Никита стрекотал кинокамерой, а по бухте, усиленный динамиком, гремел голос Лыкова:
— Ни уклейки вам, ребята, ни хвоста!
Разобравшись, в чём дело, мы стали свидетелями редкостного спектакля. На залитом утренним солнцем льду бухты мирно пристроились у лунок человек двести любителей-рыболовов.
— … все наши, но одно дело — тралом в море, а другое — на удочку, — комментировал Птаха. — Клюёт здесь трам-тарарам, не успеваешь вытаскивать!
Дав предупредительный гудок, «Семён Дежнев» начал разгонять лёд.
— … его сейчас нужно ломать, пока он слабый, — продолжал Птаха. — Топай, топай, кореш!
Лёд расползался. На баке стоял хохот: сбежавшиеся «на цирк» матросы подавали советы отчаянно сквернословящим любителям рыбалки. Одни грозили судну кулаками, другие с проклятиями подхватывали деревянные чемоданчики и бежали к краю бухты, а третьи, сидя к нам спиной, мужественно не обращали на приближающееся судно внимания до тех пор, пока лёд не начинал плясать под их ногами. Один из них, самый упорный, демонстративно вытащил из кармана клок ваты и сунул в уши.
«Семён Дежнев», который и так шёл на самом малом, остановился в нескольких метрах. На крыло мостика из рулевой рубки выскочил Чернышёв и проорал в мегафон, образно именуемый «матюгальником»:
— Птаха, спусти шторм-трап и прочисть этому барану уши!
— Как бы не так, — ухмыльнулся Птаха. — Для тебя он, может, и баран, а для нас, вознесенских, Сан Саныч, директор ресторана. Филя, доложи Архипычу, пусть сворачивает.
Выслушав донесение Воротилина, Чернышёв что-то ему сказал, спустился с крыла на палубу и торжественно прохромал на бак.
— Сан Саныч! — приторно вежливым, даже елейным голоском обратился он к застывшему над удочкой рыболову. — Как клюёт?
Сан Саныч не шелохнулся.
— Наверное, плохо слышит, — проворковал Чернышёв, и неожиданно рявкнул:
— Полундра! В ресторане ревизия!
Не оборачиваясь, Сан Саныч сплюнул в лунку. Чернышёв щёлкнул пальцами, подавая знак Воротилину, и за борт с шипением полетела дымовая шашка.
— Выкурили, — удовлетворённо констатировал Чернышёв, когда Сан Саныч, окутанный клубами дыма, позорно бежал. И крикнул вдогонку: — За порциями проследи, за порциями, мошенники у тебя на раздаче!
Заглушая гудками проклятия по своему адресу, Чернышёв быстро разогнал остальных рыболовов, победно протрубил на прощание, и «Семён Дежнев» вышел в открытое море.
На сей раз прогноз Ванчурина не оправдался: во второй половине дня, подгоняемые ветром, налетели тучи и пошёл дождь со снегом, а затем море разволновалось, температура воздуха резко упала, и началось обледенение.
— Зимняя муссонная циркуляция… — обескуражено оправдывался Ванчурин.
— Восточная периферия мощного азиатского антициклона…
Ванчурин был, пожалуй, лучшим синоптиком Дальнего Востока и ошибался, как утверждали моряки, один раз в году, и то в високосном.
— Тот случай, когда за ошибку объявляют благодарность, — успокаивал Корсаков расстроенного Ванчурина. — Алексей Архипыч, предлагаю поощрить синоптика! Мы собрались в салоне для обсуждения следующего этапа эксперимента. По плану это мероприятие довольно громко именовалось «теоретической конференцией», но материала для докладов накопилось пока что мало, и было решено просто обменяться мнениями — «потрепаться на научные темы», как выразился Никита.
Последними, замёрзшие и обветренные, явились в салон Ерофеев и Кудрейко.
— Опаздываете, теоретики, — проворчал Чернышёв. — Начнём с вас, пока не разморило в тепле.
— На палубе все ещё полужидкая каша, а на такелаже слабый лёд, — бодро сообщил Ерофеев. — Мы с Алесем, пораскинув своим скудным умишком, пришли к выводу: пока продолжается забрызгивание, лёд будет образовываться медленно. Запиши крупными буквами, Никита, для вечности.
— Архимеды, — уважительно сказал Никита. — Неужели сами такое придумали?
— Наблюдение верное, — сказал Чернышёв. — Только смотря при какой температуре воздуха. Сколько сейчас?
— Минус семь, — доложил Ванчурин.
— Значит, до конца забрызгивания быть на палубе каше, — утвердительно сказал Чернышёв, — можно убирать лопатой. А вертикальные конструкции обледенеют быстрее: ветер их обдувает гораздо интенсивнее, чем палубу.
— Вряд ли, Архипыч, останется каша, — усомнился Ванчурин. — К двадцати часам, полагаю, температура понизится до минус двенадцати, ветер работает с норд-веста. Если к тому времени забортная вода не смоет кашу, она превратится в лёд.
— Алексей Архипыч, когда, по вашим наблюдениям, лёд достигает наибольшей прочности? — спросил Корсаков.
— Часа через три-четыре по окончании забрызгивания.
— А что скажут специалисты? — обратился Корсаков к гидрологам.
— Да, примерно так, — подтвердил Ерофеев. — Когда часть рассола вытекает или вымораживается, температура льда понижается, и он становится более прочным. Истина эта общеизвестна, а практический вывод предлагаю сформулировать таким образом: околку льда, если она не производилась в процессе обледенения, следует произвести сразу же по окончании забрызгивания, иначе потребуется в несколько раз больше усилий.
— И мысль правильная, я сформулирована толково, — кивнул Чернышёв. — Если нет возражений, так и запишем. Вот молодцы полярники, недаром про вас в газетах пишут и по высшим нормам кормят — смекалистые ребята, с мозгом. Именно сразу же — в этом весь секрет. Я знавал капитанов, которые не торопились с околкой — чего там, придём в порт, успеем! — а потом лёд становился, как камень, хоть отбойным молотком его кроши. Или, того хуже, начинался шторм, и тогда окалываться приходилось в аварийных условиях. Взять того же Васютина, — Чернышёв скрипнул зубами, — это теперь он большой начальник, учит плавать других несмышлёнышей, а два года назад возвращался с промысла на «Алдане» в новогоднюю ночь, обледенел по дороге как сукин сын, а гнать наверх команду пожалел, отец родной: пусть ребятишки отдохнут, сохранят силы поплясать вокруг ёлочки. А в пяти милях от берега — крен под пятьдесят градусов, ёлочку побоку, SOS в эфир, и если бы случайный танкер не взял «Алдан» на буксир…
— А сколько льда он набрал? — спросил Корсаков.
— Никак не меньше тридцати тонн, — припомнил Чернышёв, — Но дело не в количестве льда, у него ещё и танки были почти пустые — элементарно потерял остойчивость. — Чернышёв желчно усмехнулся. — И с тех пор товарищ Васютин настолько поумнел, что истины изрекает, лекции по радио нам, дуракам, читает!
Мы тактично смолчали: с «Буйного», который маячил на горизонте, час назад пришла радиограмма, рекомендовавшая капитану «Семена Дежнева» держаться ближе к берегу и при малейшей опасности покидать зону обледенения. Ничего особенного в той радиограмме не было, обычная перестраховка, но Чернышёв вышел из себя и долго орал на ни в чём не повинного радиста. Впрочем, все знали, что одно лишь упоминание фамилии Васютина совершенно лишает Чернышёва и подобия чувства юмора.
— Как-то увереннее себя чувствуешь, когда спасатель рядом, — простодушно и абсолютно не к месту поделился Баландин. И, увидев наши вытянутые лица, неспешно добавил: — При условии, конечно, что он не будет слишком назойлив, не так ли?
Чернышёв великодушно сделал вид, что не слышал этого оскорбительного замечания.
— Ну, с Васютина чего спрашивать, — с непередаваемым пренебрежением произнёс он, — удивительно другое: даже настоящие капитаны, такие, к примеру, как Сухотин и Григоркин, и те к обледенению относятся легкомысленно. Вернее, относились — до нашей январской истории в Беринговом море: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Да и японцы, и англичане, и немцы, и шведы — все на лёд поплёвывали: вместо того чтобы потратить сущую чепуху на оснащение экспедиции, забивали публике головы тайнами всяких там треугольников, где нечистая сила корабли в пучину втягивает. Я, конечно, не знаю… — Чернышёв еле слышно трижды постучал по столу, — есть эти самые тайны или нет, а то, что от обледенения сотни судов идут на дно, — факт. И только потому, что многие капитаны понятия не имеют, когда и каким образом нужно окалываться или, если позволяет обстановка, выходить из зоны обледенения.
— Чуточку сгущаете краски, — возразил Корсаков. — Лабораторные испытания на моделях в масштабе 1:48 и 1:12 мы всё-таки провели. Я не хочу сказать, что нам полностью удалось имитировать процесс обледенения, но теоретические расчёты у нас теперь имеются. А это, Алексей Архипыч, уже кое-что.
— Я имел случай, Виктор Сергеич, выразить своё уважение к вашей плодотворной работе, — с не очень ловко скрытой иронией сказал Чернышёв. — Уверен, что она исключительно полезна, даже необходима… для написания диссертаций. Но практические выводы, которые вы сделали, вызывают… как бы по-научному, помягче выразиться… А можно по-простому?
— Докторскую, между прочим, я защитил на другую тему. — Корсаков старался сдерживаться. — Прошу говорить конкретно.
— Хорошо, конкретно. Вот мы будем давать рекомендации Морскому регистру. Какое, по вашим расчётам, предельное количество льда может набрать судно, чтобы обеспечить высокую степень безопасности?
— Вы прекрасно помните: два процента от водоизмещения.
— Значит, на средний рыболовный траулер восемь-девять тонн, — кивнул Чернышёв. — Сказать, что получится, если ваша рекомендация войдёт в Морской регистр и станет законом? — Чернышёв сжал до ниточки губы и выдержал паузу.
— Добыча рыбы зимой прекратится! Да мы едва в море вышли, а набрали примерно столько — и что, бить во все колокола: спасите наши души?! Знать не знаю, как в бассейне вела себя ваша модель с такой нагрузкой, но рыбак выходит в море не дышать свежим воздухом, а ловить рыбу, и наша задача — научить его бороться со льдом, а не напугать до смерти! Если он наберёт восемь тонн и драпанет с промысла, спасибо за это нам скажет только рыба. Ваши аргументы, Виктор Сергеич, я внимательно изучил и отношусь к ним плохо: голая теория. Извините, если обидел.
— Мы собрались не для того, чтобы осыпать друг друга комплиментами, — сказал Корсаков. — Расчёты по остойчивости вы тоже подвергаете сомнению?
— Вот уж нет, в этом вопросе вы дока.
— Спасибо, — усмехнулся Корсаков, — приятно сознавать, что кое для чего мы ещё годимся. Насчёт рекомендаций спорить не буду, проверим их, как говорится, на своих шкурах. Но, памятуя недавнее прошлое, я настаиваю, чтобы начальник экспедиции согласовывал с её членами свои планы. Надеюсь, мы имеем на это право?
— Само собой, что я, волюнтарист какой-нибудь, — с важностью сказал Чернышёв. — Я за коллективное руководство.
— Отлично. — Корсаков пристальнейшим образом смотрел на Чернышёва. — Тогда один вопрос: если условия для обледенения останутся стабильными, сколько льда вы намерены набрать?
— А сколько сможем, — благодушно поведал Чернышёв и с некоторой мечтательностью добавил: — Хорошо бы побольше, правда, Митя?
— Снег да лёд — наш доход, — легко согласился Ерофеев. — Алесь без льда совсем одичал, еле уволок его с палубы.
— Куй железо, пока не украли, — пояснил Кудрейко. — Птаха грозится из пожарных шлангов смыть кашу в море.
— Я ему смою! — пообещал Чернышёв. — Значит, сколько сможем, Виктор Сергеич. Я бы хоть сейчас приказал начать околку, да Митя с Алесем обидятся, им замеры нужно сделать, где и сколько нарастает, да Илья Михалыч, опять же, предъявит претензию за непроверенную эмаль… как она называется по-научному, Илья Михалыч?
— Кремний-органический полимер с антикоррозийным подслоем, — с улыбкой подсказал Баландин.
— Обязательно выучу наизусть, — пообещал Чернышёв. — Дальше, разве вам неинтересно, Виктор Сергеич, как поведёт себя пароход при ледовой нагрузке, скажем, тонн сорок пять? А Никите — все это отобразить на киноплёнке? Да и Паша совсем соскучился и скис без материала для статьи о героях-моряках.
— Могу ответить за себя: очень интересно, — сказал Корсаков. — Тем более что я ни разу ещё не был свидетелем оверкиля. Точное, его участником.
— Вот видите, — обрадованно подхватил Чернышёв, — тогда мы и вовсе единомышленники. Вы верите в шестое чувство, Виктор Сергеич? Между нами, я верю! Недаром что-то мне подсказывало, что рано или поздно мы полностью сойдёмся во мнениях. Ну, сорок пять — это я, пожалуй, загнул, а сорок — в самый раз, правда?
— С вами становится трудно разговаривать, — с усилием проговорил Корсаков. — У нас не застолье, Алексей Архипыч, и вы не тамада.
— Сорок тонн, — стерев с лица ненужную улыбку, жёстко сказал Чернышёв.
— Я хочу знать, как будет держаться средний рыболовный траулер при ледовой нагрузке сорок тонн.
Теоретическая конференция (Продолжение)
Много спустя, когда зароненное Баландиным зерно проросло и я замахнулся на повесть, мне не раз вспоминалась эта сцена. Теперь, по прошествии времени и после всего, что случилось, она не кажется столь значительной, но тогда я сидел не за письменным столом в своей квартире, а раскачивался вместе с креслом, и глаза мои смотрели не на двор, где за Монахом гнался какой-то тип с палкой, а на угрюмо волнующееся за иллюминатором море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Ни уклейки вам, ребята, ни хвоста!
Разобравшись, в чём дело, мы стали свидетелями редкостного спектакля. На залитом утренним солнцем льду бухты мирно пристроились у лунок человек двести любителей-рыболовов.
— … все наши, но одно дело — тралом в море, а другое — на удочку, — комментировал Птаха. — Клюёт здесь трам-тарарам, не успеваешь вытаскивать!
Дав предупредительный гудок, «Семён Дежнев» начал разгонять лёд.
— … его сейчас нужно ломать, пока он слабый, — продолжал Птаха. — Топай, топай, кореш!
Лёд расползался. На баке стоял хохот: сбежавшиеся «на цирк» матросы подавали советы отчаянно сквернословящим любителям рыбалки. Одни грозили судну кулаками, другие с проклятиями подхватывали деревянные чемоданчики и бежали к краю бухты, а третьи, сидя к нам спиной, мужественно не обращали на приближающееся судно внимания до тех пор, пока лёд не начинал плясать под их ногами. Один из них, самый упорный, демонстративно вытащил из кармана клок ваты и сунул в уши.
«Семён Дежнев», который и так шёл на самом малом, остановился в нескольких метрах. На крыло мостика из рулевой рубки выскочил Чернышёв и проорал в мегафон, образно именуемый «матюгальником»:
— Птаха, спусти шторм-трап и прочисть этому барану уши!
— Как бы не так, — ухмыльнулся Птаха. — Для тебя он, может, и баран, а для нас, вознесенских, Сан Саныч, директор ресторана. Филя, доложи Архипычу, пусть сворачивает.
Выслушав донесение Воротилина, Чернышёв что-то ему сказал, спустился с крыла на палубу и торжественно прохромал на бак.
— Сан Саныч! — приторно вежливым, даже елейным голоском обратился он к застывшему над удочкой рыболову. — Как клюёт?
Сан Саныч не шелохнулся.
— Наверное, плохо слышит, — проворковал Чернышёв, и неожиданно рявкнул:
— Полундра! В ресторане ревизия!
Не оборачиваясь, Сан Саныч сплюнул в лунку. Чернышёв щёлкнул пальцами, подавая знак Воротилину, и за борт с шипением полетела дымовая шашка.
— Выкурили, — удовлетворённо констатировал Чернышёв, когда Сан Саныч, окутанный клубами дыма, позорно бежал. И крикнул вдогонку: — За порциями проследи, за порциями, мошенники у тебя на раздаче!
Заглушая гудками проклятия по своему адресу, Чернышёв быстро разогнал остальных рыболовов, победно протрубил на прощание, и «Семён Дежнев» вышел в открытое море.
На сей раз прогноз Ванчурина не оправдался: во второй половине дня, подгоняемые ветром, налетели тучи и пошёл дождь со снегом, а затем море разволновалось, температура воздуха резко упала, и началось обледенение.
— Зимняя муссонная циркуляция… — обескуражено оправдывался Ванчурин.
— Восточная периферия мощного азиатского антициклона…
Ванчурин был, пожалуй, лучшим синоптиком Дальнего Востока и ошибался, как утверждали моряки, один раз в году, и то в високосном.
— Тот случай, когда за ошибку объявляют благодарность, — успокаивал Корсаков расстроенного Ванчурина. — Алексей Архипыч, предлагаю поощрить синоптика! Мы собрались в салоне для обсуждения следующего этапа эксперимента. По плану это мероприятие довольно громко именовалось «теоретической конференцией», но материала для докладов накопилось пока что мало, и было решено просто обменяться мнениями — «потрепаться на научные темы», как выразился Никита.
Последними, замёрзшие и обветренные, явились в салон Ерофеев и Кудрейко.
— Опаздываете, теоретики, — проворчал Чернышёв. — Начнём с вас, пока не разморило в тепле.
— На палубе все ещё полужидкая каша, а на такелаже слабый лёд, — бодро сообщил Ерофеев. — Мы с Алесем, пораскинув своим скудным умишком, пришли к выводу: пока продолжается забрызгивание, лёд будет образовываться медленно. Запиши крупными буквами, Никита, для вечности.
— Архимеды, — уважительно сказал Никита. — Неужели сами такое придумали?
— Наблюдение верное, — сказал Чернышёв. — Только смотря при какой температуре воздуха. Сколько сейчас?
— Минус семь, — доложил Ванчурин.
— Значит, до конца забрызгивания быть на палубе каше, — утвердительно сказал Чернышёв, — можно убирать лопатой. А вертикальные конструкции обледенеют быстрее: ветер их обдувает гораздо интенсивнее, чем палубу.
— Вряд ли, Архипыч, останется каша, — усомнился Ванчурин. — К двадцати часам, полагаю, температура понизится до минус двенадцати, ветер работает с норд-веста. Если к тому времени забортная вода не смоет кашу, она превратится в лёд.
— Алексей Архипыч, когда, по вашим наблюдениям, лёд достигает наибольшей прочности? — спросил Корсаков.
— Часа через три-четыре по окончании забрызгивания.
— А что скажут специалисты? — обратился Корсаков к гидрологам.
— Да, примерно так, — подтвердил Ерофеев. — Когда часть рассола вытекает или вымораживается, температура льда понижается, и он становится более прочным. Истина эта общеизвестна, а практический вывод предлагаю сформулировать таким образом: околку льда, если она не производилась в процессе обледенения, следует произвести сразу же по окончании забрызгивания, иначе потребуется в несколько раз больше усилий.
— И мысль правильная, я сформулирована толково, — кивнул Чернышёв. — Если нет возражений, так и запишем. Вот молодцы полярники, недаром про вас в газетах пишут и по высшим нормам кормят — смекалистые ребята, с мозгом. Именно сразу же — в этом весь секрет. Я знавал капитанов, которые не торопились с околкой — чего там, придём в порт, успеем! — а потом лёд становился, как камень, хоть отбойным молотком его кроши. Или, того хуже, начинался шторм, и тогда окалываться приходилось в аварийных условиях. Взять того же Васютина, — Чернышёв скрипнул зубами, — это теперь он большой начальник, учит плавать других несмышлёнышей, а два года назад возвращался с промысла на «Алдане» в новогоднюю ночь, обледенел по дороге как сукин сын, а гнать наверх команду пожалел, отец родной: пусть ребятишки отдохнут, сохранят силы поплясать вокруг ёлочки. А в пяти милях от берега — крен под пятьдесят градусов, ёлочку побоку, SOS в эфир, и если бы случайный танкер не взял «Алдан» на буксир…
— А сколько льда он набрал? — спросил Корсаков.
— Никак не меньше тридцати тонн, — припомнил Чернышёв, — Но дело не в количестве льда, у него ещё и танки были почти пустые — элементарно потерял остойчивость. — Чернышёв желчно усмехнулся. — И с тех пор товарищ Васютин настолько поумнел, что истины изрекает, лекции по радио нам, дуракам, читает!
Мы тактично смолчали: с «Буйного», который маячил на горизонте, час назад пришла радиограмма, рекомендовавшая капитану «Семена Дежнева» держаться ближе к берегу и при малейшей опасности покидать зону обледенения. Ничего особенного в той радиограмме не было, обычная перестраховка, но Чернышёв вышел из себя и долго орал на ни в чём не повинного радиста. Впрочем, все знали, что одно лишь упоминание фамилии Васютина совершенно лишает Чернышёва и подобия чувства юмора.
— Как-то увереннее себя чувствуешь, когда спасатель рядом, — простодушно и абсолютно не к месту поделился Баландин. И, увидев наши вытянутые лица, неспешно добавил: — При условии, конечно, что он не будет слишком назойлив, не так ли?
Чернышёв великодушно сделал вид, что не слышал этого оскорбительного замечания.
— Ну, с Васютина чего спрашивать, — с непередаваемым пренебрежением произнёс он, — удивительно другое: даже настоящие капитаны, такие, к примеру, как Сухотин и Григоркин, и те к обледенению относятся легкомысленно. Вернее, относились — до нашей январской истории в Беринговом море: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Да и японцы, и англичане, и немцы, и шведы — все на лёд поплёвывали: вместо того чтобы потратить сущую чепуху на оснащение экспедиции, забивали публике головы тайнами всяких там треугольников, где нечистая сила корабли в пучину втягивает. Я, конечно, не знаю… — Чернышёв еле слышно трижды постучал по столу, — есть эти самые тайны или нет, а то, что от обледенения сотни судов идут на дно, — факт. И только потому, что многие капитаны понятия не имеют, когда и каким образом нужно окалываться или, если позволяет обстановка, выходить из зоны обледенения.
— Чуточку сгущаете краски, — возразил Корсаков. — Лабораторные испытания на моделях в масштабе 1:48 и 1:12 мы всё-таки провели. Я не хочу сказать, что нам полностью удалось имитировать процесс обледенения, но теоретические расчёты у нас теперь имеются. А это, Алексей Архипыч, уже кое-что.
— Я имел случай, Виктор Сергеич, выразить своё уважение к вашей плодотворной работе, — с не очень ловко скрытой иронией сказал Чернышёв. — Уверен, что она исключительно полезна, даже необходима… для написания диссертаций. Но практические выводы, которые вы сделали, вызывают… как бы по-научному, помягче выразиться… А можно по-простому?
— Докторскую, между прочим, я защитил на другую тему. — Корсаков старался сдерживаться. — Прошу говорить конкретно.
— Хорошо, конкретно. Вот мы будем давать рекомендации Морскому регистру. Какое, по вашим расчётам, предельное количество льда может набрать судно, чтобы обеспечить высокую степень безопасности?
— Вы прекрасно помните: два процента от водоизмещения.
— Значит, на средний рыболовный траулер восемь-девять тонн, — кивнул Чернышёв. — Сказать, что получится, если ваша рекомендация войдёт в Морской регистр и станет законом? — Чернышёв сжал до ниточки губы и выдержал паузу.
— Добыча рыбы зимой прекратится! Да мы едва в море вышли, а набрали примерно столько — и что, бить во все колокола: спасите наши души?! Знать не знаю, как в бассейне вела себя ваша модель с такой нагрузкой, но рыбак выходит в море не дышать свежим воздухом, а ловить рыбу, и наша задача — научить его бороться со льдом, а не напугать до смерти! Если он наберёт восемь тонн и драпанет с промысла, спасибо за это нам скажет только рыба. Ваши аргументы, Виктор Сергеич, я внимательно изучил и отношусь к ним плохо: голая теория. Извините, если обидел.
— Мы собрались не для того, чтобы осыпать друг друга комплиментами, — сказал Корсаков. — Расчёты по остойчивости вы тоже подвергаете сомнению?
— Вот уж нет, в этом вопросе вы дока.
— Спасибо, — усмехнулся Корсаков, — приятно сознавать, что кое для чего мы ещё годимся. Насчёт рекомендаций спорить не буду, проверим их, как говорится, на своих шкурах. Но, памятуя недавнее прошлое, я настаиваю, чтобы начальник экспедиции согласовывал с её членами свои планы. Надеюсь, мы имеем на это право?
— Само собой, что я, волюнтарист какой-нибудь, — с важностью сказал Чернышёв. — Я за коллективное руководство.
— Отлично. — Корсаков пристальнейшим образом смотрел на Чернышёва. — Тогда один вопрос: если условия для обледенения останутся стабильными, сколько льда вы намерены набрать?
— А сколько сможем, — благодушно поведал Чернышёв и с некоторой мечтательностью добавил: — Хорошо бы побольше, правда, Митя?
— Снег да лёд — наш доход, — легко согласился Ерофеев. — Алесь без льда совсем одичал, еле уволок его с палубы.
— Куй железо, пока не украли, — пояснил Кудрейко. — Птаха грозится из пожарных шлангов смыть кашу в море.
— Я ему смою! — пообещал Чернышёв. — Значит, сколько сможем, Виктор Сергеич. Я бы хоть сейчас приказал начать околку, да Митя с Алесем обидятся, им замеры нужно сделать, где и сколько нарастает, да Илья Михалыч, опять же, предъявит претензию за непроверенную эмаль… как она называется по-научному, Илья Михалыч?
— Кремний-органический полимер с антикоррозийным подслоем, — с улыбкой подсказал Баландин.
— Обязательно выучу наизусть, — пообещал Чернышёв. — Дальше, разве вам неинтересно, Виктор Сергеич, как поведёт себя пароход при ледовой нагрузке, скажем, тонн сорок пять? А Никите — все это отобразить на киноплёнке? Да и Паша совсем соскучился и скис без материала для статьи о героях-моряках.
— Могу ответить за себя: очень интересно, — сказал Корсаков. — Тем более что я ни разу ещё не был свидетелем оверкиля. Точное, его участником.
— Вот видите, — обрадованно подхватил Чернышёв, — тогда мы и вовсе единомышленники. Вы верите в шестое чувство, Виктор Сергеич? Между нами, я верю! Недаром что-то мне подсказывало, что рано или поздно мы полностью сойдёмся во мнениях. Ну, сорок пять — это я, пожалуй, загнул, а сорок — в самый раз, правда?
— С вами становится трудно разговаривать, — с усилием проговорил Корсаков. — У нас не застолье, Алексей Архипыч, и вы не тамада.
— Сорок тонн, — стерев с лица ненужную улыбку, жёстко сказал Чернышёв.
— Я хочу знать, как будет держаться средний рыболовный траулер при ледовой нагрузке сорок тонн.
Теоретическая конференция (Продолжение)
Много спустя, когда зароненное Баландиным зерно проросло и я замахнулся на повесть, мне не раз вспоминалась эта сцена. Теперь, по прошествии времени и после всего, что случилось, она не кажется столь значительной, но тогда я сидел не за письменным столом в своей квартире, а раскачивался вместе с креслом, и глаза мои смотрели не на двор, где за Монахом гнался какой-то тип с палкой, а на угрюмо волнующееся за иллюминатором море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32