– Я уверен, мама его любит.
– Хвала его мамочке! Только скажите, чтобы он постригся!
– И перестал играть на гитаре.
Интервью продолжалось – стали обсуждать неожиданный успех третьей серии «Под домашним арестом».
– Ты бросила вызов всяким умникам и зубоскалам, и шоу со-сто-я-лось! Это для тебя большое облегчение, Джери. Ну, признайся, что я прав!
– Абсолютно прав, – ответила Джеральдина. – Была бы я мужиком, сказала бы, что поставила на кон все, включая собственные яйца. Сбережения и то, что получила от раздела с Би-би-си. Я единственный постановщик «Любопытного Тома», ребята, и если провалюсь, не на кого будет валить.
– Железная женщина, – пришла в восторг девушка-ведущая. – Вы нам нравитесь. Примите и прочая!
– Именно железная, милочка, – подхватила Джеральдина. – Бросила халявное место на Би-би-си, чтобы заняться этим шоу. И тут все стали ждать, когда я окажусь в жопе.
– Да уж, – скаламбурил дико крутой послеполуночный ведущий. – Коль ушла с Би-би-си, то пощады не проси. Я слышал, тебе прочили место генерального директора? А ты хлопнула дверью!
– Думаю, в конце концов предложили бы. Ну и шут с ним. Я делаю программу, а не целуюсь целыми днями с политиками – такими, как эта задница Билли. Рылом не вышла.
Камера наехала на другого гостя «Клиники» – это был снисходительно улыбавшийся министр культуры Билли Джонс, который согласился засветиться в ночной передаче, осуществляя правительственную стратегию по сближению с молодежью.
– Очень жаль, – хохотнул он, – что у моей задницы нет никаких шансов расцеловаться с такой очаровательной леди, как вы, Джеральдина.
– Скажите, Билли, – вмиг посерьезнела ведущая, – на ваш взгляд, «Под домашним арестом» – супер ТВ или куча дерьма?
– О, «Под домашним арестом» – полный супер и никакого дерьма.
– А как быть с теми, кто утверждает, что наше телевидение деградирует? Что нам нужно больше, ну я не знаю, исторических, что ли, программ? Или классической драмы?
– Все это нужно: и история, и классические байки. Но политикам, педагогам и работникам сферы социальных проблем необходимо, так сказать, прислушиваться к молодежи. А молодых сегодня не слишком колышет история и классическая драма.
– Понтово. Это нам в кайф, – одобрил дико крутой послеполуночный ведущий.
– Необходимо как бы окунуться в то, что интересует молодых, например в Интернет. Мы считаем, что Интернет – это очень важно. И такие потрясающие эксперименты реального телевидения, как шоу «Под домашним арестом», тоже.
Колридж заснул до того, как представление закончилось и по экрану пробежала последняя строчка титров. А когда открыл глаза, увидел покрытого татуировками потного американского скинхеда в одних шортах, который орал в телевизор:
– Люди, я самый настоящий кусок дерьма!
Инспектор решил, что пора ложиться в постель. Джеральдина явно выкрутилась – это понятно, хотя, судя по всему, должна была провалиться.
Дэвиду повезло гораздо меньше. Он превратился в жертву, во всеобщее посмешище, и таким его сделала Джеральдина. Если бы он об этом знал, то мог бы захотеть отомстить «Любопытному Тому». Но он не знал. Откуда ему было знать?
День тридцать третий. 10.15 утра
Фотографию Воггла на «карте» почти совершенно закрыли тянущиеся к ней многочисленные ленты. Триша завершала оформление, прикрепляя последнюю – от Дервлы, на которой значились слова: «Стычка по поводу лобковых волос».
Дервла намеревалась оставаться серьезной и невозмутимой, как муза в рекламе ирландского пива. Но разве выдержишь, если каждый день приходится входить в душевую вслед за Вогглом?
День восьмой 9-30 утра
«Восьмой день, – оповестил зрителей диктор Энди. – Дервла только что вошла в душевую».
– Вогтл! – закричала она, появившись из двери. У нее в руке был зажат кусок мыла.
– Да, моя милая леди?
– Будь так добр, приняв душ, снимай с мыла лобковые волосы!
Сами виноваты: Воггл был бы рад не мыться вообще. Но остальные девятеро категорически потребовали, чтобы он хотя бы раз в день ополаскивался.
– Глядишь, через месяц-другой избавишься от грязи, – пошутил Джаз.
Теперь приходилось расплачиваться. Буйные кущи в паху Воггла, не ведавшие частых омовений, редели в ответ на каждое прикосновение.
Дервла помахала мылом перед лицом обидчика. Она долго сдерживалась, прежде чем напасть на Воггла, – не любила сцен, а тайный информатор сообщил ей, что Воггл самый популярный из всех «арестантов». Не отвернутся ли от нее зрители, если она поссорится с Вогглом? Но, с другой стороны, пусть знают, каково жить с таким типом! В конце концов Дервла не выдержала-. Воггл мылся ночью, а она вставала первой и постоянно натыкалась на следы его пребывания в душе.
– Мне каждое утро приходится снимать с мыла целый шиньон, а на следующий день оно опять обрастает, как участник «Грейтфул Дэд».
– О женщина-самка, напрасно ты страшишься естественной природы. Мои волосы не причинят тебе никакого вреда. В отличие от машины, которой ты владеешь. – Воггл, как всегда, одним махом перескочил от темы собственной неряшливости к обличению оппонента чуть ли не в разрушении целой планеты. Отработанный приемчик!
– При чем тут, на фиг, машины? – Дервла сама не ожидала, что сорвется и закричит. Она годами не повышала голос – была скорее человеком флегматичным. И все-таки не сдержалась.
– Очень даже при чем, моя кельтская чаровница. Ты вычеркиваешь меня из числа приоритетов – меня, мужчину, вместе с моей лобковой зоной. А между тем зло – это автомобили. Они – драконы, пожирающие нашу землю. Тогда как волосы – всего лишь безобидные, не отравляющие атмосферу мертвые клетки.
– Они безобидные и не отравляют атмосферу, когда растут у тебя на брюхе! – завопила Дервла. – А в душевой меня от них воротит. Пресвятая Дева Мария, откуда их столько? Можно набить матрас! Ты что, обрабатываешь их змеиным жиром?
Воггл не показал вида, хотя обвинения Дервлы задели его. Никто не заподозрил бы Воггла в проявлении чувств, потому что он плевал на всех остальных. Но Дервла ему нравилась. Он даже признавался в этом в исповедальне.
– Между нами существует явная связь, – заявил он. – Я почти уверен, что когда-то, в иной жизни, она была великой принцессой Священных рун, а я – кудесником.
И теперь, получив выговор от своей тайной симпатии, Воггл принял гордый и независимый вид.
– Мне нечего стыдиться волос с яиц. Они имеют такое же право на присутствие в доме, как другие телесные миазмы, например, гной на колечке в соске Мун, к которому я отношусь с должным уважением.
Это был умный ход. Накануне Мун зазывала «арестантов» посмотреть на свой воспалившийся сосок, правда, без особого успеха.
– Заткнись! – закричала она с оранжевого дивана. – Нечего трепаться про мою титьку. Откуда мне было знать, что тот долбаный подонок из Брайтона всунул мне дерьмовую железку вместо золота. А божился, что золото! И еще учтите, я мажусь савлоном[17] и ничего не оставляю на вашем поганом мыле.
– Не увиливай, – подхватила Дервла. – Мун лечится. И ты тем более должен споласкивать после себя мыло. И не только мыло, но и слив тоже. А то такое впечатление, что там подох и успел разложиться сенбернар.
– Хорошо, – согласился Воггл, напустив на себя величественный вид – ну просто древний маг!
– Я счастлива.
– Но только при одном условии: если ты откажешься от машины.
День тридцать третий. 2.30 пополудни
Каждый раз, когда груда еще не просмотренных пленок немного уменьшалась и становилась не такой путающей, из хранилища приносили новые. Казалось, им не будет конца.
День восьмой. Джаз и Келли общаются в саду.
День восьмой. 3.00 пополудни
– Какую самую противную работу тебе приходилось делать? – спросил Джаз.
Они с Келли сидели на краю бассейна и балдели от солнца и от сознания того, как потрясающе смотрятся в своих весьма условных купальных костюмах.
– Тут и думать нечего, – отозвалась Келли. – Терпеть не могу участвовать в массовках.
– А что тут плохого? Звучит недурно.
– Недурно, если нет желания стать актером. Получай суточные, обед и старайся поближе подойти к какой-нибудь звезде. Но если хочешь стать настоящим профессионалом, все это жутко противно. Кажется, что большего никогда не достигнешь.
– Так ты мечтаешь стать актрисой?
– Это было бы круто. Только не говори: актрисой. Теперь все актеры, даже женщины. Влияние феминизма. Эмма Томпсон, Джуди Денч и Памела Андерсон – не актрисы, а актеры.
– Неужели? Очень странно.
– Я тоже никак не привыкну. Все-таки женщины. Но ничего не поделаешь – иначе определенно обидятся. Я не уверена, но мне кажется, это пошло с тех времен, когда все актрисы были проститутками. А Джуди Денч не хочет, чтобы ее считали проституткой. Как ты думаешь?
– Факт. Такая шикарная штучка явно не желает, чтобы ее считали проституткой, – заключил Джаз. – Значит, ты хочешь сделаться дамой-актером?
– Типа того! Поэтому я здесь. Очень надеюсь, что меня заметят. Выучила из «Билла»[18] сцену, где девчонку ломает в камере, и выдала в исповедальне.
– Черт возьми, впечатляет.
– А то! Каталась по полу, визжала, все такое. Я на что угодно готова, только бы добиться своего. Поэтому хватаюсь за массовки: надеюсь обзавестись связями, а сама ненавижу эту работу.
Дэвид плавал в бассейне. Он завершал круг неспешным, изумительно манерным брассом, который всем и каждому демонстрировал: Дэвид не только красиво плавал, но еще и думал красивые мысли. Он слышал, что говорила Келли.
– Не уверен, что тот, кто ошивается по массовкам, по-настоящему хочет играть. И очень советую выбрать другую мечту – попроще.
– Какую же? – вспыхнула девушка.
– Отвяжись, Дэвид, – вмешался Джаз. – Келли о чем хочет, о том и мечтает.
– Но я могу дать ей совет. Келли – уже взрослая и не нуждается в твоей опеке, Джейсон.
– Джаз.
– Постоянно забываю.
– Говори, Дэвид, – разрешила Келли. – Какую мечту ты считаешь более простой?
Дэвид приподнялся, сознавая, насколько хороши его блестящие от воды мускулистые руки – их красивый изгиб и оттенок кожи. Задержался, опираясь на ладони, давая каплям стечь с могучих плеч и из темных ямочек под ключицами. Ноги распластались по воде, плоский живот навалился на терракотовый бортик. Изящный рывок – и он на берегу.
– Я хочу сказать, что актерская профессия – очень трудная. Наверное, самая трудная. Тут требуется призвание.
– Тоже мне, хренов знаток, – вставил Джаз, но Дэвид не обратил на него внимания.
– Нужно бесконечно верить в себя и относиться к мечте как к долгу. А если с самого начала размениваешься на массовку, считай – все пропало. По мне, лучше мыть тарелки или работать официантом, чем унизить мечту и болтаться среди статистов. Джон Хурт отказывался от всех предложений, кроме заглавных ролей. Говорят, ему пришлось пережить тринадцать лет безработицы. Но зато какой успех потом!
– А как насчет остальных актеров, которые не Джон Хурт? – спросил Джаз. – Тех, что пережили тринадцать лет безработицы. Потом еще тринадцать? А потом спились? Что, если подобная участь ожидает и тебя?
– Если так, я по крайней мере буду сознавать, что это – моя судьба. Что я не пошел на компромисс, и хотя мой талант не оценили, я его не предал. Лучше умру непризнанным, как Ван Гог, чем начну проституировать талантом, как какой-нибудь модный портретист, который гонится за дешевой славой. Нужна победа. Утешительные призы ни к чему. Это мое убеждение, Джейсон. Наверное, ты считаешь меня пошлым зазнайкой…
– Именно, – отозвался Джаз.
– Возможно, ты прав. Но я говорю то, что думаю. Хочу иметь либо все, либо ничего. Поэтому ты никогда не станешь актрисой, Келли. Я тебе друг и от всей души даю совет: найди себе другую мечту.
День тридцать третий. 2.35 пополудни
Хупер нажал на «стоп».
– Дэвид знает, что делает, только не догадывается, что фокус не удался.
– Как так? – удивилась Триша.
– Он не дурак, должен понимать, что пользуется репутацией зазнайки и вредины. В этом его стратегия. В подобных шоу выигрывают не обязательно симпатяги. Иногда вот такие сукины дети. Дэвид хочет, чтобы его заметили. Заметили, как он хорош, самолюбив и бескомпромиссен. Другими словами – лидер. Ему все равно, что о нем подумают. Он хочет стать звездой.
День восьмой. 11.20 вечера
Девушки лежали на кроватях и пили горячий шоколад. Разговор, как часто бывало, снова коснулся Воггла.
– Он ненормальный, – сказала Мун. – Крыша совершенно не на месте. Чокнутый.
– Очень странный, – согласилась Келли. – Я боюсь, как бы он чего-нибудь не сделал с собой. У нас был такой в школе. Только с косичкой, а не с дредами. Сидел в стороне и раскачивался. А потом взял и порезал себе руки ножом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Хвала его мамочке! Только скажите, чтобы он постригся!
– И перестал играть на гитаре.
Интервью продолжалось – стали обсуждать неожиданный успех третьей серии «Под домашним арестом».
– Ты бросила вызов всяким умникам и зубоскалам, и шоу со-сто-я-лось! Это для тебя большое облегчение, Джери. Ну, признайся, что я прав!
– Абсолютно прав, – ответила Джеральдина. – Была бы я мужиком, сказала бы, что поставила на кон все, включая собственные яйца. Сбережения и то, что получила от раздела с Би-би-си. Я единственный постановщик «Любопытного Тома», ребята, и если провалюсь, не на кого будет валить.
– Железная женщина, – пришла в восторг девушка-ведущая. – Вы нам нравитесь. Примите и прочая!
– Именно железная, милочка, – подхватила Джеральдина. – Бросила халявное место на Би-би-си, чтобы заняться этим шоу. И тут все стали ждать, когда я окажусь в жопе.
– Да уж, – скаламбурил дико крутой послеполуночный ведущий. – Коль ушла с Би-би-си, то пощады не проси. Я слышал, тебе прочили место генерального директора? А ты хлопнула дверью!
– Думаю, в конце концов предложили бы. Ну и шут с ним. Я делаю программу, а не целуюсь целыми днями с политиками – такими, как эта задница Билли. Рылом не вышла.
Камера наехала на другого гостя «Клиники» – это был снисходительно улыбавшийся министр культуры Билли Джонс, который согласился засветиться в ночной передаче, осуществляя правительственную стратегию по сближению с молодежью.
– Очень жаль, – хохотнул он, – что у моей задницы нет никаких шансов расцеловаться с такой очаровательной леди, как вы, Джеральдина.
– Скажите, Билли, – вмиг посерьезнела ведущая, – на ваш взгляд, «Под домашним арестом» – супер ТВ или куча дерьма?
– О, «Под домашним арестом» – полный супер и никакого дерьма.
– А как быть с теми, кто утверждает, что наше телевидение деградирует? Что нам нужно больше, ну я не знаю, исторических, что ли, программ? Или классической драмы?
– Все это нужно: и история, и классические байки. Но политикам, педагогам и работникам сферы социальных проблем необходимо, так сказать, прислушиваться к молодежи. А молодых сегодня не слишком колышет история и классическая драма.
– Понтово. Это нам в кайф, – одобрил дико крутой послеполуночный ведущий.
– Необходимо как бы окунуться в то, что интересует молодых, например в Интернет. Мы считаем, что Интернет – это очень важно. И такие потрясающие эксперименты реального телевидения, как шоу «Под домашним арестом», тоже.
Колридж заснул до того, как представление закончилось и по экрану пробежала последняя строчка титров. А когда открыл глаза, увидел покрытого татуировками потного американского скинхеда в одних шортах, который орал в телевизор:
– Люди, я самый настоящий кусок дерьма!
Инспектор решил, что пора ложиться в постель. Джеральдина явно выкрутилась – это понятно, хотя, судя по всему, должна была провалиться.
Дэвиду повезло гораздо меньше. Он превратился в жертву, во всеобщее посмешище, и таким его сделала Джеральдина. Если бы он об этом знал, то мог бы захотеть отомстить «Любопытному Тому». Но он не знал. Откуда ему было знать?
День тридцать третий. 10.15 утра
Фотографию Воггла на «карте» почти совершенно закрыли тянущиеся к ней многочисленные ленты. Триша завершала оформление, прикрепляя последнюю – от Дервлы, на которой значились слова: «Стычка по поводу лобковых волос».
Дервла намеревалась оставаться серьезной и невозмутимой, как муза в рекламе ирландского пива. Но разве выдержишь, если каждый день приходится входить в душевую вслед за Вогглом?
День восьмой 9-30 утра
«Восьмой день, – оповестил зрителей диктор Энди. – Дервла только что вошла в душевую».
– Вогтл! – закричала она, появившись из двери. У нее в руке был зажат кусок мыла.
– Да, моя милая леди?
– Будь так добр, приняв душ, снимай с мыла лобковые волосы!
Сами виноваты: Воггл был бы рад не мыться вообще. Но остальные девятеро категорически потребовали, чтобы он хотя бы раз в день ополаскивался.
– Глядишь, через месяц-другой избавишься от грязи, – пошутил Джаз.
Теперь приходилось расплачиваться. Буйные кущи в паху Воггла, не ведавшие частых омовений, редели в ответ на каждое прикосновение.
Дервла помахала мылом перед лицом обидчика. Она долго сдерживалась, прежде чем напасть на Воггла, – не любила сцен, а тайный информатор сообщил ей, что Воггл самый популярный из всех «арестантов». Не отвернутся ли от нее зрители, если она поссорится с Вогглом? Но, с другой стороны, пусть знают, каково жить с таким типом! В конце концов Дервла не выдержала-. Воггл мылся ночью, а она вставала первой и постоянно натыкалась на следы его пребывания в душе.
– Мне каждое утро приходится снимать с мыла целый шиньон, а на следующий день оно опять обрастает, как участник «Грейтфул Дэд».
– О женщина-самка, напрасно ты страшишься естественной природы. Мои волосы не причинят тебе никакого вреда. В отличие от машины, которой ты владеешь. – Воггл, как всегда, одним махом перескочил от темы собственной неряшливости к обличению оппонента чуть ли не в разрушении целой планеты. Отработанный приемчик!
– При чем тут, на фиг, машины? – Дервла сама не ожидала, что сорвется и закричит. Она годами не повышала голос – была скорее человеком флегматичным. И все-таки не сдержалась.
– Очень даже при чем, моя кельтская чаровница. Ты вычеркиваешь меня из числа приоритетов – меня, мужчину, вместе с моей лобковой зоной. А между тем зло – это автомобили. Они – драконы, пожирающие нашу землю. Тогда как волосы – всего лишь безобидные, не отравляющие атмосферу мертвые клетки.
– Они безобидные и не отравляют атмосферу, когда растут у тебя на брюхе! – завопила Дервла. – А в душевой меня от них воротит. Пресвятая Дева Мария, откуда их столько? Можно набить матрас! Ты что, обрабатываешь их змеиным жиром?
Воггл не показал вида, хотя обвинения Дервлы задели его. Никто не заподозрил бы Воггла в проявлении чувств, потому что он плевал на всех остальных. Но Дервла ему нравилась. Он даже признавался в этом в исповедальне.
– Между нами существует явная связь, – заявил он. – Я почти уверен, что когда-то, в иной жизни, она была великой принцессой Священных рун, а я – кудесником.
И теперь, получив выговор от своей тайной симпатии, Воггл принял гордый и независимый вид.
– Мне нечего стыдиться волос с яиц. Они имеют такое же право на присутствие в доме, как другие телесные миазмы, например, гной на колечке в соске Мун, к которому я отношусь с должным уважением.
Это был умный ход. Накануне Мун зазывала «арестантов» посмотреть на свой воспалившийся сосок, правда, без особого успеха.
– Заткнись! – закричала она с оранжевого дивана. – Нечего трепаться про мою титьку. Откуда мне было знать, что тот долбаный подонок из Брайтона всунул мне дерьмовую железку вместо золота. А божился, что золото! И еще учтите, я мажусь савлоном[17] и ничего не оставляю на вашем поганом мыле.
– Не увиливай, – подхватила Дервла. – Мун лечится. И ты тем более должен споласкивать после себя мыло. И не только мыло, но и слив тоже. А то такое впечатление, что там подох и успел разложиться сенбернар.
– Хорошо, – согласился Воггл, напустив на себя величественный вид – ну просто древний маг!
– Я счастлива.
– Но только при одном условии: если ты откажешься от машины.
День тридцать третий. 2.30 пополудни
Каждый раз, когда груда еще не просмотренных пленок немного уменьшалась и становилась не такой путающей, из хранилища приносили новые. Казалось, им не будет конца.
День восьмой. Джаз и Келли общаются в саду.
День восьмой. 3.00 пополудни
– Какую самую противную работу тебе приходилось делать? – спросил Джаз.
Они с Келли сидели на краю бассейна и балдели от солнца и от сознания того, как потрясающе смотрятся в своих весьма условных купальных костюмах.
– Тут и думать нечего, – отозвалась Келли. – Терпеть не могу участвовать в массовках.
– А что тут плохого? Звучит недурно.
– Недурно, если нет желания стать актером. Получай суточные, обед и старайся поближе подойти к какой-нибудь звезде. Но если хочешь стать настоящим профессионалом, все это жутко противно. Кажется, что большего никогда не достигнешь.
– Так ты мечтаешь стать актрисой?
– Это было бы круто. Только не говори: актрисой. Теперь все актеры, даже женщины. Влияние феминизма. Эмма Томпсон, Джуди Денч и Памела Андерсон – не актрисы, а актеры.
– Неужели? Очень странно.
– Я тоже никак не привыкну. Все-таки женщины. Но ничего не поделаешь – иначе определенно обидятся. Я не уверена, но мне кажется, это пошло с тех времен, когда все актрисы были проститутками. А Джуди Денч не хочет, чтобы ее считали проституткой. Как ты думаешь?
– Факт. Такая шикарная штучка явно не желает, чтобы ее считали проституткой, – заключил Джаз. – Значит, ты хочешь сделаться дамой-актером?
– Типа того! Поэтому я здесь. Очень надеюсь, что меня заметят. Выучила из «Билла»[18] сцену, где девчонку ломает в камере, и выдала в исповедальне.
– Черт возьми, впечатляет.
– А то! Каталась по полу, визжала, все такое. Я на что угодно готова, только бы добиться своего. Поэтому хватаюсь за массовки: надеюсь обзавестись связями, а сама ненавижу эту работу.
Дэвид плавал в бассейне. Он завершал круг неспешным, изумительно манерным брассом, который всем и каждому демонстрировал: Дэвид не только красиво плавал, но еще и думал красивые мысли. Он слышал, что говорила Келли.
– Не уверен, что тот, кто ошивается по массовкам, по-настоящему хочет играть. И очень советую выбрать другую мечту – попроще.
– Какую же? – вспыхнула девушка.
– Отвяжись, Дэвид, – вмешался Джаз. – Келли о чем хочет, о том и мечтает.
– Но я могу дать ей совет. Келли – уже взрослая и не нуждается в твоей опеке, Джейсон.
– Джаз.
– Постоянно забываю.
– Говори, Дэвид, – разрешила Келли. – Какую мечту ты считаешь более простой?
Дэвид приподнялся, сознавая, насколько хороши его блестящие от воды мускулистые руки – их красивый изгиб и оттенок кожи. Задержался, опираясь на ладони, давая каплям стечь с могучих плеч и из темных ямочек под ключицами. Ноги распластались по воде, плоский живот навалился на терракотовый бортик. Изящный рывок – и он на берегу.
– Я хочу сказать, что актерская профессия – очень трудная. Наверное, самая трудная. Тут требуется призвание.
– Тоже мне, хренов знаток, – вставил Джаз, но Дэвид не обратил на него внимания.
– Нужно бесконечно верить в себя и относиться к мечте как к долгу. А если с самого начала размениваешься на массовку, считай – все пропало. По мне, лучше мыть тарелки или работать официантом, чем унизить мечту и болтаться среди статистов. Джон Хурт отказывался от всех предложений, кроме заглавных ролей. Говорят, ему пришлось пережить тринадцать лет безработицы. Но зато какой успех потом!
– А как насчет остальных актеров, которые не Джон Хурт? – спросил Джаз. – Тех, что пережили тринадцать лет безработицы. Потом еще тринадцать? А потом спились? Что, если подобная участь ожидает и тебя?
– Если так, я по крайней мере буду сознавать, что это – моя судьба. Что я не пошел на компромисс, и хотя мой талант не оценили, я его не предал. Лучше умру непризнанным, как Ван Гог, чем начну проституировать талантом, как какой-нибудь модный портретист, который гонится за дешевой славой. Нужна победа. Утешительные призы ни к чему. Это мое убеждение, Джейсон. Наверное, ты считаешь меня пошлым зазнайкой…
– Именно, – отозвался Джаз.
– Возможно, ты прав. Но я говорю то, что думаю. Хочу иметь либо все, либо ничего. Поэтому ты никогда не станешь актрисой, Келли. Я тебе друг и от всей души даю совет: найди себе другую мечту.
День тридцать третий. 2.35 пополудни
Хупер нажал на «стоп».
– Дэвид знает, что делает, только не догадывается, что фокус не удался.
– Как так? – удивилась Триша.
– Он не дурак, должен понимать, что пользуется репутацией зазнайки и вредины. В этом его стратегия. В подобных шоу выигрывают не обязательно симпатяги. Иногда вот такие сукины дети. Дэвид хочет, чтобы его заметили. Заметили, как он хорош, самолюбив и бескомпромиссен. Другими словами – лидер. Ему все равно, что о нем подумают. Он хочет стать звездой.
День восьмой. 11.20 вечера
Девушки лежали на кроватях и пили горячий шоколад. Разговор, как часто бывало, снова коснулся Воггла.
– Он ненормальный, – сказала Мун. – Крыша совершенно не на месте. Чокнутый.
– Очень странный, – согласилась Келли. – Я боюсь, как бы он чего-нибудь не сделал с собой. У нас был такой в школе. Только с косичкой, а не с дредами. Сидел в стороне и раскачивался. А потом взял и порезал себе руки ножом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44