Им никогда не быть завершенными. Они напоминают мне одного человека в Эфесе, кравшего кубики тысячелетней мозаики. Он выковыривал их из туфа и клал в карманы своих огромных шортов. Его никто не видел за этим занятием, кроме меня, и я его не остановила, о чем теперь жалею. Он делал это не с целью что-то уничтожить, а из желания увезти мозаику домой в карманах. Некая страсть толкала его к невозможному. Кончив возиться с записными книжками, укладываю их обратно и засыпаю. В сновидениях несется по рельсам скоростной поезд.
Под колоннами эстакады обосновался какой-то пьяница. Я каждое утро смотрю из окна спальни, там ли он. Он всегда в немнущемся нейлоновом зеленом костюме, приваливается спиной к колонне или горбатится, словно резная фигура нэцкэ. Почти совершенно лысый, лишь над ушами сохранилось немного волос.
Потом он исчезает. Я просыпаюсь рано, только начинает светать. Новозеландки негромко сопят в спокойном сне. Щека, на которой проходит синяк, побаливает. Встаю и подхожу к окну.
Эстакада необитаема. Меня охватывает некое желание, мягко, словно я пробуждаюсь ото сна: мне хочется узнать, куда ушел этот пьяница. В каком подъезде спит или к какой жизни вернулся. Лицо у него чистое, глаза спокойные. Интересно, кто примет его обратно? Человека в немнущемся костюме, неприметного в толпе пассажиров или покупателей.
Тихо одеваюсь. Я худощавая, во впадинах над ключицей тень. Туфли у меня в сумке. Спускаюсь по лестнице и обуваюсь у дверей дома. Воздух снаружи холодный, свежий. Иду неторопливо, в привычном темпе, искать то, чего, знаю, не смогу найти.
До Токио немало миль. Иду вдоль железнодорожного полотна на юго-восток, через тихие пригороды. Утреннее уличное движение становится все оживленнее. Когда добираюсь до Асакузы, уже полдень. Вхожу в первый же попавшийся универмаг, высотное здание у реки, предоставляю толпе нести меня мимо лакированной мебели, стереомагнитофонов с изображением кобры на крышке, ортопедических матрацев, роскошного шелкового белья, бобовых лепешек, желе в блюдцах из золотой фольги, деревянно-кирпичной пивной «Пиккадилли», рыбной закусочной и кафе-мороженого в одном здании, по открытому портику, где продавцы в палатках торгуют эликсиром из черепашьей крови, чаем из водорослей, кибернетическими игрушками и печатями из кабаньих клыков. Здесь чувствуется какая-то энергия, целенаправленность. Вера, что за деньги можно купить все.
Я давно уже не ходила пешком. Ходьба приносит чувство облегчения, о котором я уже успела забыть. После истории с Мусанокодзи прошло две недели. Покупаю блинчик с красной икрой и ем на ходу. Перехожу на восточный берег Сумиди, к улочкам с деревянными домами, оставляя высотные здания позади. Через какое-то время дорога под ногами становится мягкой.
Опускаю взгляд и вижу, что иду по жухлой траве. Я в муниципальном парке, валуны и декоративные сосны между дешевыми сборными домами пятидесятых годов, снести которые следовало бы несколько десятилетий назад. Иммигранты сидят на скамейках или прогуливаются. В дальнем конце парка за деревьями гинкго по холму поднимается шоссе.
Подхожу к фонтану. Карпы тычутся в водоросли. Труба, из которой должны бить струи, сухая, ржавая. На окружающей бассейн стенке сидят иностранцы, темноволосые, со смуглой кожей, и мне вспоминается Диярбакыр. Они неторопливо покуривают, глядя на землю и свою дешевую обувь.
Я сажусь. Когда перестаю двигаться, бодрость быстро меня покидает. Обратно до Приятного дворца далеко. Ступни ноют, я смотрю на них и на руки.
— Прошу прощения?
Он смуглый, с темными волосами и бородкой. Грязные нейлоновые костюмные брюки, поддельный пояс от Гуччи. Протягивает пачку сигарет «Фортуна».
— Спасибо, нет.
Мужчина садится. Вынимает сигарету, потом сует обратно. Подается ко мне:
— Позвольте представиться. У вас самые красивые голубые глаза, какие я только видел у японок.
— Я не японка.
— Правда?
Я невольно улыбаюсь.
— И я не японец. Меня зовут Павлов. Он протягивает руку.
Я поднимаю свою и инстинктивно отдергиваю. На ладони у него лягушка, маленькая, как основание большого пальца. Она, помигивая, смотрит на меня, зеленая, с золотистыми глазами. Мужчина торопливо говорит:
— Меня зовут Павлов, а это знаменитая лягушка Павлова. Если позвонить в колокольчик, она высунет язык.
— Вы мучаете ее, ваша кожа слишком горячая.
Улыбка его увядает. Лягушка прыгает обратно в бассейн. Бородатое лицо его, более старое, чем казалось на первый взгляд, бороздят морщины от улыбки.
— Извините, я хотел рассмешить вас. Смеяться полезно для души.
— Даже лягушкам?
— Им особенно. Там, где я живу, лягушки смеются всю ночь.
Он вытирает ладонь о брюки, снова достает сигарету и прикуривает под моим взглядом. Зажигалка тонкая, пластиковая, с узором из красных и зеленых вишен в сахаре. Женская или детская.
— Павлов, вы откуда?
Он пожимает плечами:
— Не из Японии.
— Что делаете здесь?
— Когда идет дождь, продаю зонтики.
— А когда дождя нет?
— Тогда зонтики от солнца.
Губы его растягиваются в улыбке.
— Семья есть?
— Да. — Он кивает. — У вас зоркий взгляд. А чем занимаетесь вы…
— Кэтрин.
— Кэтрин. Наверное, приехали в Японию преподавать английский.
— Нет. — Приближается вой сирены, затем удаляется. Люди в парке приходят в движение, словно от ветра. — Приехала искать кое-что.
— Мир во всем мире? Счастья для всех народов?
Теперь улыбаюсь я.
— Цель моих поисков не столь бескорыстна.
— Это хорошо. Потому что в таком случае я смогу помочь вам.
— Вы даже не знаете, чего я ищу.
— И тем не менее могу помочь. Разве это не замечательно? Я мистер Бюро Находок. Секрет прост: компьютер. У меня лучший в Токио. Так что, взглянув на экран моего компьютера, найдете то, что потеряли.
— Я ничего не теряла…
Павлов поднимает руку.
— Нет-нет, не желаю слушать. Это современный мир. Утро нового тысячелетия. Если не можете найти то, что ищете, значит, не используете современность должным образом. Почему вы ненавидите компьютеры?
— Ненависти к ним у меня нет. — Поднимаю взгляд, ощущая на лице неприятное воздействие солнечных лучей и ветра. — У вас правда есть зонтики от солнца?
— Послушайте, у меня есть то, что вам нужно. Ну как? — Он достает из кармана брюк бумажник. Внутри вместо денег пачка визитных карточек. Протягивает мне одну. — Прошу вас. Это приглашение. Мы введем ваш вопрос в мой компьютер. Вы мгновенно получите тысячу ответов со всего мира. Когда поступит нужный ответ, я вам позвоню, мы отпразднуем это событие, а потом вы найдете то, что ищете. Идет?
Я беру карточку. На ней мелким курсивом написано имя: Павлов Бехтерев, торговец, и крупнее адрес по-английски, по-русски и по-японски.
— Это в двух кварталах отсюда.
— Спасибо. Приятно было познакомиться. — Мы обмениваемся рукопожатием. Он смотрит на часы. — У вас деловая встреча?
— Нет-нет. Рядом с парком ясли. Нужно забрать детей.
— Павловских собачек. — На его лице ничего не отражается, и я смеюсь: — Имеются в виду дети.
— Собачки. Вот Именно. Стоит позвонить в колокольчик — все сразу же обделают пеленки.
У ворот парка он машет на прощание. Я машу карточкой в ответ. Потом, в Приятном дворце, верчу ее в пальцах и задаюсь вопросом, что мне терять.
Свет от экрана заливает лицо Павлова, смягчая его.
— Ну вот. Вам нужно сказать мне, что вы ищете.
— Драгоценность.
— Драгоценность. — Говоря, он нажимает клавиши. — И как мы ее назовем?
— Льюис.
— Льюис. Необычное название для драгоценности.
— Для начала мне нужно получить сведения обо всех, носящих эту фамилию, на острове Сикоку.
— Не проблема. Это необычная фамилия и для японцев. А потом мы поедим. Анна сейчас стряпает. Вы любите окрошку? Я обожаю. Летом сам рву вишни в парке.
— Я даже не знаю, что это такое.
— Тогда я представлю вас друг другу. Окрошка, Кэтрин; Кэтрин, окрошка.
В квартире кухонька и ванная, тесный туалет, две спальни со старыми татами на полу. Окна выходят на рисовое поле, за ним высится фабрика молочной карамели «Могинага». Детям — Александру, Валентину, Елене — год, два и три с половиной, у всех улыбающиеся, будто у русских кукол, личики. Анна высокая, с желтовато-бледным лицом, улыбка у нее приятная, как и у Павлова, правда, более неуверенная, словно ей больше вспоминается. Ни по-английски, ни по-японски она не говорит. За ужином мы разговариваем на ломаном немецком, дети уже уложены спать. Видимо, эти люди беженцы, но не говорят откуда, а я не спрашиваю.
Лучший в Токио компьютер представляет собой портативный аппарат фирмы «Тойота» с дешевым модемом. После свиных котлет и холодного вишневого супа, сладкого кофе и водки идем смотреть, что отыскал Павлов.
— Ничего. — Он пожимает плечами. Настраивает плоский голубой экран. — Но мы использовали только один механизм поиска. Интернет очень широк, как океан, и есть другие способы по нему путешествовать. Над ним, в нем, под ним. Если на Сикоку есть Льюисы, я наверняка смогу их найти. Они могут бежать, но не скрыться. С помощью этого капризного ребенка я проверю все счета, разрешения на работу, регистрационные карточки иностранцев, водительские права, зарегистрированные места на стоянках, переходящие из поколения в поколение закладные. Свидетельства о рождении, свидетельства о смерти. Все документы, какие только есть.
Я отхлебываю сладкой кофейной гущи.
— Может кто-нибудь видеть, что вы делаете?
— Видеть? Нет. — Он возится с блоками, экранами, указателями. — Кто они такие?
— Имена их неизвестны.
Павлов широко открывает глаза.
— В компьютерном мире за деньги можно увидеть все. Эти люди денежные?
— Не знаю. Мне ничего не известно о них.
— Это самые опасные люди. О которых никому ничего не известно.
Он выключает экран. В квартире темно. Она пахнет Россией.
— Мне потребуется какое-то время. Через несколько дней, когда отыщу эти фамилии, я вам позвоню. — Его лицо расплывается в улыбке. — Вы играете в шахматы? Садитесь, садитесь. Сыграем партию.
Ухожу я уже поздно. Павлов вызывается отвезти меня домой, но это далеко, глаза его блестят от выпитого, и, когда я отказываюсь, Анна робко бросает на меня благодарный взгляд. Представляю себе, как мы едем по рисовому полю, утопая в грязи. Последних болотных людей в последней болотной «хонде».
Снаружи теплый воздух пахнет карамелью. С поля доносится кваканье лягушек. Рис убрали, и теперь их меньше. Павлов говорит, что они смеются. Мне эти звуки больше напоминают пение. Прислушиваясь к ним, я иду, направляясь от света из квартирных окон сквозь темноту к промышленному району.
Последняя электричка ждет меня на станции «Вишневый цвет». Сиденья жесткие, с прямыми спинками, и я этим довольна. Не знаю, куда бы заехала, если б заснула, где кончается маршрут электрички. Глаза у меня смыкаются всего лишь раз, ненадолго. В темноте мне кажется, что вагон полон людей.
Я слышу их дыхание. Аслан-таксист сидит рядом с Асланом-официантом. Лейла жмется к Арафу, по-прежнему непонимающе улыбаясь. Здесь Граф, аукционер, рядом с ним японка, ищущая отцовский меч. Хасан с Евой, Р.Ф. фон Глётт и круглолицая хозяйка, руки их лежат на коленях, как у древних богов. Джордж Пайк в туфлях, блестящих, как церковные ступени. Исмет с его глазами эксперта.
Они ждут, чтобы я взглянула на них. Все приведшие меня сюда, даже если не знают об этом, даже если мы никогда не встречались. В потемках разума осознаю, что они похожи на письма Энн — все остались со мной навсегда, хотя я никогда их больше не увижу.
— Говорят, она маленькая, как ребенок. — Так оно и есть.
— Ты видел ее?
— Всего один раз.
— Ну как, Уильям? Волнуешься?
— Нет.
— А ты, Даниил? — Голос Джорджа Лиса в темноте кареты.
1837 год, первый понедельник декабря. Окно закрыто, холод в него не проходит.
— Слегка.
— Отправляясь к королеве, каждый может волноваться. Говорят, первое, что она произнесла по-английски, была фраза: «Отрубить ему голову».
Смех. Огонек спички. Лис пригнулся и раскуривает трубку. В карете, принадлежащей компании, Джордж Лис, Джон Бридж, Уильям Беннет, Даниил Леви. Колено к колену, ранделловские торговцы. Выбранные за свою обаятельность, потеющие во фраках. Бридж в бриджах. Руки Уильяма сжаты одна в другой.
Даниил отвернулся от них. В тесном пространстве он ощущал запах их беспокойства, какой бывает у животных. Окно кареты запотело от дыхания, он протер его и стал смотреть на Лондон в его стихии. Ночью выпал снег. «Пойдет еще», — подумал он, тусклый свет снаружи предвещал снегопад.
Лондон. За четыре года Даниил полюбил этот город. Он никак не ожидал этого, как и не думал, что Залман его возненавидит. Брат терпеть не мог темных месяцев в столице, английских сокращенных слов, написанных на банкнотах обязательств. Получая деньги, Залман брал монеты, словно доверяя только собственной цене вещей. Равнозначности стоимости и красоты. У Ранделла он работал допоздна, после работы говорил мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62