Томоясу возвращается с бумагой и ручкой, садится, уже начав писать.
— Это название бара. «Суги». Это адрес. Бар далеко отсюда, найти его непросто, вам, пожалуй, лучше взять такси. Бумагу отдайте водителю.
— Спасибо.
Я беру листок. Секунду Томоясу продолжает его держать. Потом, словно устыдясь себя, убирает руку.
— Спасибо, Кэтрин. Было очень приятно познакомиться. Вы значительно улучшили мою разговорную речь.
Прощаясь, все встают. Томоясу первый, остальные следуя его примеру. Мистер Абэ останавливает такси. Дверца для пассажиров распахивается автоматически. Когда я влезаю в машину, раздается стук торгового автомата на улице, еще одна доза алкоголя падает в его освещенное отверстие.
Машина отделана изнутри светлой искусственной кожей. Водитель в белых перчатках, словно мим. Он открывает стеклянную перегородку, берет листок с адресом и читает, не обращая на меня внимания, словно эту бумажку дало ему какое-то невидимое существо. Представляю себе его пьющим в пижаме «Стопроцентной» гостиницы, а тем временем мимо проносится Токио.
Сюда в самый раз приезжать на поиски драгоценностей. В магазине здесь можно купить платиновые комплекты палочек для еды на двоих. В одном отеле есть золотая ванна, сделанная в форме феникса, — триста тридцать с половиной фунтов металла, самое большое на свете изделие из золота, бизнесмены плавают в ней, и отблески падают на их жировые складки. Столица страны золота. Все из металла и света, то и другое находится в превосходном соотношении. «Будто часовой механизм, — думаю я, — колесики между рубиновыми осями. Утонченное сооружение». На перекрестках перед светофорами толпятся пешеходы и велосипедисты.
Мы едем на северо-восток. Через центр, в сторону реки. Мне уже несколько дней кажется, что я держу путь только в одну сторону. Но ведь все древние камни появились с Востока. Когда я пишу историю «Трех братьев», создается впечатление, что они в равной мере принадлежат Азии и Европе, но такое впечатление ложно. Драгоценность эта азиатская и только азиатская. Камни ее найдены за четыре века до того, как начали разрабатываться алмазные копи Африки и Бразилии, золотоносные месторождения Америки и Австралии. Они относятся к тому времени, когда замечательные баласы все еще поступали из Бадахшана, рубины цвета голубиной крови — только из Могока, алмазы — из Индии. «Братья», безусловно, были обнаружены на Востоке.
Человек в белых перчатках ведет машину безукоризненно. Кварталы больших административных зданий сменяются более тихими улицами. Сборные дома вытесняют старые деревянные строения. Машин здесь немного. Пересекаем реку Сумида по узкому каменному мосту и через пять кварталов подъезжаем к нужному месту.
Бар находится за высокими кедрами, сквозь них светятся окна. Когда такси отъезжает, я стою под деревьями, вдыхая их запах. Такой же, как во дворе каменного дома Глётт. Думаю о ней, о Хасане. Я скучаю по ним, хотя, надеюсь, никогда их больше не увижу. Оправдания себе в этом не ищу. Знаю, что я эгоистичная, холодная, но эти свойства не всегда плохи.
Между деревьев проходит дорожка, свет заливает брусчатку. Здание в конце ее деревянно-кирпичное, тростниковая крыша с обеих сторон спускается почти до земли. Слышится шум воды, кондиционеров и, послабее, знакомые звуки ночного бара — музыка и голоса. Не все из них мужские. Лакированная, оклеенная бумагой дверь автоматически отъезжает в сторону, когда я к ней подхожу.
В безлюдном вестибюле шкаф с туфлями и тапочками. Возле него две большие вазы, орхидеи и лилии поставлены в них на западный манер. Срезанные цветы уже давно меня не радуют — до сих пор напоминают о смерти.
Все тапочки мне малы. Я мелкими шажками вхожу в бар, дурнушка, всеми силами старающаяся быть красивой. Комната высокая, с открытыми балками, над застеленным татами полом возвышается лишь стойка в форме полумесяца. Там несколько стариков в костюмах, носках и разной степени опьянения, три хозяйки в летних кимоно их обслуживают.
Звучит японская народная музыка. Ближайший к двери мужчина мурлычет в микрофон, не сводя глаз с экрана караоке. По нему плывет текст песни вместе с монтажом неподходящих, на мой взгляд, изображений: лодкой с рыбаками и полной сетью тунца; женщиной-гончаром, лепящей посуду. Судя по звукам музыки и лицу певца, произошло нечто в высшей степени печальное, но я не могу понять с кем, если не считать рыбы.
Все, кроме хозяек, почти не в состоянии что-либо замечать. Женщины немолоды и не молодятся. Одна из них подносит певцу тарелку запеченных в тесте яблок, и они разговаривают. В их голосах и лицах заигрывания почти нет. Он делает рукой жест женщине, разливающей напитки. Та поворачивается и видит меня.
— Конбанва.
Она произносит приветствие как вопрос.
— Добрый вечер. Прошу прощения, вы говорите по-английски? Я ищу мистера Мусанокодзи.
— Конечно, — говорит она, будто все понимает. Голос у нее слишком уж мягкий, поддельный, как и здание, в которым мы находимся. — Вы гостья Мусанокодзи-сан?
Я лгу, почти не колеблясь. Хозяйка ведет меня вдоль изогнутой стойки к мужчине в дальнем ее конце. Он сидит один, держа обеими руками стакан. Лицо у него застывшее, задумчивое. По японским меркам он высок, у него рельефно очерченные скулы и жесткие черные волосы. Несмотря на возраст, он подтянут, одни углы, никаких изгибов. Интересно, так ли выглядел мистер Три Бриллианта?
Он выслушивает, что говорит эта женщина, потом обращает взгляд на меня. Хозяйка спрашивает его еще о чем-то, он кивает и молчит, пока она с поклоном не покидает нас. Потом протягивает руку.
— Хидеки.
— Кэтрин.
Мы обмениваемся рукопожатием. Меня удивляет, что он представился именем. Я думала, что богатые и старые более церемонны.
— Спасибо.
— Пожалуйста. За что?
— За то, что солгали обо мне.
— Пустяки. Ну, раз вы моя гостья, выпейте со мной.
Голос его тоже удивляет меня. Он говорит по-английски с сильным бруклинским акцентом, каким-то давним. Сажусь.
— Я бы не отказалась от кофе.
— Оставьте. Это рисовая водка, пробовали ее? Вы живете не в Японии, так ведь? О, надо попробовать, она великолепна. Водка, не Япония. — Он снимает очки в стальной оправе и вытирает глаза салфеткой со стойки. — Как, вы сказали, вас зовут?
— Кэтрин.
— Привет, Кэтрин. Меня Хидеки, хотя, возможно, я уже представился. — Мы вновь обмениваемся рукопожатием. Он опять надевает очки, разглядывает меня. Кажется, делает это без интереса, по обязанности. — Я занят, в соевой промышленности, но, возможно, вам известно и это. Кэтрин, какой у вас бизнес?
— Камни.
— Камни. Очень интересно. Приносят они какой-то доход?
— Нет.
— Мы не встречались?
— Ни разу.
— Я вам задолжал? Не припомню, чтобы в последнее время покупал камни.
— Вы ничего мне не должны.
— Угу. — Когда он улыбается, глаза почти исчезают между морщинами. — Камни. Невероятно! Почему бы нам не выпить шампанского? Я всегда считал, что у шампанского такой же вкус, как у хрусталя, если бы он был жидким. Вам не приходило это в голову?
Он машет ближайшей хозяйке. Шампанское появляется в охладителе из розового гранита, с ржавчиной в его кристаллической структуре. Хидеки Мусанокодзи откупоривает бутылку, продолжая говорить:
— Что ж, должен сказать, это приятный сюрприз. Я сидел тут в одиночестве и слишком много думал. Был почти готов прибегнуть к караоке — оно сродни ритуальному самоубийству, смерть от народных песен. Собственно, я люблю петь западные вещи. Один я. Другие их избегают.
Я не слушаю. Смотрю на лицо мистера Мусанокодзи и думаю о его предке — похожем на него человеке в холодном восточном Лондоне девяносто лет назад. Противлюсь желанию притронуться к Хидеки, протянуть руку и коснуться лица передо мной, словно таким образом смогу вплотную приблизиться к мистеру Три Бриллианта.
— Само собой, пою веши «У-два» и Элвиса Пресли. «Потри меня нежно», как, по вашему мнению, говорят в Японии. И тут появились вы, Кэтрин, и спасли меня.
Он протягивает мне бокал шампанского. Со дна поднимаются пузырьки. Линии, спирали, двойные спирали. Вино холодное и такое сухое, что напоминает вкусом минерал.
— Вы очень хорошо говорите по-английски. Учились за границей?
— Университет Манчукуо, выпуск сорок пятого года. — Он снова улыбается, стекла очков блестят. — Американцы взяли меня в плен. Я уже немного говорил по-английски, меня сделали радиооператором. — Он медленно вращает руками в воздухе — круговороты преходящего времени. — Потом меня заставили несколько лет работать в Америке, на севере штата Нью-Йорк.
— Я думала, вы моложе.
— Воспринимаю это как комплимент.
Теперь я определяю его акцент точнее. Речь мистера Мусанокодзи простонародная, так говорят американские солдаты из старого военного фильма.
— Камни. Послушайте, вы англичанка, правда? Нравится вам Шерлок Холмс? Я учил английский по Шерлоку Холмсу. «Голубой карбункул» — знаете этот рассказ? «Славный камешек! — сказал он. — Взгляните, как он сверкает и искрится. Как и всякий драгоценный камень, он притягивает к себе преступников, словно магнит. Вот уж подлинно ловушка сатаны». А?
— К сожалению, нет.
— О! Ну что ж, мою военную историю вы уже знаете. Других у меня нет, разве что хотите послушать о соевых бобах или неудачных браках.
Подходит хозяйка и хочет вновь наполнить мой бокал. Во рту у меня остался сильный привкус шампанского. Чувствую, что алкоголь уже поступает в кровь. Стойка кажется горячей, и я распрямляюсь.
— Собственно говоря, меня интересует один ваш родственник. Эндзо Мусанокодзи.
— Эндзо. — Хидеки морщит лоб. — Эндзо? Господи.
— В делах компании он пользовался вымышленным именем — Три Бриллианта.
— Это было необходимо. Эндзо! — Хидеки кладет локти на стойку, наклоняясь ближе ко мне. — Родство между нами очень дальнее. Он двоюродный брат моего дедушки. Паршивая овца в семье. Или, — он хмурится, подбирая слова, — волк в шкуре паршивой овцы. Так можно сказать? Он возглавлял компанию?
— Его имя есть в архивах.
— Я не знал. Мать не произносила его имени. Она была очень ясасии, я забыл эти слова уступчивой, прощающей. Эндзо импортировал все, что возможно. У него были контракты с военным министерством. Теперь оно именуется министерством обороны. Были и другие клиенты.
— Кто?
— Компании, которым требовалось то, чем он торговал. — Хидеки огляделся вокруг мутным взором. — Которые не любили разговоров о себе. Хотите узнать кое-что об Эндзо? Он первый привез фосген в Японию, вот чем он прославился. Грязное дело. Этот… как фамилия того англичанина?
— Которого?
— Вы англичанка, вы должны знать. Картофель-ника.
— Уолтер Рали?
— Вот-вот. Эндзо представлял собой то же самое. Уолтера Рали ядовитого газа.
— Он, видимо, был богачом.
— Не думаю. Эндзо вел дела где-то на юге.
— А дети у него были?
— Честно говоря, я не особенно интересуюсь родней. — Хидеки подается ближе, и я чувствую его дыхание. — Но послушайте, я интересуюсь вами. Вы очень энергичная, а? Очень. Не холодная. Но почему вы такая энергичная, Кэтрин? У меня есть теория, по которой люди делятся на два типа. Хотите услышать ее? Существуют люди дела и люди удовольствия. Вы какая?
— Я из тех, кто не распространяется о своих делах.
— А-ха-ха! Замечательно. В Японии есть поговорка: «Не снимай крышку с вонючего горшка». Выпейте еще. Будьте добры к старику. Выпейте с пьяным.
Я пью с ним. Когда смотрю на часики, уже почти полночь. Невысокий человек с неожиданно громким голосом поет караоке, возможно, уже давно. Непохоже, чтобы он собирался уходить, да и все остальные тоже. Кажется, у них, этих стареющих торговцев, нет домов, куда можно вернуться, только это заведение с наигранной теплотой, лакировкой, имитацией матерей, дочерей, жен.
Я прошу нашу хозяйку заказать два такси. У нее приятное лицо, белое, как рис, от пудры. Ничто особо не выделяется, глаза, нос или губы, страсть или сдержанность. Завидую такой гармоничности. Толчком локтя бужу Хидеки. Он прикрывает ладонью глаза, словно я стала невыносимо яркой, сверкающей от шампанского.
— Я уезжаю. Идет? Вы были великолепны. Может, и вам поехать домой?
— Постойте… постойте… — Мусанокодзи неловко выкладывает на стойку деньги. — Домой не хочу. Я хочу остаться с вами. Вы меня интересуете. — Он вздыхает и обнимает меня за плечи. — Кэтрин. Мой вонючий горшок.
— Большое спасибо.
Его полузакрытые глаза блестят.
— Эндзо. Я расскажу вам о нем больше, если останетесь со мной.
— Лжец.
Он хитро смотрит.
— Но я могу узнать побольше. Жена должна помнить. Она любит моих родных. Знает нас лучше, чем мы себя.
— Тогда чем быстрее поедете домой, тем раньше сможете мне позвонить.
— Нет-нет. — Он приваливается к моему плечу. — Сейчас не домой. Только по выходным, понимаете? Она заставляет меня торчать в моем номере в «Окуре». — Голос его становится плаксивым. — О Господи!.. Останьтесь со мной, Кэтрин. Просто поговорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— Это название бара. «Суги». Это адрес. Бар далеко отсюда, найти его непросто, вам, пожалуй, лучше взять такси. Бумагу отдайте водителю.
— Спасибо.
Я беру листок. Секунду Томоясу продолжает его держать. Потом, словно устыдясь себя, убирает руку.
— Спасибо, Кэтрин. Было очень приятно познакомиться. Вы значительно улучшили мою разговорную речь.
Прощаясь, все встают. Томоясу первый, остальные следуя его примеру. Мистер Абэ останавливает такси. Дверца для пассажиров распахивается автоматически. Когда я влезаю в машину, раздается стук торгового автомата на улице, еще одна доза алкоголя падает в его освещенное отверстие.
Машина отделана изнутри светлой искусственной кожей. Водитель в белых перчатках, словно мим. Он открывает стеклянную перегородку, берет листок с адресом и читает, не обращая на меня внимания, словно эту бумажку дало ему какое-то невидимое существо. Представляю себе его пьющим в пижаме «Стопроцентной» гостиницы, а тем временем мимо проносится Токио.
Сюда в самый раз приезжать на поиски драгоценностей. В магазине здесь можно купить платиновые комплекты палочек для еды на двоих. В одном отеле есть золотая ванна, сделанная в форме феникса, — триста тридцать с половиной фунтов металла, самое большое на свете изделие из золота, бизнесмены плавают в ней, и отблески падают на их жировые складки. Столица страны золота. Все из металла и света, то и другое находится в превосходном соотношении. «Будто часовой механизм, — думаю я, — колесики между рубиновыми осями. Утонченное сооружение». На перекрестках перед светофорами толпятся пешеходы и велосипедисты.
Мы едем на северо-восток. Через центр, в сторону реки. Мне уже несколько дней кажется, что я держу путь только в одну сторону. Но ведь все древние камни появились с Востока. Когда я пишу историю «Трех братьев», создается впечатление, что они в равной мере принадлежат Азии и Европе, но такое впечатление ложно. Драгоценность эта азиатская и только азиатская. Камни ее найдены за четыре века до того, как начали разрабатываться алмазные копи Африки и Бразилии, золотоносные месторождения Америки и Австралии. Они относятся к тому времени, когда замечательные баласы все еще поступали из Бадахшана, рубины цвета голубиной крови — только из Могока, алмазы — из Индии. «Братья», безусловно, были обнаружены на Востоке.
Человек в белых перчатках ведет машину безукоризненно. Кварталы больших административных зданий сменяются более тихими улицами. Сборные дома вытесняют старые деревянные строения. Машин здесь немного. Пересекаем реку Сумида по узкому каменному мосту и через пять кварталов подъезжаем к нужному месту.
Бар находится за высокими кедрами, сквозь них светятся окна. Когда такси отъезжает, я стою под деревьями, вдыхая их запах. Такой же, как во дворе каменного дома Глётт. Думаю о ней, о Хасане. Я скучаю по ним, хотя, надеюсь, никогда их больше не увижу. Оправдания себе в этом не ищу. Знаю, что я эгоистичная, холодная, но эти свойства не всегда плохи.
Между деревьев проходит дорожка, свет заливает брусчатку. Здание в конце ее деревянно-кирпичное, тростниковая крыша с обеих сторон спускается почти до земли. Слышится шум воды, кондиционеров и, послабее, знакомые звуки ночного бара — музыка и голоса. Не все из них мужские. Лакированная, оклеенная бумагой дверь автоматически отъезжает в сторону, когда я к ней подхожу.
В безлюдном вестибюле шкаф с туфлями и тапочками. Возле него две большие вазы, орхидеи и лилии поставлены в них на западный манер. Срезанные цветы уже давно меня не радуют — до сих пор напоминают о смерти.
Все тапочки мне малы. Я мелкими шажками вхожу в бар, дурнушка, всеми силами старающаяся быть красивой. Комната высокая, с открытыми балками, над застеленным татами полом возвышается лишь стойка в форме полумесяца. Там несколько стариков в костюмах, носках и разной степени опьянения, три хозяйки в летних кимоно их обслуживают.
Звучит японская народная музыка. Ближайший к двери мужчина мурлычет в микрофон, не сводя глаз с экрана караоке. По нему плывет текст песни вместе с монтажом неподходящих, на мой взгляд, изображений: лодкой с рыбаками и полной сетью тунца; женщиной-гончаром, лепящей посуду. Судя по звукам музыки и лицу певца, произошло нечто в высшей степени печальное, но я не могу понять с кем, если не считать рыбы.
Все, кроме хозяек, почти не в состоянии что-либо замечать. Женщины немолоды и не молодятся. Одна из них подносит певцу тарелку запеченных в тесте яблок, и они разговаривают. В их голосах и лицах заигрывания почти нет. Он делает рукой жест женщине, разливающей напитки. Та поворачивается и видит меня.
— Конбанва.
Она произносит приветствие как вопрос.
— Добрый вечер. Прошу прощения, вы говорите по-английски? Я ищу мистера Мусанокодзи.
— Конечно, — говорит она, будто все понимает. Голос у нее слишком уж мягкий, поддельный, как и здание, в которым мы находимся. — Вы гостья Мусанокодзи-сан?
Я лгу, почти не колеблясь. Хозяйка ведет меня вдоль изогнутой стойки к мужчине в дальнем ее конце. Он сидит один, держа обеими руками стакан. Лицо у него застывшее, задумчивое. По японским меркам он высок, у него рельефно очерченные скулы и жесткие черные волосы. Несмотря на возраст, он подтянут, одни углы, никаких изгибов. Интересно, так ли выглядел мистер Три Бриллианта?
Он выслушивает, что говорит эта женщина, потом обращает взгляд на меня. Хозяйка спрашивает его еще о чем-то, он кивает и молчит, пока она с поклоном не покидает нас. Потом протягивает руку.
— Хидеки.
— Кэтрин.
Мы обмениваемся рукопожатием. Меня удивляет, что он представился именем. Я думала, что богатые и старые более церемонны.
— Спасибо.
— Пожалуйста. За что?
— За то, что солгали обо мне.
— Пустяки. Ну, раз вы моя гостья, выпейте со мной.
Голос его тоже удивляет меня. Он говорит по-английски с сильным бруклинским акцентом, каким-то давним. Сажусь.
— Я бы не отказалась от кофе.
— Оставьте. Это рисовая водка, пробовали ее? Вы живете не в Японии, так ведь? О, надо попробовать, она великолепна. Водка, не Япония. — Он снимает очки в стальной оправе и вытирает глаза салфеткой со стойки. — Как, вы сказали, вас зовут?
— Кэтрин.
— Привет, Кэтрин. Меня Хидеки, хотя, возможно, я уже представился. — Мы вновь обмениваемся рукопожатием. Он опять надевает очки, разглядывает меня. Кажется, делает это без интереса, по обязанности. — Я занят, в соевой промышленности, но, возможно, вам известно и это. Кэтрин, какой у вас бизнес?
— Камни.
— Камни. Очень интересно. Приносят они какой-то доход?
— Нет.
— Мы не встречались?
— Ни разу.
— Я вам задолжал? Не припомню, чтобы в последнее время покупал камни.
— Вы ничего мне не должны.
— Угу. — Когда он улыбается, глаза почти исчезают между морщинами. — Камни. Невероятно! Почему бы нам не выпить шампанского? Я всегда считал, что у шампанского такой же вкус, как у хрусталя, если бы он был жидким. Вам не приходило это в голову?
Он машет ближайшей хозяйке. Шампанское появляется в охладителе из розового гранита, с ржавчиной в его кристаллической структуре. Хидеки Мусанокодзи откупоривает бутылку, продолжая говорить:
— Что ж, должен сказать, это приятный сюрприз. Я сидел тут в одиночестве и слишком много думал. Был почти готов прибегнуть к караоке — оно сродни ритуальному самоубийству, смерть от народных песен. Собственно, я люблю петь западные вещи. Один я. Другие их избегают.
Я не слушаю. Смотрю на лицо мистера Мусанокодзи и думаю о его предке — похожем на него человеке в холодном восточном Лондоне девяносто лет назад. Противлюсь желанию притронуться к Хидеки, протянуть руку и коснуться лица передо мной, словно таким образом смогу вплотную приблизиться к мистеру Три Бриллианта.
— Само собой, пою веши «У-два» и Элвиса Пресли. «Потри меня нежно», как, по вашему мнению, говорят в Японии. И тут появились вы, Кэтрин, и спасли меня.
Он протягивает мне бокал шампанского. Со дна поднимаются пузырьки. Линии, спирали, двойные спирали. Вино холодное и такое сухое, что напоминает вкусом минерал.
— Вы очень хорошо говорите по-английски. Учились за границей?
— Университет Манчукуо, выпуск сорок пятого года. — Он снова улыбается, стекла очков блестят. — Американцы взяли меня в плен. Я уже немного говорил по-английски, меня сделали радиооператором. — Он медленно вращает руками в воздухе — круговороты преходящего времени. — Потом меня заставили несколько лет работать в Америке, на севере штата Нью-Йорк.
— Я думала, вы моложе.
— Воспринимаю это как комплимент.
Теперь я определяю его акцент точнее. Речь мистера Мусанокодзи простонародная, так говорят американские солдаты из старого военного фильма.
— Камни. Послушайте, вы англичанка, правда? Нравится вам Шерлок Холмс? Я учил английский по Шерлоку Холмсу. «Голубой карбункул» — знаете этот рассказ? «Славный камешек! — сказал он. — Взгляните, как он сверкает и искрится. Как и всякий драгоценный камень, он притягивает к себе преступников, словно магнит. Вот уж подлинно ловушка сатаны». А?
— К сожалению, нет.
— О! Ну что ж, мою военную историю вы уже знаете. Других у меня нет, разве что хотите послушать о соевых бобах или неудачных браках.
Подходит хозяйка и хочет вновь наполнить мой бокал. Во рту у меня остался сильный привкус шампанского. Чувствую, что алкоголь уже поступает в кровь. Стойка кажется горячей, и я распрямляюсь.
— Собственно говоря, меня интересует один ваш родственник. Эндзо Мусанокодзи.
— Эндзо. — Хидеки морщит лоб. — Эндзо? Господи.
— В делах компании он пользовался вымышленным именем — Три Бриллианта.
— Это было необходимо. Эндзо! — Хидеки кладет локти на стойку, наклоняясь ближе ко мне. — Родство между нами очень дальнее. Он двоюродный брат моего дедушки. Паршивая овца в семье. Или, — он хмурится, подбирая слова, — волк в шкуре паршивой овцы. Так можно сказать? Он возглавлял компанию?
— Его имя есть в архивах.
— Я не знал. Мать не произносила его имени. Она была очень ясасии, я забыл эти слова уступчивой, прощающей. Эндзо импортировал все, что возможно. У него были контракты с военным министерством. Теперь оно именуется министерством обороны. Были и другие клиенты.
— Кто?
— Компании, которым требовалось то, чем он торговал. — Хидеки огляделся вокруг мутным взором. — Которые не любили разговоров о себе. Хотите узнать кое-что об Эндзо? Он первый привез фосген в Японию, вот чем он прославился. Грязное дело. Этот… как фамилия того англичанина?
— Которого?
— Вы англичанка, вы должны знать. Картофель-ника.
— Уолтер Рали?
— Вот-вот. Эндзо представлял собой то же самое. Уолтера Рали ядовитого газа.
— Он, видимо, был богачом.
— Не думаю. Эндзо вел дела где-то на юге.
— А дети у него были?
— Честно говоря, я не особенно интересуюсь родней. — Хидеки подается ближе, и я чувствую его дыхание. — Но послушайте, я интересуюсь вами. Вы очень энергичная, а? Очень. Не холодная. Но почему вы такая энергичная, Кэтрин? У меня есть теория, по которой люди делятся на два типа. Хотите услышать ее? Существуют люди дела и люди удовольствия. Вы какая?
— Я из тех, кто не распространяется о своих делах.
— А-ха-ха! Замечательно. В Японии есть поговорка: «Не снимай крышку с вонючего горшка». Выпейте еще. Будьте добры к старику. Выпейте с пьяным.
Я пью с ним. Когда смотрю на часики, уже почти полночь. Невысокий человек с неожиданно громким голосом поет караоке, возможно, уже давно. Непохоже, чтобы он собирался уходить, да и все остальные тоже. Кажется, у них, этих стареющих торговцев, нет домов, куда можно вернуться, только это заведение с наигранной теплотой, лакировкой, имитацией матерей, дочерей, жен.
Я прошу нашу хозяйку заказать два такси. У нее приятное лицо, белое, как рис, от пудры. Ничто особо не выделяется, глаза, нос или губы, страсть или сдержанность. Завидую такой гармоничности. Толчком локтя бужу Хидеки. Он прикрывает ладонью глаза, словно я стала невыносимо яркой, сверкающей от шампанского.
— Я уезжаю. Идет? Вы были великолепны. Может, и вам поехать домой?
— Постойте… постойте… — Мусанокодзи неловко выкладывает на стойку деньги. — Домой не хочу. Я хочу остаться с вами. Вы меня интересуете. — Он вздыхает и обнимает меня за плечи. — Кэтрин. Мой вонючий горшок.
— Большое спасибо.
Его полузакрытые глаза блестят.
— Эндзо. Я расскажу вам о нем больше, если останетесь со мной.
— Лжец.
Он хитро смотрит.
— Но я могу узнать побольше. Жена должна помнить. Она любит моих родных. Знает нас лучше, чем мы себя.
— Тогда чем быстрее поедете домой, тем раньше сможете мне позвонить.
— Нет-нет. — Он приваливается к моему плечу. — Сейчас не домой. Только по выходным, понимаете? Она заставляет меня торчать в моем номере в «Окуре». — Голос его становится плаксивым. — О Господи!.. Останьтесь со мной, Кэтрин. Просто поговорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62