Но Шарль — мой племянник; когда-то я дал слово его отцу — моему брату — заботиться о нем… Маменька Шарля к старости стала такой благочестивой, такой набожной, что второй такой во всем королевстве не сыскать. Так вот, если эта ведьма узнает, какие молитвы творит на сон грядущий ее сыночек, то тут же, не сходя с места, лишит его наследства и проклянет впридачу, а денежки перекочуют в монастырскую казну, к братьям бенедиктинцам. Обвенчавшуюся же чету ей хочешь — не хочешь, а принять придется. Ну, погневается с недельку, да и забудет. А вас девица держит, видимо, не то, как выгодного жениха — в самом деле, какой же надо быть дурой, чтобы упустить самого главного казначея… у таких, как она, особое чутье на выгодные партии, а не то, как прикрытие…
— Вот оно как… Скажите, а вы-то с какой стороны пострадали в этом деле? — Бетизак старался говорить спокойно, даже небрежно… но губы его побелели, пальцы все крепче и крепче стискивали подлокотники кресла.
— У меня были свои планы на племянника. Я собирался ввести его в одно купеческое семейство; они бы получили его невеликий, но титул, а я подобрался бы к их связям в магистрате. Ну, так как, пойдете?
Он пошел. Все дальнейшие события тлели в его памяти одним сплошным кошмаром: темный двор, теплый ветер, беспощадно яркий лунный свет. И открытое окно. И двое любовников.
У него достало сил видеть это — как другой мужчина весьма страстно, но не особливо ласково тискал ее плечи, с которых она сама спустила сорочку, как он прижимался лицом к ее груди, а она смеялась таким довольным, воркующим смехом, как он усаживал ее на подоконник, подхватив за раздвинутые бедра… Бетизак смотрел. И узнавал. Узнавал платье — травянисто-зеленое, с вышивкой на широких рукавах, фигуру — тоненькую, гибкую, и волосы — дивные серебристые волосы, подобные застывшим лунным лучам. Их невозможно было спутать с чьими-то еще, ибо именно этот редкостный цвет волос отличал женщин рода ла Рош-Розе.
Остаток ночи Пейре Бетизак провел в каком-то трактире — из числа тех, что презирают голос винного колокола и, несмотря на всеобщее порицание, угождают посетителям до третьих петухов.
На следующий же день главный казначей славного города Безье расторгнул свою помолвку, вернув невесте ее слово. Приняли его неожиданно холодно, словно догадались о принесенном намерении. Бывшие жених и невеста не обмолвились и десятком слов; все свершилось быстро и почти безболезненно… как усекновение головы, произведенное опытным палачом.
Спустя несколько недель Бетизак уезжал из города по делам службы. Проезжая мимо одной из церквей, он увидел свадебную процессию; и само по себе это зрелище бередило его рану, но тут словно что-то кольнуло его и без того наболевшее сердце. Бетизак остановил пробегавшего мимо церковного служку и спросил, кто суть счастливые брачующиеся. Мессир Роже Грезийон, королевский советник, услышал он в ответ, и Алиенора ла Рош-Розе, племянница госпожи Буасоне… видите, вон они выходят из церкви… Ох, что с вами, добрый господин?! Хотите, я сбегаю за помощью? Ничего, дружок, ничего… сейчас пройдет.
У Бетизака едва хватило сил сползти — но, по крайней мере, не свалиться — с коня и добрести, не разбирая дороги, до городских ворот. Потом он о чем-то говорил с главой караула (кажется, выслушивал советы о том, где лучше останавливаться на ночлег), потом как-то взобрался в седло и двинулся в путь. Каменные объятия города отпустили его; потянулись тихие, мирные предместья: огороды, ровные ряды фруктовых деревьев, небольшие домики, фермы, мельница… Бетизак ехал медленно, опустив поводья и покачиваясь в седле как пьяный; на его губах кривлялось жалкое, страшное подобие улыбки. Боль была настолько сильной, что он почти не ощущал ее. И неизвестно почему, все вертелась в голове развеселая песенка, услышанная в том пьяном трактире:
Веселая девчонка знает,
Как поступить верней.
Небось себя не растеряет -
Все лишь забава ей!
… Прошло несколько месяцев. Жизнь главного казначея герцога Беррийского протекала размеренно и достойно, напоминая работу отлаженного механизма. О событиях того воистину несчастливого дня он постарался забыть, тщательно выкорчевывая из памяти все, что имело к ним отношение. Именно тогда он и подружился с Полем Лимбургом, работавшим при дворе его великолепия Жана. Однажды они прогуливались по городу, беседовали и вдруг художник со смехом указал Бетизаку на одну из модных галантерейных лавок.
— А вот полюбуйся-ка, друг Пейре, вот уж где поистине гнездо обмана и приют мошенничества! Сколько ухищрений, сколько прикрас — ткани, ленты, вышивки, кружева — и все для того, чтобы дурить наши бедные головы. А теперь еще и фальшивые волосы!
— Что? Фальшивые… что? — непонимающе переспросил Бетизак.
— Волосы, друг мой, во-ло-сы! Дьявольское изобретение, скажу я тебе. Я сейчас пишу портрет одной такой… богатой невесты, одним словом; так вот представь себе: на первый сеанс она приходит вся разодетая, эннен мало не до потолка достает, на каждом пальце по золотому перстню — это у горожанки-то! а она смеется, говорит, дома все можно… сюрко от вышивки не гнется — ну ни дать, ни взять дщерь фараонова! А из-под вуали локоны струятся — чистое золото, переливчатые, блестящие… глаз не оторвать. Ну, думаю, хоть лицом твоим Господь и не слишком утрудился, так волосами наградил, будет, что написать. И вдруг, на третий сеанс является она — мать честная! — с такими светлыми-светлыми, почти серебряными косами… Я глаза выпучил, а она опять в смех: плохо, говорит, следите за модой, мессир художник, шелковые волосы нынче у моего батюшки особую статью дохода составляют. Вот как. Поди-ка, разбери их теперь — кто брюнетка, кто блондинка… а кто и вовсе лысая! — и художник засмеялся. Однако, заглянув в лицо своему собеседнику, смех тотчас же прервал и забеспокоился.
— Что стряслось, Пейре? Ты что, забыл обложить доходы от фальшивых волос особым налогом? Да что с тобой, отвечай же! — и он потряс Бетизака за плечо.
А тот и впрямь не знал, что с ним такое. Похоже, ему снова улыбнулась Надежда… но лучше уж не было бы этой улыбки, ибо ничего хорошего она ему не сулила.
Одному из помощников Бетизака не составило большого труда разыскать мнимого соблазнителя, Шарля де Коньера и выведать за кружкой доброго вина всю подноготную. Да, дядюшка действительно приводил его тайком к какой-то девке… а шут его разберет, зачем… Сказал, вот мол тебе, развлекайся хорошенько, не ленись. Девка? да служанка небось, платье у своей госпожи стащила — почистить, мол, а сама напялила, да и давай передо мной вертеться… Тоже мне, будто я служанку от госпожи не отличу. И это еще, слышь ты, волосы какие-то напялила… накладные, что ль… Ну чистый шелк, длинные, светлые такие, ага… Я сначала-то не сообразил, а уж потом, как всерьез за дело принялись, так у нее темные пряди выбиваться стали… от тряски, стало быть. Чего? Да, хороша была девка, спасибо дядюшке — истинный благодетель, спаси его Господь!..
Когда Бетизак выслушал все это, то ему показалось, что его подвесили за связанные руки, одного, в кромешном мраке, без малейшей надежды на спасение. Он всеми силами старался не понимать… не осознавать… не знать!.. Ты собственными руками убил свое счастье, шептал кто-то внутри его головы. Я ничего не знаю об этом, кричал он в ответ, и не хочу знать!
… И не хочу ничего знать, со вздохом повторил Пейре Бетизак, опуская голову на лежащие на коленях руки.
— А как насчет того, что же такого напел твоей любезной мэтр Грезийон, после чего она встретила тебя как распоследнего золотаря? — голос был насмешливый, но дружелюбный… и какой-то нечеловеческий.
Бетизак встрепенулся, поднял голову; он никак не мог понять, кто же это заговорил с ним, пока не посмотрел на пол. То, что он увидел там, заставило похолодеть даже ту пустоту, где когда-то было его сердце.
Окончен труд земной. Я так устал…
О Господи! Пред волею святою
Я чист — не убивал, не крал,
Ужели милосердия не стою?
Хватило мне с избытком бед земных,
И в адский мрак меня свергать не нужно…
По мне, так нет ни грешных, ни святых,
Но есть любовь Творца к заблудшим душам.
А коль немилосерд Творец к творенью своему –
Я не слуга ему. Быть по сему.
На полу сидела крыса. В общем, в этом не было ничего удивительного, эти твари частенько шныряли по камере, пробираясь одним им известными ходами, в поисках приюта и пропитания. Но эта крыса несколько отличалась от своих тюремных сородичей. Начать хотя бы с того, что она была размером с любимую испанскую легавую герцога Берийского. Крыса весьма удобно устроилась на небольшой охапке соломы, сидя во вполне человеческой позе: задние лапы вытянуты вперед, передние — скрещены на груди, в зубах зажата травинка; блестящие глазки-бусинки смотрят осмысленно и весело.
— Что, испугался? — поинтересовалась нежданная гостья.
Бетизак честно кивнул.
— Ну извини… я просто хотел произвести впечатление. Знаешь, к достойным людям даже деловые визиты хочется обставлять по-особенному. Ну так как насчет дипломатии мэтра Грезийона, рассказать?
— Расскажи… хотя день святого Эньяна и не сегодня15, - уняв, наконец, зубовный перестук, ответил бывший казначей.
— О, его план был очень хорош. Сначала он сыграл на твоей гордости: знал, что ты, увидев подготовленную им картинку, не унизишься до скандалов, а благородно уйдешь с дороги более удачливого соперника, с девицей не пустишься в объяснения по причине все той же гордости. А вот Алиеноре ему даже не пришлось врать, ей он сказал чистую правду… лишнего греха на душу не взял. Так, прибавил кое-что от себя. Дескать, назначает тебя господин герцог главным казначеем, так что теперь эта свадьба тебе не слишком нужна: жена — вечная помеха, только отвлекать будет от государственной службы… кроме того, с новой высоты можно присмотреть что-нибудь и получше… Бедная девушка не знает что и думать, ведь ей ты и словом не обмолвился о своем назначении; может, и в самом деле задумал чего? И тут являешься ты — надутый, суровый что твой инквизитор — и ледяным голосом сообщаешь бедняжке, что возвращаешь ей ее слово и более не претендуешь ни на ее руку, ни на ее сердце… А ведь она любила тебя, Пейре.
— Но почему она вышла именно за Грезийона?
— Просто он первый подвернулся. Ей, в общем-то, было все равно за кого идти, лишь бы заглушить голос оскорбленной гордости и плач отвергнутой любви.
— А он… любил ее?
— Ха!.. ты меня удивляешь, Пейре. Знаешь Грезийона не первый год (правда, не так хорошо, как я), и задаешь такой нелепый по сути вопрос. Грезийона интересовало всего лишь поместье барона ла Рош-Розе, единственной наследницей коего является Алиенора. Мессир королевский советник купил все виноградники по соседству, а самые лучшие — те, что на земле Рош-Розе — достались ему даром; так что теперь он — чуть ли не самый главный винодел юга Франции. Неплохая комбинация, не так ли?
— Отвратительная.
— Ну, это смотря с какой стороны глядеть.
Крыса выплюнула травинку, встала и заговорила более серьезным тоном.
— Мессир Бетизак, с вами очень приятно беседовать, но у меня, увы, не так много времени. Я пришел, чтобы предложить вам службу.
— Я так и знал. Ты, отродье тьмы (ну-ну, полегче, проворчала крыса), отравляешь мой слух ложью (брось ломаться, Пейре, сам знаешь, что все это правда, ты и сам бы догадался, если бы не боялся об этом думать, — перебила его собеседница)… и все затем, чтобы в минуту моей слабости переманить меня на сторону дьявола, твоего хозяина, и завладеть моей бессмертной душой! Убирайся прочь, исчадье ада, а не то… — и Бетизак занес руку для крестного знамения.
Крыса поспешно отступила:
— О, ради всего грешного, не надо меня крестить!.. мелочь, а неприятно. Послушай, ты меня не совсем верно понял. Давай-ка я тебе все растолкую. А для начала…
Тут крыса сначала съежилась до вполне нормальных размеров, потом завертелась волчком и… исчезла. А на ее месте оказался высокий, мощного сложения мужчина с копной иссиня черных вьющихся волос, с горящими красноватым огнем черными же глазами на смуглом, красивом лице, одетый во все черное, за исключением ярко-алого плаща. Он сел рядом с Бетизаком на скамью и заговорил; голос был такой же насмешливый, дружелюбный и нечеловеческий… только гораздо более низкий.
— Зови меня Люцифером, мне приятно это имя. Я и есть тот самый хозяин, от службы которому ты пока отказываешься. Разве тебе не интересно узнать, в чем она заключается?
— Нет, — отрезал Бетизак, — я не поступлюсь своей душой!
— Далась тебе эта душа… и кто только придумал этакую чушь, будто мне нужны ваши бессмертные потроха! У меня этого добра — вот сколько, — и Люцифер провел рукой повыше головы — причем отданного совершенно добровольно! А уж сколько еще ожидается — и подумать страшно. Так что выбрось это из головы, я с тобой не торговаться пришел. Ты мне нужен, Пейре Бетизак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
— Вот оно как… Скажите, а вы-то с какой стороны пострадали в этом деле? — Бетизак старался говорить спокойно, даже небрежно… но губы его побелели, пальцы все крепче и крепче стискивали подлокотники кресла.
— У меня были свои планы на племянника. Я собирался ввести его в одно купеческое семейство; они бы получили его невеликий, но титул, а я подобрался бы к их связям в магистрате. Ну, так как, пойдете?
Он пошел. Все дальнейшие события тлели в его памяти одним сплошным кошмаром: темный двор, теплый ветер, беспощадно яркий лунный свет. И открытое окно. И двое любовников.
У него достало сил видеть это — как другой мужчина весьма страстно, но не особливо ласково тискал ее плечи, с которых она сама спустила сорочку, как он прижимался лицом к ее груди, а она смеялась таким довольным, воркующим смехом, как он усаживал ее на подоконник, подхватив за раздвинутые бедра… Бетизак смотрел. И узнавал. Узнавал платье — травянисто-зеленое, с вышивкой на широких рукавах, фигуру — тоненькую, гибкую, и волосы — дивные серебристые волосы, подобные застывшим лунным лучам. Их невозможно было спутать с чьими-то еще, ибо именно этот редкостный цвет волос отличал женщин рода ла Рош-Розе.
Остаток ночи Пейре Бетизак провел в каком-то трактире — из числа тех, что презирают голос винного колокола и, несмотря на всеобщее порицание, угождают посетителям до третьих петухов.
На следующий же день главный казначей славного города Безье расторгнул свою помолвку, вернув невесте ее слово. Приняли его неожиданно холодно, словно догадались о принесенном намерении. Бывшие жених и невеста не обмолвились и десятком слов; все свершилось быстро и почти безболезненно… как усекновение головы, произведенное опытным палачом.
Спустя несколько недель Бетизак уезжал из города по делам службы. Проезжая мимо одной из церквей, он увидел свадебную процессию; и само по себе это зрелище бередило его рану, но тут словно что-то кольнуло его и без того наболевшее сердце. Бетизак остановил пробегавшего мимо церковного служку и спросил, кто суть счастливые брачующиеся. Мессир Роже Грезийон, королевский советник, услышал он в ответ, и Алиенора ла Рош-Розе, племянница госпожи Буасоне… видите, вон они выходят из церкви… Ох, что с вами, добрый господин?! Хотите, я сбегаю за помощью? Ничего, дружок, ничего… сейчас пройдет.
У Бетизака едва хватило сил сползти — но, по крайней мере, не свалиться — с коня и добрести, не разбирая дороги, до городских ворот. Потом он о чем-то говорил с главой караула (кажется, выслушивал советы о том, где лучше останавливаться на ночлег), потом как-то взобрался в седло и двинулся в путь. Каменные объятия города отпустили его; потянулись тихие, мирные предместья: огороды, ровные ряды фруктовых деревьев, небольшие домики, фермы, мельница… Бетизак ехал медленно, опустив поводья и покачиваясь в седле как пьяный; на его губах кривлялось жалкое, страшное подобие улыбки. Боль была настолько сильной, что он почти не ощущал ее. И неизвестно почему, все вертелась в голове развеселая песенка, услышанная в том пьяном трактире:
Веселая девчонка знает,
Как поступить верней.
Небось себя не растеряет -
Все лишь забава ей!
… Прошло несколько месяцев. Жизнь главного казначея герцога Беррийского протекала размеренно и достойно, напоминая работу отлаженного механизма. О событиях того воистину несчастливого дня он постарался забыть, тщательно выкорчевывая из памяти все, что имело к ним отношение. Именно тогда он и подружился с Полем Лимбургом, работавшим при дворе его великолепия Жана. Однажды они прогуливались по городу, беседовали и вдруг художник со смехом указал Бетизаку на одну из модных галантерейных лавок.
— А вот полюбуйся-ка, друг Пейре, вот уж где поистине гнездо обмана и приют мошенничества! Сколько ухищрений, сколько прикрас — ткани, ленты, вышивки, кружева — и все для того, чтобы дурить наши бедные головы. А теперь еще и фальшивые волосы!
— Что? Фальшивые… что? — непонимающе переспросил Бетизак.
— Волосы, друг мой, во-ло-сы! Дьявольское изобретение, скажу я тебе. Я сейчас пишу портрет одной такой… богатой невесты, одним словом; так вот представь себе: на первый сеанс она приходит вся разодетая, эннен мало не до потолка достает, на каждом пальце по золотому перстню — это у горожанки-то! а она смеется, говорит, дома все можно… сюрко от вышивки не гнется — ну ни дать, ни взять дщерь фараонова! А из-под вуали локоны струятся — чистое золото, переливчатые, блестящие… глаз не оторвать. Ну, думаю, хоть лицом твоим Господь и не слишком утрудился, так волосами наградил, будет, что написать. И вдруг, на третий сеанс является она — мать честная! — с такими светлыми-светлыми, почти серебряными косами… Я глаза выпучил, а она опять в смех: плохо, говорит, следите за модой, мессир художник, шелковые волосы нынче у моего батюшки особую статью дохода составляют. Вот как. Поди-ка, разбери их теперь — кто брюнетка, кто блондинка… а кто и вовсе лысая! — и художник засмеялся. Однако, заглянув в лицо своему собеседнику, смех тотчас же прервал и забеспокоился.
— Что стряслось, Пейре? Ты что, забыл обложить доходы от фальшивых волос особым налогом? Да что с тобой, отвечай же! — и он потряс Бетизака за плечо.
А тот и впрямь не знал, что с ним такое. Похоже, ему снова улыбнулась Надежда… но лучше уж не было бы этой улыбки, ибо ничего хорошего она ему не сулила.
Одному из помощников Бетизака не составило большого труда разыскать мнимого соблазнителя, Шарля де Коньера и выведать за кружкой доброго вина всю подноготную. Да, дядюшка действительно приводил его тайком к какой-то девке… а шут его разберет, зачем… Сказал, вот мол тебе, развлекайся хорошенько, не ленись. Девка? да служанка небось, платье у своей госпожи стащила — почистить, мол, а сама напялила, да и давай передо мной вертеться… Тоже мне, будто я служанку от госпожи не отличу. И это еще, слышь ты, волосы какие-то напялила… накладные, что ль… Ну чистый шелк, длинные, светлые такие, ага… Я сначала-то не сообразил, а уж потом, как всерьез за дело принялись, так у нее темные пряди выбиваться стали… от тряски, стало быть. Чего? Да, хороша была девка, спасибо дядюшке — истинный благодетель, спаси его Господь!..
Когда Бетизак выслушал все это, то ему показалось, что его подвесили за связанные руки, одного, в кромешном мраке, без малейшей надежды на спасение. Он всеми силами старался не понимать… не осознавать… не знать!.. Ты собственными руками убил свое счастье, шептал кто-то внутри его головы. Я ничего не знаю об этом, кричал он в ответ, и не хочу знать!
… И не хочу ничего знать, со вздохом повторил Пейре Бетизак, опуская голову на лежащие на коленях руки.
— А как насчет того, что же такого напел твоей любезной мэтр Грезийон, после чего она встретила тебя как распоследнего золотаря? — голос был насмешливый, но дружелюбный… и какой-то нечеловеческий.
Бетизак встрепенулся, поднял голову; он никак не мог понять, кто же это заговорил с ним, пока не посмотрел на пол. То, что он увидел там, заставило похолодеть даже ту пустоту, где когда-то было его сердце.
Окончен труд земной. Я так устал…
О Господи! Пред волею святою
Я чист — не убивал, не крал,
Ужели милосердия не стою?
Хватило мне с избытком бед земных,
И в адский мрак меня свергать не нужно…
По мне, так нет ни грешных, ни святых,
Но есть любовь Творца к заблудшим душам.
А коль немилосерд Творец к творенью своему –
Я не слуга ему. Быть по сему.
На полу сидела крыса. В общем, в этом не было ничего удивительного, эти твари частенько шныряли по камере, пробираясь одним им известными ходами, в поисках приюта и пропитания. Но эта крыса несколько отличалась от своих тюремных сородичей. Начать хотя бы с того, что она была размером с любимую испанскую легавую герцога Берийского. Крыса весьма удобно устроилась на небольшой охапке соломы, сидя во вполне человеческой позе: задние лапы вытянуты вперед, передние — скрещены на груди, в зубах зажата травинка; блестящие глазки-бусинки смотрят осмысленно и весело.
— Что, испугался? — поинтересовалась нежданная гостья.
Бетизак честно кивнул.
— Ну извини… я просто хотел произвести впечатление. Знаешь, к достойным людям даже деловые визиты хочется обставлять по-особенному. Ну так как насчет дипломатии мэтра Грезийона, рассказать?
— Расскажи… хотя день святого Эньяна и не сегодня15, - уняв, наконец, зубовный перестук, ответил бывший казначей.
— О, его план был очень хорош. Сначала он сыграл на твоей гордости: знал, что ты, увидев подготовленную им картинку, не унизишься до скандалов, а благородно уйдешь с дороги более удачливого соперника, с девицей не пустишься в объяснения по причине все той же гордости. А вот Алиеноре ему даже не пришлось врать, ей он сказал чистую правду… лишнего греха на душу не взял. Так, прибавил кое-что от себя. Дескать, назначает тебя господин герцог главным казначеем, так что теперь эта свадьба тебе не слишком нужна: жена — вечная помеха, только отвлекать будет от государственной службы… кроме того, с новой высоты можно присмотреть что-нибудь и получше… Бедная девушка не знает что и думать, ведь ей ты и словом не обмолвился о своем назначении; может, и в самом деле задумал чего? И тут являешься ты — надутый, суровый что твой инквизитор — и ледяным голосом сообщаешь бедняжке, что возвращаешь ей ее слово и более не претендуешь ни на ее руку, ни на ее сердце… А ведь она любила тебя, Пейре.
— Но почему она вышла именно за Грезийона?
— Просто он первый подвернулся. Ей, в общем-то, было все равно за кого идти, лишь бы заглушить голос оскорбленной гордости и плач отвергнутой любви.
— А он… любил ее?
— Ха!.. ты меня удивляешь, Пейре. Знаешь Грезийона не первый год (правда, не так хорошо, как я), и задаешь такой нелепый по сути вопрос. Грезийона интересовало всего лишь поместье барона ла Рош-Розе, единственной наследницей коего является Алиенора. Мессир королевский советник купил все виноградники по соседству, а самые лучшие — те, что на земле Рош-Розе — достались ему даром; так что теперь он — чуть ли не самый главный винодел юга Франции. Неплохая комбинация, не так ли?
— Отвратительная.
— Ну, это смотря с какой стороны глядеть.
Крыса выплюнула травинку, встала и заговорила более серьезным тоном.
— Мессир Бетизак, с вами очень приятно беседовать, но у меня, увы, не так много времени. Я пришел, чтобы предложить вам службу.
— Я так и знал. Ты, отродье тьмы (ну-ну, полегче, проворчала крыса), отравляешь мой слух ложью (брось ломаться, Пейре, сам знаешь, что все это правда, ты и сам бы догадался, если бы не боялся об этом думать, — перебила его собеседница)… и все затем, чтобы в минуту моей слабости переманить меня на сторону дьявола, твоего хозяина, и завладеть моей бессмертной душой! Убирайся прочь, исчадье ада, а не то… — и Бетизак занес руку для крестного знамения.
Крыса поспешно отступила:
— О, ради всего грешного, не надо меня крестить!.. мелочь, а неприятно. Послушай, ты меня не совсем верно понял. Давай-ка я тебе все растолкую. А для начала…
Тут крыса сначала съежилась до вполне нормальных размеров, потом завертелась волчком и… исчезла. А на ее месте оказался высокий, мощного сложения мужчина с копной иссиня черных вьющихся волос, с горящими красноватым огнем черными же глазами на смуглом, красивом лице, одетый во все черное, за исключением ярко-алого плаща. Он сел рядом с Бетизаком на скамью и заговорил; голос был такой же насмешливый, дружелюбный и нечеловеческий… только гораздо более низкий.
— Зови меня Люцифером, мне приятно это имя. Я и есть тот самый хозяин, от службы которому ты пока отказываешься. Разве тебе не интересно узнать, в чем она заключается?
— Нет, — отрезал Бетизак, — я не поступлюсь своей душой!
— Далась тебе эта душа… и кто только придумал этакую чушь, будто мне нужны ваши бессмертные потроха! У меня этого добра — вот сколько, — и Люцифер провел рукой повыше головы — причем отданного совершенно добровольно! А уж сколько еще ожидается — и подумать страшно. Так что выбрось это из головы, я с тобой не торговаться пришел. Ты мне нужен, Пейре Бетизак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14