— Неужели в этом миро кто-то может смеяться? — слабым голосом спросил он, стараясь удержать равновесие на уходящем из-под ног полу.
— Садитесь, пожалуйста. — Ерофеев встал, предупредительно пододвинул тяжёлый, не меньше пуда весом, стул. — Чем можем помочь?
— Если вы уж так добры… — Баландин не сел, а рухнул на стул, — я готов продиктовать своё завещание.
— Пройдёт, не обращайте внимания, — с максимальной отзывчивостью сказал Ерофеев. — В свой первый шторм я тоже за борт хотел бросаться, а теперь даже не замечаю.
— Почему «тоже»? — возразил Баландин. — Лично я нисколько не желаю туда бросаться, поскольку не умею плавать. Куда охотнее я бы сейчас бросился — причём с безрассудной отвагой — на тахту в своей квартире.
— Я тоже способен на такой героизм, — признался Ерофеев. — Да, вы же были на мостике, Паша, как там наверху?
— Все то же, теплынь и одна слякоть. Соскучились по льду?
— Пусть по нему медведь скучает. — Кудрейко зевнул. — Чёртова качка, так и тянет на боковую. Уж лучше пурга, правда, Илья Михалыч?
— Алесь шутит, — сказал Ерофеев. — Лучше всего штиль, солнышко и парное Чёрное море. Про пургу хорошо читать в книжке, когда загораешь на согретой гальке с голым пузом.
— Что говорит этот оторванный от жизни фантаст? — Баландин подёргал себя за огромные уши. — Штиль, пляж, солнце… Разве такое бывает?
— Бывает, Илья Михалыч, — заверил Ерофеев, — я слышал об этом от вполне достойных доверия людей.
— Алесь, — доверительно спросил Баландин, — ваш друг случайно не с приветом? Кудрейко засмеялся.
— Ещё с каким! Лет пять назад нас высадили на точку в трехстах километрах от полюса, и мы несколько дней жили вдвоём в палатке. Просыпаюсь однажды и не верю своим ушам: играет музыка, и Митя с кем-то беседует. Прилетели за нами, что ли? Выползаю из палатки, вижу: у полыньи с транзистором сидит Митя и душевно излагает нерпе, что, если она не хочет до старости остаться необразованной дурой, пусть почаще приплывает и слушает музыку, а уж он, Митя, берётся обучить её нотам. Но только он проревел «До, ре, ми-и…», как нерпа скисла и ушла под воду. Утонула, наверное.
— Враньё, — с достоинством возразил Ерофеев. — Во-первых, я допелся до «ля», а во-вторых, ей просто не внушал доверия этот обросший щетиной дикарь. Она сама потом мне об этом сказала.
Глаза Баландина понемногу принимали осмысленное выражение.
— По-моему, качка уменьшилась, — нерешительно предположил он.
— Вы просто к ней привыкаете, — обнадёжил Кудрейко. — Скоро ещё и волчий аппетит появится, вот увидите.
Баландин замер, прислушиваясь к своим ощущениям.
— А мне и в самом деле хочется чего-нибудь съесть, — удивлённо сообщил он. — Удобно ли до обеда зайти на камбуз?
Мы переглянулись. Весь экипаж уже судачил о том, что Григорьевна раз пять забегала к Жирафу (так в первый же день прозвали Баландина) с геркулесовой кашей и сухариками, а Перышкин утверждал, что лично своими ушами слышал: «Ты покушай, покушай, зайчик мой бедненький». Ему не очень верили, но факт оставался фактом: Григорьевна взяла именно Баландина, а не Корсакова под личное покровительство.
— По-моему, удобно, — с лицемерной озабоченностью сказал я. — Любовь Григорьевна вроде бы человек незлой. Не прогонит, вы только скажите ей, что два дня не ели.
Кудрейко отвернулся и тихо заскулил.
— А потом, Илья Михалыч, — заторопился я, — приходите на палубу, посмотрим на вашу эмаль.
— Чего там смотреть, её давным-давно смыло, — ущипнув Кудрейко за ногу, сказал Ерофеев. Баландин выпрямился.
— Митя, не шутите над святыми вещами. Моя эмаль вечна!
— А порошок? — ехидно спросил Ерофеев.
— Экспериментатор имеет право на неудачу. Даже у Хемфри Дэви из ста опытов девяносто девять не получались. Но я вам, маловеры, докажу, что противостоять льду может только химия!
— Где же всё-таки порошок? — мстительно напомнил Ерофеев.
— Его, Митя, смыло в море, — уныло признался Баландин. — Я взял его слишком мало, всего одну тонну. Вчера Баландина постигло первое и обидное поражение. Несколько лет назад он изобрёл белого цвета порошок, который отлично проявил себя в аэропортах, препятствуя льдообразованию на взлётно-посадочной полосе: он был довольно тяжёлым, и дождь с ветром его не разносили. Несмотря на откровенное недоверие скептика Чернышёва, Баландин возлагал на порошок большие надежды, и когда вчера слегка подморозило, то велел рассыпать его по носовой части судна. Первой же хорошей волной полтонны порошка смыло в море, вторые полтонны постигла та же участь, и престижу Баландина был нанесён значительный ущерб, от чего, как мне казалось, он страдал куда сильнее, чем от качки. Но главную ставку он сделал на эмаль, которой покрыли часть палубы и надстроек и которая, по убеждению Баландина, должна препятствовать нарастанию льда. Словом, профессор жаждал реванша — и не было на судне человека, который не желал бы ему успеха.
В каюту заглянул матрос.
— Капитан приглашает на мостик!
Никита Кутейкин выключил секундомер.
— Два-три забрызгивания в минуту.
— Температура воздуха? — спросил Корсаков, заполняя журнал.
— Минус 4, 6 градуса.
— Запишите: курсовой угол к фронту волны десять градусов, — продиктовал Кудрейко. — Ветер семь баллов, волнение моря шесть.
С понижением температуры началось обледенение. «Семён Дежнев» носом зарывался в море, и на палубу, надстройки обрушивались мириады брызг. Качало на мостике значительно сильнее, чем в твиндеке, но в каюте без иллюминаторов качка изнуряла больше, а наверху, как нынче любят говорить, мозг получал всё-таки какую-то информацию. Временами волна, разлетаясь, с силой била в окна рулевой рубки, и я инстинктивно отшатывался, вызывая усмешки Лыкова.
— Алексей Архипыч, меняйте курс, — попросил Корсаков. — Прямо на ветер.
По команде капитана Перышкин крутанул штурвал.
— Никита, секундомер!
В море зимой я никогда не был. Неприглядное зрелище. Все вокруг тебя серое и мрачное: и повисшие над морем тучи, и пелена над горизонтом, и холодные волны, налетавшие на маленький кораблик, как цепные псы. Я поёжился: хлестнувшей волной с головы до ног окатило Ерофеева и Птаху, которые, прикрепившись карабинами к штормовому линю, брали пробы с образовавшегося льда.
— Четыре забрызгивания, — доложил Никита.
— Здорово их. — Я кивнул на людей на палубе. — Работёнка по большому блату.
— Павел Георгиевич, прошу не мешать, — резко выговорил Корсаков. — Никита, повторить замер!
— Есть повторить. — Никита прильнул к замёрзшему окну, на котором бешено вертелся «дворник». — Четыре забрызгивания.
Мне уже было известно, что обледенение, возникающее от брызг морской воды, самое частое и опасное. Но пока что мы имели дело с начальной стадией: на палубе образовался ледяной панцирь. При этой стадии можно спокойно работать и даже рассказывать анекдоты.
— Попробуем курс под углом 90 градусов к направлению ветра, — предложил Корсаков. — Не возражаете, Алексей Архипыч?
— Лагом к волне, креста на вас нет… — пробурчал Лыков.
Волны с силой ударили по левому борту.
— Число забрызгиваний ноль, — сообщил Никита.
— Вы правы, — кивнул Корсаков Чернышёву. — При таком курсе забрызгивания прекращаются. И следовательно, обледенение от брызг.
— Только лагом к волне на нашей посудине штормовать не рекомендуется, — сказал Чернышёв. — Так что особой ценности данное наблюдение не имеет. Ну, сколько?
Вопрос был адресован Ерофееву и Птахе. Они ввалились на мостик в штормовых рыбацких костюмах, с которых стекали тяжёлые капли.
— Живые озонаторы, морем запахло, — принюхиваясь, с удовольствием сказал Баландин.
— Купальный сезон открыт, — бодро откликнулся Ерофеев. — Лёд нарастает медленно, около тонны в час.
— Сколько и где? — спросил Корсаков.
Ерофеев доложил толщину ледового покрова в различных точках и отметил, что в местах, покрытых эмалью, лёд нарастает слабее. Пока что этот процесс, однако, выражен не очень ясно, нужно подождать с выводами до сильного обледенения.
— Если погода не изменится, — сказал Корсаков, внося цифры в журнал, — за сутки можем набрать тонн двадцать. На каком этапе начнём околку, Алексей Архипыч?
— А ни на каком, — пробормотал Чернышёв, поглядывая на море.
— Простите, не понял.
— И понимать нечего… Ежели синоптик не наврал, циклон уходит на норд-ост, не догоним. Часа через три выйдем из зоны обледенения.
— Было бы чего догонять, — весело подал голос Перышкин. И, спохватившись, торопливо проговорил: — Молчу, Алексей Архипыч, молчу!
— Рулевой матрос должен быть немым! — рявкнул Чернышёв. — Только повторять команду — как робот! На первый раз оставляю без компота.
— Есть остаться без компота, — ухмыльнулся Перышкин и с деланной обидой в голосе бросил: — В тропиках нам сухое вино выдавали, а здесь последнего компота лишают.
— Без двух компотов, — прорычал Чернышёв и великодушно добавил: — Условно…
Капитан разбушевался
Третьи сутки мы шастаем по Японскому морю в поисках плохой погоды. Редчайший случай в этих широтах — тишь да гладь в январе, курорт! В нескольких сотнях миль, у Татарского пролива, возникла устойчивая зона обледенения, но «Дежнева» туда не пускают: «Буйный», наш спасатель, надзирает и над рыбаками, которые промышляют неподалёку, и все попытки Чернышёва освободиться от опеки начальство пресекает в зародыше: кому охота платить за разбитые горшки? Чернышёв бесится, на всех рычит, и на глаза ему лучше не попадаться.
Со спасателем мы ещё хлебнём горя: без него портнадзор нас в море не выпускает, и при возникновении необходимых для нашего эксперимента условий мы должны держать с «Буйным» непрерывную связь. А хлебнём горя потому, что командует спасателем Васютин, бывший капитан рыболовного траулера «Алдан» и давний недруг Чернышёва, который однажды хитростью перехватил у «Дежнева» очередь на плавбазу и успел сдать свою рыбу первым сортом. Чернышёв, конечно, затаил в душе хамство и долго ждал случая, чтобы отыграться. Наконец такой случай представился: на «Алдане» заболел повар, и Чернышёв через подставных лиц навязал Васютину одного отпетого халтурщика из портовой забегаловки, расхвалив его сверх всякой меры. Васютин, большой любитель вкусно покушать, клюнул; сменить повара на промысле не так-то просто, и недели две Чернышёв интересовался по радио, какой у Васютина аппетит, и посылал с оказией желудочные таблетки. Васютин в ответ открытым текстом клеймил «хромого черта» за вероломство — словом, два недруга веселили всю флотилию, пока не схлопотали по выговору. Встречаясь в море, капитаны обменивались приветствиями: «Алдан», у которого скорость побольше, издевательски волочил за собой на конце пустое ведро, а «Дежнев», оказавшись однажды с наветренной стороны, салютовал «Алдану» всем своим скопившимся на борту запасом мусора.
— Так что если хотите стать Архипычу ближайшим другом, похвалите Васютина, — закончил Лыков свой рассказ. — Вот вы, Паша, скажите, к примеру, что ничего интересного здесь не находите и желаете перебраться на «Буйный».
— С превеликим удовольствием! — откликнулся я. — Васютин, по крайней мере, культурный человек и не устраивает на борту зверинец. А ваш любимый Архипыч с утра ходит по мостику, как тигр, скажи слово — разорвёт на части и выбросит за борт!
Корсаков сочно хохотал. Мы сидели у него в салоне, лучшей на судне каюте, единственной двухкомнатной и со всеми удобствами. Корсаков и Лыков пили чай, а мы с Никитой играли в шахматы. У Никиты на доске была типичная «безнадёга», и он был явно рад, что я отвлекаюсь, так как лелеял призрачную надежду дать мне вечный шах.
— А зачем вы полезли под руку? — миролюбиво спросил Лыков. — Тигру, знаешь, бантик на хвосте завязывать опасно, может оттяпать важную часть организма.
— Какой такой зверинец? — потребовал разъяснений Корсаков.
— Паша преувеличивает, — промычал Лыков, жуя печенье. — Журналистское воображение.
— Всыпьте ему, — искушающе посоветовал мне Никита, небрежно передвигая пешку.
— Преувеличиваю? — озлился я. — Кто вошёл на мостик человеком, а ускакал оттуда внебрачным сыном блудливого козла?
— Ну я, — хладнокровно сказал Лыков. — Подумаешь, дела.
— А за какое преступление Гриша Букин превратился в «барана с ослиными мозгами»?
— С куриными, — поправил Лыков. — С ослиными, у нас ещё не было.
— Будет! — заверил я. — В указанное выше мифическое животное Гриша был обращён за крамольнейшую мысль: «Хороша погодка, Алексей Архипыч, хоть загорай!» Но Гриша милый мальчик, он даже захихикал, так ему было смешно, а что услышал в свой адрес Ванчурин, уважаемый синоптик и человек в годах, когда принёс Чернышёву карту погоды?
— Наверное, Архипыч его поблагодарил и справился о здоровье, — пряча пламенеющие глаза, высказал догадку Лыков.
— Да, почти, — кивнул я. — Войдя на мостик, Ванчурин имел неосторожность улыбнуться, ну и получил по заслугам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32