А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Сквозь ставни пробивается дневной свет. Чувствую запах татами, приятный, словно от сена. Голова моя пуста, как ракушка. Вскоре до меня доносится шум бурунов. Я вспоминаю их и то, что привело меня к ним.
Взгляд в сторону дается с усилием. На столе синяя чашка без ручки. Тянусь к ней. Наклоняю, чтобы заглянуть внутрь. На нос мне плещет вода, я проглатываю то, что удается.
В доме раздается какой-то шум. Скрипят ступени лестницы. Пытаюсь сесть, но это не получается. В груди что-то болит, похоже, сломано ребро. Боль на несколько секунд становится такой, что не могу дышать. Чашка опрокидывается, последняя вода выливается мне на лоб.
Открывается дверь, в проеме стоит рыбак. Видя, что я очнулась, он входит. Направляется к окнам и складывает ставни, заполняя комнату светом. Потом выходит, оставив дверь открытой.
Он снова входит.
— Который час?
Это кажется важным. Говорить больно, и я кашляю.
— Два часа.
— Кто вы? Хикари Мурасаки?
У него в руках миска. Он подходит и поднимает чашку. Ставит ее на стол.
— Вам нужно было бы отвезти меня в больницу.
— Возили.
Снова начинается кашель, сдерживаю его.
— Я была в больнице?
— У вас два перелома ребер, ушибы, ссадины. Была легкая контузия. Когда вы пришли в сознание, нам сказали, что оставаться вам там незачем. Больница здесь маленькая, переполненная. По словам врачей, вы нуждаетесь в покое. Я не знал, куда еще вас везти.
— Ничего не помню, — говорю. Словно этот человек может лгать, да он и может.
Он садится возле постели, забрасывает ногу на ногу и смотрит на меня. Мы смотрим друг на друга. В окнах ярко-белое небо, морская прозрачность воздуха. Вдали поднимает крик чайка. Я закрываю глаза, думаю о Панче и Джуди. Саутэнде, моле — дороге, ведущей в никуда.
— Долго я спала?
— Сто лет.
— Хочу это знать, — говорю, но когда поднимаю взгляд, его снова нет, он с чем-то возится. Возможно, его что-то беспокоит, хотя понять трудно, лицо у этого человека не из тех, что легко выдают эмоции незнакомцам. Начинает вертеться электрический вентилятор.
— Два дня, — отвечает он и разгибается.
— Почему вы не бросили меня?
Он подходит. Подает мне миску.
— Это суп из крабовых панцирей. Вам нужно чего-то поесть.
— Могли бы бросить. Прилив начался бы снова. Я лежала пластом. Крови на ваших руках не было бы.
Я отпиваю глоток супа. Ничего, кроме вкуса, можно сказать, не пища. Желудок начинает от него урчать. Внезапно ощущаю сильный голод. Опустошив миску, чувствую запах этого человека, запах перца и морской соли. Он все еще смотрит на меня.
— Вы доказываете необходимость собственной смерти?
— Нет. — Говорю с полным сладостью ртом. — Мне просто любопытно.
— Я никогда не убивал, — говорит он. Словно это объяснение. Берет миску и поднимается, собираясь уходить. Глаза у него темные, цвета запекшейся крови. Возле двери останавливается. — А вы?
— Не знаю, — говорю и закрываю глаза. Отворачиваюсь от этого человека и его слов.
Он ежедневно стряпает для меня. Теплый рис с бульоном, белый суп мисо. С каждым приемом пищи мне становится лучше. Мягкая рисовая лапша, вареные яйца с папоротником. Вкусная, укрепляющая еда. Нежные сырые креветки. Печеный лещ. Жаренные в собственных раковинах гребешки. Его кормление выводит меня из себя. Я смотрю на него и думаю, понимает ли он, что делает.
Звук захлопывающейся двери будит меня каждое утро, еще до рассвета. Из окна спальни я вижу этого человека, идущего по тропинке среди дюн к причалу.
Начинает работать мотор его лодки, и она выходит в море.
К семи часам он всегда снова дома, везет на мотоцикле детей в школу. Том хмурится, борясь со сном. Ирэн в коляске счастлива, как Будда. На пустой дороге их видно до самой Тосы.
В дом никто не приходит. Почтальон останавливается у почтового ящика на пристани. Иногда во время отлива на пляже появляется старуха. Тощая, сгорбленная, всегда одна, ищет съедобных моллюсков. Я наблюдаю за ней. В воде отражается ее спина.
В течение двух дней я еще не могу спускаться по лестнице. Заставляю себя двигаться по комнате под наблюдением слонов. Здесь все наблюдающее, выжидающее. Хозяин дома приносит мне пожитки, сумку, которую я в свое время здесь оставила. Видя, что я не открываю ее, приносит мне книги. На английском только три, остальные на японском, которого я почти не знаю. Сижу возле открытого окна, читаю Библию короля Иакова, энциклопедию Пирса 1892 года издания с доводами в пользу того, что земля плоская, стихами Роберта Луиса Стивенсона.
Мама, тише говори со мною, Что-то очень близко и большое, Что-то маленькое и вдали, Мне так страшно, что не объяснить…
Странные это вещи, книги на пустынном острове. Фамильные ценности с надписанными полузнакомыми именами. Хикари от дедушки Майкла. Мари в день ее свадьбы, 1946 г.
На левом бедре у меня тридцать швов. Я закрываю их ладонью, склоняясь, сидя на табурете в ванной. Самые темные синяки у меня под ребрами. Через неделю они начинают светлеть. Кровоизлияние превращается в лиловый пояс над левым бедром.
Уже конец ноября. Холоднее становится только ночами. Вечера я провожу внизу, довольная собой и теплом камина. Радиоприемник вещает по-японски и по-корейски. Дети угрюмые, злые от обиды, хотят, чтобы я убралась. По возможности избегаю их. Прислушиваюсь к их спорам и играм, приходам и уходам. Вдали постоянно слышен шум чаек и моря.
Разговариваем мы осторожно. Только о настоящем, избегая прошлого и будущего, того, почему я приехала и почему остаюсь. Не касаясь несчастных случаев.
— У вас много книг.
— Я люблю читать.
— Ни единой фотографии. Ни одного портрета членов вашей семьи.
— Я могу то же самое сказать о вас. Держите.
— Что это?
— Приспособление для убивания рыбы.
— А это?
— Тоже.
— Они, должно быть, уплывают за милю, завидя вас. Великий Белый Охотник восточного побережья. Что вы имеете против них?
— Ничего. Мне нужно кормиться. Они не уплывают.
— И все же, уверена, вы бы заставили их уплывать, если б могли. — Жду его улыбки, хочу ее. Могу себе в этом признаться. — А это что?
— Изделие Ирэн.
— Не может быть.
— Амулет на счастье. Для моей лодки. У нее умелые руки. Вам нравится?
— Особенно стекло. Похоже, вы можете убить этой штукой множество рыб. И, должно быть, гордитесь дочерью.
— Конечно. Всякий раз.
— Говорите вы не очень уверенно.
— Почему бы нам это не выяснить?
Он с широким разворотом направляет лодку из гавани. Мы держим курс на юго-восток, к Тосскому заливу. День прекрасный, небо и море такие голубые, что там, где они сходятся, линии горизонта почти не видно. Я оглядываюсь на мыс, он уже далеко. Над ним вздымается зеленый-зеленый остров.
Он смотрит в море, правя лодкой, окидывает взглядом рябь и гладкие поверхности, означающие течения и мели. В одном месте, неотличимом для меня от всех прочих, заглушает мотор. Мы сидим, пьем пиво «Саппоро» из холодильника, ловим морского окуня и черного леща.
— Приятное занятие.
— Рад, что вы так находите.
— И больше ничем не занимаетесь?
Он хмыкает.
— Езжу на рынок в Коти. Работаю на участке. Забочусь о детях.
— Вам никогда не хотелось заниматься чем-то другим?
— Нет.
Он пьет пиво, глаза его сощурены.
— У вас должны были быть какие-то цели. Стать пожирателем огня, международным плейбоем, премьер-министром Японии.
— Нет. — Потом более тихим голосом: — Я хотел быть учителем.
— Из вас получился бы неплохой.
Я не спрашиваю, почему он так и не попытался. Быть учителем значило бы жить среди людей. Жить среди людей — подвергать риску «Братьев». Я точно знаю, словно он сказал мне, как эта драгоценность способна разрушать жизни.
Клюет одна рыба, затем другая. Я с трудом вытаскиваю ставриду. Мужчина сидит на корточках подле меня, потрошит ее на палубе. Улыбается.
— Поздравляю.
В рубке есть искусственный лед.
— Где?
— Под сиденьем. Синий ящик. — Он кричит вслед мне: — Каори-чан…
Я останавливаюсь у двери рубки. Он все еще склоняется над рыбой, лицо его в тени. В радиомачте гудит ветер.
— Каори — это ваша жена?
И мы уже сблизились. Пересекли границу и вошли в некий тесный круг. Хикари Мурасаки качает головой. Встает и берет наши удочки.
— Нужно возвращаться, — говорит он. Сматываемые катушки поют в его руках. — Надвигается дождь.
Я думаю о нем. О его руках, покрытых рыбьей кровью. О том, как он всегда смотрит на меня. Высматривая что-то, словно ребенок с самолета, но не как ребенок.
Сон бежит от меня. Сижу до утра у окна, глядя на море. За дюнами волны надвигаются и надвигаются, не приближаясь.
Воскресенье. На рассвете он конопатит шлюпку возле гинкго. Я сижу на крыльце, пью кофе. На нас падают первые лучи солнца.
— Спасибо, что взяли меня на рыбалку.
Он кивает. Во рту у него гвозди. Над дюнами взлетает жаворонок.
— Вы всегда жили здесь?
Он вынимает гвозди.
— Не всегда. Вид у вас получше.
— Я чувствую себя лучше, — говорю, это действительно так. Даже ребра срастаются. — Я не спросила, чью комнату заняла.
— Тома. — Хикари достает из мешка паклю. — Он может пожить вместе с Ирэн, пока вы здесь.
— Мне долго оставаться здесь не нужно.
В его лице ничего не меняется. Осторожно, улыбаясь от усилий, он заколачивает паклю между досками.
— Куда вы отправитесь?
— Не знаю. — Обхватываю обеими руками чашку. — Они не хотят разговаривать со мной, Ирэн и Том.
— Да.
— Из-за собаки?
— Из-за Лиу.
Он распрямляется и идет к крыльцу. Садится и пьет мой кофе. От напитка в солнечном свете поднимается пар. На Хикари клетчатая рубашка с короткими рукавами, в ней он выглядит старше.
— Можно поговорить о нем?
Хикари поворачивается ко мне, обдумывает вопрос.
— Будь он жив, уже вернулся бы.
— Простите меня.
— Вы не виноваты. — Он по-прежнему смотрит на меня. Зрачки его сужены из-за моей близости. — Мне не нужно было посылать его за вами. Я не знал, что еще можно было сделать.
— Да.
Мы только второй раз говорим о том вечере. Кажется, что мы очень медленно поворачиваемся друг к другу. Незаметно, будто стрелки часов.
— Я объяснил это детям. Им легче винить вас.
— Что, если я поговорю с ними?
— Быстро бегать умеете?
— Быстрее, чем они ездят на велосипедах. Чем вооружены дети?
Хикари улыбается, слегка зловеще.
— Всем, что попадется под руку. Они сейчас на другой стороне мыса. Приведите их на завтрак.
Это дальше, чем я думала. В песке, где растет лишь чертополох и кустарник, ступни у меня вязнут по лодыжку. Через десять минут ноги начинают дрожать от усталости. Я останавливаюсь на вершине второй дюны. Между мной и берегом еще четыре — буруны, земля, отражающаяся в море.
Ветер меняется. Я слышу голоса детей, играющих в прятки на самой восточной точке своего самого восточного острова.
— Том! — Солнце уже высоко. Детей не видно, голоса их затихают. Над песчаным тростником порхает ласточка. — Ирэн!
— Уезжайте.
Я поворачиваюсь. Том в ярде позади меня. Я не слышала, как мальчик подошел. Он босой, без рубашки, в руке у него палка. Ветер треплет его вьющиеся волосы.
— Мне нужно поговорить с тобой.
— Мы не хотим видеть вас здесь.
— О собаке.
— Лиу. Вы убили его.
Лицо мальчика кривится. Непонятно, то ли от гнева, то ли от солнца, то ли от желания заплакать или от всего вместе. Выражение его лица трудно понять, как и отцовское.
— Я пришла сказать, что мне очень жаль.
За второй от нас дюной появляется Ирэн. Спешит, окликает брата: «Том-кан». Прося: подожди меня: «Матте. Матте».
Ноги у меня устали от подъема, и я осторожно сажусь на теплый песок.
— Сколько лет было Лиу?
— Не произносите его имени.
Голос его становится тонким. Я вижу, что в руке у него не палка — трезубая острога.
— Хорошо.
— Десять. — Мальчик оглядывается, ища сестру. — Он был хорошей собакой, но плохо спал.
— Он был похож на статуэтки, которые продаются в Коти. Где вы его взяли?
— Папа купил. Чтобы он защищал нас. — Я не спрашиваю, от чего. Мальчик смотрит на мои бедра. На кривую улыбку швов, шириной с его голову. — Он сильно вас покусал.
— Да.
— Раньше он никого не трогал.
— Я не знала.
— Должно быть, Лиу разозлился. Наверное, если б вы не дрались с ним, он покусал бы вас сильнее.
— Наверное.
Мальчик садится. Трава колышется вокруг нас.
— Он был крепким. Вы, должно быть, сильная.
— Том, мне очень жаль.
— Поможете нам вырыть ему могилу?
Хоронить нечего. Я копаю, мои ребра скрипят. Глубина ямы достигает трех футов, Ирэн спускается в нее, словно хочет обмерить. Том подает ей кол с черными молитвенными иероглифами. Я сыплю песок вокруг его основания. Ирэн оказывается по талию закопанной. Вытаскивать ее для меня немалое усилие. Она как будто бы ничего не имеет против. По пути к дому говорит о кошках.
Я поднимаюсь наверх, чтобы вымыться. Приземистая ванна в высоту и в ширину четыре фута, корыто из темных досок, заполняющее комнату запахом мокрого дерева. Складываться пополам внутри ее еще слишком больно. Сижу на табурете и смываю со ступней могильный песок водой из крана возле двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов