— Не сомневаюсь, капитан Балан, что это правильный вывод.
Вновь наступило молчание.
В конце концов сапсаниха звякнула в колокольчик. И произнесла:
— Ну что же, перейдем к катехизису, а после — присяга.
Варт услыхал, как при этих словах слева от него нервно закашлялся перепелятник, но сапсаниха не обратила на это внимания.
— Дербник из Дикого Леса, — сказала она, — каковы суть Звери Ногатые?
— Звери Ногатые, — ответствовал Варт, благословляя свою звезду, что свела его с сэром Эктором, давшим ему Первостатейное Образование, — суть скакуны, собаки и соколы.
— Отчего же оные прозываются «Звери Ногатые»?
— Оттого, что жизнь сих зверей зависит от мощи их ног, а потому, по закону, всякий, кто причиняет ущерб их ногам, почитается покусителем на сами их жизни. Ибо захромавший скакун — это мертвый скакун.
— Хорошо, — молвила сапсаниха. — Каковы суть твои наиглавнейшие члены?
— Крылья, — ответил Варт, мгновенье поколебавшись, — это была догадка, ибо ответа он не знал.
Одновременно звякнули все колокольца, и надгробные изваяния горестно опустили поджатые ноги. Теперь они, обеспокоенные, стояли на двух ногах.
— Твои что? — резко воззвала сапсаниха.
— Он сказал — его проклятые крылья, — сообщил из своего загона полковник Простак. — Кто первым крикнет «Стой!», тот проклят будет!
— Крылья и у дрозда есть! — выкрикнул кобчик, в тревоге впервые раскрыв свой острый изогнутый клюв.
— Думай! — чуть слышно шепнул Балан. Варт лихорадочно думал.
Крылья, хвост, ноги, глаза — чего же нет у дрозда?
— Когти!
— Это сойдет, — добродушно произнесла сапсаниха, выдержав одну из своих пугающих пауз. — Верный ответ — «Ноги», как и на все остальные вопросы, но «Когти» тоже неплохо.
И все соколы, — мы, разумеется, вольно используем это понятие, ибо были средь них соколы, были и ястребы, — вновь подобрали ноги и успокоились.
— Каков же первый закон ноги?
(«Думай», — сказал дружелюбно настроенный маленький Балан из-под ложного махового пера.) Варт подумал и надумал правильно.
— Не пущать, — сказал он.
— Последний вопрос, — произнесла сапсаниха. — Как мог бы ты, Дербник, убить голубя крупнее себя.
Тут Варту повезло, ибо он слышал рассказ Хоба о том, как это сделал однажды Балан, и он осторожно ответил:
— Я придушил бы его ногой.
— Хорошо! — сказала сапсаниха.
— Браво! — встопырив перья, воскликнули остальные.
— Девяносто процентов, — быстро прикинув, сообщил перепелятник. — Если, конечно, вы дадите ему половинку за когти.
— Пусть дьявол закоптит меня! Проклятье!
— Полковник, прошу вас! Балан зашептал Варту:
— Полковник Простак несколько не в себе. Мы полагаем, что тут вся причина в печени, но кобчик уверяет, что он не выдержал постоянного напряжения, в котором ему приходится жить, чтобы соответствовать высоким принципам ее светлости. Он говорит, что ее светлость однажды обратилась к Полковнику с высоты своего положения в обществе, как кавалерист к пехотинцу, понимаете, и тому оставалось только зажмуриться, — голова пошла крутом. Так он с тех пор и не оправился.
— Капитан Балан, — произнесла сапсаниха, — шептаться невежливо. Мы продолжаем вступительные испытания нового офицера. Ваш черед, падре.
Бедный перепелятник, вид которого в последние несколько минут становился все более нервным, запунцовел и принялся лепетать какую-то путаную клятву, в коей упоминались ногавки, должики и клобучки. «Сею ногавкой, — слышал Варт, — наделяю тебя… любви, почета и повиновенья. — пока должик нас не разлучит.»
Но прежде чем падре добрался до конца этой клятвы, голос его сорвался, и он зарыдал.
— О, смилуйтесь, ваша светлость, я проявил небрежение и не сумел сохранить учебные пособия.
(«Учебные пособия — это кости и прочее, — объяснил Балан. — Ты ведь должен присягнуть на костях».)
— Вы не смогли сохранить учебные пособия? Но это первейший ваш долг — хранить учебные пособия.
— Я знаю.
— Что же вы с ними сделали?
Голос перепелятника треснул под тяжестью кощунственного признания:
— Я… я их съел, — и несчастный священник расплакался.
Никто ничего не сказал. Нарушение воинского долга было настолько ужасным, что слова утратили смысл. Все стояли на двух ногах, поворотив к преступнику незрячие головы. Ни слова осуждения. Только и слышно было, во все пятиминутное молчание, как всхлипывает и тихо-тихо икает невоздержный священнослужитель.
— Ну что же, — в конце концов произнесла сапсаниха, — придется отложить посвящение до завтра.
— С вашего разрешения, Мадам, — сказал Балин, — быть может, мы смогли бы произвести испытание нынче ночью? Насколько я понимаю, кандидат свободен в передвижениях, ибо я не слышал, чтобы его привязали.
Услышав об испытании, Варт внутренне содрогнулся и решил про себя, что Балин не получит завтра и перышка от Баланова воробья.
— Благодарю вас, Капитан Балин. Я как раз сама размышляла об этом.
Балин заткнулся.
— Кандидат, вы свободны?
— О да, Мадам, к вашим услугам: но испытание мне как-то не по душе.
— Таков порядок.
— Позвольте, позвольте, — задумчиво произнесла ее почетная светлость, — какое у нас было последнее испытание? Вы не припомните, Капитан Балан?
— Мое испытание, Мэм, — сказал дружелюбный дербник, — и оно состояло в том, чтобы провисеть в опутенках всю третью стражу.
— Раз он не привязан, он этого сделать не сможет.
— Вы бы могли немного его поклевать, Мэм, — произнес кобчик, — конечно, в разумных пределах.
— Отправьте его постоять рядом с Полковником Простаком, пока мы трижды не прозвоним в колокольца, — предложил второй дербник.
— О, нет, нет! — с мукой закричал из своего удаленного мрака полоумный полковник. — Не надо, ваша светлость. Умоляю вас, не делайте этого. Ведь я, ваша светлость, такой проклятущий подлец, что не могу отвечать за последствия. Пожалейте, ваша светлость, бедного мальчика, и не введите нас во искушение.
— Полковник, следите за собой. Это очень хорошее испытание.
— О Мадам, меня предупреждали, чтобы я не становился рядом с Полковником Простаком.
— Предупреждали? И кто же?
Бедный Варт уже понял, что ему осталось либо признаться в своей человеческой природе и не выведать больше ни единого их секрета, либо пройти через предстоящее испытание и обогатиться новыми знаниями. Трусом он быть не желал.
— Я встану рядом с Полковником, Мадам, — сказал Варт и тут же спохватился, что тон его оскорбителен.
Но сапсаниха оставила его тон без внимания.
— Вот и отлично, — сказала она. — Но прежде нам надлежит пропеть гимн. Ну-с, падре, если вы не съели и гимны вместе с пособиями, будьте любезны, просолируйте нам 23-й номер, только не Нынешний, а Старинный. Гимн Испытания.
— А вы, мистер Коб, — добавила она, обратясь к кобчику, — постарайтесь, чтобы вас было не очень слышно, вечно вы вверх забираете.
Соколы неподвижно стояли, облитые лунным светом, пока перепелятник отсчитывал: «Раз, два, три». Затем все их кривые и зубчатые клювы раскрылись под клобучками, и они грянули резким хором, и вот что они пропели:
Жизнь — это жертва и кровь, ну что ж, И не с этим сдюжит орлиный глаз. А поживе в утеху — хилая ложь: Timor Mortis — вот что бессилит нас.
Но Ногатые Звери только в Хватку и верят, Ибо плоть нечиста, а нога сильна. Слава сильному лорду, одинокому, гордому: Timor Mortis — вот что возносит нас.
Нерадивым — стыд, а бессильным — беда, Смерть трусливцу, не знающему, где присесть. Но для клюва и когтя крови хватит всегда: Timor Mortis — это мы сами и есть!
— Отменно, — сказала сапсаниха. — Капитан Балан, по-моему, вы немного съехали с верхнего «до». А теперь, кандидат, отправляйтесь и простойте вблизи отгородки Полковника Простака, пока мы не прозвоним в наши колокольчики трижды. По третьему звонку можете двигаться с какой вам угодно скоростью.
— Очень хорошо, Мадам, — сказал Варт, от негодования утративший всякий страх. Он легко взмахнул крыльями и уселся на самый краешек отгороженного насеста вблизи проволочной сети, за которой сидел Простак.
— Мальчик! — нездешним голосом крикнул Полковник. — Не приближайся ко мне, не надо. Увы, не искушайте злого духа проклятьем, тяготеющим над ним.
— Я не боюсь вас, сэр, — сказал Варт. — Не изводите себя, ибо ни с одним из нас никакого вреда не случится.
— Ничего себе, никакого вреда! О, уходи, пока еще не поздно. Во мне пробуждается извечное вожделенье.
— Не бойтесь, сэр. Им и звонить-то только три раза.
При этих словах рыцари опустили поджатые ноги и торжественно ими тряхнули. Первый сладостный перезвон заполнил кречатню.
— Мадам, Мадам! — вскричал терзаемый мукой Полковник. — Имейте жалость, имейте жалость к слабой плоти существа, над коим тяготеет проклятие. По ком звонит колокол, Мадам? Мне долго не продержаться.
— Мужайтесь, сэр, — мягко сказал Варт.
— Мужайтесь, сэр! Увы! Тому назад две ночи, как в полночь самую, в проулке, что юлит за церковью Святого Марка, я дюка повстречал: нес на плече он человечью ногу и выл, да жутко, страсть!
— Пустое, сэр, — сказал Варт.
— Какое там пустое! Говорит, я волк, говорит, всей-то и разницы, что у волка шкура наружу, а у меня, говорит, вовнутрь. Давай, раздери мою плоть и проверь. Мол, так вот просто сводит все концы удар кинжала!
Колокольчики прозвонили вторично.
Сердце Варта начало колотиться, а Полковник тем временем подползал к нему по насесту. Топ, топ, — он подвигался, на каждом шагу судорожно вцепляясь в древесину. Его несчастные, безумные, с остановившейся мыслью глаза сверкали в свете луны, сияли среди докучливой тьмы его угрюмого чела. В нем не было ни жестокости, ни недостойной страсти. Он сам был от Варта в ужасе, он не торжествовал над ним, в убийстве был его долг.
— Что ж, будь конец всему концом, — шептал Полковник, — все кончить могли б мы разом. Ну кто бы подумал, что в юноше столько крови?
— Полковник! — сказал Варт, но заставил себя остаться на месте.
— Мальчик! — вскричал Полковник. — Говори со мной, задержи меня, будь милосерден!
— У вас за спиной кошка, — спокойно промолвил Варт, — или даже куница. Взгляните.
Полковник оборотился, стремительный, словно осиное жало, и угрожающе воззрился во тьму. Там было пусто. Он вновь обратил свой бешеный взор на Варта, поняв, что обманут. Затем, холодным тоном гадюки:
— Чу, колокол звонит. Пора! Иду! Малыш, ударам скорбным не внимай — они тебя проводят в ад иль в рай.
Пока он говорил, колокольчики звякнули в третий раз, и теперь честь не мешала Варту двинуться с места. Испытание кончилось, Варт мог улететь. Но едва он рванулся, едва взлетел с быстротой, превосходящей всякий рывок и всякий полет на свете, жуткие серповидные когти выпростались из пластинчатых ног Полковника, — нет, высверкнули, ибо движение это было слишком быстрым для глаза, — и тяжко, тесно и страшно огромные ятаганы сомкнулись на его ускользавших больших пальцах, будто лапы здоровенного полисмена.
Они сомкнулись и, похоже было, уже навсегда. Крепче, крепче, стальные бедренные мышцы дважды конвульсивно дернулись, напряглись. Затем Варт оказался на два ярда дальше от сетки, а Полковник Простак остался стоять на одной ноге, стиснув в другой несколько ячеек сети и Вартовы ложные маховые перья вместе с теми, что их покрывали. Два-три перышка поменьше неторопливо плыли в лунном луче, опускаясь на пол.
— Хорошо отстоял! — крикнул довольный Балан.
— Истинно джентльменское поведение, — сказала ее светлость, оставив без внимания то обстоятельство, что Капитан Балан высказался раньше нее.
— Аминь! — сказал перепелятник.
— Отважное сердце! — сказал кобчик.
— Не следует ли нам пропеть теперь Песнь Триумфа? — спросил смягчившийся Балин.
— Разумеется, — сказала сапсаниха.
И они запели все вместе, и солистом у них оказался певший во все горло Полковник Простак, и триумфально звенели их колокольца в страшном свете луны.
Горние птицы слаще,
Но птицы долин толще,
Оттого-то их чаще
Мы обращаем в мощи.
Кто там скорчился — кролик?
Бей его в грудь и в брюхо!
Кролик сладок до колик,
И визг его тешит ухо.
Тот бьет в поднебесье птицу,
И пух облачками тает,
Тот низом за птицей стремится,
А тот ей башку отрывает.
Но Варт — меж Дербников Король -
Всех дальше коготь свой простер,
Пусть же шлет он дары
Нам на наши пиры,
И да славит его наш хор!
— Попомните мои слова, — воскликнул красавец Балан, — из этого юного кандидата выйдет настоящий король. А ну-ка, ребяты, хором, все вместе, в последний раз:
Но Варт — меж Дербников Король -
Всех дальше коготь свой простер,
Пусть же шлет он дары
Нам на наши пиры,
И да славит его наш хор!

9
— Ну и ну! — произнес Варт, проснувшись на следующее утро в своей собственной постели. — Какая жуткая, какая роскошная банда!
Кэй уселся в кровати и сразу застрекотал, сварливо, как белка.
— Где это тебя носило ночью? — закричал он — Небось в окошко удрал? Вот я скажу отцу, он тебя выдерет. Знаешь же, что нам не велено выходить после вечернего колокола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34