– Извините, сэр.
– Я ничего не слышал, констебль, – отозвался Колридж, в очередной раз принимая решение держать себя в руках.
На экране Гарри все еще подыскивал слова.
– Пойми меня правильно, – улыбнулась Келли. – Я тебя нисколько не осуждаю за то, что ты вот так завел ребенка. У моей сестры двое от разных типов, и оба такие лапочки. Просто я считаю, если есть ребенок, надо за ним смотреть, а не сидеть здесь. Вот и все. Конечно, если любишь ребенка так сильно, как ты.
Гарри, обычно такой острослов, способный мигом отбрить собеседника, неожиданно растерялся.
– Я это делаю ради него, – наконец пробормотал он.
– То есть?
– Хочу, чтобы он гордился мной.
– О! Вот теперь все ясно.
В следующем вечернем выпуске «Любопытного Тома» свое мнение телезрителям высказал постоянный психолог программы доктор Ранульф Азиз:
– Обратите внимание на характерный язык тела Гарри: сгорбленные плечи, сжатые челюсти – классическая поза квазиагрессивности, выраженная в полускрытой угрозе с подтекстом душевной ожесточенности. Мы наблюдаем нечто подобное в мире животных, когда большому зверю не достается лучший кусок добычи. Руки Гарри сложены в локтях. Точно так же лев или тигр переносит центр тяжести на задние лапы, демонстрируя пассивность и одновременно готовность быстро и жестоко расправиться с обидчиком.
Крикливая, чумовая пустоголовая куколка Хлоя состроила умную мину.
– Ты хочешь сказать, что наш Газза несколько спал с лица?
– Именно, Хлоя, его высмеяли и отодвинули.
Гарри чувствовал себя не только осмеянным. От ярости он потерял дар речи – в душе клокотали обида и гнев.
– Нуда, вот так, – выдавил он из себя.
– Пойми, Газза, – не унималась Келли, – я ничего не имею против тебя. – Просто сказала то, что сказала.
– Ладно… Кто хочет чаю? – Он отвернулся от «арестантов», но от камер спасения не было, и зоркий объектив проводил его на кухню. На глазах у Гарри блестели слезы; он так сильно прикусил губу что выступила капля крови.
Как она посмела? Невероятно! Не его вина, что они расстались с матерью Рикки. Что было делать? Не торчать же двадцать четыре часа в сутки рядом с их домом? У него своя жизнь – ну и что? Он любит своего мальчугана! Келли не имела права! Абсолютно никакого!
День семнадцатый. 10.00 утра
Лейла вернулась на свою работу, но ровно через час ушла.
Возвращаться на прежнее место? Невозможно! Ужасно! Тошно!
В доме и даже раньше – с тех пор, как она с восторгом узнала, что отобрана «Любопытным Томом», Лейла не хотела думать о том, чем станет заниматься через три дня после того, как выйдет на волю. Правда, позволяла себе помечтать и воображала, как на нее сыплются предложения демонстрировать сногсшибательную одежду или вести телепрограммы о косметике и альтернативной культуре. Хотя в жуткие моменты страха и сомнений опасалась, что придется пописывать в желтые газетенки или отстаивать в дискуссиях на радио хипповые манеры. Но не могла вообразить, что придется возвращаться на работу.
Действительность оказалась жестокой: Лейла никого не интересовала. Главным пунктиком первых двух недель «Любопытного Тома» стал взлет и эффектное падение Воггла. Но и эта история уже канула во вчерашнем дне. Шоу шло своим чередом. Лейла интересовала прессу постольку, поскольку могла рассказать о Воггле, а когда утих интерес и к этой скандальной теме, превратилась в красивую, но никому не нужную хиппи. Первую неудачницу, выставленную из дома.
Девчонку, которая кропала дерьмовые стишки и была помешана на собственной неотразимости и соблазнительности.
Именно такой ее показывал «Любопытный Том», если вообще допускал на экран. Глупой, вздорной зазнайкой, с которой мирило одно – ее сексапильность. Но история Воггла задвинула сексуальные примочки на задний план, и с тех пор даже эта крапленая карта перестала играть.
Совсем некстати ее понесло в исповедальне: зачем-то оповестила весь мир, что у нее вокруг ануса воспалились блошиные укусы. А мерзавка Джеральдина из всей ее речи выбрала один-единственный кусок, чем моментально уничтожила сексуальную привлекательность Лейлы.
Лейла рассчитывала на звездное будущее, но через две недели возвратилась проигравшейся в пух и прах. Даже друзья теперь смотрели на нее иначе.
– Неужели ты не могла остановить ребят, чтобы они не бросались на Воггла? – спросил самый категоричный. – Он же, в сущности, прав. Какая разница между лисой и блохой?
А мать покачала головой и сказала:
– Надо было позволить Дэвиду прочитать стихотворение. Отказ выглядел очень манерным.
Жизнь пошла прахом. И ради чего? Лейлу ни во что не ставили, но еще сильнее угнетало, что она оказалась на мели. «Любопытный Том» не платил участникам программы (кроме одного – победителя). Пока они находились в доме, выдавалась крошечная стипендия, позволявшая расплачиваться за аренду и ссуды, – и это все. Подразумевалось, что бывшие участники шоу должны заботиться о себе сами. Но Лейла получила одно-единственное предложение – позировать обнаженной для мужских журналов. В конце недели, когда потребовалось идти за покупками и платить по счетам, она поняла: придется попроситься на прежнюю работу – продавщицей в дизайнерское ателье мод.
– Зачем тебе это надо? – спросил ошарашенный менеджер. – Ты такая знаменитая. Две недели каждый вечер показывали по телику. Все должно само идти в руки!
Никто не мог поверить, что после двух недель на телевизионном экране Лейла могла согласиться на место продавщицы. Но пришлось. В ателье обрадовались, что у них появилась своя звезда. И радовались до тех пор, пока не обнаружили, что в торговом зале полно придурков, которые пришли, чтобы только поглазеть из-за вешалок на бывшую знаменитость.
– Я голосовал против тебя, – хихикнул прыщавый подросток – Два раза звонил.
– А я видел твою сиську, когда ты пошла в душ, – похвастался другой.
– Слушай, а Келли трахалась с Хэмишем?
Все называли ее Лейлой или даже просто – Лейл. Люди слышали имя и считали, что знают ее саму. Мужчина не первой молодости подарил баночку с ореховым маслом. Лейла обрадовалась, но он тут же предложил ей пройтись. Вот, значит, как о ней думали: девушка, согласившаяся участвовать в шоу «Под домашним арестом» (и первой вылетевшая оттуда), не откажет любому встречному за обычную заправку к салату.
Вскоре после десяти появился фотограф из местной газетенки.
– Для рубрики «Где они теперь», – объяснил он. – У нас всегда самая свежая информация. – И, не спросив разрешения, щелкнул затвором.
Оказалось, что в редакцию позвонил менеджер ателье.
– Я думал, ты обрадуешься, Лейл. Ты же рвалась к известности.
Лейла убрала джемпер, который давно пыталась сложить, взяла из кассы девять с половиной фунтов – свою почасовую зарплату – и ушла домой. Закрыв за собой дверь, позвонила в справочную и потребовала телефон журнала «Только для мужчин».
В редакции пришли в восторг:
– Слушай, – спросили ее, – ты согласна сняться с той красоткой, которая рекламировала кухню в «Дизайне дома»? Получится отличная шутка – «Досуг знаменитостей».
Лейла положила трубку. Она злилась. Злилась на устроителей «Любопытного Тома». Но больше всего на тех, кто проголосовал за ее выдворение. Она мучила себя, прокручивая кассеты снова и снова. Вот они сидят в исповедальне, важные, самодовольные, самовлюбленные, и решают ее судьбу – приговаривают на вылет.
Дэвид, Дервла, Гарри и Келли.
Больнее всего поразила Келли. Эта стервочка имела наглость выпереть ее! Дервлу Лейла тоже ненавидела. Душу жгли слова Дервлы в исповедальне: «Лейла милейшее существо: добрая, обаятельная, с тонкой душой. Но мне кажется, что ее качества ярче расцветут вне стен этого дома». Лицемерная ирландская сучонка. Она не хотела, чтобы рядом находился кто-то симпатичнее и умнее ее и отбивал голоса чувствительной мужской аудитории.
Дервла и Келли. Женщины ранили больнее других. Быть может, потому, что Лейла чувствовала, что она как женщина намного лучше. Они просто обязаны были ее поддержать как лидера и подыграть против этих позеров, против психа Дэвида и против обормотов Гарри и Джаза. Их голосование стало почти сексуальным актом.
Дервла и Келли. Вот кого Лейла ненавидела по-настоящему. Но особенно Келли. Сначала Келли назвала ее кандидатом на вылет, а когда зрители проголосовали за ее выселение, полезла с утешениями, призналась в любви. И своим сочувствием только усилила унижение перед всем миром.
День семнадцатый. 8.00 вечера
После ухода Воггла минуло два дня. Жизнь «Под домашним арестом» вошла в обычное русло – нытье, укусы исподтишка и выяснения, кто кому нравится.
«Идет семнадцатый день «ареста», – объявил Энди. – Ребята только что поужинали макаронами с овощным соусом, которые приготовила Сэлли, и теперь говорят о первой любви».
– Это случилось, когда я побывал на матче Премьер-лиги с участием «Челси», – признался Гарри. – «Синие»[25] – моя первая любовь. В них нельзя не втрескаться с первого взгляда.
– Продули, – напомнил ему Джаз.
– Хоть и продули, а все равно красиво.
– Газза, мы говорим о настоящей любви, а не о долбаном футболе.
– И я о настоящей. Ты вдумайся, крошка: любовь к команде намного выше любой другой. У каждого парня полно подружек, и у девочек тоже куча ребят. Все меняют партнеров – и натуралы, и из меньшинств. А команда одна. Вот это и есть истинное чувство.
Наблюдая за происходящим из глубины аппаратной, Джеральдина пришла к убеждению, что жизнь в доме без Воггла стала скучноватой. Требовалось немедленно всех взбодрить. И Тюремщица решила увеличить норму спиртного.
– Какой интерес номер один у тех, кто смотрит подобные программы? – спросила она у своих режиссеров. Никто не ответил. Подчиненные давно поняли, что большинство вопросов Джеральдины – риторические. – Подсмотреть, не начнут ли «арестанты» трахаться. Разве не так? До сих пор этого никогда не случалось. Хотя все притворяются, что вот-вот будет – и мы, и газеты, и долбаная Комиссия по эфирным стандартам. Я спрашиваю себя: почему?
Она действительно задавала вопрос себе, и подчиненные снова промолчали.
– Потому что никто как надо ни разу не ужрался. Проблема реального телевидения в недостатке выпивки. Мы предоставляем горячие ванны, массажные комнаты, закутки для тисканий и прочую ерунду, но ни один хмырь не отважится на откровенный перепихон, не взыграет и не отправит одноглазую змеюку любви в кущи наслаждений, пока в сосиску не надрызгается.
Подчиненные с ошарашенным видом зашелестели бумагами. Все понимали, что участвуют в чем-то неприглядном, безвкусном, но надеялись, что Джеральдина не пойдет до конца. И вот она объявила, что меняет правила. Тюремщица решила разделить бюджет на еду и спиртное, чтобы «арестанты» не экономили на горячительных напитках.
Разумеется, были протесты. Возмутились легавые и святоши. Но Джеральдина умела защищаться и подводить под свои поступки аргументы высокой морали.
– Мы уверены, что к нашим игрокам следует относиться как ко взрослым людям, – хмыкнула она. – Эксперименты вроде нашего ничего не дадут, если участников программы опекать извне, словно мы выводим в поход пятиклассников. «Любопытный Том» намеревается облегчить их общение и побудить к более естественным взаимоотношениям.
Естественно, никто не заблуждался. Бульварные газетенки вышли под броскими шапками вроде: «Дом под градусом: пусть пьют и дают нам на радость».
Джеральдине пришлось действовать с оглядкой. «Арестанты» были изолированы от внешнего мира: ни телика, ни чтива, они утратили чувство времени и не имели иных развлечений, кроме немногочисленных идиотских заданий. В таких условиях, дай им волю, многие начнут прикладываться к бутылке, как только продерут глаза, и не остановятся, пока не погрузятся в ночное забытье. «Любопытный Том» этого позволить не мог. В конце концов, приходилось оглядываться на строгие стандарты вещания. Тюремщица запретила употребление спиртного в дневное время и ограничила по вечерам в будни. Зато объявила выходные днями вечеринок и позволила подопечным пить сколько влезет.
– Мое жизненное кредо таково, – сказала она на пресс-конференции, – выходные начинаются в четверг.
Уже в следующий четверг после драматического изгнания Лейлы и ареста Воггла «Любопытный Том» наполнил кладовую дома горячительным. Согласно правилам, четверг был днем номинации. Но из-за неожиданной утраты Воггла голосование перенесли на следующую неделю – чем не повод для вечеринки?
День тридцать шестой. 1.00 пополудни
Колридж провел очередной бесплодный день на студии в Шеппертоне: бродил по макету дома и ждал внутреннего прозрения в надежде найти хоть какую-то зацепку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Я ничего не слышал, констебль, – отозвался Колридж, в очередной раз принимая решение держать себя в руках.
На экране Гарри все еще подыскивал слова.
– Пойми меня правильно, – улыбнулась Келли. – Я тебя нисколько не осуждаю за то, что ты вот так завел ребенка. У моей сестры двое от разных типов, и оба такие лапочки. Просто я считаю, если есть ребенок, надо за ним смотреть, а не сидеть здесь. Вот и все. Конечно, если любишь ребенка так сильно, как ты.
Гарри, обычно такой острослов, способный мигом отбрить собеседника, неожиданно растерялся.
– Я это делаю ради него, – наконец пробормотал он.
– То есть?
– Хочу, чтобы он гордился мной.
– О! Вот теперь все ясно.
В следующем вечернем выпуске «Любопытного Тома» свое мнение телезрителям высказал постоянный психолог программы доктор Ранульф Азиз:
– Обратите внимание на характерный язык тела Гарри: сгорбленные плечи, сжатые челюсти – классическая поза квазиагрессивности, выраженная в полускрытой угрозе с подтекстом душевной ожесточенности. Мы наблюдаем нечто подобное в мире животных, когда большому зверю не достается лучший кусок добычи. Руки Гарри сложены в локтях. Точно так же лев или тигр переносит центр тяжести на задние лапы, демонстрируя пассивность и одновременно готовность быстро и жестоко расправиться с обидчиком.
Крикливая, чумовая пустоголовая куколка Хлоя состроила умную мину.
– Ты хочешь сказать, что наш Газза несколько спал с лица?
– Именно, Хлоя, его высмеяли и отодвинули.
Гарри чувствовал себя не только осмеянным. От ярости он потерял дар речи – в душе клокотали обида и гнев.
– Нуда, вот так, – выдавил он из себя.
– Пойми, Газза, – не унималась Келли, – я ничего не имею против тебя. – Просто сказала то, что сказала.
– Ладно… Кто хочет чаю? – Он отвернулся от «арестантов», но от камер спасения не было, и зоркий объектив проводил его на кухню. На глазах у Гарри блестели слезы; он так сильно прикусил губу что выступила капля крови.
Как она посмела? Невероятно! Не его вина, что они расстались с матерью Рикки. Что было делать? Не торчать же двадцать четыре часа в сутки рядом с их домом? У него своя жизнь – ну и что? Он любит своего мальчугана! Келли не имела права! Абсолютно никакого!
День семнадцатый. 10.00 утра
Лейла вернулась на свою работу, но ровно через час ушла.
Возвращаться на прежнее место? Невозможно! Ужасно! Тошно!
В доме и даже раньше – с тех пор, как она с восторгом узнала, что отобрана «Любопытным Томом», Лейла не хотела думать о том, чем станет заниматься через три дня после того, как выйдет на волю. Правда, позволяла себе помечтать и воображала, как на нее сыплются предложения демонстрировать сногсшибательную одежду или вести телепрограммы о косметике и альтернативной культуре. Хотя в жуткие моменты страха и сомнений опасалась, что придется пописывать в желтые газетенки или отстаивать в дискуссиях на радио хипповые манеры. Но не могла вообразить, что придется возвращаться на работу.
Действительность оказалась жестокой: Лейла никого не интересовала. Главным пунктиком первых двух недель «Любопытного Тома» стал взлет и эффектное падение Воггла. Но и эта история уже канула во вчерашнем дне. Шоу шло своим чередом. Лейла интересовала прессу постольку, поскольку могла рассказать о Воггле, а когда утих интерес и к этой скандальной теме, превратилась в красивую, но никому не нужную хиппи. Первую неудачницу, выставленную из дома.
Девчонку, которая кропала дерьмовые стишки и была помешана на собственной неотразимости и соблазнительности.
Именно такой ее показывал «Любопытный Том», если вообще допускал на экран. Глупой, вздорной зазнайкой, с которой мирило одно – ее сексапильность. Но история Воггла задвинула сексуальные примочки на задний план, и с тех пор даже эта крапленая карта перестала играть.
Совсем некстати ее понесло в исповедальне: зачем-то оповестила весь мир, что у нее вокруг ануса воспалились блошиные укусы. А мерзавка Джеральдина из всей ее речи выбрала один-единственный кусок, чем моментально уничтожила сексуальную привлекательность Лейлы.
Лейла рассчитывала на звездное будущее, но через две недели возвратилась проигравшейся в пух и прах. Даже друзья теперь смотрели на нее иначе.
– Неужели ты не могла остановить ребят, чтобы они не бросались на Воггла? – спросил самый категоричный. – Он же, в сущности, прав. Какая разница между лисой и блохой?
А мать покачала головой и сказала:
– Надо было позволить Дэвиду прочитать стихотворение. Отказ выглядел очень манерным.
Жизнь пошла прахом. И ради чего? Лейлу ни во что не ставили, но еще сильнее угнетало, что она оказалась на мели. «Любопытный Том» не платил участникам программы (кроме одного – победителя). Пока они находились в доме, выдавалась крошечная стипендия, позволявшая расплачиваться за аренду и ссуды, – и это все. Подразумевалось, что бывшие участники шоу должны заботиться о себе сами. Но Лейла получила одно-единственное предложение – позировать обнаженной для мужских журналов. В конце недели, когда потребовалось идти за покупками и платить по счетам, она поняла: придется попроситься на прежнюю работу – продавщицей в дизайнерское ателье мод.
– Зачем тебе это надо? – спросил ошарашенный менеджер. – Ты такая знаменитая. Две недели каждый вечер показывали по телику. Все должно само идти в руки!
Никто не мог поверить, что после двух недель на телевизионном экране Лейла могла согласиться на место продавщицы. Но пришлось. В ателье обрадовались, что у них появилась своя звезда. И радовались до тех пор, пока не обнаружили, что в торговом зале полно придурков, которые пришли, чтобы только поглазеть из-за вешалок на бывшую знаменитость.
– Я голосовал против тебя, – хихикнул прыщавый подросток – Два раза звонил.
– А я видел твою сиську, когда ты пошла в душ, – похвастался другой.
– Слушай, а Келли трахалась с Хэмишем?
Все называли ее Лейлой или даже просто – Лейл. Люди слышали имя и считали, что знают ее саму. Мужчина не первой молодости подарил баночку с ореховым маслом. Лейла обрадовалась, но он тут же предложил ей пройтись. Вот, значит, как о ней думали: девушка, согласившаяся участвовать в шоу «Под домашним арестом» (и первой вылетевшая оттуда), не откажет любому встречному за обычную заправку к салату.
Вскоре после десяти появился фотограф из местной газетенки.
– Для рубрики «Где они теперь», – объяснил он. – У нас всегда самая свежая информация. – И, не спросив разрешения, щелкнул затвором.
Оказалось, что в редакцию позвонил менеджер ателье.
– Я думал, ты обрадуешься, Лейл. Ты же рвалась к известности.
Лейла убрала джемпер, который давно пыталась сложить, взяла из кассы девять с половиной фунтов – свою почасовую зарплату – и ушла домой. Закрыв за собой дверь, позвонила в справочную и потребовала телефон журнала «Только для мужчин».
В редакции пришли в восторг:
– Слушай, – спросили ее, – ты согласна сняться с той красоткой, которая рекламировала кухню в «Дизайне дома»? Получится отличная шутка – «Досуг знаменитостей».
Лейла положила трубку. Она злилась. Злилась на устроителей «Любопытного Тома». Но больше всего на тех, кто проголосовал за ее выдворение. Она мучила себя, прокручивая кассеты снова и снова. Вот они сидят в исповедальне, важные, самодовольные, самовлюбленные, и решают ее судьбу – приговаривают на вылет.
Дэвид, Дервла, Гарри и Келли.
Больнее всего поразила Келли. Эта стервочка имела наглость выпереть ее! Дервлу Лейла тоже ненавидела. Душу жгли слова Дервлы в исповедальне: «Лейла милейшее существо: добрая, обаятельная, с тонкой душой. Но мне кажется, что ее качества ярче расцветут вне стен этого дома». Лицемерная ирландская сучонка. Она не хотела, чтобы рядом находился кто-то симпатичнее и умнее ее и отбивал голоса чувствительной мужской аудитории.
Дервла и Келли. Женщины ранили больнее других. Быть может, потому, что Лейла чувствовала, что она как женщина намного лучше. Они просто обязаны были ее поддержать как лидера и подыграть против этих позеров, против психа Дэвида и против обормотов Гарри и Джаза. Их голосование стало почти сексуальным актом.
Дервла и Келли. Вот кого Лейла ненавидела по-настоящему. Но особенно Келли. Сначала Келли назвала ее кандидатом на вылет, а когда зрители проголосовали за ее выселение, полезла с утешениями, призналась в любви. И своим сочувствием только усилила унижение перед всем миром.
День семнадцатый. 8.00 вечера
После ухода Воггла минуло два дня. Жизнь «Под домашним арестом» вошла в обычное русло – нытье, укусы исподтишка и выяснения, кто кому нравится.
«Идет семнадцатый день «ареста», – объявил Энди. – Ребята только что поужинали макаронами с овощным соусом, которые приготовила Сэлли, и теперь говорят о первой любви».
– Это случилось, когда я побывал на матче Премьер-лиги с участием «Челси», – признался Гарри. – «Синие»[25] – моя первая любовь. В них нельзя не втрескаться с первого взгляда.
– Продули, – напомнил ему Джаз.
– Хоть и продули, а все равно красиво.
– Газза, мы говорим о настоящей любви, а не о долбаном футболе.
– И я о настоящей. Ты вдумайся, крошка: любовь к команде намного выше любой другой. У каждого парня полно подружек, и у девочек тоже куча ребят. Все меняют партнеров – и натуралы, и из меньшинств. А команда одна. Вот это и есть истинное чувство.
Наблюдая за происходящим из глубины аппаратной, Джеральдина пришла к убеждению, что жизнь в доме без Воггла стала скучноватой. Требовалось немедленно всех взбодрить. И Тюремщица решила увеличить норму спиртного.
– Какой интерес номер один у тех, кто смотрит подобные программы? – спросила она у своих режиссеров. Никто не ответил. Подчиненные давно поняли, что большинство вопросов Джеральдины – риторические. – Подсмотреть, не начнут ли «арестанты» трахаться. Разве не так? До сих пор этого никогда не случалось. Хотя все притворяются, что вот-вот будет – и мы, и газеты, и долбаная Комиссия по эфирным стандартам. Я спрашиваю себя: почему?
Она действительно задавала вопрос себе, и подчиненные снова промолчали.
– Потому что никто как надо ни разу не ужрался. Проблема реального телевидения в недостатке выпивки. Мы предоставляем горячие ванны, массажные комнаты, закутки для тисканий и прочую ерунду, но ни один хмырь не отважится на откровенный перепихон, не взыграет и не отправит одноглазую змеюку любви в кущи наслаждений, пока в сосиску не надрызгается.
Подчиненные с ошарашенным видом зашелестели бумагами. Все понимали, что участвуют в чем-то неприглядном, безвкусном, но надеялись, что Джеральдина не пойдет до конца. И вот она объявила, что меняет правила. Тюремщица решила разделить бюджет на еду и спиртное, чтобы «арестанты» не экономили на горячительных напитках.
Разумеется, были протесты. Возмутились легавые и святоши. Но Джеральдина умела защищаться и подводить под свои поступки аргументы высокой морали.
– Мы уверены, что к нашим игрокам следует относиться как ко взрослым людям, – хмыкнула она. – Эксперименты вроде нашего ничего не дадут, если участников программы опекать извне, словно мы выводим в поход пятиклассников. «Любопытный Том» намеревается облегчить их общение и побудить к более естественным взаимоотношениям.
Естественно, никто не заблуждался. Бульварные газетенки вышли под броскими шапками вроде: «Дом под градусом: пусть пьют и дают нам на радость».
Джеральдине пришлось действовать с оглядкой. «Арестанты» были изолированы от внешнего мира: ни телика, ни чтива, они утратили чувство времени и не имели иных развлечений, кроме немногочисленных идиотских заданий. В таких условиях, дай им волю, многие начнут прикладываться к бутылке, как только продерут глаза, и не остановятся, пока не погрузятся в ночное забытье. «Любопытный Том» этого позволить не мог. В конце концов, приходилось оглядываться на строгие стандарты вещания. Тюремщица запретила употребление спиртного в дневное время и ограничила по вечерам в будни. Зато объявила выходные днями вечеринок и позволила подопечным пить сколько влезет.
– Мое жизненное кредо таково, – сказала она на пресс-конференции, – выходные начинаются в четверг.
Уже в следующий четверг после драматического изгнания Лейлы и ареста Воггла «Любопытный Том» наполнил кладовую дома горячительным. Согласно правилам, четверг был днем номинации. Но из-за неожиданной утраты Воггла голосование перенесли на следующую неделю – чем не повод для вечеринки?
День тридцать шестой. 1.00 пополудни
Колридж провел очередной бесплодный день на студии в Шеппертоне: бродил по макету дома и ждал внутреннего прозрения в надежде найти хоть какую-то зацепку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44