Пошли неожиданные паузы в игре… все длиннее и длиннее.
– Танцующие бывали очень недовольны, – припомнил сервал.
– Вот так и остались у нас всего-навсего две песенки. – Валлаби, как и его товарищи, был в отчаянии. – Наверное, скоро и их забудем, или они, как и прочая музыка, исчезнут.
– Да, рано или поздно мы останемся ни с чем. – Гиббон взял гитару под мышку. – Музыканты без музыки. А это значит, что без мелодий, без песен останутся все. Эта страшная и необъяснимая пагуба охватила все ансамбли в наших краях, даже бродячих артистов, с которыми мы сталкивались.
У валлаби вдруг глаза полезли на лоб, он вскинул указующий перст.
– Что это?
В таверну вплыло облачко потерянных нот и остановилось, выглядывая из-за правого плеча Джон-Тома. Оно тихонько звенело, мерцая, как горсть розовых алмазов, плавающих в стеклянной бочке с маслом.
– Волшебство!
Явно встревоженный гиббон отступил на шаг, а Джон-Том поспешил успокоить музыкантов:
– Я же говорил, что занимаюсь чаропением. Да, это облачко – волшебство, но не мое. И к вашим неприятностям оно никакого отношения не имеет.
К ласке вернулись отвага и неутолимое любопытство, и она приблизилась бочком, чтобы получше разглядеть летучую загадку.
– Похоже, музыка не очень бодрая.
– Да, ей невесело. Мне думается, она ищет помощи. Ей срочно надо куда-то попасть, и в пути нотам требуется компания. Вот мы и идем вдогонку. – Он улыбнулся краешком рта. – Впрочем, я почти всю жизнь иду вслед за музыкой.
– Блуждающая мелодия… – Растроганный гиббон осторожно потянулся к облачку. Оно с подозрением звякнуло и укрылось за головой Джон-Тома. – А почему ты решил, что здесь нет связи? Ведь каждый из нас потерял музыку.
– А вдруг и эта принадлежит какому-нибудь несчастному музыканту? – предположил сервал.
Джон-Том растерянно заморгал. Действительно, трудно было не заметить такую связь, по крайней мере, она заслуживала некоторого осмысления.
– Но мы же можем это выяснить, не так ли?
– Почему бы попросту не спросить?
Гиббон приближался к облачку, а оно пряталось от него, металось вокруг Джон-Тома.
– Спросить?
– Да, почему бы и нет? Я люблю поговорить со своим инструментом.
– Ага, и он даже порой отвечает, когда ты хватишь лишку.
Валлаби хихикнул.
Джон-Том в смущении оглянулся на облачко.
– Ну, что скажешь? Ты как-нибудь связано с исчезновением чьей-нибудь мелодии? Имеет твоя беда что-нибудь общее с их несчастьем?
– Он указал на музыкантов.
Аккорды тихонько звенели, как звенели всегда, и не было в их голосах особой эмоциональной окраски.
– Полагаю, ответ требует истолкования.
Ласка была явно разочарована.
– Это зараза! – Гиббон нервно щипал безмолвную гитару. – Она расползается, она заставляет музыку во всем мире молчать, и никто тут помочь не в силах. Скоро придется искать новую профессию.
– Не могу себя представить никем, кроме музыканта, – печально проговорил валлаби.
– Я тоже, – присоединился к нему сервал.
– Дьявол! Я так люблю музыку!
В таверне царили смех и оживление, ласка же находилась на грани истерики.
– Эти кабацкие весельчаки не жалуются только потому, что знают о заразе. – Гиббон махнул лапой в сторону зала. – Они просто рады, что остались хотя бы две песни. А что они скажут и как себя поведут, когда исчезнет последняя нота, я предсказывать не берусь. – Он задумчиво посмотрел на звонкое облачко. – Только вообрази себе – мир без песен!
– Но что же случилось? – Джон-Том оглядел музыкантов. – Куда они ушли?
– Ушли? – Ласка беспомощно пожала плечами. – Мы не уверены, что они куда-то ушли. Они просто растаяли. Даже на сковородке нельзя выбить убогий мотивчик. Как только он начинает походить на музыку – сразу испаряется.
– Все испаряется. – Гиббон изучал лицо Джон-Тома. – Все, кроме твоей музыки. – Он указал на дуару. – Она неуязвима.
– Я прибыл сюда из далекой-предалекой страны. Ее еще не затронула ваша зараза.
– Почем ты знаешь? – фыркнула ласка. – Сам же сказал, что долго был в пути, пересекал безлюдные земли.
Джон-Том обмер. А ведь ласка права! Неизвестно, что творится в Колоколесье. Судя по всему, это проклятие, или зараза – да как ни назови, – могла точно так же отравить музыкальную жизнь его страны, как отравила Машупро и всю дельту Карракаса. Он попробовал представить себе музыкальный вакуум в линчбенийских тавернах и прочих забегаловках, попытался вообразить центральную площадь без пронзительной какофонии любительских ансамблей и даже протрезвел от страха.
Что же произошло? Неужели все мелодии, все мотивы в мире затянуло в какую-то музыкальную трясину?
– Не знаю, как обстоят дела во всем мире, – заявил он наконец, – а здесь мы с Маджем идем вслед за этой вот горсткой нот. И этого нам пока достаточно. Еще мы помогаем полудюжине прин… важных персон вернуться домой. Не могу я заниматься проблемами чужой музыки.
Гиббона это не убедило.
– Человече, я тебе не верю. Не знаю, какой ты чаропевец, но музыкант – настоящий. Происходящее не может не беспокоить тебя.
– Да как ты запоешь, когда беда коснется и тебя? – поднажала на чаропевца ласка. – Как поведешь себя, когда вот это странное устройство не издаст ни звука? Ведь ты не только утратишь способность музицировать, ты и чародействовать не сможешь.
– Не думаю, что меня это коснется, – заявил Джон-Том с уверенностью, которой не испытывал.
И в самом деле, почему он должен оказаться исключением? Зараза – это зараза, она не делает различий между вдохновенным чаропевцем и заурядным бродячим менестрелем. Неужели появился микроб, убивающий музыку? Или какой-нибудь скрытый мутирующий вирус? Почему Джон-Том внушил себе, что обладает иммунитетом? У микробов и вирусов не существует обычая уважать репутацию и положение.
Нельзя ли получить музыкальную вакцину с помощью чаропения? Если да, неплохо бы захватить ее с собой, когда он в очередной раз соберется посетить родной мир. Он знает немало соотечественников, иммунных к воздействию любой музыки.
– Мы должны плыть дальше, – сказал он наконец ансамблю. – Если бы я странствовал в одиночку, то остался бы и изучил аномалию, но я отвечаю за своих спутников. Может быть, на обратном пути смогу чем-нибудь посодействовать.
Гиббон и его товарищи, похоже, смирились с поражением.
– И никакие уговоры не убедят тебя задержаться? – спросил примат, безуспешно перебирая струны гитары. – Сегодняшний вечер пробудил много воспоминаний. Сегодня мы снова были творцами и властелинами музыки.
– Вспомните, что мы играли, – попытался хоть как-то поддержать их Джон-Том. – Может быть, что-то останется после моего ухода.
Ласка подняла инструмент и осторожно выдала несколько нот – в порядке эксперимента, «Кудесник пинбола» звучал не совсем стройно, однако не без приятности.
– Вот видите!
Джон-Тому полегчало, его уже не так мучила совесть из-за того, что он покидает коллег в беде.
Гиббон смахнул слезу. Он явно был сентиментален.
– Это великий музыкальный дар… Мы благодарны за него, сколь бы краток ни был его век. Но лучше бы вернулись наши мелодии. – Товарищи шепотом поддержали его.
– Играйте эту тему, бережливо расходуйте и остальные мои песни.
Когда дамы доберутся до своих семей, я вернусь этим же путем и сделаю для вас все, что смогу. Обещаю.
Позади Джон-Тома тихонько позвякивали нотки-сиротки – облачко звуковых духов.
Последовали рукопожатия и хлопки по спинам. «Пускай обликом я с ними не схож, – размышлял Джон-Том, разыскивая Маджа, – но ведь то, что нас объединяет, гораздо важнее внешности. Музыка – самый особенный из языков, и никто не понимает его лучше, чем тот, кто говорит на нем профессионально».
Выдра за столиком не оказалось. Пиввера же Тренку-Ханская, как ни странно, сидела на прежнем месте. На стуле Маджа устроилась Алеукауна.
Обе принцессы украсили кончики усов серебристой пудрой.
– Где он?
– Не знаю.
И знать не желает, как понял чаропевец по тону принцессы.
– Он хотел продемонстрировать свои способности в поглощении спиртного, но подвели внутренности.
– Несколько раз, – добавила Алеукауна, картинно пригубив бокал на длинной ножке.
– После чего, как вы понимаете, мой интерес к его обществу начал слабеть. – У Пивверы были очень длинные ресницы, что свойственно самкам выдр. – Счищая с меха чужую блевоту, быстро догадываешься, что романтический вечер не удался.
«Бедный Мадж, – подумал Джон-Том, – слишком часто губят тебя непомерные аппетиты».
– И куда он ушел?
– Почем я знаю? Делать мне, что ли, больше нечего, как следить за приходом и уходом невоспитанных простолюдинов?
Джон-Том поднял глаза, снова внимательно оглядел зал.
– Когда он не слишком трезв, запросто может попасть в беду.
– А мне показалось: он что трезв, что пьян – все едино. Еще до того, как ваш приятель опрокинул первый стакан, он был совершенно неадекватен. Правда, гораздо чище, чем сейчас.
Дальнейшие расспросы помогли установить, что в последний раз Маджа видели враскачку на воздух выходящим. Обеспокоенный Джон-Том поспешил к выходу. Если его приятель свалится с деревянного мостка, он, конечно, не утонет – выдр в любой стадии алкогольного опьянения плавает как пробка… Если только не треснется обо что-нибудь башкой.
Как подстреленная птица камнем падает вниз, так и выдры в отключке беспрекословно подчиняются законам гравитации.
– Мадж!
Луна пересекла наивысшую точку своего пути и неторопливо снижалась.
Маленькая рыбацкая лодка уходила к морю, рассекая неподвижное зеркало воды между Машупро и островком. Джон-Том приблизился к ненадежным, хлипким перилам и окинул взором черную гладь у замшелых, поросших ракушками свай таверны.
– Мадж, ты где?
До него донесся голос выдра, но, к счастью, не снизу. Джон-Том повернулся влево и обнаружил своего приятеля – тот цеплялся за стойку крыльца к югу от шумной таверны. Несмотря на шум и расстояние, излияния выдра были слышны вполне явственно. И выбор слов приходился не на дипломатическую часть его лексикона.
– Да кто вы такие, кто? Жалкая шайка вонючих никчемных олухов. Не можете даже нормально двигаться! За вас это должны делать ваши клепаные дома! Это самый захудалый, грязный, зловонный, убогий городишко из всех, которые я видел на своем клепаном веку, а уж я-то навидался дырок в задницах, вот так!
Мадж потрясал зажатой в правой лапе бутылкой, а левой цеплялся за столб.
Когда над ним вдруг навис чей-то силуэт, Мадж умолк и недоуменно заморгал.
– А?! Привет, чувак. – Он предложил полупустую бутылку. – Глотнешь?
– А тебе не кажется, что на сегодня уже достаточно?
Джон-Том внутренне кипел, но говорил спокойно.
– На сегодня, можа, и хорош. – Выдр сдвинул набекрень тирольку, мутными глазами глядя на Джон-Тома. – Но ведь день уже кончился, ночь на дворе! И ваще, разве не чудесный выдался вечерок? Ни малейшего ветерка, в небе – аж три луны.
– Только одна, – терпеливо поправил Джон-Том. – Чем тебе так досадил Машупро? Он ничуть не хуже других городов, где нам с тобой довелось побывать. Сырости тут побольше, но во всем остальном…
Мадж вытаращил глаза.
– Кореш! Да как ты можешь говорить такие слова? У этой дыры нет достоинства! Ни малейшего! – Он неистово семафорил бутылкой, Джон-Том успел отшатнуться – иначе бы заработал синяк. – Тут даже клепаных дорог не мостят!
– Мадж, здесь вообще нет дорог, – напомнил Джон-Том. – Забыл, что ли? Одна вода. Никто не ходит, все плавают на лодках.
– Лодки? Вода? – Мадж почему-то развеселился. – Ага! Теперь понимаешь, че я пытаюсь тебе сказать? Они даже не осушили свои поганые вонючие улочки.
Хлипкие перила угрожали развалиться под тяжестью выдра, поэтому Джон-Том опустил руку на плечо своего спутника. Мадж агрессивно вывернулся и попятился.
– Полегче! Между нами ничего такого не было и не будет!
– Мадж, тебе надо прилечь.
– Да? Вот так, да? Человек! Када это ты нанялся ко мне в няньки?
– Мадж, я тебе не нянька. Я твой друг. Я уже давным-давно твой друг, вспомни. – Джон-Том сообразил, что выдр чем-то расстроен, и это «что-то» не имеет ничего общего с проблемами городского хозяйства. – Мадж, что тебя гложет?
– Ниче меня не гложет, кореш. Че меня может глодать? Ниче… – Мадж помолчал, покачиваясь на коротких лапах. – Разве че…
– Разве что?
Выдр отвернулся и тяжело оперся на перила, те угрожающе заскрипели, но не сломались. До воды было никак не меньше двадцати футов, и повсюду торчали пеньки старых свай. Между ними покачивались на приколе суденышки. Если выдр сорвется, приземление может оказаться отнюдь не мягким.
– Это все Пышнера, принцесса из моего племени.
– Пиввера, – тихо поправил Джон-Том. – Что, совесть замучила? Ты ведь за ней приударяешь с того дня, когда мы сбежали от Манзая.
Выдр устремил на спутника непривычно печальный, душевный взгляд.
– Все-таки как вы, человеки, со словами обращаетесь! Джонни-Том, она ж самая симпотная из моих сородичей, другой такой я ни в жисть не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Танцующие бывали очень недовольны, – припомнил сервал.
– Вот так и остались у нас всего-навсего две песенки. – Валлаби, как и его товарищи, был в отчаянии. – Наверное, скоро и их забудем, или они, как и прочая музыка, исчезнут.
– Да, рано или поздно мы останемся ни с чем. – Гиббон взял гитару под мышку. – Музыканты без музыки. А это значит, что без мелодий, без песен останутся все. Эта страшная и необъяснимая пагуба охватила все ансамбли в наших краях, даже бродячих артистов, с которыми мы сталкивались.
У валлаби вдруг глаза полезли на лоб, он вскинул указующий перст.
– Что это?
В таверну вплыло облачко потерянных нот и остановилось, выглядывая из-за правого плеча Джон-Тома. Оно тихонько звенело, мерцая, как горсть розовых алмазов, плавающих в стеклянной бочке с маслом.
– Волшебство!
Явно встревоженный гиббон отступил на шаг, а Джон-Том поспешил успокоить музыкантов:
– Я же говорил, что занимаюсь чаропением. Да, это облачко – волшебство, но не мое. И к вашим неприятностям оно никакого отношения не имеет.
К ласке вернулись отвага и неутолимое любопытство, и она приблизилась бочком, чтобы получше разглядеть летучую загадку.
– Похоже, музыка не очень бодрая.
– Да, ей невесело. Мне думается, она ищет помощи. Ей срочно надо куда-то попасть, и в пути нотам требуется компания. Вот мы и идем вдогонку. – Он улыбнулся краешком рта. – Впрочем, я почти всю жизнь иду вслед за музыкой.
– Блуждающая мелодия… – Растроганный гиббон осторожно потянулся к облачку. Оно с подозрением звякнуло и укрылось за головой Джон-Тома. – А почему ты решил, что здесь нет связи? Ведь каждый из нас потерял музыку.
– А вдруг и эта принадлежит какому-нибудь несчастному музыканту? – предположил сервал.
Джон-Том растерянно заморгал. Действительно, трудно было не заметить такую связь, по крайней мере, она заслуживала некоторого осмысления.
– Но мы же можем это выяснить, не так ли?
– Почему бы попросту не спросить?
Гиббон приближался к облачку, а оно пряталось от него, металось вокруг Джон-Тома.
– Спросить?
– Да, почему бы и нет? Я люблю поговорить со своим инструментом.
– Ага, и он даже порой отвечает, когда ты хватишь лишку.
Валлаби хихикнул.
Джон-Том в смущении оглянулся на облачко.
– Ну, что скажешь? Ты как-нибудь связано с исчезновением чьей-нибудь мелодии? Имеет твоя беда что-нибудь общее с их несчастьем?
– Он указал на музыкантов.
Аккорды тихонько звенели, как звенели всегда, и не было в их голосах особой эмоциональной окраски.
– Полагаю, ответ требует истолкования.
Ласка была явно разочарована.
– Это зараза! – Гиббон нервно щипал безмолвную гитару. – Она расползается, она заставляет музыку во всем мире молчать, и никто тут помочь не в силах. Скоро придется искать новую профессию.
– Не могу себя представить никем, кроме музыканта, – печально проговорил валлаби.
– Я тоже, – присоединился к нему сервал.
– Дьявол! Я так люблю музыку!
В таверне царили смех и оживление, ласка же находилась на грани истерики.
– Эти кабацкие весельчаки не жалуются только потому, что знают о заразе. – Гиббон махнул лапой в сторону зала. – Они просто рады, что остались хотя бы две песни. А что они скажут и как себя поведут, когда исчезнет последняя нота, я предсказывать не берусь. – Он задумчиво посмотрел на звонкое облачко. – Только вообрази себе – мир без песен!
– Но что же случилось? – Джон-Том оглядел музыкантов. – Куда они ушли?
– Ушли? – Ласка беспомощно пожала плечами. – Мы не уверены, что они куда-то ушли. Они просто растаяли. Даже на сковородке нельзя выбить убогий мотивчик. Как только он начинает походить на музыку – сразу испаряется.
– Все испаряется. – Гиббон изучал лицо Джон-Тома. – Все, кроме твоей музыки. – Он указал на дуару. – Она неуязвима.
– Я прибыл сюда из далекой-предалекой страны. Ее еще не затронула ваша зараза.
– Почем ты знаешь? – фыркнула ласка. – Сам же сказал, что долго был в пути, пересекал безлюдные земли.
Джон-Том обмер. А ведь ласка права! Неизвестно, что творится в Колоколесье. Судя по всему, это проклятие, или зараза – да как ни назови, – могла точно так же отравить музыкальную жизнь его страны, как отравила Машупро и всю дельту Карракаса. Он попробовал представить себе музыкальный вакуум в линчбенийских тавернах и прочих забегаловках, попытался вообразить центральную площадь без пронзительной какофонии любительских ансамблей и даже протрезвел от страха.
Что же произошло? Неужели все мелодии, все мотивы в мире затянуло в какую-то музыкальную трясину?
– Не знаю, как обстоят дела во всем мире, – заявил он наконец, – а здесь мы с Маджем идем вслед за этой вот горсткой нот. И этого нам пока достаточно. Еще мы помогаем полудюжине прин… важных персон вернуться домой. Не могу я заниматься проблемами чужой музыки.
Гиббона это не убедило.
– Человече, я тебе не верю. Не знаю, какой ты чаропевец, но музыкант – настоящий. Происходящее не может не беспокоить тебя.
– Да как ты запоешь, когда беда коснется и тебя? – поднажала на чаропевца ласка. – Как поведешь себя, когда вот это странное устройство не издаст ни звука? Ведь ты не только утратишь способность музицировать, ты и чародействовать не сможешь.
– Не думаю, что меня это коснется, – заявил Джон-Том с уверенностью, которой не испытывал.
И в самом деле, почему он должен оказаться исключением? Зараза – это зараза, она не делает различий между вдохновенным чаропевцем и заурядным бродячим менестрелем. Неужели появился микроб, убивающий музыку? Или какой-нибудь скрытый мутирующий вирус? Почему Джон-Том внушил себе, что обладает иммунитетом? У микробов и вирусов не существует обычая уважать репутацию и положение.
Нельзя ли получить музыкальную вакцину с помощью чаропения? Если да, неплохо бы захватить ее с собой, когда он в очередной раз соберется посетить родной мир. Он знает немало соотечественников, иммунных к воздействию любой музыки.
– Мы должны плыть дальше, – сказал он наконец ансамблю. – Если бы я странствовал в одиночку, то остался бы и изучил аномалию, но я отвечаю за своих спутников. Может быть, на обратном пути смогу чем-нибудь посодействовать.
Гиббон и его товарищи, похоже, смирились с поражением.
– И никакие уговоры не убедят тебя задержаться? – спросил примат, безуспешно перебирая струны гитары. – Сегодняшний вечер пробудил много воспоминаний. Сегодня мы снова были творцами и властелинами музыки.
– Вспомните, что мы играли, – попытался хоть как-то поддержать их Джон-Том. – Может быть, что-то останется после моего ухода.
Ласка подняла инструмент и осторожно выдала несколько нот – в порядке эксперимента, «Кудесник пинбола» звучал не совсем стройно, однако не без приятности.
– Вот видите!
Джон-Тому полегчало, его уже не так мучила совесть из-за того, что он покидает коллег в беде.
Гиббон смахнул слезу. Он явно был сентиментален.
– Это великий музыкальный дар… Мы благодарны за него, сколь бы краток ни был его век. Но лучше бы вернулись наши мелодии. – Товарищи шепотом поддержали его.
– Играйте эту тему, бережливо расходуйте и остальные мои песни.
Когда дамы доберутся до своих семей, я вернусь этим же путем и сделаю для вас все, что смогу. Обещаю.
Позади Джон-Тома тихонько позвякивали нотки-сиротки – облачко звуковых духов.
Последовали рукопожатия и хлопки по спинам. «Пускай обликом я с ними не схож, – размышлял Джон-Том, разыскивая Маджа, – но ведь то, что нас объединяет, гораздо важнее внешности. Музыка – самый особенный из языков, и никто не понимает его лучше, чем тот, кто говорит на нем профессионально».
Выдра за столиком не оказалось. Пиввера же Тренку-Ханская, как ни странно, сидела на прежнем месте. На стуле Маджа устроилась Алеукауна.
Обе принцессы украсили кончики усов серебристой пудрой.
– Где он?
– Не знаю.
И знать не желает, как понял чаропевец по тону принцессы.
– Он хотел продемонстрировать свои способности в поглощении спиртного, но подвели внутренности.
– Несколько раз, – добавила Алеукауна, картинно пригубив бокал на длинной ножке.
– После чего, как вы понимаете, мой интерес к его обществу начал слабеть. – У Пивверы были очень длинные ресницы, что свойственно самкам выдр. – Счищая с меха чужую блевоту, быстро догадываешься, что романтический вечер не удался.
«Бедный Мадж, – подумал Джон-Том, – слишком часто губят тебя непомерные аппетиты».
– И куда он ушел?
– Почем я знаю? Делать мне, что ли, больше нечего, как следить за приходом и уходом невоспитанных простолюдинов?
Джон-Том поднял глаза, снова внимательно оглядел зал.
– Когда он не слишком трезв, запросто может попасть в беду.
– А мне показалось: он что трезв, что пьян – все едино. Еще до того, как ваш приятель опрокинул первый стакан, он был совершенно неадекватен. Правда, гораздо чище, чем сейчас.
Дальнейшие расспросы помогли установить, что в последний раз Маджа видели враскачку на воздух выходящим. Обеспокоенный Джон-Том поспешил к выходу. Если его приятель свалится с деревянного мостка, он, конечно, не утонет – выдр в любой стадии алкогольного опьянения плавает как пробка… Если только не треснется обо что-нибудь башкой.
Как подстреленная птица камнем падает вниз, так и выдры в отключке беспрекословно подчиняются законам гравитации.
– Мадж!
Луна пересекла наивысшую точку своего пути и неторопливо снижалась.
Маленькая рыбацкая лодка уходила к морю, рассекая неподвижное зеркало воды между Машупро и островком. Джон-Том приблизился к ненадежным, хлипким перилам и окинул взором черную гладь у замшелых, поросших ракушками свай таверны.
– Мадж, ты где?
До него донесся голос выдра, но, к счастью, не снизу. Джон-Том повернулся влево и обнаружил своего приятеля – тот цеплялся за стойку крыльца к югу от шумной таверны. Несмотря на шум и расстояние, излияния выдра были слышны вполне явственно. И выбор слов приходился не на дипломатическую часть его лексикона.
– Да кто вы такие, кто? Жалкая шайка вонючих никчемных олухов. Не можете даже нормально двигаться! За вас это должны делать ваши клепаные дома! Это самый захудалый, грязный, зловонный, убогий городишко из всех, которые я видел на своем клепаном веку, а уж я-то навидался дырок в задницах, вот так!
Мадж потрясал зажатой в правой лапе бутылкой, а левой цеплялся за столб.
Когда над ним вдруг навис чей-то силуэт, Мадж умолк и недоуменно заморгал.
– А?! Привет, чувак. – Он предложил полупустую бутылку. – Глотнешь?
– А тебе не кажется, что на сегодня уже достаточно?
Джон-Том внутренне кипел, но говорил спокойно.
– На сегодня, можа, и хорош. – Выдр сдвинул набекрень тирольку, мутными глазами глядя на Джон-Тома. – Но ведь день уже кончился, ночь на дворе! И ваще, разве не чудесный выдался вечерок? Ни малейшего ветерка, в небе – аж три луны.
– Только одна, – терпеливо поправил Джон-Том. – Чем тебе так досадил Машупро? Он ничуть не хуже других городов, где нам с тобой довелось побывать. Сырости тут побольше, но во всем остальном…
Мадж вытаращил глаза.
– Кореш! Да как ты можешь говорить такие слова? У этой дыры нет достоинства! Ни малейшего! – Он неистово семафорил бутылкой, Джон-Том успел отшатнуться – иначе бы заработал синяк. – Тут даже клепаных дорог не мостят!
– Мадж, здесь вообще нет дорог, – напомнил Джон-Том. – Забыл, что ли? Одна вода. Никто не ходит, все плавают на лодках.
– Лодки? Вода? – Мадж почему-то развеселился. – Ага! Теперь понимаешь, че я пытаюсь тебе сказать? Они даже не осушили свои поганые вонючие улочки.
Хлипкие перила угрожали развалиться под тяжестью выдра, поэтому Джон-Том опустил руку на плечо своего спутника. Мадж агрессивно вывернулся и попятился.
– Полегче! Между нами ничего такого не было и не будет!
– Мадж, тебе надо прилечь.
– Да? Вот так, да? Человек! Када это ты нанялся ко мне в няньки?
– Мадж, я тебе не нянька. Я твой друг. Я уже давным-давно твой друг, вспомни. – Джон-Том сообразил, что выдр чем-то расстроен, и это «что-то» не имеет ничего общего с проблемами городского хозяйства. – Мадж, что тебя гложет?
– Ниче меня не гложет, кореш. Че меня может глодать? Ниче… – Мадж помолчал, покачиваясь на коротких лапах. – Разве че…
– Разве что?
Выдр отвернулся и тяжело оперся на перила, те угрожающе заскрипели, но не сломались. До воды было никак не меньше двадцати футов, и повсюду торчали пеньки старых свай. Между ними покачивались на приколе суденышки. Если выдр сорвется, приземление может оказаться отнюдь не мягким.
– Это все Пышнера, принцесса из моего племени.
– Пиввера, – тихо поправил Джон-Том. – Что, совесть замучила? Ты ведь за ней приударяешь с того дня, когда мы сбежали от Манзая.
Выдр устремил на спутника непривычно печальный, душевный взгляд.
– Все-таки как вы, человеки, со словами обращаетесь! Джонни-Том, она ж самая симпотная из моих сородичей, другой такой я ни в жисть не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48