А цепь на колодезном вороте раскручена и вниз спущена… Кто-то сидит под землей, а ночью по цепи из колодца и вылезет — за этим цепь и размотали. Точно: в колодце выход. Больше ему быть негде.
В темноте Осташа вернулся на постоялый двор, завалился спать на полатях. Когда ночью от ямщицкого храпа все вокруг затрещало, Осташа проснулся, слез на пол, оделся, попил из бочки, нагреб углей в крынку, заткнул за пояс пучок лучин и вышел на улицу. Ревда спала. Даже собаки отбрехали и успокоились. Круглая молочная луна торчала на обочине сверкающего неба, как пень на краю засеянного поля. Дома стояли с сомкнутыми ставнями, с запертыми воротами. Узкие улочки тянулись в кромешной тьме, как прорытые в земле канавы. Осташа останавливался и прислушивался к редкому, но долгому хрусту шагов неведомых прохожих, пережидал за углами.
А со склона Угольной горы Ревда казалась крошевом мелко и крупно наколотого льда — как ледовый затор перед черной стеной чусовской долины. Осташа посмотрел в колодец: он почти доверху был залит чернилами.
Осташа стащил с плеч зипун и закопал его в сугроб под забором. Потом обмотал веревкой шейку крынки с углями и подвесил крынку на поясе, проверил нож и лучины, подтянул кушак. Подергал цепь, проверяя прочность крепления к вороту. Цепь колыхнулась в колодце, отозвавшись звоном. Осташа сел на сруб, перекинул ноги, ухватился покрепче и рывком повис на цепи. Потом, перебирая руками, начал медленно спускаться в колодец.
Он словно в пещеру погрузился: сразу со всех сторон обволокло холодом. Колодец оказался узким. Цепь, покачиваясь, вращала Осташу и мягко шлепала его о ледяные стенки. Бревенчатые венцы сруба угадывались только по волнистости льда. Теснота и тьма словно съели ощущение пустоты внизу, а потому и страшно не было. Во тьме над головой плавал неполный, светящийся, угловатый обод с размытым внешним краем — освещенное луной горло колодца. Поперек луны его перечеркивало бревно ворота.
От железной цепи ладони, брюхо и колени лизало липкой стужей. Осташа медленно спускался и вертел головой: где вход в тайник? каким он окажется?.. Входа все не было. На сколько саженей вглубь надо было спуститься еще? Осташа чувствовал себя пулей в ружейном стволе.
К запаху льда, воды и мороженого железа потихоньку примешался тонкий запах замерзшей земли. Ничего не видя, Осташа вытянул руку и начал шарить по стенкам. Внезапно рука по плечо провалилась в пустоту. Это и был вход в подземелья Конона.
Небольшое окно обросло толстой ледяной губой. Осташа протиснулся сквозь проем и сполз на какие-то доски. На ощупь нашарив теплую крынку, Осташа поставил ее перед собой, выдернул берестяную пробку-кебрик и сунул в угли лучину. Лучина послушно затлела. Осташа дождался огонька и поднял его над головой.
Он находился в самом конце длинного земляного прохода, который вдали заворачивал налево. Пол был застелен досками. Нетолстые бревна крепили стенки и держали балки, на которых лежали плахи потолка. Черная плотная земля стен была толсто покрыта инеем. Никого не было видно, ничего не было слышно: пустота и тишина.
Осташа поднялся на ноги, почти коснувшись головой потолка, вытащил нож. «Надо было дубинку взять, — запоздало подумал он. — Нож-то чего?.. Ножом насмерть резать надо». Драться или резать насмерть ему не хотелось. Пока не за что было.
Осташа осторожно и тихо пошел вперед, светя лучиной. У поворота помедлил, прислушиваясь, и шагнул дальше. По правую руку он увидел другой ход, словно приток. Оба хода были одинаковы. Осташа попытался представить по поверхности земли: где же он находится, куда ведут ходы? Ему показалось, что, если идти прямо, он пройдет под дорогой и окажется под той усадьбой, что стояла напротив усадьбы Конона. А вот ход направо приведет его к каплице. Осташа свернул направо.
Через десять саженей опять по правую руку Осташа увидел небрежно выкопанную камору с колодцем вместо пола. Через колодец были перекинуты две толстые доски с прорезанной в них дыркой. Осташа долго пялился, не понимая, что это такое, а потом до него дошло: это было обычное отхожее место. В подземельях Конона люди, может, месяцами жили — куда же им по нужде ходить? В колодец — нельзя, а каждый раз выбираться наверх — так никакой тайны не сохранишь. Вот и сделали нужник.
Осташа пошел дальше и еще через десять саженей уткнулся в бревенчатую стену. В стене имелась толстая дверка, сейчас запертая на амбарный замок. Значит, это был другой выход из подземелий — выход на склон берега над прудом. Наверное, снаружи он был засыпан землей, закрыт дерном. Просто так им не пользовались; его держали на крайний случай. Понятно.
Осташа развернулся и пошагал обратно. Уже пройдя нужник, он услышал деревянный хлопок и тотчас остановился. Подумал и ткнул огоньком в иней, загасив лучинку. Со всех сторон разом навалилась тьма. Осташа, ощупывая стену рукой, прокрался вперед, присел на корточки и выглянул за угол, но не увидел ничего.
Зато услышал. Человек, который негромко шумел, похоже, отлично знал подземелье и в свете не нуждался. Осташа понял, что тайный житель чего-то делает где-то рядом — собирается куда-то, что ли. Шуршание было таким, словно кто-то переодевался или запихивал свой скарб в мешок. Потом опять раздались шаги. Осташа прижался к стенке, выставил нож. Но человек уверенно прошагал мимо. Он только похлопывал ладонью по снежной стене или по бревнам крепи. Тьма царила такая, что казалось, будто этот человек невидим или вообще бесплотен, а существуют лишь звуки. Шаги удалились в сторону колодца. Потом захрустел, крошась, лед вокруг проема в колодезном срубе и нежно звякнула цепь. Значит, человек полез на поверхность.
Осташа еще подождал, но шума больше не было. Тогда он снова разжег лучину, поднялся в полный рост и двинулся туда, откуда пришел незнакомец. Ход тянулся еще саженей на десять. Осташа издалека увидел рубленую стену тупика и лесенку, ведущую наверх. Но перед ней теперь уже по левую руку обнаружились три жилые каморы. Входы в них были занавешаны тряпьем.
Ткань залубенела морщинами, как береста. Осташа чуть-чуть отодвинул ее всем пластом и увидел первую камору. Она была маленькой, как казенка на барке. Еле тлела лампадка. На белой от инея стене висела огромная медная икона, чуть отблескивающая завитушками. Весила она, наверное, целый пуд, а потому была надета ухом на железный прут, забитый в стену по самый кончик. На земляной лавке, застеленной соломой, на спине неподвижно лежал какой-то старик с лысой головой и морщинистым лбом. Сверху он был накрыт дорогой собольей шубой, из-под которой торчали две голые, бурые от грязи ступни. Это был раскольник-бегун. Осташа сразу признал его по посоху, что стоял в изголовье. Бегун не шевельнулся, пока Осташа разглядывал его. Может, он умер: затеплил лампаду, лег и отдал богу душу. В холоде подземелья мертвеца могли держать хоть до весны. А потом, когда земля отмякнет, где-нибудь в стене выдолбят нору и захоронят тело, не вынося на свет. В теснинах и не такое бывало.
Вторая камора оказалась совсем пуста. В третьей, видно, и жил человек, который сейчас ушел наверх через колодец. На лавке и на полу валялась одежа — рваный кафтан, рукавицы, драные лапти. На боку, опрокинутая, лежала миска-калган с примерзшей к краю ложкой. К стене было прислонено ружье. Осташа вошел в камору, сунул лучину в зубы и взял его, отомкнул замок. Ружье было не заряжено. Пороховницы и пульницы вокруг тоже не было видно. Но ружье было обихожено, вычищено, из ствола пахло порохом.
«Может, это Чуприно ружье?» — вдруг осенило Осташу. Тогда вот этот приклад ударил в грудь Алферу Гилёву, сталкивая Алфера с кручи камня Чеген… И тогда тот человек, что во тьме прошел мимо Осташи — сам Чупря Гусев. Осташа подумал: пригодится ли ружье ему сейчас? Ничего не придумав, он поставил ружье обратно и вышел из каморы.
Лесенка в конце хода вела к крышке в потолке.
«Что-то многовато в моей жизни крышек в потолке встречается», — мрачно ухмыльнулся Осташа, взбираясь по ступенькам. Он приподнял крышку и стоймя прислонил ее к стенке. Лаз выходил в какой-то дощатый ящик, закрытый сверху другой крышкой. Осташа оглядел ящик и понял: это был ларь, стоящий уже в каплице. Нижняя крышка была его дном. Если в каплицу ворвется кто чужой, ларь окажется просто ларем, заваленным разным скарбом. Не всякий и сообразит, что именно в нем начинается подземный ход с каморами-убежищами.
Осташа влез в ящик и, вывернув голову, попробовал прислушаться. В каплице звучали негромкие голоса. Осташа сразу узнал: это разговаривали Конон Шелегин и Крицын Калистрат.
КАПЛИЦА КОНОНА
— Елабужские гнут, — говорил Калистрат.
— Меньше десятой доли не опускай.
— Не опускал. Они сплавщиков сами ищут, перенимают, стараются вызнать про каждого — наш или нет. Уже Клима подрядили и Никиту Ярушникова.
— Никите скажи, чтоб отперся; на него в Треке барку готовят. А купцам передай, что если станут против нас — каждую пятую барку убьем на бойцах. Или весь караван на огрудок вытащим, и просидят всю Макарьевскую ярмарку на Чусовой. А по пристаням приказчикам укажи, чтоб елабужским воду не продавали.
— Некрас, ревдинский-то приказчик, просит десяток барок продать — им не хватает. А Пашка Темкин из Новой Утки говорит, что у них плотина протекла и на верхнем плотбище новые барки весной не спустить.
— Ниже Новой Утки барки наверх не продавать, понял? А Изоту скажи, чтобы Пашку гнал: ни черта он в своем деле не понимает. Пусть Лавра Южака поставит.
— Да он не хочет Лавра…
— Он сына за кого сватал?
— За лоскутовскую дочку. За ней приданого пятьсот рублей.
— Скажи Лоскутову, чтоб дочь за Изотова сына не отдавал.
— Авдей Чагочкин просит двадцать пять рублей. Он погорел зимой, теперь строиться хочет.
— Дай.
— Еще Вознесенский скит просит двести рублей на божелесье. Их капитан Берг нашел — кто-то ему выдал. Весной уходить надо.
— Дай сто, и хватит. А болтуна найди и под голбец. Яковлев долг прислал?
— Прислал сполна.
— А от Демидова?
— Тоже послали, только шайтанский приказчик Резунов зажал, говорит, на плотбищный кошт не хватает.
— Врет. Отыми.
— А коли не врет?
— Разведай порядком. Если не врет, уступи ему подряд на алапаевских. Пусть в долг переможется, а наше отдаст. Припугни.
— В Утке видели, Дорофей Бочкарев побирается…
— Стыд. Вели изловить и в скиты, чтоб не убежал. Пусть старость под богом мыкает.
— Ослянский приказчик Наговицын обещал, что перехватит грузы с Невьянска и Салды и пустит казенными караванами.
— А сулили ему?
— Сулили, не берет.
— Казенный карман всегда глубже; посулите поболе — возьмет.
— Карташов, красноуфимский купец, просит его барки целыми провести, а заплатит с третьей долей сверх обещанного после Макарья.
— А чего по Уфе не поведет тогда?
— Говорят, этой весной на Уфе воды совсем не будет, снега нет.
— Ладно, соглашайся. Дай ему Ефима Смирнова и Яську Асаула, пусть чокнут барки, чтоб Волеговой деревне перепало.
— Яська грех брать боится — слава пойдет. Третий ведь год подряд.
— Ну, не Яську, так Давыда Замараева. За ним долг.
— От горного начальства доглядчик на Полевских плотбищах ездит, хулит суда, не допускает к сплаву. Дать ему?
— Не надо. Весной все востребуют, и добрые суда, и с охулкой. Пусть оближется, выжига. Ну, есть у тебя еще чего?
— Да все пока…
— Ступай с богом.
Заскрипели ступени лестницы, что-то глухо хлопнуло. Осташа навострил уши, пристально глядя на щель между крышкой и стенкой своего ларя. Похоже, Конон остался в каплице один. До Осташи донеслись кряхтенье и неразборчивое бормотание молитвы. А потом Осташа вдруг услышал:
— Ну, долго ты там сидеть будешь, как мышь в сусеке? Вылазь, никого нет.
Это сказал Конон. Осташа поначалу даже не понял, к кому Конон обращается? «Не к Егорию же Победоносцу…» — догадался он и приподнял крышку над головой.
Каплица оказалась большой и просторной, хотя и низкой. Вдоль бревенчатых стен громоздились лавки, лари и поставцы с книгами, шкатулками и какими-то сосудами. Несколько лампад освещали четырехчинный иконостас, почти весь сплошь медный: целая медная стена, вся в зеленом узорочье. Багровый свет лампад выделил прозеленью и клин желтизны в бороде Конона, словно Конон сам потихоньку превращался в икону. Конон сидел в большом кресле с высокой спинкой и подлокотниками. На ногах у него были подшитые кожей валенки, на плечах — теплая бабья душегрея. За плечом Конона во мрак к потолку уходила стариковская лесенка-частоступочка.
— Ты ли это, Остафий? — спросил Конон, глядя мимо Осташи.
— Я, — хрипло подтвердил Осташа. Конон то ли засмеялся, то ли закашлялся.
— Лица-то твоего я уже не увижу, Останя, — как-то неожиданно-сердечно признался он с сожалением. — Садись вон напротив где-нибудь, хоть голос твой послушаю… Лаялся-то ты звонко.
Осташа, недоумевая, вылез из тайника, еще раз огляделся по сторонам и с краю присел на лавку напротив Конона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
В темноте Осташа вернулся на постоялый двор, завалился спать на полатях. Когда ночью от ямщицкого храпа все вокруг затрещало, Осташа проснулся, слез на пол, оделся, попил из бочки, нагреб углей в крынку, заткнул за пояс пучок лучин и вышел на улицу. Ревда спала. Даже собаки отбрехали и успокоились. Круглая молочная луна торчала на обочине сверкающего неба, как пень на краю засеянного поля. Дома стояли с сомкнутыми ставнями, с запертыми воротами. Узкие улочки тянулись в кромешной тьме, как прорытые в земле канавы. Осташа останавливался и прислушивался к редкому, но долгому хрусту шагов неведомых прохожих, пережидал за углами.
А со склона Угольной горы Ревда казалась крошевом мелко и крупно наколотого льда — как ледовый затор перед черной стеной чусовской долины. Осташа посмотрел в колодец: он почти доверху был залит чернилами.
Осташа стащил с плеч зипун и закопал его в сугроб под забором. Потом обмотал веревкой шейку крынки с углями и подвесил крынку на поясе, проверил нож и лучины, подтянул кушак. Подергал цепь, проверяя прочность крепления к вороту. Цепь колыхнулась в колодце, отозвавшись звоном. Осташа сел на сруб, перекинул ноги, ухватился покрепче и рывком повис на цепи. Потом, перебирая руками, начал медленно спускаться в колодец.
Он словно в пещеру погрузился: сразу со всех сторон обволокло холодом. Колодец оказался узким. Цепь, покачиваясь, вращала Осташу и мягко шлепала его о ледяные стенки. Бревенчатые венцы сруба угадывались только по волнистости льда. Теснота и тьма словно съели ощущение пустоты внизу, а потому и страшно не было. Во тьме над головой плавал неполный, светящийся, угловатый обод с размытым внешним краем — освещенное луной горло колодца. Поперек луны его перечеркивало бревно ворота.
От железной цепи ладони, брюхо и колени лизало липкой стужей. Осташа медленно спускался и вертел головой: где вход в тайник? каким он окажется?.. Входа все не было. На сколько саженей вглубь надо было спуститься еще? Осташа чувствовал себя пулей в ружейном стволе.
К запаху льда, воды и мороженого железа потихоньку примешался тонкий запах замерзшей земли. Ничего не видя, Осташа вытянул руку и начал шарить по стенкам. Внезапно рука по плечо провалилась в пустоту. Это и был вход в подземелья Конона.
Небольшое окно обросло толстой ледяной губой. Осташа протиснулся сквозь проем и сполз на какие-то доски. На ощупь нашарив теплую крынку, Осташа поставил ее перед собой, выдернул берестяную пробку-кебрик и сунул в угли лучину. Лучина послушно затлела. Осташа дождался огонька и поднял его над головой.
Он находился в самом конце длинного земляного прохода, который вдали заворачивал налево. Пол был застелен досками. Нетолстые бревна крепили стенки и держали балки, на которых лежали плахи потолка. Черная плотная земля стен была толсто покрыта инеем. Никого не было видно, ничего не было слышно: пустота и тишина.
Осташа поднялся на ноги, почти коснувшись головой потолка, вытащил нож. «Надо было дубинку взять, — запоздало подумал он. — Нож-то чего?.. Ножом насмерть резать надо». Драться или резать насмерть ему не хотелось. Пока не за что было.
Осташа осторожно и тихо пошел вперед, светя лучиной. У поворота помедлил, прислушиваясь, и шагнул дальше. По правую руку он увидел другой ход, словно приток. Оба хода были одинаковы. Осташа попытался представить по поверхности земли: где же он находится, куда ведут ходы? Ему показалось, что, если идти прямо, он пройдет под дорогой и окажется под той усадьбой, что стояла напротив усадьбы Конона. А вот ход направо приведет его к каплице. Осташа свернул направо.
Через десять саженей опять по правую руку Осташа увидел небрежно выкопанную камору с колодцем вместо пола. Через колодец были перекинуты две толстые доски с прорезанной в них дыркой. Осташа долго пялился, не понимая, что это такое, а потом до него дошло: это было обычное отхожее место. В подземельях Конона люди, может, месяцами жили — куда же им по нужде ходить? В колодец — нельзя, а каждый раз выбираться наверх — так никакой тайны не сохранишь. Вот и сделали нужник.
Осташа пошел дальше и еще через десять саженей уткнулся в бревенчатую стену. В стене имелась толстая дверка, сейчас запертая на амбарный замок. Значит, это был другой выход из подземелий — выход на склон берега над прудом. Наверное, снаружи он был засыпан землей, закрыт дерном. Просто так им не пользовались; его держали на крайний случай. Понятно.
Осташа развернулся и пошагал обратно. Уже пройдя нужник, он услышал деревянный хлопок и тотчас остановился. Подумал и ткнул огоньком в иней, загасив лучинку. Со всех сторон разом навалилась тьма. Осташа, ощупывая стену рукой, прокрался вперед, присел на корточки и выглянул за угол, но не увидел ничего.
Зато услышал. Человек, который негромко шумел, похоже, отлично знал подземелье и в свете не нуждался. Осташа понял, что тайный житель чего-то делает где-то рядом — собирается куда-то, что ли. Шуршание было таким, словно кто-то переодевался или запихивал свой скарб в мешок. Потом опять раздались шаги. Осташа прижался к стенке, выставил нож. Но человек уверенно прошагал мимо. Он только похлопывал ладонью по снежной стене или по бревнам крепи. Тьма царила такая, что казалось, будто этот человек невидим или вообще бесплотен, а существуют лишь звуки. Шаги удалились в сторону колодца. Потом захрустел, крошась, лед вокруг проема в колодезном срубе и нежно звякнула цепь. Значит, человек полез на поверхность.
Осташа еще подождал, но шума больше не было. Тогда он снова разжег лучину, поднялся в полный рост и двинулся туда, откуда пришел незнакомец. Ход тянулся еще саженей на десять. Осташа издалека увидел рубленую стену тупика и лесенку, ведущую наверх. Но перед ней теперь уже по левую руку обнаружились три жилые каморы. Входы в них были занавешаны тряпьем.
Ткань залубенела морщинами, как береста. Осташа чуть-чуть отодвинул ее всем пластом и увидел первую камору. Она была маленькой, как казенка на барке. Еле тлела лампадка. На белой от инея стене висела огромная медная икона, чуть отблескивающая завитушками. Весила она, наверное, целый пуд, а потому была надета ухом на железный прут, забитый в стену по самый кончик. На земляной лавке, застеленной соломой, на спине неподвижно лежал какой-то старик с лысой головой и морщинистым лбом. Сверху он был накрыт дорогой собольей шубой, из-под которой торчали две голые, бурые от грязи ступни. Это был раскольник-бегун. Осташа сразу признал его по посоху, что стоял в изголовье. Бегун не шевельнулся, пока Осташа разглядывал его. Может, он умер: затеплил лампаду, лег и отдал богу душу. В холоде подземелья мертвеца могли держать хоть до весны. А потом, когда земля отмякнет, где-нибудь в стене выдолбят нору и захоронят тело, не вынося на свет. В теснинах и не такое бывало.
Вторая камора оказалась совсем пуста. В третьей, видно, и жил человек, который сейчас ушел наверх через колодец. На лавке и на полу валялась одежа — рваный кафтан, рукавицы, драные лапти. На боку, опрокинутая, лежала миска-калган с примерзшей к краю ложкой. К стене было прислонено ружье. Осташа вошел в камору, сунул лучину в зубы и взял его, отомкнул замок. Ружье было не заряжено. Пороховницы и пульницы вокруг тоже не было видно. Но ружье было обихожено, вычищено, из ствола пахло порохом.
«Может, это Чуприно ружье?» — вдруг осенило Осташу. Тогда вот этот приклад ударил в грудь Алферу Гилёву, сталкивая Алфера с кручи камня Чеген… И тогда тот человек, что во тьме прошел мимо Осташи — сам Чупря Гусев. Осташа подумал: пригодится ли ружье ему сейчас? Ничего не придумав, он поставил ружье обратно и вышел из каморы.
Лесенка в конце хода вела к крышке в потолке.
«Что-то многовато в моей жизни крышек в потолке встречается», — мрачно ухмыльнулся Осташа, взбираясь по ступенькам. Он приподнял крышку и стоймя прислонил ее к стенке. Лаз выходил в какой-то дощатый ящик, закрытый сверху другой крышкой. Осташа оглядел ящик и понял: это был ларь, стоящий уже в каплице. Нижняя крышка была его дном. Если в каплицу ворвется кто чужой, ларь окажется просто ларем, заваленным разным скарбом. Не всякий и сообразит, что именно в нем начинается подземный ход с каморами-убежищами.
Осташа влез в ящик и, вывернув голову, попробовал прислушаться. В каплице звучали негромкие голоса. Осташа сразу узнал: это разговаривали Конон Шелегин и Крицын Калистрат.
КАПЛИЦА КОНОНА
— Елабужские гнут, — говорил Калистрат.
— Меньше десятой доли не опускай.
— Не опускал. Они сплавщиков сами ищут, перенимают, стараются вызнать про каждого — наш или нет. Уже Клима подрядили и Никиту Ярушникова.
— Никите скажи, чтоб отперся; на него в Треке барку готовят. А купцам передай, что если станут против нас — каждую пятую барку убьем на бойцах. Или весь караван на огрудок вытащим, и просидят всю Макарьевскую ярмарку на Чусовой. А по пристаням приказчикам укажи, чтоб елабужским воду не продавали.
— Некрас, ревдинский-то приказчик, просит десяток барок продать — им не хватает. А Пашка Темкин из Новой Утки говорит, что у них плотина протекла и на верхнем плотбище новые барки весной не спустить.
— Ниже Новой Утки барки наверх не продавать, понял? А Изоту скажи, чтобы Пашку гнал: ни черта он в своем деле не понимает. Пусть Лавра Южака поставит.
— Да он не хочет Лавра…
— Он сына за кого сватал?
— За лоскутовскую дочку. За ней приданого пятьсот рублей.
— Скажи Лоскутову, чтоб дочь за Изотова сына не отдавал.
— Авдей Чагочкин просит двадцать пять рублей. Он погорел зимой, теперь строиться хочет.
— Дай.
— Еще Вознесенский скит просит двести рублей на божелесье. Их капитан Берг нашел — кто-то ему выдал. Весной уходить надо.
— Дай сто, и хватит. А болтуна найди и под голбец. Яковлев долг прислал?
— Прислал сполна.
— А от Демидова?
— Тоже послали, только шайтанский приказчик Резунов зажал, говорит, на плотбищный кошт не хватает.
— Врет. Отыми.
— А коли не врет?
— Разведай порядком. Если не врет, уступи ему подряд на алапаевских. Пусть в долг переможется, а наше отдаст. Припугни.
— В Утке видели, Дорофей Бочкарев побирается…
— Стыд. Вели изловить и в скиты, чтоб не убежал. Пусть старость под богом мыкает.
— Ослянский приказчик Наговицын обещал, что перехватит грузы с Невьянска и Салды и пустит казенными караванами.
— А сулили ему?
— Сулили, не берет.
— Казенный карман всегда глубже; посулите поболе — возьмет.
— Карташов, красноуфимский купец, просит его барки целыми провести, а заплатит с третьей долей сверх обещанного после Макарья.
— А чего по Уфе не поведет тогда?
— Говорят, этой весной на Уфе воды совсем не будет, снега нет.
— Ладно, соглашайся. Дай ему Ефима Смирнова и Яську Асаула, пусть чокнут барки, чтоб Волеговой деревне перепало.
— Яська грех брать боится — слава пойдет. Третий ведь год подряд.
— Ну, не Яську, так Давыда Замараева. За ним долг.
— От горного начальства доглядчик на Полевских плотбищах ездит, хулит суда, не допускает к сплаву. Дать ему?
— Не надо. Весной все востребуют, и добрые суда, и с охулкой. Пусть оближется, выжига. Ну, есть у тебя еще чего?
— Да все пока…
— Ступай с богом.
Заскрипели ступени лестницы, что-то глухо хлопнуло. Осташа навострил уши, пристально глядя на щель между крышкой и стенкой своего ларя. Похоже, Конон остался в каплице один. До Осташи донеслись кряхтенье и неразборчивое бормотание молитвы. А потом Осташа вдруг услышал:
— Ну, долго ты там сидеть будешь, как мышь в сусеке? Вылазь, никого нет.
Это сказал Конон. Осташа поначалу даже не понял, к кому Конон обращается? «Не к Егорию же Победоносцу…» — догадался он и приподнял крышку над головой.
Каплица оказалась большой и просторной, хотя и низкой. Вдоль бревенчатых стен громоздились лавки, лари и поставцы с книгами, шкатулками и какими-то сосудами. Несколько лампад освещали четырехчинный иконостас, почти весь сплошь медный: целая медная стена, вся в зеленом узорочье. Багровый свет лампад выделил прозеленью и клин желтизны в бороде Конона, словно Конон сам потихоньку превращался в икону. Конон сидел в большом кресле с высокой спинкой и подлокотниками. На ногах у него были подшитые кожей валенки, на плечах — теплая бабья душегрея. За плечом Конона во мрак к потолку уходила стариковская лесенка-частоступочка.
— Ты ли это, Остафий? — спросил Конон, глядя мимо Осташи.
— Я, — хрипло подтвердил Осташа. Конон то ли засмеялся, то ли закашлялся.
— Лица-то твоего я уже не увижу, Останя, — как-то неожиданно-сердечно признался он с сожалением. — Садись вон напротив где-нибудь, хоть голос твой послушаю… Лаялся-то ты звонко.
Осташа, недоумевая, вылез из тайника, еще раз огляделся по сторонам и с краю присел на лавку напротив Конона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92