Уговорили за нами идти. – Я полюбовалась на болящего. Болящий еле д ы шал. Да-а… не далось ему даром падение с койки. Недоглядели. Ты и недоглядела, Леста Омела, лекарка для бедных. На твоей совести сия развалина. – Только мы завтра никуда не поедем, Ратери. И п о слезавтра тоже. Ты поил его?
– Винишка с водой развел. Вон стоит.
– Молодец. – Я нагнулась, погладила влажный лоб. – Пепел, бедолага, птичка пе в чая… в разнос пошел. Не было печали, черти накачали. Жар спал, но, боюсь, не надолго.
Пропустила сквозь пальцы редкие слабые волосы, расправляя их по испятнанной мо к рым подушке. Что ж у тебя за увечья внутри, кроме сломанных ребер? Кровь застоялась там, где удар пришел? Внутренности измяты? Сейчас еще добавил, чтоб мало не показ а лось? Эх ты, г е рой с дырой…
– Слышь, сестренка. А что здесь принцесса делает?
– Поехала встречать… постой! – я недоуменно моргнула. – Ты ее узнал?
– Ясен пень, узнал.
– Пропасть. Она же под чужим именем, вроде как инкогнито.
– Да ее никто не признал. Я тока. И не сказал никому.
– И не говори. Но если ты узнал, другие тоже узнают.
– Да не… – Ратер вдруг зарумянился, отвернулся и принялся крутить пальцем в ми с ке, полоская тряпицу. – Тут половина людишек высочество наше в глаза не видели, а половина на парня и не посмотрят. Чтоб признать, пристальней смотреть надо. В глаза смотреть, а не на одежу и не на м е чик.
– А ты в глаза смотрел? – Я отобрала у него миску, выжала тряпку и положила Пеплу на лоб.
– Ну так… куда надо, туда смотрел. – Кукушонок дернул плечом. – Ты давай, сказывай, что тут высочеству надобно.
– Поздно уже, спать пора, а то завтра будем как вареные.
– Мы ж никуда не едем.
– Да, верно.
Мораг не будет нас ждать. Сорвется и укатит. Может, и правда оставить певца наш е го с Ратером? Он парень старательный, руки откуда надо растут. Выходит птичку певчую, с л о жечки отпоит. Я тут не слишком-то и нужна. Если что, Кукушонок сиделку наймет. Деньги у него есть, папашка отсыпал, да и псоглавец расщедрился. У парня и на лекаря хорошего в кошеле хватит. Потом вернусь, проверю как они тут без меня.
– Ратери…
– Бросить нас с певуном решила, да? – Он смотрел исподлобья, нахохлившись как пес. – За принцессой побежишь?
– С чего ты взял?
Мне удалось не покраснеть, но глаза я отвела. «Бросить»! Я вовсе не собиралась…
– Ну звиняй, сестренка. Примерещилось.
Он улыбнулся.
Я тоже улыбнулась, куда деваться. У меня никогда не было брата. Н и когда раньше не было. Вот и не уследила, как завелся…
Глава 31
О клетках
– Осторожней, амбал криворукий! Правый край выше подними. Правый, я сказала!
– Правая рука, – слабым голосом пояснил Пепел, – это та, в которой ты, милейший, ложку держишь.
«Милейший» – звероватого вида слуга из таверны – только сопел, пытаясь половчее развернуть самодельные носилки. Я руководила погрузкой нашего больного в фургон.
– Ага, ага, вот так. Ратер, теперь втаскивай. А ты, господин Подзаборник, помолчал бы. Тебе шевелиться нельзя.
– Я только языком и шевелю, прекрасная госпожа. А в остальном как агнец смирен и терпелив.
Под утро Пепел пришел в себя и ему вроде бы стало получше, но сейчас опять во з вращался жар. На скулах у бродяги горели пятна, глаза блестели нехорошо, а язык болтал без устали.
Оттолкнув слугу, я залезла в фургон. Кукушонок отвязывал жерди от куска мешков и ны, на которой лежал наш больной.
– Тебе удобно? – Я поправила шерстяное одеяло, потрогала горячий пеплов лоб. – Зря мы это затеяли. Надо было остаться.
Ратер отдал жерди слуге, взял у него сумку с провизией и присел на корточки у задка фургона.
– Остаться еще не поздно, сестренка.
– Ле-еста! – капризно протянул больной. – Ты же обещала, что твой волшебный ма н тикор посмотрит мои болячки. А лежа в гостинице, я дождусь только пиявок и кровопуск а ния. Поехали!
Он прав, я опять наобещала помощи от Эрайна, не спросясь самого Эрайна. Но кто дырок-то в поэте понавертел? Вот пусть теперь сам залечивает. Я понятия не имела как там у Малыша с целительством. Вран и Амаргин лечить умели, может и Эрайн успел хоть немн о го научиться?
Я махнула рукой:
– Поехали.
Ратер перепрыгнул бортик. Чуть погодя фургон снова качнулся – Кукушонок влез на козлы.
– Открывай! – крикнул он слуге. Лихо щелкнул вожжами. – Нн-но!
Повозка тронулась и потихоньку покатилась. Я вытащила приготовленную флягу, смочила платок и пристроила Пеплу на лоб.
– У прекрасной госпожи ладошка прохладней и целебней всех мокрых платков на св е те, – завел поэт свою куртуазную бодягу. – Не соблаговолит ли милосердная госпожа см е нить второе на первое? Как некогда пел Арвелико Златоголосый: «Пепел горя, c лезы боли, пыль забвенья, соль тоски не в о да речная смоет, а касание руки».
– Ты болтаешь чушь, потому что тебя опять лихорадит. Вот тебе ладошка, только п о молчи пожалуйста.
Я положила ему руку на лоб, но Пепел передвинул ее на глаза. И, к моему удивлению, угомонился.
Фургон и лошадь нам купила Мораг. Утром она прислала слугу с вопросом – какого дьявола я заставляю себя ждать, а на мой ответ что мы не едем, заявилась сама. Произошел небольшой скандал – говорить «нет» принцессе имел право только Нарваро Найгерт, и бол ь ше никто. В итоге она так хлопнула дверью, что с притолки шлепнулся рябиновый венок-оберег в лохмотьях паутины. Спустя шестую четверти слуга вернулся и сказал, что внизу нас ждет з а пряженный фургон, а господин южанин отправился к лорду Маверу в замок и догонит нас по дороге. Пепел настоял чтобы мы ехали. Вряд ли он верил в целительские таланты ма н тикора, просто не хотел нас задерживать. Интересно, что Мораг понадобилось от местного ло р да?
По полотняной крыше фургона скользнула тень ворот, и городской гомон отдали л ся. Мы выехали на дорогу.
Ступени вели вниз. Несколько пролетов с глухими площадками без дверей и окон, редкие факелы, потом лестница врезалась в скалу и завилась спиралью. Арка. Коридор. Деревянный мосточек над широким провалом, откуда порывами дул неприятно-теплый ветер, пахнущий ржавчиной и сырым камнем. Опять арка, опять коридор. Ярко освещенная (аж глаза заломило) зала и опять лестница вниз.
Посреди залы красовался большой прямоугольный бассейн с фонтаном. Сверху фонтан выглядел презабавно: множество тонких струек, бивших по периметру бортов, образовывали в воздухе сверкающую водяную сеть, куполом накрывшую бассейн. Нескончаемый звон стоял в ушах. Мозаичный пол рябил сложным узором, переплетением узлов и волн. Из залы вело несколько полутемных арок. Больше ничего интересного тут не было.
Я спустилась вниз и подошла к бассейну сполоснуть руки. Меня окропила водяная пыль, и прямо у самого бортика я увидела маленькую деревянную лодочку, плясавшую на волне меж падаюших и бьющих вверх струй. У лодочки не было ни носа, ни кормы – с обоих концов ее украшали резные закрученные внутрь спиральки. Простенькая милая игрушка. Кто-то пускал кораблики и забыл ее здесь.
Я не стала выбирать, в какую арку идти – их оказалось четыре, и все одинаковые. Вошла в ближайшую. За аркой обнаружился мрачноватый коридор, то справа, то слева размыкавшийся темными, забранными решетками проемами. Клетки или вольеры. Пустые. В некоторых были окошки под потолком, иногда довольно большие, но тоже перекрытые решетками. Полосы лунного света позволяли разглядеть рыбью чешую, песок и катышки пыли на грязном полу. Из глубин коридора тянуло острой звериной вонью – наверное, далеко не все клетки пустовали.
Мне пришлось попрыгать, чтобы вытащить из кольца факел. Впереди, в полутьме коридора,что-то зашуршало, заклацало, послышались мягкие шлепки. Пронзительно замяукала какая-то тварь, ее голос походил и на крик чайки, и на плач ребенка. Звери услышали меня и заволновались.
Еще несколько шагов, и я остановилась, озадаченная. На полу, прямо в проходе, кто-то сидел, какая-то закутанная в плащ скрюченная фигура. Сидела совершенно неподвижно, опершись спиной о решетку, обняв согнутое колено и уткнувшись в него лбом. Из-под капюшона каскадом падали длинные пепельные волосы, расстилаясь на грязном полу; в них почти терялись тонкие скрещенные руки.
– Эй! – позвала я.
Фигура не шевельнулась, я подошла ближе.
– Эй, кто ты? Почему здесь сидишь?
Никакого ответа.
Я коснулась закутанного плеча – и отдернула руку: в воздух взвилось облачко пыли. И плащ и волосы покрывала серая пудра, в складках скопились целые залежи. От моего прикосновения пушистая корка на ткани треснула и вниз поехали пыльные осколки. Мама дорогая, да это создание сидит тут целую вечность!
Присев на корточки, я попыталась заглянуть под капюшон. Лица не увидела, рассмотрела только остренькое ухо с грубоватой серьгой, вроде бы из бронзы. И странной формы точеные кисти, с пугающей длины ногтями, подозрительно похожими на когти. Под кромкой плаща виднелись пальцы ног, тоже длинные и тоже когтистые. И руки и ноги были очень изящны, но крупноваты для женщины. Впрочем, сама фигура, если бы распрямилась, тоже оказалась бы не из маленьких. Пол существа я так и не смогла разгадать.
Пламя факела создавало иллюзию движения, но от фигуры тянуло холодом, и я поняла, что она не дышит. Мне расхотелось ее трогать. Я покусала губу и поднялась.
Кто бы это ни был – мертвец или статуя – толку от нее никакого.
Пойдем дальше.
А вот и первый живой обитатель. Плящущее пятно света выхватило сомкнутые на решетке пальцы и длинное рыло, просунутое сквозь прутья. Когда я подошла, существо шарахнулось вглубь клетки, совершенно человеческим жестом заслоняясь от огня. Не лапами – руками, с темными пальчиками и бледными ладонями, и рук этих у него было две пары, костлявых и тоненьких по сравнению с бесформенной тушей и ногами-тумбами. Морды зверя я так и не увидела -то ли он пламени боялся, то ли глаза ему резало ярким светом.
В следующей вольере туда-сюда металась глянцевито-черная тварь ростом с лошадь, но телом и статью смахивающая на огромную кошку. На спине у твари топорщился колючий рыбий плавник, засохший как у тарани, плавники поменьше украшали лопатки, локти и хвост. Эта тварь наоборот, сердито стрекоча, попыталась протиснуть между прутьями плоскую треугольную башку с желтыми глазищами, а когда не получилось, высунула непомерно длинную лапу и полоснула когтями воздух в паре дюймов от моего подола. Злющая какая! Я обошла ее по стеночке – и тварь плюнула мне вслед пузырящимся сгустком крови.
В другой вольере, на закрепленном под потолком поперечном брусе вниз головой висела гигантская седая птица, завернутая в перепончатые крылья. Перья на перепонках частично повылезли, и серая пупырчатая кожа просвечивала сеткой вен. Птица поморгала на меня круглыми совиными глазами, щелкнула клювом и распахнула крылья, подняв в воздух целое облако пуха. Я озадаченно уставилась на пару нагих женских грудей, изрядно поцарапанных, с синюшными сосками, бесстыдно торчащих из белесых перьев. Ну и птица! Пожав плечами, я двинулась дальше, а крылатая тварюка заплакала-замяукала мне вслед. Это ее истерический крик я слышала в начале коридора.
В следующей камере на полу лежал человек. Спиной ко мне, совершенно голый, с замотанной какой-то лохматой тряпкой головой. Или это волосы у него колтунами торчат?
– Эй! – крикнула я. Потрясла решетку, пытаясь привлечь его внимание. – Эй, ты живой?
Человек зашевелился и начал медленно, осторожно приподниматься. Словно у него все болело. Тело тощее, вялое, грязное. Живот к хребту прилип. Тоже сто лет не кормленный. Человек постоял на четвереньках, свесив кудлатую голову. Потом так же медленно повернулся ко мне.
Лица у него не было. Была темная волчья морда, разинутая пасть и вывешенный набок язык.
– Угм, – сказало сушество. – Мгм?
– Это вулфер, девонька, – тихо произнес кто-то у меня за спиной. – Он не скажет тебе ничего вразумительного.
Я чуть факел не выронила от неожиданности. Обернулась. Чуть дальше по коридору, в соседней клетке на полу сидел старик. Он прижался лбом к прутьям, обхватил металл костлявыми руками, просунув их наружу почти до локтей. Сквозь решетку виднелись ветхие стариковские лохмотья – то ли бывший плащ, то ли еще что-то, давно потерявшее право называться одеждой. Бесцветные волосы обрамляли землистое узкое лицо, иссеченное морщинами настолько, что оно казалось куском коры. Со старого лица смотрели яркие молодые глаза – черные, пронзительные. И зубы, когда он улыбнулся, оказались на зависть: все целенькие, белые, один к одному.
– Человек? – я аж поперхнулась. – Северянин? Найл? Откуда? Почему ты за решеткой?
– Провинился перед Королевой, девонька. – Голос у него был тихий, чуть задыхающийся. – А ты, я вижу, новая ее игрушка?
– Я не игрушка. Я гость. – Старик понимающе улыбнулся, и мне стало не по себе. – В чем же твоя вина, северянин?
– Ах, девонька. Я стар и некрасив – вот моя вина. За то и наказали. Посадили к зверям, на хлеб и воду, чтобы раскаялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104