Я откинул простыню и посмотрел на ее исказившееся лицо, а затем
полностью накрыл труп. Я был по-прежнему зол на Эрмару и не жалел о ее
смерти, хотя и не желал ее. Я убил ее не из-за злости, а просто потому,
что это был самый простой и надежный способ обезопасить дальнейшую работу
по моему освобождению.
Первым делом я допил воду из кувшина, а затем, немного передохнув
после схватки, снова занялся прутом. Вскоре мне удалось вытащить из щели
его нижний конец, а повиснув на нем всей тяжестью и продолжая раскачивать,
я вырвал и верхний. Оставалось самое ответственное - цепь. Все мои расчеты
строились на том, что с помощью прута удастся с ней справиться; если же
нет - тогда жуткий конец, описанный Эрмарой, становился реальностью...
Я сел на пол, вставил конец прута в одно из звеньев цепи и начал
поворачивать, перекручивая цепь. Один оборот, второй, третий... Она
лязгала, натягиваясь по всей длине, металлическое кольцо все сильнее
впивалось в мою лодыжку. Постепенно я придвигался ближе к стене; цепь
укорачивалась, резко складываясь изгибами и петлями, которые увеличивали
мой рычаг. Звенья скрипели и скрежетали друг о друга, с них осыпалась
ржавчина. Крутить становилось все труднее; наконец настал момент, когда я,
даже навалившись всем телом на рычаг, не мог больше выиграть ни градуса.
Все же я продолжал наваливаться, стиснув зубы от злости и боли в ноге. Я
еще помнил из курса физики, что, даже если сила недостаточна для
мгновенного разрушения материала, при постоянно приложенном напряжении
деформация накапливается; закрыв глаза, я пытался вообразить эти
постепенно расходящиеся атомы, эти микротрещины, бегущие во все стороны от
дефектов кристаллической решетки и проеденных коррозией каверн, словно мое
воображение могло их подстегнуть. Через некоторое время я дал себе
передышку, ослабив нажим; затем приподнялся и рывком навалился на
стержень, потом снова и снова. На двадцать какой-то раз, когда прут уже
заметно погнулся, а я начал склоняться к мысли, что скорее сломаю себе
ногу, нежели цепь, наконец-то раздался треск, и я рухнул на пол. Лопнуло
одно из звеньев; однако, осмотрев всю цепь, я увидел, что мог бы
освободиться и раньше, так как еще во время моих предыдущих попыток слегка
разошлось кольцо, крепившееся к стене посредством штыря.
Итак, я наконец был свободен! Пусть голый и с обрывком цепи на ноге,
но теперь я принадлежал только себе. Взглянув с некоторым даже злорадством
на накрытый простыней труп Эрмары, я подхватил цепь и отправился
исследовать дом.
В комнате, бывшей, по всей видимости, спальней Эрмары, я нашел ключ,
которым отомкнул кольцо на ноге; нашел я также оружие - арбалет с колчаном
стрел и два ножа, а на кухне - разделанную тушу какого-то копытного,
добытого, как видно, этим же утром. Но вот чего я не обнаружил нигде, так
это своей одежды - впрочем, эти лохмотья все равно мало на что годились.
Оставалось воспользоваться одеждой Эрмары. В обществе мутантов, где
женщины работают и сражаются наравне с мужчинами, не существует
какого-либо разделения фасонов по половому признаку; единственное
неудобство составляли размеры. И если штаны и куртку мне кое-как удалось
на себя натянуть, то с сапогами было сложнее. В конце концов, вооружившись
ножом, я вырезал из них некое подобие сандалий - конечно, подошвы у этих
сандалий были явно маловаты, но выбирать не приходилось.
Меж тем уже смеркалось; я решил переночевать в доме, а наутро
отправиться в путь. Мысль о ночевке в одном доме с телом убитой мною
женщины не вызвала у меня дискомфорта; со времени бегства из Проклятого
Века я навидался трупов. И если в ту ночь, лежа на кровати Эрмары, я долго
не мог заснуть, то совсем по другой причине: я обдумывал, что делать
дальше.
Чем больше я размышлял на эту тему, тем больше убеждался, что в одном
мутантка была права - мне нечего делать на севере. Почему там считается,
что из страны мутантов не возвращаются? Ведь я уже знал, что побеги были,
да и по логике, их не могло не быть. Значит, вернувшиеся предпочитают не
афишировать этот факт, а начинать новую жизнь на новом месте; очевидно, им
грозят опасные обвинения - от шпионажа до ереси. Но, предположим, я
вернусь в Грундорг - до которого надо еще добраться через контролируемые
мутантами территории - и начну там новую жизнь; что это будет за жизнь?
Второго герцога Раттельберского уже не найти. Снова поступить в солдаты?
Нет уж, хватит. Если уж и рисковать жизнью, то ради собственных интересов,
а не ради королевского тщеславия. С другой стороны, какие альтернативы
возвращению? Остаться жить в этом доме? Некоторое время я думал об этом.
Пожалуй, убежище было довольно безопасным; существовала высокая
вероятность, что еще много лет сюда не заглянет ни один мутант.
Продовольствие, по всей видимости, можно добывать охотой, вода тоже должна
быть где-то поблизости. Но мысль об остатке жизни, проведенном в этой
глуши без всякого занятия, кроме заботы о пропитании, привела меня в ужас.
Что остается еще? На западе мутанты, на востоке джунгли с людоедами. На
юге... Эрмара говорила, что к югу проходящая здесь полоса бесплодных
земель переходит в пустыню, за которой вроде бы живут люди. Пожалуй, этому
можно верить - если мутантка и искажала истину, то отнюдь не в сторону
приукрашивания, она ведь хотела убедить меня, что бежать мне некуда и
незачем. Вполне возможно, что эти люди не слишком агрессивны к чужакам...
может, и пустыни-то никакой нет. Постепенно я все более уверял себя, что
путь на юг лучше любого другого, и наконец, приняв твердое решение, заснул
со спокойной совестью.

44
На другой день я проснулся довольно поздно; солнце уже жарило вовсю.
Я вдруг подумал, что Эрмару следовало бы похоронить; однако, осматривая
дом накануне, я не видел ни одной лопаты, да и притрагиваться к трупу,
который, учитывая особенности южного климата, уже начал разлагаться, мне
не хотелось. Итак, я оделся, положил в торбу съестные припасы, огниво и
фляжку с водой, заткнул за пояс ножи, взял арбалет и навсегда покинул
старинный дом.
Не имея ни компаса, ни часов, я мог лишь весьма приблизительно
ориентироваться по солнцу. Поначалу я, кажется, довольно сильно забрал к
востоку и вскоре оказался в самой сердцевине бесплодных земель. Здесь не
росло ни деревца; лишь кое-где на глинистой почве торчали чахлые кустики
да пучки желтой травы. За несколько часов пути по этой местности я не
заметил ни малейших признаков воды; единственной попавшейся мне дичью были
ящерицы. Я шел дальше, полагая, что вскоре пересеку бесплодную зону и
окажусь достаточно близко к джунглям, чтобы найти воду, и в то же время
достаточно далеко от них, чтобы избежать нежелательных встреч с их
обитателями. Однако я шел и шел, а пейзаж становился все более унылым.
Теперь-то я понимаю, что, неверно оценив положение солнца, вслед за ним
отклонился к югу и шагал прямиком в пустыню.
Большую часть пищи и воды я употребил в первый же день; осталось
только несколько фруктов и четверть фляги. Я все еще полагал, что вскоре
смогу пополнить свои припасы. Утром второго дня я проснулся совершенно
разбитый - по всей видимости, накануне мне напекло голову. Странное дело,
но я только в тот момент вспомнил об этой опасности и, отрезав от торбы
большой кусок материи, сделал себе что-то вроде чепца - должно быть, со
стороны это выглядело нелепейшим образом. К полудню местность оставалась
все такой же безжизненной, однако на горизонте я заметил нечто,
показавшееся мне извилистым руслом реки. Я ускорил шаг и часа через два,
обливаясь потом, вышел на берег. Но увы! Река давным-давно пересохла; ил,
покрывавший некогда дно, обратился в серую пыль, уже почти разметанную
ветром. Бормоча проклятия, я спустился по песчаному откосу. Положение
становилось серьезным. Я понял, что зашел уже достаточно глубоко в пустыню
и петляния к западу или востоку вряд ли пойдут теперь на пользу. Выходило,
что я слишком легкомысленно отнесся к приготовлениям, отправляясь в путь.
Но мысль о том, чтобы повернуть назад, привела меня в ярость. В конце
концов, рассудил я, какая-то трава здесь кое-где все-таки растет, а
значит, рано или поздно я найду воду - и, сделав последний глоток из
фляги, принялся взбираться на противоположный берег.
Я действительно нашел воду - уже ближе к вечеру. Это было маленькое
озерцо, почти лужа, обросшее по краям каким-то пожелтевшим тростником.
Вода в нем была теплая, солоноватая и вообще противная на вкус. Отчаянно
надеясь, что ее недостатки исчерпываются этим и в ней нет ничего, опасного
для жизни, я напился и наполнил флягу.
На третий день пути мне вновь был преподнесен пренеприятный сюрприз.
Я полагал, что забрался уже в самое сердце пустыни; однако к полудню стал
замечать, что камни, растрескавшаяся глина и пыль все более уступают место
сплошному песку, на котором не росло ни кустика; а вскоре впереди
замаячили и барханы. Значит, настоящая пустыня только начиналась. И,
естественно, я не мог даже приблизительно судить о том, где она
заканчивается. Сейчас я сам удивляюсь, что не повернул тогда назад: лезть
очертя голову в пески с одной початой флягой воды и вовсе без пищи было
чистым безумием. Но мною, вероятно вследствие жары и усталости, владела
какая-то особенная упорная злость, не считавшаяся с доводами рассудка.
Кому-то удавалось пересечь эту пустыню, раз слухи о людях, живущих за ней,
дошли до мутантов - и это соображение перевесило в моих глазах все прочие.
По счастью, мне хватило ума перестроить свой суточный график: я шел всю
ночь, перенеся отдых на жаркие дневные часы.
Весь четвертый и пятый день я карабкался с бархана на бархан,
по-прежнему ориентируясь по солнцу и отчаянно стараясь растянуть запас
воды. Голова гудела от жары, на лице и руках облезала обожженная кожа;
вдобавок ко всему мои убогие сандалии не могли должным образом защитить
ноги от раскаленного песка. На исходе пятого дня я выпил последнюю каплю
воды. Теперь дороги назад не было: учитывая, что силы мои с каждым днем
уменьшались, я едва добрел бы до северной границы песков.
Шестой день был сплошным кошмаром. Голова моя словно наполнилась
расплавленным свинцом, а рот - ватой. Глаза болели от нестерпимо яркого
света и пыли. Несколько раз я падал, взбираясь на на бархан, и сползал по
склону вниз. Удивительно, что я всякий раз поднимался. Еще более
удивительно то, что я все еще как-то ориентировался по солнцу и не
принялся кружить на одном месте, как это часто бывает в таких случаях.
Постепенно я впадал в полное отупение, и даже мысль о скорой гибели не
слишком пугала меня, но все-таки я шел - а кое-где и полз - вперед.
Предрассветная прохлада немного освежила меня, но ненадолго. Было
еще, должно быть, не позже десяти утра, когда я свалился у подножия
очередного песчаного холма и погрузился в полусон, полуобморок.
Я выныривал из забытья долго и тяжело; когда же наконец ясность
сознания вернулась, я понял, что этот день станет последним. Констатировав
это с некоторым даже облегчением, я принялся собирать свои вещи. Как раз в
тот момент, когда я вытаскивал из песка арбалет, по склону бархана ко мне
скользнула тень. Я вскинул голову и увидел силуэт, поднимавшийся из-за
песчаного гребня; пока видны были только голова и плечи.
Мое полумертвое состояние моментально улетучилось. Я быстро вложил
стрелу и натянул тетиву (арбалеты мутантов весьма совершенны по своей
конструкции и приводятся в боевую готовность почти мгновенно). Незнакомец
тем временем полностью поднялся на гребень. В тот момент я не обратил
внимания ни на его лицо, ни на одежду; я видел лишь, что он тоже вооружен
арбалетом.
Удивительное дело, но ни одному из нас не пришло в голову окликнуть
друг друга, вступить в переговоры, хотя бы опустить оружие в знак мирных
намерений. Каждый только видел арбалет в руках другого и торопился
выстрелить первым. Это удалось ему.
Однако стрела прошла высоко над моей головой. Осознав, что
промахнулся, он хотел отступить назад, за гребень, но я уже спустил
тетиву. У меня не было возможности хорошо прицелиться; это была чистая
случайность, что стрела вонзилась ему в грудь. Он нелепо взмахнул руками и
скатился по склону бархана к моим ногам.
Он был еще жив, когда я поспешно его обыскивал. Вот и фляга;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37