигающий фиолетовый человеческий глаз. Я не оговорился, именно фиолетовый. Это меня настолько поразило, что я более часа, не отрываясь от окуляра, рассматривал его. За это время я несколько сот раз моргнул, а тот глаз ни разу. Но он не был мертв, он был влажен, в нем светился разум. Мало того, этот глаз показался мне знакомым, где-то я его видел, а вот где, хоть плачь, не помню.
Прямые, как пики, фиолетовые ресницы торчали из век в разные стороны и местами пересекались. Зрачок цвета чистого рубина, состоящий из мелких восьмигранных ячеек, так и вперился в меня. А потом будто сверкнула молния. Я почувствовал, что если сейчас не оторвусь от окуляра, то глаз меня загипнотизирует. Я сделал легкое усилие, но голова даже не шевельнулась. Я сильнее напряг мускулы. Ни с места. Оказывается, оторваться вообще невозможно. Я сделал еще одну попытку и напряг мускулы так, что вены вздулись и посинели, но глаз словно приковал меня к себе и не отпускал. Хорошо, что мозг не попал под его влияние.
— Квинт, оттащи меня от окуляра, — простонал я. Молчание.
— Квинт! Слышишь! — взревел я, чувствуя, что еще немного и сознание покинет меня.
Угораздило же его не вовремя выйти. Я вспомнил, как он говорил: «дай гляну», кажется, тормошил меня, да разве от глаза оторвешься? Вот Квинту и надоело ждать. Я опустил веки и решил не поднимать их, пока не придет Квинт. Но глаз точно приказывал: «Смотри на меня!», и не было сил не подчиниться ему. Я сжал веки, приложил все душевные и физические силы. Но куда там. Не подчиняясь мозгу, веки мои сами поднялись, и этот окаянный глаз снова вперился в меня. Я пробовал скосить глаза в сторону, пробовал закатить их, чего только не перепробовал, но толку не было. Глаз тянул к себе, звал, приказывал, угрожал.
Я был на грани сумасшествия, когда хлопнула дверь и вернулся Квинт.
— Тащи меня, скорей, скорей! — закричал я.
— Куда тащить?
— Оторви меня от ядроскопа, от окуляра, скорей!
Квинт понял, что я не шучу. Он обхватил мою грудь руками и, натужно засопев, стал тащить, но, как и следовало ожидать, ничего не получилось.
— Ты не упирайся, Фил!
И действительно, я, зная, что нужно оторваться, все отлично понимая, отчаянно ему сопротивлялся.
— Голову оторви! — заорал я не своим голосом.
— Не могу, Фил. Голову не могу. Как хочешь.
— Да не от туловища, от окуляра оторви.
Поскольку лоб мой был плотно прижат к фланцу окуляра, Квинт не мог завести под него ладонь и поэтому стал тянуть за уши. Боль, должно быть, была нестерпимой, только я ее не чувствовал: чертов глаз уже стал двигаться и приблизился ко мне.
— Больше не могу, Фил. Иначе оторву совсем.
Квинт, конечно, понимал, что положение трагическое. Он чуть не плакал.
— Зови на помощь соседей. Бегом!
«Если соседей нет, тебе конец!» — сказал глаз и захохотал.
«Начинаю сходить с ума», — подумал я и еще крепче прижался к окуляру. Теперь я смотрел прямо в глаз не мигая. Он же холодно подмигнул, приблизился вплотную и наполовину «вошел в меня». Очевидно, началась агония. Глаза я больше не видел, он уже весь сидел во мне и прямыми ресницами разворачивал внутренности. В последних проблесках сознания я услышал отрывки фраз. Это вернулся Квинт, с соседями.
— Не то… Ради Рабсуна… Полотенце… Паралич…
Глаз во мне подмигнул и я уже собрался уйти в небытие, как сознание и причем довольно быстро вернулось ко мне.
Квинт с одной стороны и соседи с другой держали концы полотенца, середина которого опоясывала мою голову. Они, как пилу, вогнали его между лбом и фланцем и, упираясь о космоскоп, с трудом оттянули голову. Даже сейчас удерживали ее, не ослабляя усилий. Я еще бессознательно тянулся к окуляру, но сознание мое с каждой минутой прояснялось. Глаз больше не притягивал. Мускулы после небывалого, неконтролируемого мозгом напряжения, блаженно отдыхали. Теплая живительная волна прошла по телу.
— Странная история, — сказал я и обратился к соседям: — Извините за беспокойство. Неприятность вышла, а все глаз проклятый. Не знаю, как вас отблагодарить. Право, если бы не вы, я затрудняюсь сказать… Искренне благодарю.
— Ну что вы, — смущенно, заматывая полотенце и протягивая его Квинту, сказал дядя Коша, — мы просто выполнили свой долг. Припадки всякие бывают и со всяким могут случиться.
Соседи держались настороженно, изредка бросая косые взгляды на невиданную машину — космоскоп. В тете Шаше боролись страх и любопытство. Пришлось объяснить:
— Собственно, это был не припадок. Я пока и сам точно не знаю, что. Вероятнее всего, рубиновый зрачок парализовал центр высшей нервной деятельности.
— Зрачок? — упавшим голосом спросил дядя Коша. — Вам бы полечиться, голубчик.
— Рубиновый? — недоверчиво выдохнула тетя Шаша. — Таких не бывает.
— Раз зрачок, значит, рубиновый. Все бывает, — выпалил Квинт, хотя он и понятия не имел, о чем я веду речь. — Фил знает, что говорит.
— Помолчи, Квинт. Я пока не знаю толком, в чем дело, я констатирую факт. Зрачок, конечно, не мой.
Соседка незаметно дернула за рукав дядю Кошу.
— Присаживайтесь, будьте гостями. Я постараюсь объяснить.
— Нет, нет, спасибо. Мы спешим, мы отлучились на минутку по вызову вашего э… квартиранта. В следующий раз.
После ухода соседей Квинт, естественно, спросил, почему я прилип к космоскопу.
— Загляни-ка лучше в него сам.
Квинт приник к окуляру и секунд через пять таинственно сообщил:
— Знаешь, там незнакомый дядька со стеклянным, подкрашенным глазом подсматривает. Как он пробрался туда? И чем он дышит? Да я его… Эй, одноглазый!
— Оставь, Квинт. Там никого нет. Мы столкнулись с новым непонятным явлением.
Я хотел определить расстояние до глаза и не смог. Абсолютная его неподвижность и незнакомые линии в спектре не позволяли произвести расчет. А раз космоскоп дает невероятное увеличение, значит глаз находится на невообразимо громадном расстоянии от Земли, которое невозможно ни представить, ни измерить. Это открытие меня огорошило. Дикие мысли закопошились в голове, но я не стал разбираться в них, и без того забот много.
Столько времени убили на космоскоп и ничего нового!
— А одноглазый? — сказал Квинт.
— Что одноглазый. Он нам не поможет. Но паниковать не будем. На той планете мы побываем сами. Может, и Бейгер там окажется. Продолжай получать ядронит, а я сажусь за расчеты.
Квинт мигом завял свое рабочее место.
Дни мелькали, как телеграфные столбы перед окнами мчавшегося поезда. Наконец все вычисления произведены. Я рассматриваю результаты и чувствую горькое разочарование. Луч может нести на себе строго ограниченную массу. Другими словами, роль «зайчика» может исполнить тело массой восемьдесят килограммов и два грамма. Меньше можно, а вот больше — ни на грамм. Я весил 70 килограммов , Квинт на пять меньше. Отправиться вместе невозможно, это исключено: расчеты трижды проверены. Отправить Квинта одного — не справится, погибнет. Отправиться самому — но и на земле оставлять его опасно: обязательно что-нибудь натворит и неизвестно, где кончит дни свои. К жизни он пока не приспособлен. Не искать же опекуна.
Мы зашли в тупик.
Но уныние — опасная штука и я вспомнил старый мой лозунг «Нет безвыходных положений!». И выход нашелся.
Это была дерзкая идея. Я решил уменьшить свой вес в пять раз. Для этого нужно все биологические процессы, протекающие в моем организме, повернуть вспять. Тогда мое развитие пойдет на убыль, в обратном направлении и, таким образом, я возвращусь к детскому возрасту. Став мальчиком лет четырех, а следовательно и весом килограммов пятнадцать, я остановлю процесс. Квинту придется похудеть килограммов на пять (ограничит себя в приеме пищи, и будет порядок).
Конечно, это не к спеху, это можно сделать перед самым стартом. Но чтобы быть уверенным в успехе, я решил проделать опыт сейчас.
Квинт пробовал меня отговорить — не вышло.
Как ни хорошо я разбираюсь в биологии, все же пришлось изрядно попотеть, учитывая тысячи мелочей. А в общем вопрос сводился к одному: уменьшить количество живых клеток, каждая из которых — сложнейший природный механизм. Во всех живых телах постоянно идет обмен веществ. Старые клетки распадаются и погибают. Их место занимают новые, вновь ассимилированные и, таким образом, происходит постоянное обновление организма. Я сделал так, чтобы новые клетки не нарождались, а поскольку старые погибают, значит общее их количество уменьшится.
Когда формула состава пилюль была получена, я чуть не совершил оплошность. Мы совсем не учли, что назад пошло бы не только физическое развитие, но и умственное. Став четырехлетним мальчиком, я потерял бы все свои знания и мыслил бы как ребенок этого возраста.
Я снова сел за работу и довольно скоро сумел получить нужные пилюли. Теперь на мозг с его ячейками памяти и нейронами обратный биологический процесс не распространялся, лишь вследствие уменьшения черепной коробки он станет более уплотненным.
Готовую пилюлю, едва остывшую после реакции, я, не задумываясь, немедленно отправил в рот, а заодно принял стимулятор, ускоряющий процесс в тысячу раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33