Сверток выпал у него из рук.
– Не снимай повязку!
– Я не снимаю. Куда это я влез? Там горох, что ли?
– Держись за меня. Сейчас я тебя освобожу.
– А здесь холодно. И гулко так! Э-эй!
Заметалось эхо, взлетело под купол, к косому пролому в потолке, со звоном отскочило от поверхности воды, понеслось колобродить и аукаться по закоулкам.
– Это пещера, – объяснила я, – Вытаскивай ногу, только осторожно.
Ратер потащил ступню вверх, вытягивая вместе с ней завязшие в пальцах, спутанные как кудель жемчужные нити. Они тут же разорвались от ветхости сразу в нескольких местах и жемчуг градом брызнул в разные стороны.
– Хм… пара царапин. Ничего, мертвая вода залечит.
– Эге-гей! – снова заголосил Кукушонок и вдруг испугался. – Слушай, а я не разбужу мантикора?
– Не знаю. Но скорее всего нет. – Я взяла его за руку. – Пойдем. Осторожнее, напорешь ногу. – Отпихнула с пути острозубый венец. – Вот здесь надо аккуратненько перешагнуть. – Длинный вал тускло блестящего оружия, щитов и доспехов, частично поломанных и разрозненных. – А сейчас мы войдем в воду, не поскользнись. – Дно сплошь покрыто чешуей из золота. – Но это еще не мертвое озеро, мертвое озеро будет дальше.
Мы свернули налево. Еще десяток шагов в стремительно остывающей воде – мне почти по грудь, Кукушонку по пояс – и перед провалом, полным выстуженной тьмы, я сдернула платок с кукушоночьих глаз.
Он сразу заозирался, закрутил головой. Я нашарила между камней корзину и вытащила рыбешку. Отправила ее за пазуху (куда же еще!), а шаль завязала узлом на груди, чтобы не потерять.
– Вперед. Но учти, сейчас тебе будет очень холодно, очень душно и очень плохо.
Он неловко вытянул перед собой руки, ощупывая мрак.
– Что в повязке, что без – не видно ни шиша. Дьявол, я даже тебя не вижу! Леста, ты где вообще? Вот ведь пропасть какая…
– Перед тобой что-то вроде завеси, – объяснила я. – Что-то вроде пленки из темноты. Проходи сквозь нее, там будет светлее. Ну, кто рвался к чудесам?
Кукушонок вытянул руки словно ныряльщик, и ринулся в непроглядный провал. Раздался плеск и слабый вскрик – шагнув следом за ним, я обнаружила, что он опять споткнулся и окунулся чуть ли не с головой.
Вынырнул, вытаращив глаза, разинутым ртом ловя неживой разреженный воздух. Слепо цапнул зеленоватую жижу, заменяющую тут воду, захрипел, схватился за лицо, потом за горло…
– Успокойся! – я хотела прикрикнуть на него, но окрика не получилось, потому что воздух в легких оказался на две трети разбавлен пустотой, как вино разбавляют водой, и остался лишь слабенький кисловатый привкус на большой объем совершенно бесполезного ничего. – Спокойней, Ратер, не дергайся, иначе задохнешься. Спокойнее, спокойнее… спокойнее.
В это мгновение он вдруг застыл, замер по пояс в воде, напрочь забыв про свой испуг, и про попытки дышать тоже совершенно забыв.
Он увидел мантикора.
Он видел его фосфорным стеклистым силуэтом, окруженным слабо светящимся гало, как луна в пасмурную ночь. Он видел бессильно распахнутый крест рук и упавшую на грудь голову, и каскад лезвий-волос, скрывающих лицо. Он видел торчащие из воды зеленые сабли спинного гребня, видел тусклое, плывущее из глубины свечение драконьего тела. Он видел спящее чудовище, не живое, не мертвое, не опасное, распятое на цепях, заросшее светящейся слизью, ранящее глаз одним только обилием режущих кромок, пугающее своей неподвижностью, пугающее возможностью движения, скрытой угрозой, вероятностью разрушения, тайным зародышем насильственной смерти.
Ратер издал какой-то всхлип и протянул к чудовищу мокрую дрожащую руку. И закашлялся от недостатка воздуха, сгибаясь пополам, чуть не окунаясь лицом в ледяной студень. Я придержала его за плечи.
– Назад? Пойдем назад?
Как ни странно, но я сама чувствовала себя почти терпимо, и вполне находила в себе силы добраться до мантикора и накормить его рыбой. То ли я умудрилась привыкнуть к этому месту, то ли вид чужих страданий меня каким-то непонятным образом поддерживал.
Кукушонок не мог говорить. Он только упрямо мотнул головой и потащился вперед, к чудовищу. Наверное, хотел его потрогать.
Я помогала ему идти. Вернее, почти плыть. Парень, похоже, не очень соображал что делает.
Мы добрались до мантикора и я влезла на его лапы. Ратер благоговейно коснулся мантикорьего бока, провел ладонью по ребрам, словно погладил дерево. Потом заглянул в склоненное лицо, пальцем дотронулся до свисающего лезвия-пряди.
– Осторожнее, – сказала я, без лишней паники переждав обморочное головокружение. – Не напорись на волосы, они у него острее ножей. Сейчас мы его покормим, если удастся.
Удалось. Мой красавчик слопал всю рыбешку, и я даже пожалела, что взяла только одну. Проголодался, наверное, вчера-то я его не кормила. Хотя, если трезво поразмыслить, разве способен он, находясь без сознания, чувствовать голод? Может он глотает просто потому, что что-то попало ему на язык? Будь это, например, не рыба, а обыкновенная галька, он бы и ее проглотил?
Я вытерла мантикоров рот от рыбьего сока и приподняла в ладонях его лицо. Оно горело фосфорной зеленью, мои пальцы на щеках его чернели провалами.
– Взгляни, Ратер. Взгляни на него! Он прекрасен, правда?
Ратер молчал, наверное, речь ему вообще отказала. Я смотрела и смотрела в спящее спокойное лицо, замкнутое, словно запертая изнутри дверь. Та сторона была закрыта от меня на сотню замков, на тысячу засовов. Достучаться бы, дозваться… криком докричаться, плачем доплакаться, на коленях к дверям твоим приползти, отвори, друг, двери, отопри замки, отвали засовы! Как ярый огонь двери рушит, стены ломит, кровлю точит, так пусть голос мой аки ярый огонь двери рушит, стены ломит, кровлю точит. Навеки, повеки, отныне и довеки… а словам моим ключ да замок… ключ – под язык, замок – за порог…
Рядом что-то длинно прошелестело и меня ощутимо приподняло волной.
– Ратер?
Парень, так и не издав ни единого звука, повалился в воду плечом вперед, но сразу же всплыл, безвольно раскинув руки. Ах ты, пропасть!
Я соскочила с мантикоровых лап, погрузившись в воду по грудь. Схватила Кукушонка за ворот. Мертвое озеро тут же отомстило мне за поспешность – заныли виски, перед глазами развернулось шевелящееся полотнище, багровое, в зеленый горошек.
Пришлось переждать.
Отбуксировать Кукушонка к выходу из малого грота, и дальше, в большой грот, оказалось довольно легко. Он не тонул, я только чуть придерживала его голову. А вот целиком вытащить его на берег мне не удалось. Легкий в воде, на воздухе он был совершенно неподъемным. Мне пришлось оставить идею выволочь его беспамятное тело прочь из грота.
Хм… А если попытаться закатить парня на одеяло и волоком… тьфу! Нет. Хватит. Открываю карты – а там как судьба рассудит.
Оставив мальчишку лежать ногами в озерце, я подобрала какой-то изукрашенный шлем с отломанным наносником, набрала в него воды и плеснула парню в лицо. Никакого ответа. Впрочем, что толку его водой окатывать, он и так мокрый с головы до ног. Ну-ка, а если вот так?
Сжала ладонями кукушоночьи уши и принялась сильно и довольно жестко их растирать. Так растирают уши потерявшему сознание пьянице, чтобы привести его в чувство хотя бы ненадолго. Кукушонок замычал, заворочал головой, зашарил руками по скользким монетам. Надрывно, жадно вздохнул. И открыл глаза.
Рывком сел, обводя пещерку растерянным взглядом.
– Где… он?..
– Мантикор в другом гроте. А здесь я живу.
– Тю… – он присвистнул, закашлялся. Отплевался от воды. Снова заозирался. – Вот это да… Значит, правда, сказки-то… про Стеклянную Башню. Экая прорва золотища! Ну ни хрена же себе…
– Пообещай мне, что не вынесешь отсюда ни единой монетки, ни единого камешка, ни единой вещицы, ни большой, ни маленькой, вообще ничего ценного, иначе…
Я не придумала, что «иначе» и замялась, а Кукушонок повернулся ко мне, улыбнулся, провел пятерней ото лба вверх, убирая с лица мокрые волосы, и сказал:
– Меня зовут Ратер, а не Элидор.
– Какой еще Элидор?
– Сказочка такая есть. Жил-был пацан по имени Элидор. Посчастливилось ему подружиться с дролями, но он украл у них золотой мяч.
– И что?
– Парню прежестоко отомстили.
– Его убили?
– Не-е. Все было хужее. Ему навсегда закрыли путь в холмы. – Он отвел глаза и покачал головой. – Навсегда.
Я не нашлась, что ответить. Встала, отряхнула платье. На плечах и на груди оно уже подсохло, а подол был тяжел от влаги.
– А где ж то озеро, – Кукушонок поднялся следом за мной. – Которое мертвое?
– Вот за той грудой камней. Отсюда не видно.
– Ну, признаться, и хреново же там, в этом озере! Эк меня сморило…
– Меня там тоже однажды сморило. Четверо суток провалялась. Амаргин, спасибо, вытащил.
– И тебе спасибочки, что меня вытащила.
– Да ты что? С чего это «спасибо»? Зачем ты мне там нужен, любоваться на тебя? Мне и одного полумертвого хватает.
– А что, – хмыкнул Кукушонок, – знаешь как говорят: «концы в воду». Сама же жалилась, мол, что со мною делать, мол, слишком много знаю…
Такое мне не приходило в голову и я недоуменно нахмурилась.
– Так ты… думал, что я могу что-то такое над тобой учинить?.. И все равно со мной пошел?
Ратер пожал плечами.
– Охота пуще неволи.
Прошелся туда-сюда по пещере, вороша босыми ногами груды сокровищ, иногда нагибаясь и рассматривая что-нибудь. Потом принялся черпать золото пригоршнями и подбрасывать его в отвесном солнечном луче. По стенам запрыгали зайчики, звон пошел нестерпимый, многократно помноженный на голосистое эхо. Я велела прекратить забаву.
– Оставь. Это не твое золото и не мое. Пусть себе лежит как лежало.
Ратер вытер руки о штаны и спокойно подошел ко мне.
– Надо же… Столько басен про этот клад слышал… Думать не думал, что когда-нибудь увижу.
– Нельзя чтобы кто-нибудь об этом узнал.
– Вот те Божий Крест! – Кукушонок вытащил из-за пазухи солю, приложил ко лбу, затем поцеловал. – Могила! – Спрятал его обратно, огляделся. – Э! А у тебя тут костровище! И плавень собран… Давай огонь разведем? Одежу просушим…
– Разводи. Вон там, на камушке, огниво и все, что нужно.
Кукушонок быстро и умело запалил костер. Стянул рубаху, разложил ее на сокровищах – для просушки. Повязка, которую я сделала вчера, намокла и сползла. Мы сняли ее – корка на рубцах отслаивалась, а под нею виднелась новая розовая плоть.
– Вот! – обрадовался Кукушонок. – Я же говорил: на мне, как на собаке…
– Ты тут ни при чем. Это мертвая вода. Не будь она на три четверти разбавлена, у тебя бы и шрамов не осталось.
Ратер только присвистнул. Слов у него не нашлось. Я встала перед огнем и расправила юбку, чтобы влага поскорее испарилась.
Мне было не понятно, почему Ратер отмалчивается. То есть, болтает о чем угодно, только не о чудовище, которое так жаждал увидеть. Может, он разочарован? Ожидал найти здесь хвостатую гребенчатую тварь величиной с дом, всю в радужной чешуе, а увидел всего лишь полутруп какого-то парня, подвешенного за руки над озером, да пару-тройку изогнутых шильев, торчащих из воды. Мне вдруг стало ужасно обидно за моего мантикора. Что этот мальчишка понимает в чудовищах!
– Ну, – поинтересовалась я довольно холодным тоном. – Ты и сейчас считаешь, что тебя обманули?
– Почему вдруг? – не понял Кукушонок.
– Мантикор-то, гляжу, тебя не впечатлил.
Мальчишка нахмурился, глядя на меня через огонь. Помолчал. Потом спросил:
– Честно?
– Да уж режь правду – матку, чего там…
Он еще помолчал, собираясь с мыслями.
– Я… не думал… Я и представить себе не мог, что он такой… настоящий…
– Настоящий?
– Да! – воскликнул Кукушонок, сжимая кулаки. – Да! Он такой же, как я… как ты… Висит там, словно провинился, словно его выпороть хотят… или уже выпороли… голова свесилась… глаза закрыты…
Покусал губы, морщась от каких-то своих переживаний. Я несколько опешила от такой пылкости, и поэтому молчала.
– Я че думал… думал, буду смотреть на него, как на короля… Знаешь, когда король Нарваро выезжает, он всегда так далеко-далеко, еле виден, в блеске весь, в роскоши, и свита его окружает, и рыцари, и охрана на конях, и стража пешая, все при оружии, в доспехах, с флагами, с трубами… к нему не прорваться, и даже взглядом до него едва дотягиваешься… Я и про чудище так думал – не смогу подойти,… ну, там тоже будут… какие-нить флаги и трубы, какая-нить гвардия невидимая… ну, понимаешь?
– Понимаю. Дистанция. А здесь ее нет.
– Я почуял… ну, будто я был знаком с ним когда-то, а тут вижу – наказывают его. Моего знакомого… наказывают… может, и за дело, но я-то ничего такого за ним не знаю. Он приятель мой хороший, а его на цепях подвесили, он уже и сомлел совсем, бедняга… И мне с того как-то… не по себе.
Ратер передернул плечами и отвел взгляд. Я молчала.
Пауза.
– Вот… – пробормотал он наконец, неловко ковыряя пальцем слежавшиеся монеты. – Наболтал ерунды… не силен я объяснять складно.
– Да нет… я все поняла. Ты считал, что чудо – это то, на что надо смотреть снизу вверх, щурясь от сияния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
– Не снимай повязку!
– Я не снимаю. Куда это я влез? Там горох, что ли?
– Держись за меня. Сейчас я тебя освобожу.
– А здесь холодно. И гулко так! Э-эй!
Заметалось эхо, взлетело под купол, к косому пролому в потолке, со звоном отскочило от поверхности воды, понеслось колобродить и аукаться по закоулкам.
– Это пещера, – объяснила я, – Вытаскивай ногу, только осторожно.
Ратер потащил ступню вверх, вытягивая вместе с ней завязшие в пальцах, спутанные как кудель жемчужные нити. Они тут же разорвались от ветхости сразу в нескольких местах и жемчуг градом брызнул в разные стороны.
– Хм… пара царапин. Ничего, мертвая вода залечит.
– Эге-гей! – снова заголосил Кукушонок и вдруг испугался. – Слушай, а я не разбужу мантикора?
– Не знаю. Но скорее всего нет. – Я взяла его за руку. – Пойдем. Осторожнее, напорешь ногу. – Отпихнула с пути острозубый венец. – Вот здесь надо аккуратненько перешагнуть. – Длинный вал тускло блестящего оружия, щитов и доспехов, частично поломанных и разрозненных. – А сейчас мы войдем в воду, не поскользнись. – Дно сплошь покрыто чешуей из золота. – Но это еще не мертвое озеро, мертвое озеро будет дальше.
Мы свернули налево. Еще десяток шагов в стремительно остывающей воде – мне почти по грудь, Кукушонку по пояс – и перед провалом, полным выстуженной тьмы, я сдернула платок с кукушоночьих глаз.
Он сразу заозирался, закрутил головой. Я нашарила между камней корзину и вытащила рыбешку. Отправила ее за пазуху (куда же еще!), а шаль завязала узлом на груди, чтобы не потерять.
– Вперед. Но учти, сейчас тебе будет очень холодно, очень душно и очень плохо.
Он неловко вытянул перед собой руки, ощупывая мрак.
– Что в повязке, что без – не видно ни шиша. Дьявол, я даже тебя не вижу! Леста, ты где вообще? Вот ведь пропасть какая…
– Перед тобой что-то вроде завеси, – объяснила я. – Что-то вроде пленки из темноты. Проходи сквозь нее, там будет светлее. Ну, кто рвался к чудесам?
Кукушонок вытянул руки словно ныряльщик, и ринулся в непроглядный провал. Раздался плеск и слабый вскрик – шагнув следом за ним, я обнаружила, что он опять споткнулся и окунулся чуть ли не с головой.
Вынырнул, вытаращив глаза, разинутым ртом ловя неживой разреженный воздух. Слепо цапнул зеленоватую жижу, заменяющую тут воду, захрипел, схватился за лицо, потом за горло…
– Успокойся! – я хотела прикрикнуть на него, но окрика не получилось, потому что воздух в легких оказался на две трети разбавлен пустотой, как вино разбавляют водой, и остался лишь слабенький кисловатый привкус на большой объем совершенно бесполезного ничего. – Спокойней, Ратер, не дергайся, иначе задохнешься. Спокойнее, спокойнее… спокойнее.
В это мгновение он вдруг застыл, замер по пояс в воде, напрочь забыв про свой испуг, и про попытки дышать тоже совершенно забыв.
Он увидел мантикора.
Он видел его фосфорным стеклистым силуэтом, окруженным слабо светящимся гало, как луна в пасмурную ночь. Он видел бессильно распахнутый крест рук и упавшую на грудь голову, и каскад лезвий-волос, скрывающих лицо. Он видел торчащие из воды зеленые сабли спинного гребня, видел тусклое, плывущее из глубины свечение драконьего тела. Он видел спящее чудовище, не живое, не мертвое, не опасное, распятое на цепях, заросшее светящейся слизью, ранящее глаз одним только обилием режущих кромок, пугающее своей неподвижностью, пугающее возможностью движения, скрытой угрозой, вероятностью разрушения, тайным зародышем насильственной смерти.
Ратер издал какой-то всхлип и протянул к чудовищу мокрую дрожащую руку. И закашлялся от недостатка воздуха, сгибаясь пополам, чуть не окунаясь лицом в ледяной студень. Я придержала его за плечи.
– Назад? Пойдем назад?
Как ни странно, но я сама чувствовала себя почти терпимо, и вполне находила в себе силы добраться до мантикора и накормить его рыбой. То ли я умудрилась привыкнуть к этому месту, то ли вид чужих страданий меня каким-то непонятным образом поддерживал.
Кукушонок не мог говорить. Он только упрямо мотнул головой и потащился вперед, к чудовищу. Наверное, хотел его потрогать.
Я помогала ему идти. Вернее, почти плыть. Парень, похоже, не очень соображал что делает.
Мы добрались до мантикора и я влезла на его лапы. Ратер благоговейно коснулся мантикорьего бока, провел ладонью по ребрам, словно погладил дерево. Потом заглянул в склоненное лицо, пальцем дотронулся до свисающего лезвия-пряди.
– Осторожнее, – сказала я, без лишней паники переждав обморочное головокружение. – Не напорись на волосы, они у него острее ножей. Сейчас мы его покормим, если удастся.
Удалось. Мой красавчик слопал всю рыбешку, и я даже пожалела, что взяла только одну. Проголодался, наверное, вчера-то я его не кормила. Хотя, если трезво поразмыслить, разве способен он, находясь без сознания, чувствовать голод? Может он глотает просто потому, что что-то попало ему на язык? Будь это, например, не рыба, а обыкновенная галька, он бы и ее проглотил?
Я вытерла мантикоров рот от рыбьего сока и приподняла в ладонях его лицо. Оно горело фосфорной зеленью, мои пальцы на щеках его чернели провалами.
– Взгляни, Ратер. Взгляни на него! Он прекрасен, правда?
Ратер молчал, наверное, речь ему вообще отказала. Я смотрела и смотрела в спящее спокойное лицо, замкнутое, словно запертая изнутри дверь. Та сторона была закрыта от меня на сотню замков, на тысячу засовов. Достучаться бы, дозваться… криком докричаться, плачем доплакаться, на коленях к дверям твоим приползти, отвори, друг, двери, отопри замки, отвали засовы! Как ярый огонь двери рушит, стены ломит, кровлю точит, так пусть голос мой аки ярый огонь двери рушит, стены ломит, кровлю точит. Навеки, повеки, отныне и довеки… а словам моим ключ да замок… ключ – под язык, замок – за порог…
Рядом что-то длинно прошелестело и меня ощутимо приподняло волной.
– Ратер?
Парень, так и не издав ни единого звука, повалился в воду плечом вперед, но сразу же всплыл, безвольно раскинув руки. Ах ты, пропасть!
Я соскочила с мантикоровых лап, погрузившись в воду по грудь. Схватила Кукушонка за ворот. Мертвое озеро тут же отомстило мне за поспешность – заныли виски, перед глазами развернулось шевелящееся полотнище, багровое, в зеленый горошек.
Пришлось переждать.
Отбуксировать Кукушонка к выходу из малого грота, и дальше, в большой грот, оказалось довольно легко. Он не тонул, я только чуть придерживала его голову. А вот целиком вытащить его на берег мне не удалось. Легкий в воде, на воздухе он был совершенно неподъемным. Мне пришлось оставить идею выволочь его беспамятное тело прочь из грота.
Хм… А если попытаться закатить парня на одеяло и волоком… тьфу! Нет. Хватит. Открываю карты – а там как судьба рассудит.
Оставив мальчишку лежать ногами в озерце, я подобрала какой-то изукрашенный шлем с отломанным наносником, набрала в него воды и плеснула парню в лицо. Никакого ответа. Впрочем, что толку его водой окатывать, он и так мокрый с головы до ног. Ну-ка, а если вот так?
Сжала ладонями кукушоночьи уши и принялась сильно и довольно жестко их растирать. Так растирают уши потерявшему сознание пьянице, чтобы привести его в чувство хотя бы ненадолго. Кукушонок замычал, заворочал головой, зашарил руками по скользким монетам. Надрывно, жадно вздохнул. И открыл глаза.
Рывком сел, обводя пещерку растерянным взглядом.
– Где… он?..
– Мантикор в другом гроте. А здесь я живу.
– Тю… – он присвистнул, закашлялся. Отплевался от воды. Снова заозирался. – Вот это да… Значит, правда, сказки-то… про Стеклянную Башню. Экая прорва золотища! Ну ни хрена же себе…
– Пообещай мне, что не вынесешь отсюда ни единой монетки, ни единого камешка, ни единой вещицы, ни большой, ни маленькой, вообще ничего ценного, иначе…
Я не придумала, что «иначе» и замялась, а Кукушонок повернулся ко мне, улыбнулся, провел пятерней ото лба вверх, убирая с лица мокрые волосы, и сказал:
– Меня зовут Ратер, а не Элидор.
– Какой еще Элидор?
– Сказочка такая есть. Жил-был пацан по имени Элидор. Посчастливилось ему подружиться с дролями, но он украл у них золотой мяч.
– И что?
– Парню прежестоко отомстили.
– Его убили?
– Не-е. Все было хужее. Ему навсегда закрыли путь в холмы. – Он отвел глаза и покачал головой. – Навсегда.
Я не нашлась, что ответить. Встала, отряхнула платье. На плечах и на груди оно уже подсохло, а подол был тяжел от влаги.
– А где ж то озеро, – Кукушонок поднялся следом за мной. – Которое мертвое?
– Вот за той грудой камней. Отсюда не видно.
– Ну, признаться, и хреново же там, в этом озере! Эк меня сморило…
– Меня там тоже однажды сморило. Четверо суток провалялась. Амаргин, спасибо, вытащил.
– И тебе спасибочки, что меня вытащила.
– Да ты что? С чего это «спасибо»? Зачем ты мне там нужен, любоваться на тебя? Мне и одного полумертвого хватает.
– А что, – хмыкнул Кукушонок, – знаешь как говорят: «концы в воду». Сама же жалилась, мол, что со мною делать, мол, слишком много знаю…
Такое мне не приходило в голову и я недоуменно нахмурилась.
– Так ты… думал, что я могу что-то такое над тобой учинить?.. И все равно со мной пошел?
Ратер пожал плечами.
– Охота пуще неволи.
Прошелся туда-сюда по пещере, вороша босыми ногами груды сокровищ, иногда нагибаясь и рассматривая что-нибудь. Потом принялся черпать золото пригоршнями и подбрасывать его в отвесном солнечном луче. По стенам запрыгали зайчики, звон пошел нестерпимый, многократно помноженный на голосистое эхо. Я велела прекратить забаву.
– Оставь. Это не твое золото и не мое. Пусть себе лежит как лежало.
Ратер вытер руки о штаны и спокойно подошел ко мне.
– Надо же… Столько басен про этот клад слышал… Думать не думал, что когда-нибудь увижу.
– Нельзя чтобы кто-нибудь об этом узнал.
– Вот те Божий Крест! – Кукушонок вытащил из-за пазухи солю, приложил ко лбу, затем поцеловал. – Могила! – Спрятал его обратно, огляделся. – Э! А у тебя тут костровище! И плавень собран… Давай огонь разведем? Одежу просушим…
– Разводи. Вон там, на камушке, огниво и все, что нужно.
Кукушонок быстро и умело запалил костер. Стянул рубаху, разложил ее на сокровищах – для просушки. Повязка, которую я сделала вчера, намокла и сползла. Мы сняли ее – корка на рубцах отслаивалась, а под нею виднелась новая розовая плоть.
– Вот! – обрадовался Кукушонок. – Я же говорил: на мне, как на собаке…
– Ты тут ни при чем. Это мертвая вода. Не будь она на три четверти разбавлена, у тебя бы и шрамов не осталось.
Ратер только присвистнул. Слов у него не нашлось. Я встала перед огнем и расправила юбку, чтобы влага поскорее испарилась.
Мне было не понятно, почему Ратер отмалчивается. То есть, болтает о чем угодно, только не о чудовище, которое так жаждал увидеть. Может, он разочарован? Ожидал найти здесь хвостатую гребенчатую тварь величиной с дом, всю в радужной чешуе, а увидел всего лишь полутруп какого-то парня, подвешенного за руки над озером, да пару-тройку изогнутых шильев, торчащих из воды. Мне вдруг стало ужасно обидно за моего мантикора. Что этот мальчишка понимает в чудовищах!
– Ну, – поинтересовалась я довольно холодным тоном. – Ты и сейчас считаешь, что тебя обманули?
– Почему вдруг? – не понял Кукушонок.
– Мантикор-то, гляжу, тебя не впечатлил.
Мальчишка нахмурился, глядя на меня через огонь. Помолчал. Потом спросил:
– Честно?
– Да уж режь правду – матку, чего там…
Он еще помолчал, собираясь с мыслями.
– Я… не думал… Я и представить себе не мог, что он такой… настоящий…
– Настоящий?
– Да! – воскликнул Кукушонок, сжимая кулаки. – Да! Он такой же, как я… как ты… Висит там, словно провинился, словно его выпороть хотят… или уже выпороли… голова свесилась… глаза закрыты…
Покусал губы, морщась от каких-то своих переживаний. Я несколько опешила от такой пылкости, и поэтому молчала.
– Я че думал… думал, буду смотреть на него, как на короля… Знаешь, когда король Нарваро выезжает, он всегда так далеко-далеко, еле виден, в блеске весь, в роскоши, и свита его окружает, и рыцари, и охрана на конях, и стража пешая, все при оружии, в доспехах, с флагами, с трубами… к нему не прорваться, и даже взглядом до него едва дотягиваешься… Я и про чудище так думал – не смогу подойти,… ну, там тоже будут… какие-нить флаги и трубы, какая-нить гвардия невидимая… ну, понимаешь?
– Понимаю. Дистанция. А здесь ее нет.
– Я почуял… ну, будто я был знаком с ним когда-то, а тут вижу – наказывают его. Моего знакомого… наказывают… может, и за дело, но я-то ничего такого за ним не знаю. Он приятель мой хороший, а его на цепях подвесили, он уже и сомлел совсем, бедняга… И мне с того как-то… не по себе.
Ратер передернул плечами и отвел взгляд. Я молчала.
Пауза.
– Вот… – пробормотал он наконец, неловко ковыряя пальцем слежавшиеся монеты. – Наболтал ерунды… не силен я объяснять складно.
– Да нет… я все поняла. Ты считал, что чудо – это то, на что надо смотреть снизу вверх, щурясь от сияния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104