Хродомер с Рагнарисом долго молчали. А после Рагнарис как заревёт:
– Ты что, мол, сучья кость, эту историю и старейшинам так же рассказывал, как Сигизвульту?
Одвульф подтвердил: да, слово в слово.
Хродомер только рукой махнул. Сказал Одвульфу:
– Опозорил ты нас перед Валией и Бракилой.
Одвульф удивился и сказал Хродомеру:
– Сигизвульт мне то же самое говорил.
Дедушка Рагнарис по столу хлопнул и велел кратко говорить: какой ответ тамошние старейшины дали.
Одвульф отвечал, что старейшины того села так велели передать старейшинам нашего села: никогда, мол, толку не было ни от Хродомера, ни от Рагнариса; так чего ждать от села, где их старейшинами посадили? Если уж Хродомер с Рагнарисом там за лучших и мудрейших почитаются, то что говорить об остальных? Рагнарис в кости проиграл младшую сестру, в последний только момент узнали и еле спасли от позора.
Хродомер же только и горазд был, что отцовских служанок портить, ублюдков им делать. И каких сынов они воспитать могли, коли их самих отцы из дома за недостойное поведение выгнали?
Валия же добавил: таких вот и воспитали: один, славный воин, в камышах людей безвинных истребляет и грабит; другой же, славнейший, за долги в рабстве мыкается…
Мы с Гизульфом поняли: ежели сейчас дедушка Рагнарис вспомнит, что мы все это слушаем, – непременно изгонит. И тогда уж не выведать нам, как там дальше у Одвульфа сложилось. Потому сделались как бы невидимыми, точно две мыши. Я даже старался пореже дышать.
Но, по счастью, дедушке Рагнарису с Хродомером не до нас было, ибо набросился вдруг дедушка Рагнарис на Одвульфа. Я подивился: сколько силы в дедушке! Так стремительно кинулся, что и не успели заметить, как Одвульф уже посинел и глаза у него выкатываются из орбит.
Хродомер и брат мой Гизульф с трудом дедушку от Одвульфа оторвали, не то убил бы. Одвульф на полу скорчился, за горло обеими руками держится, хрипит и слезы роняет. Больно ему.
Дедушка Рагнарис заревел на весь дом, чтобы Ильдихо пришла и молока принесла с собой – гостя напоить. Ильдихо кринку принесла, по сторонам поглядела.
– Где гостюшка-то? – спросила.
Дедушка на Одвульфа показал (Одвульф у его ног корячился): вот.
Ильдихо молоко на пол возле лица одвульфова поставила и ушла, в мужскую ссору не вмешиваясь.
Одвульф молоко выпил, долго плевался, кашлял, хрипел, горло тёр. После сел и рассказ свой продолжил. Сказал, что недаром имя его означает «Бешеный Волк». Не успокоился он на том, что старейшины те, Валия с Бракилой, высмеяли его и к вести не прислушались. Стал по всему селу правды искать.
Ни одного двора не пропустил. Везде историю свою рассказывал. Дети за ним по всему селу бегали, бабы кормили. В этом селе к блаженным привыкли, потому что у них Гупта есть, а теперь, когда Гупта к гепидам ушёл, скучали. В том селе даже дума шла, будто Гупта Одвульфа нарочно прислал, чтобы не очень по нему, Гупте, скучали.
Но и так не сыскать ему было правды. Слушать-то его слушали, меч рассматривали, но рассказу не верили, больше потешались.
Тогда Одвульф на хитрость решился. Вызнав у змеев ядовитых, сигизвультовых зятьёв да сынов, все о нраве воина Хиндасвинта, к нему направился. Могуч воин Хиндасвинт, волосом буйно зарос. Меж бородой и космами, из-под низкого лба, злобно маленькие глазки сверкают, будто кровью налитые. Взыскует воин Хиндасвинт благодати Бога Единого и Его Доброго Сына.
В том селе Гупта лишь одного Хиндасвинта в правоте своей убедил. Никто больше Сына Доброго не любит. Один только Хиндасвинт Его любит и в каждом слове, к себе обращённом, обиду увидеть норовит – себе и Доброму Сыну.
Тяжела рука у воина Хиндасвинта. В селе его побаиваются, но чтут. Крепко рукой этой хозяйство своё держит.
Крут нравом Хиндасвинт, но отходчив. Свиреп Хиндасвинт, но сердцем жалостлив и часто слезами умиления бороду увлажняет, на иную малую тварь заглядевшись.
Добр Хиндасвинт.
К нему-то и воззвал Одвульф. Сулил, что похлопочет у Доброго Сына за Хиндасвинта. Мол, ведомы ему, Одвульфу, подходы к Доброму Сыну. И с охотой замолвит слово Одвульф Хиндасвинту перед Добрым Сыном, если Хиндасвинт сейчас замолвит слово за Одвульфа перед старейшинами.
И рассказывал, Хиндасвинта распаляя, о поношениях, которые претерпел от звероподобной родни учтивого Сигизвульта.
И слушал его Хиндасвинт, яростью наливаясь.
Так добился Одвульф своего. Началась в том селе распря между могучим Хиндасвинтом и старейшинами, которые в Бога Единого не веровали. И может быть, собрали бы в том селе тинг, как Одвульф требовал, если бы не Сигизвульт.
Считал Сигизвульт, что родич позорит его. И старейшины, Валия с Бракилой, его подзуживали: позорит, мол, родич тебя, позорит. Учтивый Сигизвульт не своими руками с ним расправился, он псов своих бешеных, зятьёв, с цепи спустил.
Шёл Одвульф с одного двора, где учил (он, кроме рассказа о чужаке, ещё Слову Божьему учить взялся), и, задумавшись, за околицу вышел. Тут-то и подстерегли его зятья сигизвультовы: накостыляли и прочь от села погнали. Ибо нет гостеприимства за околицей. Гнали, как гончие зайца. Всего оборвали. Но «Одвульф» недаром «Бешеный Волк» означает; он без боя не ушёл. И уходя пригрозил, что отомстят за него родичи.
Тут Хродомер насчёт одежды, волнуясь, говорить начал. Как же так, Одвульф? Когда одёжу справную тебе давали, уговор был, при всех скреплённый: вернёшь в целости и сохранности, ибо не в дар тебе дана, а для того, чтоб наше село в том селе уважали.
Ты же всю одёжу об зятьёв сигизвультовых изорвал и тем бесстыдно похваляешься.
И все больше распалялся Хродомер. Одёжа-то была с Оптилы, лучшая. Не хотел Оптила давать, как в воду глядел, да настоял он, Хродомер, ибо честь села блюл. Как же теперь он, Хродомер, в глаза сыну своему, Оптиле, посмотрит? Оптила эту одёжу потом и кровью добывал, жизнью своей рискуя.
И стенал Хродомер: нагим оставил ты, Одвульф, сына моего, Оптилу! Как в поход пойдёт мой сын, мой воин? А что будет с ним, когда надвинутся холода? Как нагой встретит зиму? Не дотянет до весны. Ужель не жаль тебе Оптилу, сына моего?
Оптила тут же стоял и кивал согласно словам отца своего.
И плакал Одвульф, и жаль ему было Оптилу. И каялся Одвульф. В рабство готов был к Оптиле идти за порванную одёжу. Отработать долг свой.
Тут Хродомер быстро смягчился сердцем и споро определил, что именно должен сделать Одвульф у него, Хродомера, на подворье, дабы обездоленного Оптилу от лютой смерти избавить.
Тут дедушка Рагнарис, вспомнив, про меч кривой спросил с подозрением. Агигульф, сын его младший, скоро вернётся, нужно меч ему возвратить. Агигульф непременно про меч спросит, не забывает такие вещи Агигульф. Неужто и рагнарисова сына обездолил бесстыжий Одвульф?..
Брат мой Гизульф напрягся: он тоже на этот меч зарился.
Одвульф же сказал, что меч утратил в бою. Зятья сигизовультовы, звери в облике человеческом, с сердцами, обросшими шерстью, меч отобрали, пользуясь его беспомощным положением. Ибо не к кому было воззвать в селе том, злом и враждебном.
Тут дедушка Рагнарис сперва запричитал складно, горькую долю Агигульфову оплакивая, ибо жизнь свою оборонить Агигульфу отныне нечем. А потом вдруг страшно рявкнул, чтобы Одвульф вон убирался и хотя бы седмицу ему, дедушке Рагнарису, на глаза не показывался.
А что до кривого меча, то пусть он, Одвульф, сам Агигульфу все это рассказывает.
Заплакал тогда Одвульф и прочь побрёл, голову свесив. К годье.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ГИЗАРНЫ ИЗ КАПИЩА

После того, как Одвульф воротился, три дня минуло – никто не ехал. Дедушка Рагнарис очень ждал дядю Агигульфа, но того всё не было. Дед ничего не говорил, только кричал на всех больше прежнего, сына своего Агигульфа заглазно руганью осыпал и меня побил ни за что.
К полудню четвёртого дня Гизарна приехал. Грязью был забрызган и конь под ним чужой, в мыле весь. Не приехал даже – будто алан, ворвался. Мимо дома своего проскакал, как мимо чужого, и – прямо к Хродомеру на подворье. Ему вслед кричали: что, мол, стряслось? А он как не слышит. Только куры из-под копыт разлетаются.
Уже на подворье хродомеровом коня под уздцы схватили. Гизарна как слепой смотрит. Хродомер вышел.
Гизарна сказал, что беда случилась. Хродомер на то отвечал спокойно, что и без того видит, что беда случилась. Велел Гизарне молока поднести, а пока отдыхает Гизарна, послать за Рагнарисом и другими.
Дедушка Рагнарис как услышал, что Гизарна весь грязный примчался и худые вести привёз, так и закричал с торжеством: так, мол, и знал, что беда по округе ходит! И отцу нашему Тарасмунду сказал: со мной пойдёшь.
Тарасмунд же отвечал, что ему безразлично, что жрецы языческие говорят. Ежели идолище деревянное что и наболтало жрецам своим, то ему, Тарасмунду, до этого дела нет, ибо он Богу Единому поклоняется.
На это дедушка Рагнарис сказал, что когда жена его Мидьо Тарасмунда в чреве своём носила, её Хродомер сильно напугал. И не хотел – а напугал. Медовухи упившись и в весёлое расположение придя, зашёл на двор к другу своему Рагнарису и заорал непотребным голосом. Видать то происшествие не прошло без последствий. Как послушает рассуждений сына своего старшего, так нет-нет, да вспомнит ту историю.
Отец наш Тарасмунд, обычно всегда спокойный, в тот день с утра не в духе был. Как услышал те слова дедушки Рагнариса, так внезапно озлился.
– Коли я тебе так нехорош, – сказал он голосом опасным и тихим, – коли я последыш того испуга матери моей, так что же столь её, несчастную, обаяло, когда она Агигульфа, любимчика твоего, носила? Птицы, что ли, небесные, что не сеют не жнут, а всякий день сыты бывают?
На то дедушка Рагнарис отрезал:
– Хотя бы и так!
И вышел из дома, палкой стуча. Со двора гизульфов визг донёсся – дедушка, видать, попутно огрел.
Отец наш только плечами пожал, но ничего не сказал.
Прошло время, и тут Скадус-раб от Хродомера прибежал, отца нашего зовёт. Кличут, мол, тебя старейшины, Тарасмунд.
Отец наш говорит:
– Не пойду. Не о чём мне с идолищами толковать.
Ушёл Скадус. Отец наш насупился, мы к нему даже подступаться опасались. Редко он таким бывает.
Одвульф к нам заявился. Сказал:
– У Хродомера на подворье сейчас крик большой стоит, ибо вести Гизарна привёз нехорошие. Тебя прийти просят. Не об идолищах толкуют, а о вражеском нападении.
Тарасмунд ещё больше брови хмурит.
– О каком ещё нападении? Архангел Михаил, что ли, капище сокрушил?
На то Одвульф сказал:
– Рать ли небесная, враги ли наши, только от капища уголья одни остались.
Тарасмунд спросил Одвульфа, пристало ли о капище языческом столь радеть?
У нас в селе Одвульфу не вдруг поверят. Много сочиняет Бешеный Волк, в святые рвётся. Вот и отец наш Тарасмунд верить ему не спешил.
Одвульф тогда передал, что у Хродомера говорили. Мол, ты, Тарасмунд, местность вокруг капища хорошо знаешь – тебя же в воины там посвящали. И голова у тебя ясная, так что совет твой был бы очень кстати.
Тарасмунд спросил, кто так говорит. Одвульф сказал: так отец твой, Рагнарис, говорит и Хродомер с ним согласен.
Тарасмунд больше ни слова не сказал, а встал и за Одвульфом пошёл. Мы с братом Гизульфом тоже пошли. Поняли: что-то нешуточное случилось. Отец же нас гнать от себя не стал. Так вчетвером на хродомерово подворье и пришли.
Гизарна же отцу нашему рассказ повторил. Как приехал в капище, так и обмер. Поначалу даже глазам верить не хотел. По лесу палёным тянуло. От пожарища горький запах долго держится. Наш дядя Агигульф, который не один дом в своей жизни спалил, говорит: беда так пахнет.
Дом, где жрец жил, сожжённый был. Идолы, кроме Вотана (самого большого), на дом повалены и обуглены. Вокруг Вотана головешки валяются – поджечь его пытались и с одного бока почернел Вотан, но устоял – глубоко вкопан был, на века. Часть добычи воинской, что Вотану от наших воинов привозилась, – вся похищена. Что до жреца, – тело его Гизарна чуть поодаль нашёл. Все барсуками и лисами объедено было.
Запах гари ещё сильный стоял. И головешки, когда разрыл их Гизарна, тёплые были. Дней за пять до приезда Гизарны сгорело капище, не раньше. И многих лошадей следы виднелись. От полуночи пришли и на полночь уходили супостаты.
Хродомер с Рагнарисом молчали. Тарасмунд же вопросы Гизарне задавал: где тело жреца нашёл, цела ли изба мужская, не было ли с полудня следов, шёл ли Гизарна по тем следам – не поворачивали ли те следы потом на полдень, в нашу сторону, и много ли лошадей прошло, и крупные ли то были лошади?
Гизарна отвечал, что тело жреца невдалеке от капища лежало, в кустах, – видать, укрыться жрец хотел. Гизарна бы мимо прошёл, не заметив, кабы трупным духом не пахнуло. Убит был жрец мечом или копьём, не понять, потому что объело его сильно зверьё лесное.
Что до следов, то первым делом стал следы рассматривать Гизарна, ибо был в капище с конём и козлами;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81