Валерий отворил калитку и прошел к дому. Рубчатые подошвы разъезжались на ледяной дорожке. Дверь Валерию открыла Виктория Львовна: ее серые, как песчаная змейка, глаза спокойно смо грели на московского бандита и на огромный букет, закупленный на привокзальном рынке.
— Это ты, Валера? Заходи. Чаю будешь?
Валерию почему-то вспомнилось, как очень давно, когда Игорю было только девять, Виктория Львовна повела его с Игорем и еще двумя ребятишками в Пушкинский музей. Ребятишки были чистенькие и вымытые, сопровождаемые мамашей и домработницей. Валера сразу почувствовал глухую классовую ненависть и начал, по обыкновению, заводиться: по дороге в музей: лупил мальчишек грязными снежками и топал по лужам, а в музее затих и присмирел и вертел головой в созерцании незнакомых предметов и, наконец, при виде очередного экспоната дернул за платье Викторию Львовну и осведомился:
— Теть Вик, что такое фаллос?
Виктория Львовна ужасно сконфузилась, но объяснила, как могла.
— Так это просто х…! — разочарованно сказал Валерий.
Через минуту Валерий услышал за своей спиной жаркий шепот одной из мамаш: «Господи, да это ж просто шпана какая-то! Как вы ему позволяете общаться с сыном!» «Да, он испорченный мальчик, — вздохнула Виктория Львовна, — но сердце у него доброе…»
Теперь испорченный мальчик, который в девять лет не знал, что такое фаллос, но зато с раннего детства прекрасно знал более короткий и более популярный синоним греческого слова, стоял на пороге прихожей в сером костюме с галстуком за сто долларов, а отличник Игорь Нетушкин лежал в тесном гробу на Тарском кладбище.
Двое бычков Нестеренко застенчиво жались в прихожей. Высокорослый Муха нагибал голову, чтобы не побиться о дверную притолоку.
— Снимите обувь, ребята, — вежливо сказала Виктория Львовна.
— А где Яна? — спросил Валерий.
— Наверху. Она совсем разболелась.
Валерий скинул ботинки и в одних носках поднялся по скрипучей лесенке с давно обтершимися ступенями, некогда крашенными рыжей масляной краской.
Яна лежала в постели, свернувшись калачиком. Рядом, на стуле, сидел хорошо одетый человек лет сорока, несколько полный, но весьма еще моложавый, в крупных черепаховых очках, поблескивающих на слегка поросячьем лице. Человек держал Яну за руку, высунувшуюся из-под одеяла. Глаза Яны были закрыты, она неслышно и легко дышала. Ладошка у Яны была узкая, а у гостя, наоборот, мясистая и белая, как мякоть кабачка. Судя по всему, джип со скучающим водителем принадлежал именно ему.
На тумбочке у кровати Яны лежал метровый букет: полтора десятка красных роз были тщательно, как младенец, упакованы в шуршащие пеленки подарочной фольги. Букет был точно такой же, как у Валерия.
На звук отворенной двери Яна открыла глаза.
Человек не испугался и руки не отнял, а только повернул голову и тут же замер: голубые глаза его мгновенно сощурились, на донышке зрачков плеснулось недовольство, обеспокоенность, страх. Валерий шагнул в комнату.
— Я тут, вот, веник по дороге прикупил. А ты что — разболелась?
— Да. Алексей Юрьевич, это Валера… Валера Нестеренко.
Незнакомец неторопливо встал.
— Очень приятно. Алексей Чердынский.
Рука у господина Чердынского была пухлая и мягкая. Скосив глаза, он смотрел на букет в руках Валерия. Чердынский нервничал и кусал губы, и это немного рассмешило Нестеренко. Он не привык, чтобы люди нервничали при виде букета в его руках. Он привык, когда люди нервничают при виде автомата.
Валерий легким шагом пересек комнату, расположил свой веник рядом с уже имеющимся и на правах друга семьи поцеловал Яну в щечку.
Выпрямляясь, он успел заметить сузившиеся глаза Чердынского.
— Говорят, вы старый друг Игоря? — спросил Чердынский.
— Да. А вы…
— Ах да. Извините.
Чердынский привычным жестом выудил из визитницы белый прямоугольник.
— «Фармэкспорт лтд». Генеральный директор. Я сегодня говорил с Демьяном. Он мне рассказал о вашем приезде.
Валерий оглянулся: глаза Яны были опять крепко закрыты.
— Вниз спустимся? — понизив голос, спросил Нестеренко
Чердынский кивнул.
В гостиной никого не было. На стоявшем в углу рояле красовались початая бутылка водки и два граненых стакана, несильный сквозняк шевелил потертые льняные шторы, и в воздухе пахло каким-то нехорошим тленом, словно за диван завалилась курья ножка или там сдохла крыса. Валерий подошел к окну, распахнул занавеску и долго смотрел в черно-белый сад с обвисшими, мокрыми сучьями яблонь и цепочками заячьих следов от забора к забору.
За его спиной негромко зазвучала музыка. Валерий обернулся. Чердынский сидел перед роялем на вертящемся стульчике и легко перебирал клавиши. Руки с короткими пальцами порхали над черно-белыми клавишами легко и виртуозно, как руки уличного кидалы — над стаканчиками с наперстком. На пюпитре вместо нот стояла бутылка водки.
Чердынский играл очень хорошо, почти профессионально, что именно — Валерий понять не мог. Его детство прошло в коммуналке и с вечно включенной радиоточкой на кухне, и классическая музыка в сознании Валерия намертво ассоциировалась с бодрым голосом советского диктора, рапортом об успехах в посевной и прогорклым запахом подгоревшей каши. Как следствие Валерий классики не любил.
Чердынский взял несколько аккордов, потом перешел на что-то надрывно-веселое, прокатился пальцами по белым клавишам, резко встал и захлопнул крышку, В руках его оказалась бутылка.
— Хочешь?
Валерий покачал головой.
Граненый стакан заполнился наполовину, Чердынский хлебнул было водки, потом поморщился и отставил стакан.
— Ты музыкант? — спросил Валерий.
— А? Нет… отец был музыкантом. А я медицинский кончал… Впрочем, какой я теперь врач — бизнесмен от медицины…
Из кухни доносился упоительный запах блинов: судя по всему, Виктория Львовна хлопотала по хозяйству. Валерий неопределенно пожал плечами.
— Ты, как я понял, какое-то отношение имеешь к заводу? — спросил Валерий.
— Да. Мы закупаем для них сырье. Субстанции и все такое прочее. Собственно, они просто перерабатывают наше сырье…
Валерий слегка поднял брови.
— И где вы берете сырье?
— По правде говоря, в НИИ «Биопрепарат».
— Который через дорожку от главных корпусов?
— Да. НИИ принадлежит «Фармэкспорту». Если вы знаете, что такое толлинг, вы поймете смысл операции.
— Я не знаю, что такое толлинг.
— Это когда «Заря», вместо того чтобы получать прибыль от экспорта лекарств, получает только деньги за переработку сырья.
— Почему?
— С прибыли надо платить налоги. А денег на переработку хватает ровно столько, чтобы заплатить за электроэнергию и зарплату.
— А куда девается та прибыль, с которой не заплатили налоги?
— Инвестируем в завод. Вон, пятый цех реконструировали. Институту новый ферментер купили за двести тысяч баксов. Капитальное научное открытие профинансировали, между прочим, за которое Игорь премию получил. В общем, глубоко непорядочно поступаем, с точки зрения губернатора. Потому как мы должны отдавать деньги за лекарства в региональный бюджет, где их разворуют на дотацию сельскому хозяйству, и в федеральный бюджет, где их разворуют под предлогом выборов президента. А мы, гады такие-то, пол-лимона баксов отдали на исследование каких-то нейроактивных веществ. Которые при правильном применении даже из вас, Валерий Игоревич, могут сделать талантливого математика.
— Кому принадлежит контрольный пакет «Зари»? — спросил Валерий.
— «Фармэкспоргу».
— А кому принадлежит «Фармэкспорт»?
— Вопрос для младшего школьного возраста, Валерий Игоревич. Неужели вы думаете, Демьян и Фархад работают на чужого дядю?
Этого Валерий не думал. Но странное дело — ни Гаибов, ни Санычев не походили на «новых русских», настоящих хозяев жизни, которые были готовы идти по трупам, рвать головы и раздавать взятки. Было в них обоих что-то от «красного директора», от технического интеллигента. В меру хитрые, в меру жесткие, они все же не дотягивали до стандартов российской конкуренции. Чердынский, несмотря на очки и фраерскую привычку играть Брамса, — дотягивал.
— И много вы лекарств экспортируете?
— Прилично.
— А разве нас на Запад с лекарствами пускают?
— Нет. Есть такая штука — GMP. Good manufacturing practice. Нормы чистоты производства, до которого наши заводы просто не дотягивают. Даже, представьте себе, «Заря».
— Почему представьте себе?
— Потому что на «Заре» производилось бактериологическое оружие. Уж на ней стерильность такая, что стерильней только незачатый ребенок. GMP — это полное фуфло. Для западной компании вроде «Ланки-Гештальт» или «Новонордекса» это просто способ не пустить чужаков на рынок. А все стандартные тесты на обсеменение любой препарат «Зари» выдержит не хуже «Ланки».
— Так как же вас пускают?
— А у нас нет поставок в США. У нас есть страны третьего мира. Мы продаем им супердорогие генноинженерные препараты втрое дешевле, чем та же «Ланка». И при этом можем откатывать чиновникам вдвое больше. «Ланке» это, надо сказать, очень не нравится. И она руководствовалась не только человеколюбивыми соображениями, когда сманивала Игоря в Штаты.
— А внутри страны продукцию «Зари» тоже распространяете вы?
Чердынский помолчал.
— «Заря» довольно мало лекарств продает внутри страны.
— Почему?
— Неохота в дерьме мараться.
Чердынский резко встал, отошел от рояля. За окном, по белому насту, пробиралась тощая серая кошечка, а вслед за ней крались двое: шофер Чердынского и Лешка Муха. Два больших человека в кожаных куртках, видимо, не хотели сделать кошке ничего плохого, и она это чувствовала, но все-таки боялась незнакомых людей и потому отпрыгивала от них каждый раз, когда они приближались.
— Вас ведь не было на похоронах? — спросил Валерий.
— Нет. Я в командировке был, в Бразилии, мне никто ничего не сказал. Вдруг звоню на завод и… В общем, я только ночью прилетел в Москву.
— Вы друг Игоря? — уточнил Валерий.
Чердынский печально улыбнулся.
— Я бы не сказал. Я друг Яны. Ее старый друг, — с вызовом подчеркнул коммерсант.
— А Игоря?
Губы коммерсанта задрожали. Потом он решительно засопел носом и уставился на своего собеседника.
— Нет, я не друг Игоря, — спокойно сказал Чердынский, — трудно быть другом после того… после того, как у тебя уводят женщину.
— Вы женаты?
— Нет. Я развелся. Я развелся год назад, после того, как повстречал Яну. Вас такой ответ устраивает?
Валерий молчал. Чердынский беспокойно обернулся к роялю. Махнул рукой.
— Вам этого не понять, — сказал Чердынский. — Вы молоды. Вам тридцать с чем-то, вы не весите центнер и не носите очки. Наверное, вы меняете женщин чаще, чем белье в постели… А на человека, который любит женщину, вы смотрите, как на сумасшедшего. У вас такая профессия. Вы не понимаете, что это такое, если вам сорок пять и вы любите, любите безумно, до дрожи в руках, а потом приходит сопливый мальчишка на двадцать лет тебя моложе, и она уходит к нему.
Чердынский помолчал.
— Вы знаете, что Яна кололась?
Валерий промычал что-то неопределенное.
— Я впервые встретил ее пять лет назад. Тарск — город маленький. Я пришел в гости к своему другу, старому школьному приятелю. Он тогда в каком-то черном ящике работал. Потомственный технарь-интеллигент. Мне открыла девочка лет четырнадцати. Она была в очень короткой красной юбке и с белым бантом в волосах. Я влюбился. Представьте себе, я влюбился именно тогда. Я тогда работал здесь, в Тарске, в НИИ. Вроде как чего-то курировал. Мне как-то по чину не полагалось совращать четырнадцатилетних, а? Потом я уехал. В Москву на повышение. Потом ушел в коммерцию. Мы работали с «Зарей», собственно, я много сделал, чтобы Санычев получил этот завод. Полтора года назад я был в командировке в Тарске, ехал по улице Мира. Если вы еще не в курсе, это та самая улица, где собираются… Стоит кучка девочек, и я узнаю Яну… Она подняла руку, и я остановился. Сначала я думал, что она совершенно пьяная, а потом понял, что она просто под кайфом. Она зарабатывала так деньги на наркотики. Насколько я понимаю, бандиты это делают специально. Так легче заставить проститутку отрабатывать деньги. Впрочем, это ваша специальность, что я вам объясняю…
Глаза Чердынского за толстыми стеклами очков были усталые и отчаянные.
— Я увез ее с собой. Она хихикала и норовила раздеться. Она меня совсем не узнавала, все повторяла, что я «клевый папик». Я взял ее в Москву, как вы понимаете, уж я-то знал, где ее можно вылечить. Истратил, кстати, кучу денег, но это совершенно неважно. По счастью, ее удалось избавить от наркозависимости. Она начала совсем недавно, после того, как убили ее отца. Тоже какие-то разборки, он, чтоб заработать деньги, пошел в коммерцию и пожаловался в милицию, что его обирают бандиты.
— Чьи?
— Ныне покойного Сыча… Они приехали после его смерти и сказали, что фраер им был по жизни должен. Вот. Я ее вылечил. Снял отдельную квартиру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Это ты, Валера? Заходи. Чаю будешь?
Валерию почему-то вспомнилось, как очень давно, когда Игорю было только девять, Виктория Львовна повела его с Игорем и еще двумя ребятишками в Пушкинский музей. Ребятишки были чистенькие и вымытые, сопровождаемые мамашей и домработницей. Валера сразу почувствовал глухую классовую ненависть и начал, по обыкновению, заводиться: по дороге в музей: лупил мальчишек грязными снежками и топал по лужам, а в музее затих и присмирел и вертел головой в созерцании незнакомых предметов и, наконец, при виде очередного экспоната дернул за платье Викторию Львовну и осведомился:
— Теть Вик, что такое фаллос?
Виктория Львовна ужасно сконфузилась, но объяснила, как могла.
— Так это просто х…! — разочарованно сказал Валерий.
Через минуту Валерий услышал за своей спиной жаркий шепот одной из мамаш: «Господи, да это ж просто шпана какая-то! Как вы ему позволяете общаться с сыном!» «Да, он испорченный мальчик, — вздохнула Виктория Львовна, — но сердце у него доброе…»
Теперь испорченный мальчик, который в девять лет не знал, что такое фаллос, но зато с раннего детства прекрасно знал более короткий и более популярный синоним греческого слова, стоял на пороге прихожей в сером костюме с галстуком за сто долларов, а отличник Игорь Нетушкин лежал в тесном гробу на Тарском кладбище.
Двое бычков Нестеренко застенчиво жались в прихожей. Высокорослый Муха нагибал голову, чтобы не побиться о дверную притолоку.
— Снимите обувь, ребята, — вежливо сказала Виктория Львовна.
— А где Яна? — спросил Валерий.
— Наверху. Она совсем разболелась.
Валерий скинул ботинки и в одних носках поднялся по скрипучей лесенке с давно обтершимися ступенями, некогда крашенными рыжей масляной краской.
Яна лежала в постели, свернувшись калачиком. Рядом, на стуле, сидел хорошо одетый человек лет сорока, несколько полный, но весьма еще моложавый, в крупных черепаховых очках, поблескивающих на слегка поросячьем лице. Человек держал Яну за руку, высунувшуюся из-под одеяла. Глаза Яны были закрыты, она неслышно и легко дышала. Ладошка у Яны была узкая, а у гостя, наоборот, мясистая и белая, как мякоть кабачка. Судя по всему, джип со скучающим водителем принадлежал именно ему.
На тумбочке у кровати Яны лежал метровый букет: полтора десятка красных роз были тщательно, как младенец, упакованы в шуршащие пеленки подарочной фольги. Букет был точно такой же, как у Валерия.
На звук отворенной двери Яна открыла глаза.
Человек не испугался и руки не отнял, а только повернул голову и тут же замер: голубые глаза его мгновенно сощурились, на донышке зрачков плеснулось недовольство, обеспокоенность, страх. Валерий шагнул в комнату.
— Я тут, вот, веник по дороге прикупил. А ты что — разболелась?
— Да. Алексей Юрьевич, это Валера… Валера Нестеренко.
Незнакомец неторопливо встал.
— Очень приятно. Алексей Чердынский.
Рука у господина Чердынского была пухлая и мягкая. Скосив глаза, он смотрел на букет в руках Валерия. Чердынский нервничал и кусал губы, и это немного рассмешило Нестеренко. Он не привык, чтобы люди нервничали при виде букета в его руках. Он привык, когда люди нервничают при виде автомата.
Валерий легким шагом пересек комнату, расположил свой веник рядом с уже имеющимся и на правах друга семьи поцеловал Яну в щечку.
Выпрямляясь, он успел заметить сузившиеся глаза Чердынского.
— Говорят, вы старый друг Игоря? — спросил Чердынский.
— Да. А вы…
— Ах да. Извините.
Чердынский привычным жестом выудил из визитницы белый прямоугольник.
— «Фармэкспорт лтд». Генеральный директор. Я сегодня говорил с Демьяном. Он мне рассказал о вашем приезде.
Валерий оглянулся: глаза Яны были опять крепко закрыты.
— Вниз спустимся? — понизив голос, спросил Нестеренко
Чердынский кивнул.
В гостиной никого не было. На стоявшем в углу рояле красовались початая бутылка водки и два граненых стакана, несильный сквозняк шевелил потертые льняные шторы, и в воздухе пахло каким-то нехорошим тленом, словно за диван завалилась курья ножка или там сдохла крыса. Валерий подошел к окну, распахнул занавеску и долго смотрел в черно-белый сад с обвисшими, мокрыми сучьями яблонь и цепочками заячьих следов от забора к забору.
За его спиной негромко зазвучала музыка. Валерий обернулся. Чердынский сидел перед роялем на вертящемся стульчике и легко перебирал клавиши. Руки с короткими пальцами порхали над черно-белыми клавишами легко и виртуозно, как руки уличного кидалы — над стаканчиками с наперстком. На пюпитре вместо нот стояла бутылка водки.
Чердынский играл очень хорошо, почти профессионально, что именно — Валерий понять не мог. Его детство прошло в коммуналке и с вечно включенной радиоточкой на кухне, и классическая музыка в сознании Валерия намертво ассоциировалась с бодрым голосом советского диктора, рапортом об успехах в посевной и прогорклым запахом подгоревшей каши. Как следствие Валерий классики не любил.
Чердынский взял несколько аккордов, потом перешел на что-то надрывно-веселое, прокатился пальцами по белым клавишам, резко встал и захлопнул крышку, В руках его оказалась бутылка.
— Хочешь?
Валерий покачал головой.
Граненый стакан заполнился наполовину, Чердынский хлебнул было водки, потом поморщился и отставил стакан.
— Ты музыкант? — спросил Валерий.
— А? Нет… отец был музыкантом. А я медицинский кончал… Впрочем, какой я теперь врач — бизнесмен от медицины…
Из кухни доносился упоительный запах блинов: судя по всему, Виктория Львовна хлопотала по хозяйству. Валерий неопределенно пожал плечами.
— Ты, как я понял, какое-то отношение имеешь к заводу? — спросил Валерий.
— Да. Мы закупаем для них сырье. Субстанции и все такое прочее. Собственно, они просто перерабатывают наше сырье…
Валерий слегка поднял брови.
— И где вы берете сырье?
— По правде говоря, в НИИ «Биопрепарат».
— Который через дорожку от главных корпусов?
— Да. НИИ принадлежит «Фармэкспорту». Если вы знаете, что такое толлинг, вы поймете смысл операции.
— Я не знаю, что такое толлинг.
— Это когда «Заря», вместо того чтобы получать прибыль от экспорта лекарств, получает только деньги за переработку сырья.
— Почему?
— С прибыли надо платить налоги. А денег на переработку хватает ровно столько, чтобы заплатить за электроэнергию и зарплату.
— А куда девается та прибыль, с которой не заплатили налоги?
— Инвестируем в завод. Вон, пятый цех реконструировали. Институту новый ферментер купили за двести тысяч баксов. Капитальное научное открытие профинансировали, между прочим, за которое Игорь премию получил. В общем, глубоко непорядочно поступаем, с точки зрения губернатора. Потому как мы должны отдавать деньги за лекарства в региональный бюджет, где их разворуют на дотацию сельскому хозяйству, и в федеральный бюджет, где их разворуют под предлогом выборов президента. А мы, гады такие-то, пол-лимона баксов отдали на исследование каких-то нейроактивных веществ. Которые при правильном применении даже из вас, Валерий Игоревич, могут сделать талантливого математика.
— Кому принадлежит контрольный пакет «Зари»? — спросил Валерий.
— «Фармэкспоргу».
— А кому принадлежит «Фармэкспорт»?
— Вопрос для младшего школьного возраста, Валерий Игоревич. Неужели вы думаете, Демьян и Фархад работают на чужого дядю?
Этого Валерий не думал. Но странное дело — ни Гаибов, ни Санычев не походили на «новых русских», настоящих хозяев жизни, которые были готовы идти по трупам, рвать головы и раздавать взятки. Было в них обоих что-то от «красного директора», от технического интеллигента. В меру хитрые, в меру жесткие, они все же не дотягивали до стандартов российской конкуренции. Чердынский, несмотря на очки и фраерскую привычку играть Брамса, — дотягивал.
— И много вы лекарств экспортируете?
— Прилично.
— А разве нас на Запад с лекарствами пускают?
— Нет. Есть такая штука — GMP. Good manufacturing practice. Нормы чистоты производства, до которого наши заводы просто не дотягивают. Даже, представьте себе, «Заря».
— Почему представьте себе?
— Потому что на «Заре» производилось бактериологическое оружие. Уж на ней стерильность такая, что стерильней только незачатый ребенок. GMP — это полное фуфло. Для западной компании вроде «Ланки-Гештальт» или «Новонордекса» это просто способ не пустить чужаков на рынок. А все стандартные тесты на обсеменение любой препарат «Зари» выдержит не хуже «Ланки».
— Так как же вас пускают?
— А у нас нет поставок в США. У нас есть страны третьего мира. Мы продаем им супердорогие генноинженерные препараты втрое дешевле, чем та же «Ланка». И при этом можем откатывать чиновникам вдвое больше. «Ланке» это, надо сказать, очень не нравится. И она руководствовалась не только человеколюбивыми соображениями, когда сманивала Игоря в Штаты.
— А внутри страны продукцию «Зари» тоже распространяете вы?
Чердынский помолчал.
— «Заря» довольно мало лекарств продает внутри страны.
— Почему?
— Неохота в дерьме мараться.
Чердынский резко встал, отошел от рояля. За окном, по белому насту, пробиралась тощая серая кошечка, а вслед за ней крались двое: шофер Чердынского и Лешка Муха. Два больших человека в кожаных куртках, видимо, не хотели сделать кошке ничего плохого, и она это чувствовала, но все-таки боялась незнакомых людей и потому отпрыгивала от них каждый раз, когда они приближались.
— Вас ведь не было на похоронах? — спросил Валерий.
— Нет. Я в командировке был, в Бразилии, мне никто ничего не сказал. Вдруг звоню на завод и… В общем, я только ночью прилетел в Москву.
— Вы друг Игоря? — уточнил Валерий.
Чердынский печально улыбнулся.
— Я бы не сказал. Я друг Яны. Ее старый друг, — с вызовом подчеркнул коммерсант.
— А Игоря?
Губы коммерсанта задрожали. Потом он решительно засопел носом и уставился на своего собеседника.
— Нет, я не друг Игоря, — спокойно сказал Чердынский, — трудно быть другом после того… после того, как у тебя уводят женщину.
— Вы женаты?
— Нет. Я развелся. Я развелся год назад, после того, как повстречал Яну. Вас такой ответ устраивает?
Валерий молчал. Чердынский беспокойно обернулся к роялю. Махнул рукой.
— Вам этого не понять, — сказал Чердынский. — Вы молоды. Вам тридцать с чем-то, вы не весите центнер и не носите очки. Наверное, вы меняете женщин чаще, чем белье в постели… А на человека, который любит женщину, вы смотрите, как на сумасшедшего. У вас такая профессия. Вы не понимаете, что это такое, если вам сорок пять и вы любите, любите безумно, до дрожи в руках, а потом приходит сопливый мальчишка на двадцать лет тебя моложе, и она уходит к нему.
Чердынский помолчал.
— Вы знаете, что Яна кололась?
Валерий промычал что-то неопределенное.
— Я впервые встретил ее пять лет назад. Тарск — город маленький. Я пришел в гости к своему другу, старому школьному приятелю. Он тогда в каком-то черном ящике работал. Потомственный технарь-интеллигент. Мне открыла девочка лет четырнадцати. Она была в очень короткой красной юбке и с белым бантом в волосах. Я влюбился. Представьте себе, я влюбился именно тогда. Я тогда работал здесь, в Тарске, в НИИ. Вроде как чего-то курировал. Мне как-то по чину не полагалось совращать четырнадцатилетних, а? Потом я уехал. В Москву на повышение. Потом ушел в коммерцию. Мы работали с «Зарей», собственно, я много сделал, чтобы Санычев получил этот завод. Полтора года назад я был в командировке в Тарске, ехал по улице Мира. Если вы еще не в курсе, это та самая улица, где собираются… Стоит кучка девочек, и я узнаю Яну… Она подняла руку, и я остановился. Сначала я думал, что она совершенно пьяная, а потом понял, что она просто под кайфом. Она зарабатывала так деньги на наркотики. Насколько я понимаю, бандиты это делают специально. Так легче заставить проститутку отрабатывать деньги. Впрочем, это ваша специальность, что я вам объясняю…
Глаза Чердынского за толстыми стеклами очков были усталые и отчаянные.
— Я увез ее с собой. Она хихикала и норовила раздеться. Она меня совсем не узнавала, все повторяла, что я «клевый папик». Я взял ее в Москву, как вы понимаете, уж я-то знал, где ее можно вылечить. Истратил, кстати, кучу денег, но это совершенно неважно. По счастью, ее удалось избавить от наркозависимости. Она начала совсем недавно, после того, как убили ее отца. Тоже какие-то разборки, он, чтоб заработать деньги, пошел в коммерцию и пожаловался в милицию, что его обирают бандиты.
— Чьи?
— Ныне покойного Сыча… Они приехали после его смерти и сказали, что фраер им был по жизни должен. Вот. Я ее вылечил. Снял отдельную квартиру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51