Это не значит, что отчим вымогал деньги или специально причинял казнимому дополнительные мучения, если не получал платы, просто он не считал зазорным принимать благодарность за хорошо сделанную — и, между прочим, нелегкую — работу. «До чего безобразно устроены наши тела, — говорил он как-то доктору Ваайне, — мало того, что они не способны нормально жить, не изводя нас болезнями, так они еще и не способны нормально умирать, не причиняя лишних страданий!» Так вот, причина, по которой меня отдали в школу, была иной: отчим счел, что я не могу провести затворницей всю жизнь и мне надо когда-то учиться общению с другими аньйо. Сама я была только «за», ибо к этому времени вечное сидение дома начало меня тяготить, и я жаждала новых знакомств и впечатлений. Мама была против — она догадывалась, какой прием меня ожидает. Но отчим считал, что если я не научусь стоять за себя сейчас, то потом уже будет поздно, а его мнение в доме, естественно, было решающим!
Я не представляла себе, что меня ждет. Споры между родителями на сей счет происходили не в моем присутствии, и я узнала о них позднее.
Я, конечно, уже была в курсе, что существуют аньйо, которые не любят крылатых, и что таких даже много — в частности, приятели Ллуйора или жители деревни, где мы когда-то жили. Но я полагала, что подобные предрассудки — удел исключительно глупых и необразованных аньйо и что в школе, где учатся дети цеховых старшин и дворян, мне не придется с этим столкнуться, ну разве что найдется пара-тройка дураков, но на них можно просто не обращать внимания. К тому же я была уверена, что, как и при знакомстве с Ллуйором, мои обширные познания произведут впечатление и помогут мне найти друзей.
Мое появление в классе произвело фурор. Поначалу я не заметила признаков враждебности; меня окружили и глазели, как на ярмарочного уродца, а я наивно приняла это за восхищение. Когда меня попросили помахать крыльями, я охотно сделала это; я честно отвечала на вопросы одноклассников, думая, что им и вправду интересно, и не чувствовала издевки; когда мои ответы встречали смехом, я смеялась вместе со всеми, думая, что они просто очень веселые ребята; и даже когда меня в первый раз дернули за крыло, я натянуто улыбнулась, хотя мне было больно… Ну а потом началось.
В той школе, как и в большинстве школ Йартнарской провинции (за исключением закрытых привилегированных пансионов), девочки и мальчики учились вместе, но мало общались друг с другом. У мальчишек были свои компании, со своими вожаками и любимыми жертвами, у девчонок свои. Но мое появление нарушило этот порядок. Против меня ополчились все.
Меня ненавидели вдвойне — за то, что я крылатая, и за то, что я дочка палача. Фамилия Штрайе не слишком распространенная, но все-таки мой отчим — не единственный ее обладатель в городе, и я могла бы соврать, что не имею к нему отношения, но сочла это ниже своего достоинства (впрочем, они бы все равно выследили, куда я иду после школы, но это я поняла уже потом). Я даже не стала говорить им, что он мне не родной отец.
Я надеялась, что моя прилежная учеба изменит ситуацию. Наивная! Теперь меня ненавидели еще и за то, что я отличница. Отличников они вообще не любили — как же, разве могут они стерпеть, что кто-то оказался умнее их! — а уж крылатой они тем более не могли простить столь явной демонстрации превосходства. И хуже того: учителя, от которых я надеялась получить поддержку, которые должны были защищать меня и как лучшую ученицу, и просто как вверенного их попечению ребенка, эти самые учителя, проникнутые духом Святого Троекнижия, сочли своим долгом «избавить меня от гордыни».
Будь я жалкой и убогой, что вполне соответствовало бы их представлению о крылатости как об уродстве, я бы, наверное, заслужила их искреннее сочувствие; но я осмеливалась учиться лучше «нормальных» детей, отстаивать свое достоинство и спорить со старшими, а это, разумеется, была гордыня. К слову сказать, никто из них так ни разу и не объяснил, что плохого в гордыне — ссылки на Святое Троекнижие не в счет, ибо там содержатся лишь утверждения, а не доказательства. Не могу сказать, что учителя явно поощряли травлю, но маленькие чудовища, именуемые обычно детьми, прекрасно чувствуют настроение взрослых.
В классе было несколько аньйо, тайно сочувствовавших мне, но они не осмеливались пойти против остальных; максимум, что они могли себе позволить, это не участвовать в травле; впрочем, спасибо им и за это. Из числа же мучителей особое рвение проявляли бывшие любимые жертвы, стремившиеся выслужиться перед стаей и скотски благодарные ей за то, что она наконец избрала другую мишень, а заодно отыгрывавшиеся на мне за свои прошлые унижения.
Они не оставляли меня в покое даже после уроков — трое или четверо увязывались за мной, чтобы в лучшем случае кричать на всю улицу дразнилки, а в худшем — кидаться грязью или камнями. Я оказывалась в безопасности лишь возле дома — близко подходить к дому палача они боялись. Приходя домой, я швыряла сумку с книгами, взбегала на чердак, раскладывала перед собой старые орудия пыток — к тому времени я уже поняла, что это такое, — и предавалась мечтам о мести. Я представляла себе, как мои враги корчатся и вопят от боли, как они умоляют о пощаде… но, разумеется, никакой пощады не получают. Увы, действительность была совсем иной…
Я не хочу и не буду рассказывать обо всех издевательствах, через которые мне пришлось пройти. Достаточно сказать, что мне до сих пор снятся сны, в которых я сражаюсь со своими мучителями. И я до сих пор желаю им смерти. Да, до сих пор.
Поначалу я еще надеялась, что надо просто перетерпеть и от меня отстанут; но в конце концов я не выдержала и заявила отчиму, что больше не пойду в школу. «Что ж, — ответил он, как всегда, спокойно, — не ходи. Но тогда ты всю жизнь просидишь дома, боясь выйти на улицу. Ты этого хочешь?» — «Нет, — ответила я, подумав, и добавила: — Научи меня драться!» — «Вот это те слова, которые я хотел от тебя услышать», — улыбнулся он.
Ллуйору было уже двенадцать, и отчим занимался с ним, обучая его боевым навыкам. Королевский палач должен владеть оружием не хуже, чем хороший солдат. Ошибаются те, кто думает, будто палачу приходится иметь дело лишь с беспомощным противником. Во-первых, во время казни может случиться всякое — от попыток освободить приговоренного силой до подкупа стражников и тюремщиков. Во-вторых, и это, пожалуй, даже важнее, в повседневной жизни палач вовсе не застрахован от мести родных и сообщников казненных. Когда-то палачи делали свою работу в масках; это практикуется и сейчас, если под рукой не оказывается профессионала и смертный приговор приходится исполнять случайному аньйо, но для королевского палача такая маскировка лишена смысла, все и так знают, кто он и где живет. Конечно, при желании можно организовать все так, чтобы палач оставался анонимным, но тогда логично было бы требовать такой же маскировки и для судей, и для других участников процесса, а это уже будет унизительно для королевского правосудия. «В конце концов, я тоже подписываю смертные приговоры, так что же мне теперь — править под маской?» — сказал в свое время король Аклойат II, отвечая на петицию палачей. Но короля защищают гвардия и Тайная Стража, палачу же приходится рассчитывать только на самого себя…
Правда, за покушение на королевского палача закон карает столь же строго, как и за покушение на высокопоставленного сановника.
Королевские палачи причислены к чиновному сословию, хотя работа их по большей части физическая и они, по идее, должны считаться ремесленниками.
Ллуйор, поскольку день рождения, как и у всех аньйо, был летом, тренировался уже давно — больше полугода. Но прежде у меня не возникало желания к нему присоединиться. Особенно зимой, когда, проснувшись поутру и выглянув в окно, я видела, как отчим гоняет Ллуйора, голого по пояс, вокруг дома и заставляет растираться снегом. С великим удовольствием и, признаюсь, не без злорадства в адрес своего бывшего друга я юркала обратно в теплую постель, радуясь, что мне не грозят подобные экзекуции. Да и вообще, если в более раннем возрасте мне и нравилось лазать по деревьям и фехтовать с Ллуйором на палках, то теперь книги привлекали меня куда больше, чем физические упражнения.
Но вот все переменилось, и я по собственной воле присоединилась к тренировкам. Отчим не давал мне спуску, не делая поправок ни на пол, ни на возраст. После занятий ныли все мышцы, я ходила в синяках от пропущенных ударов, но ненависть придавала мне силы, и я начала Делать успехи. Вскоре Ллуйор, по-прежнему превосходя меня в силе, уже уступал мне в ловкости и знании приемов — что, очевидно, дало ему дополнительный повод для неприязни, но это меня уже мало заботило.
В школе, кстати, от него не было никакой пользы. Из-за всех своих пропусков он учился только в третьем классе, в то время как я — в четвертом, на год опережая своих сверстников; но все равно на переменах он не раз видел, как мне достается, и ни разу не вступился, хотя это даже не потребовало бы от него особого геройства, ведь мои обидчики были моложе его. Он делал вид, что просто не замечает происходящего, а я ни разу не унизилась до того, чтобы попросить его о помощи.
Какое-то время в классе все оставалось по-прежнему. Я понимала, что все вместе они все равно сильнее меня, а потому постепенное улучшение моих бойцовых качеств не произведет должного впечателения. Ответный удар должен быть внезапным и сокрушительным.
Умом-то я это понимала, но знали бы вы, как трудно было терпеть издевательства, не пуская в ход свежевыученных приемов! И я до сих пор горжусь, что мне это удалось.
И вот наконец я решила, что пора. Удар, разумеется, следовало наносить по одному из вожаков; всех их я ненавидела одинаково, и потому чувства не помешали мне сделать разумный выбор — то есть предпочесть самого слабого противника. Так что я не стала связываться с мальчишками, хотя, скорее всего, сумела бы отдубасить и их, пусть и не без ущерба для собственной физиономии, а выбрала Йанату Тниирен. Да, эта зловредная маленькая дрянь с визгливым голосом была тезкой моей матери, что злило меня еще сильнее. Когда она в очередной раз дирижировала толпой своих подружек и прихлебательниц, я предложила ей встретиться после уроков. Ее это ужасно позабавило, и она, конечно, согласилась. Полюбоваться на потешное зрелище показательного избиения «уродки-палачки» на пустыре за школой собрался, естественно, почти весь класс. Едва Тниирен, гаденько улыбаясь, подошла ко мне, как я набросилась на нее.
Она, разумеется, ожидала, что я буду драться по-девчоночьи, бестолково махая руками и царапаясь, и никак не думала, что в первую же секунду получит удар ногой в живот, а потом — сразу же кулаком снизу в челюсть… Не прошло и минуты, как она, громко вереща и заливаясь слезами, позорно бросилась бежать, но я догнала ее, повалила и продолжила избивать. Я уже знала, где на теле аньйо расположены болевые точки, и метила именно туда. Все было, как в моих мечтах: она корчилась и визжала: . «Не надо, пожалуйста, Эйольточка, не надо!!!» — «Ах так, значит, теперь я Эйольточка?» — рычала я, молотя по ее ненавистной роже…
Одноклассники даже не сразу поняли, что происходит, тем более что я в экстазе била по воздуху крыльями, поднимая тучи пыли. Когда двое мальчишек попытались нас разнять, я попросту отшвырнула их.
Лишь вчетвером им удалось оттащить меня от моей жертвы. Та лежала, всхлипывая, в пыли и даже не пыталась подняться; лицо ее превратилось в сплошной кровоподтек.
Ее отец, йартнарский дворянин, попробовал потом предъявить претензии и даже заявился с этой целью в наш дом, но отчим спокойно заметил ему, что с удовольствием побеседует, только не здесь, а в покоях Тайной Канцелярии. Как видно, за Тнииреном-старшим и впрямь водились какие-то грешки — может быть, и вполне невинные, но страх сам себя кормит, так что он сразу заявил, что его не так поняли, и поспешно откланялся.
Тниирен-младшая после перенесенного публичного позора утратила свое лидерство среди девчонок класса. Что интересно — с тех пор, если ей случалось обращаться ко мне, чего она вообще-то избегала, она всегда звала меня Эйольточкой.
Задевать меня больше никто уже не осмеливался. У меня было сильное искушение подкарауливать их по одному и воздавать каждому по заслугам, но я поняла, что это мне уже не сойдет с рук. Ну что ж, довольно было уже и того, что они оставили меня в покое.
Разумеется, теперь они ненавидели меня еще больше. Хотя, не будь я крылатой, у меня, пожалуй, был бы неплохой шанс самой стать вожаком, и те, кто вчера травил меня, теперь искали бы моего покровительства. Не могу сказать, впрочем, что это доставило бы мне удовольствие — они были мне просто противны. Но, конечно же, крылатой они не могли простить превосходства над собой. И даже те, что прежде, хотя и украдкой, осмеливались выражать мне сочувствие, не стали теперь моими друзьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Я не представляла себе, что меня ждет. Споры между родителями на сей счет происходили не в моем присутствии, и я узнала о них позднее.
Я, конечно, уже была в курсе, что существуют аньйо, которые не любят крылатых, и что таких даже много — в частности, приятели Ллуйора или жители деревни, где мы когда-то жили. Но я полагала, что подобные предрассудки — удел исключительно глупых и необразованных аньйо и что в школе, где учатся дети цеховых старшин и дворян, мне не придется с этим столкнуться, ну разве что найдется пара-тройка дураков, но на них можно просто не обращать внимания. К тому же я была уверена, что, как и при знакомстве с Ллуйором, мои обширные познания произведут впечатление и помогут мне найти друзей.
Мое появление в классе произвело фурор. Поначалу я не заметила признаков враждебности; меня окружили и глазели, как на ярмарочного уродца, а я наивно приняла это за восхищение. Когда меня попросили помахать крыльями, я охотно сделала это; я честно отвечала на вопросы одноклассников, думая, что им и вправду интересно, и не чувствовала издевки; когда мои ответы встречали смехом, я смеялась вместе со всеми, думая, что они просто очень веселые ребята; и даже когда меня в первый раз дернули за крыло, я натянуто улыбнулась, хотя мне было больно… Ну а потом началось.
В той школе, как и в большинстве школ Йартнарской провинции (за исключением закрытых привилегированных пансионов), девочки и мальчики учились вместе, но мало общались друг с другом. У мальчишек были свои компании, со своими вожаками и любимыми жертвами, у девчонок свои. Но мое появление нарушило этот порядок. Против меня ополчились все.
Меня ненавидели вдвойне — за то, что я крылатая, и за то, что я дочка палача. Фамилия Штрайе не слишком распространенная, но все-таки мой отчим — не единственный ее обладатель в городе, и я могла бы соврать, что не имею к нему отношения, но сочла это ниже своего достоинства (впрочем, они бы все равно выследили, куда я иду после школы, но это я поняла уже потом). Я даже не стала говорить им, что он мне не родной отец.
Я надеялась, что моя прилежная учеба изменит ситуацию. Наивная! Теперь меня ненавидели еще и за то, что я отличница. Отличников они вообще не любили — как же, разве могут они стерпеть, что кто-то оказался умнее их! — а уж крылатой они тем более не могли простить столь явной демонстрации превосходства. И хуже того: учителя, от которых я надеялась получить поддержку, которые должны были защищать меня и как лучшую ученицу, и просто как вверенного их попечению ребенка, эти самые учителя, проникнутые духом Святого Троекнижия, сочли своим долгом «избавить меня от гордыни».
Будь я жалкой и убогой, что вполне соответствовало бы их представлению о крылатости как об уродстве, я бы, наверное, заслужила их искреннее сочувствие; но я осмеливалась учиться лучше «нормальных» детей, отстаивать свое достоинство и спорить со старшими, а это, разумеется, была гордыня. К слову сказать, никто из них так ни разу и не объяснил, что плохого в гордыне — ссылки на Святое Троекнижие не в счет, ибо там содержатся лишь утверждения, а не доказательства. Не могу сказать, что учителя явно поощряли травлю, но маленькие чудовища, именуемые обычно детьми, прекрасно чувствуют настроение взрослых.
В классе было несколько аньйо, тайно сочувствовавших мне, но они не осмеливались пойти против остальных; максимум, что они могли себе позволить, это не участвовать в травле; впрочем, спасибо им и за это. Из числа же мучителей особое рвение проявляли бывшие любимые жертвы, стремившиеся выслужиться перед стаей и скотски благодарные ей за то, что она наконец избрала другую мишень, а заодно отыгрывавшиеся на мне за свои прошлые унижения.
Они не оставляли меня в покое даже после уроков — трое или четверо увязывались за мной, чтобы в лучшем случае кричать на всю улицу дразнилки, а в худшем — кидаться грязью или камнями. Я оказывалась в безопасности лишь возле дома — близко подходить к дому палача они боялись. Приходя домой, я швыряла сумку с книгами, взбегала на чердак, раскладывала перед собой старые орудия пыток — к тому времени я уже поняла, что это такое, — и предавалась мечтам о мести. Я представляла себе, как мои враги корчатся и вопят от боли, как они умоляют о пощаде… но, разумеется, никакой пощады не получают. Увы, действительность была совсем иной…
Я не хочу и не буду рассказывать обо всех издевательствах, через которые мне пришлось пройти. Достаточно сказать, что мне до сих пор снятся сны, в которых я сражаюсь со своими мучителями. И я до сих пор желаю им смерти. Да, до сих пор.
Поначалу я еще надеялась, что надо просто перетерпеть и от меня отстанут; но в конце концов я не выдержала и заявила отчиму, что больше не пойду в школу. «Что ж, — ответил он, как всегда, спокойно, — не ходи. Но тогда ты всю жизнь просидишь дома, боясь выйти на улицу. Ты этого хочешь?» — «Нет, — ответила я, подумав, и добавила: — Научи меня драться!» — «Вот это те слова, которые я хотел от тебя услышать», — улыбнулся он.
Ллуйору было уже двенадцать, и отчим занимался с ним, обучая его боевым навыкам. Королевский палач должен владеть оружием не хуже, чем хороший солдат. Ошибаются те, кто думает, будто палачу приходится иметь дело лишь с беспомощным противником. Во-первых, во время казни может случиться всякое — от попыток освободить приговоренного силой до подкупа стражников и тюремщиков. Во-вторых, и это, пожалуй, даже важнее, в повседневной жизни палач вовсе не застрахован от мести родных и сообщников казненных. Когда-то палачи делали свою работу в масках; это практикуется и сейчас, если под рукой не оказывается профессионала и смертный приговор приходится исполнять случайному аньйо, но для королевского палача такая маскировка лишена смысла, все и так знают, кто он и где живет. Конечно, при желании можно организовать все так, чтобы палач оставался анонимным, но тогда логично было бы требовать такой же маскировки и для судей, и для других участников процесса, а это уже будет унизительно для королевского правосудия. «В конце концов, я тоже подписываю смертные приговоры, так что же мне теперь — править под маской?» — сказал в свое время король Аклойат II, отвечая на петицию палачей. Но короля защищают гвардия и Тайная Стража, палачу же приходится рассчитывать только на самого себя…
Правда, за покушение на королевского палача закон карает столь же строго, как и за покушение на высокопоставленного сановника.
Королевские палачи причислены к чиновному сословию, хотя работа их по большей части физическая и они, по идее, должны считаться ремесленниками.
Ллуйор, поскольку день рождения, как и у всех аньйо, был летом, тренировался уже давно — больше полугода. Но прежде у меня не возникало желания к нему присоединиться. Особенно зимой, когда, проснувшись поутру и выглянув в окно, я видела, как отчим гоняет Ллуйора, голого по пояс, вокруг дома и заставляет растираться снегом. С великим удовольствием и, признаюсь, не без злорадства в адрес своего бывшего друга я юркала обратно в теплую постель, радуясь, что мне не грозят подобные экзекуции. Да и вообще, если в более раннем возрасте мне и нравилось лазать по деревьям и фехтовать с Ллуйором на палках, то теперь книги привлекали меня куда больше, чем физические упражнения.
Но вот все переменилось, и я по собственной воле присоединилась к тренировкам. Отчим не давал мне спуску, не делая поправок ни на пол, ни на возраст. После занятий ныли все мышцы, я ходила в синяках от пропущенных ударов, но ненависть придавала мне силы, и я начала Делать успехи. Вскоре Ллуйор, по-прежнему превосходя меня в силе, уже уступал мне в ловкости и знании приемов — что, очевидно, дало ему дополнительный повод для неприязни, но это меня уже мало заботило.
В школе, кстати, от него не было никакой пользы. Из-за всех своих пропусков он учился только в третьем классе, в то время как я — в четвертом, на год опережая своих сверстников; но все равно на переменах он не раз видел, как мне достается, и ни разу не вступился, хотя это даже не потребовало бы от него особого геройства, ведь мои обидчики были моложе его. Он делал вид, что просто не замечает происходящего, а я ни разу не унизилась до того, чтобы попросить его о помощи.
Какое-то время в классе все оставалось по-прежнему. Я понимала, что все вместе они все равно сильнее меня, а потому постепенное улучшение моих бойцовых качеств не произведет должного впечателения. Ответный удар должен быть внезапным и сокрушительным.
Умом-то я это понимала, но знали бы вы, как трудно было терпеть издевательства, не пуская в ход свежевыученных приемов! И я до сих пор горжусь, что мне это удалось.
И вот наконец я решила, что пора. Удар, разумеется, следовало наносить по одному из вожаков; всех их я ненавидела одинаково, и потому чувства не помешали мне сделать разумный выбор — то есть предпочесть самого слабого противника. Так что я не стала связываться с мальчишками, хотя, скорее всего, сумела бы отдубасить и их, пусть и не без ущерба для собственной физиономии, а выбрала Йанату Тниирен. Да, эта зловредная маленькая дрянь с визгливым голосом была тезкой моей матери, что злило меня еще сильнее. Когда она в очередной раз дирижировала толпой своих подружек и прихлебательниц, я предложила ей встретиться после уроков. Ее это ужасно позабавило, и она, конечно, согласилась. Полюбоваться на потешное зрелище показательного избиения «уродки-палачки» на пустыре за школой собрался, естественно, почти весь класс. Едва Тниирен, гаденько улыбаясь, подошла ко мне, как я набросилась на нее.
Она, разумеется, ожидала, что я буду драться по-девчоночьи, бестолково махая руками и царапаясь, и никак не думала, что в первую же секунду получит удар ногой в живот, а потом — сразу же кулаком снизу в челюсть… Не прошло и минуты, как она, громко вереща и заливаясь слезами, позорно бросилась бежать, но я догнала ее, повалила и продолжила избивать. Я уже знала, где на теле аньйо расположены болевые точки, и метила именно туда. Все было, как в моих мечтах: она корчилась и визжала: . «Не надо, пожалуйста, Эйольточка, не надо!!!» — «Ах так, значит, теперь я Эйольточка?» — рычала я, молотя по ее ненавистной роже…
Одноклассники даже не сразу поняли, что происходит, тем более что я в экстазе била по воздуху крыльями, поднимая тучи пыли. Когда двое мальчишек попытались нас разнять, я попросту отшвырнула их.
Лишь вчетвером им удалось оттащить меня от моей жертвы. Та лежала, всхлипывая, в пыли и даже не пыталась подняться; лицо ее превратилось в сплошной кровоподтек.
Ее отец, йартнарский дворянин, попробовал потом предъявить претензии и даже заявился с этой целью в наш дом, но отчим спокойно заметил ему, что с удовольствием побеседует, только не здесь, а в покоях Тайной Канцелярии. Как видно, за Тнииреном-старшим и впрямь водились какие-то грешки — может быть, и вполне невинные, но страх сам себя кормит, так что он сразу заявил, что его не так поняли, и поспешно откланялся.
Тниирен-младшая после перенесенного публичного позора утратила свое лидерство среди девчонок класса. Что интересно — с тех пор, если ей случалось обращаться ко мне, чего она вообще-то избегала, она всегда звала меня Эйольточкой.
Задевать меня больше никто уже не осмеливался. У меня было сильное искушение подкарауливать их по одному и воздавать каждому по заслугам, но я поняла, что это мне уже не сойдет с рук. Ну что ж, довольно было уже и того, что они оставили меня в покое.
Разумеется, теперь они ненавидели меня еще больше. Хотя, не будь я крылатой, у меня, пожалуй, был бы неплохой шанс самой стать вожаком, и те, кто вчера травил меня, теперь искали бы моего покровительства. Не могу сказать, впрочем, что это доставило бы мне удовольствие — они были мне просто противны. Но, конечно же, крылатой они не могли простить превосходства над собой. И даже те, что прежде, хотя и украдкой, осмеливались выражать мне сочувствие, не стали теперь моими друзьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93