Поздоровались братья. Ульф на брата глядел, не вставая, снизу вверх, и молчал. Я первый раз видел, чтобы дядя Агигульф так смущался.
В бороде поскрёб, проворчал что-то. На Марду-замарашку всю вину свалить попытался за то, что так долго на зов родительский шёл. Нерадивая девка, медленно плелась. Небось, цветочки собирала. Совсем распустил Валамир рабыню свою. А уж он-то, Агигульф, как заслышал, что тятенька зовёт, так сразу со всех ног припустил было, быстрее стрелы полетел.
Да вдруг померещилось ему, будто чужак за дубами мелькнул. Хорошо, отбежать далеко не успел. Валамиру знак тайный воинский подал, мол, туда крадись. С обеих сторон супостата обойдём!
Полдня на брюхе по роще с Валамиром ползали, таились да подкрадывались…
В общем, померещилось.
А тут такая радость – Ульф, братец старший, вернулся.
Спросил неудачного, неужто из похода удачного Ульф возвратился, что трёх коней привёл?
Говорит дядя Агигульф, как поёт, складно, слово за слово цепляет, остановиться боится, а сам пританцовывает да на деда глазом косит: как, сильно сердится тятенька?
Дедушка Рагнарис велел дяде Агигульфу заткнуться. Добавил, что прекрасную вандалку привёл к нам в дом Ульф – как раз такую, о какой дядя Агигульф грезил.
Дядя Агигульф жадно спросил, где же, где та прекрасная вандалка.
Дедушка Рагнарис ответил, что спит она на сеновале. Добавил, ядовито хмыкнув, что с кузнецом спит и с дитем. И не позволив дяде Агигульфу ничего более добавить, заревел страшно, что на рассвете сам его, Агигульфа, на поле погонит и всю жатву с него, Агигульфа, не слезет.
И о замарашке забыть пора. Породнилась с нами замарашка-то… Через Гизульфа породнилась, кажется.
Дядя Агигульф пробормотал, что Марда – валамирова рабыня, будто этого кто-то ещё не знал, а после, головой ошеломлённо крутя, на сеновал сунулся – посмотреть. Вылез в полном изумлении. И спросил: а кузнец – он что, тоже с нами породнился?
Дедушка сказал, что Агигульф сейчас с палкой его породнится, если рот не закроет.
Тут Ульф тяжко поднялся и сказал, что спать он пойдёт.
Дедушка разом перестал с Агигульфом ругаться и совсем другим голосом Ульфу сказал, что сам завтра с Хродомером поговорит. А он, Ульф, пусть спит, сколько душе угодно. Когда ещё выспится.
Ульф сказал: «Вот и хорошо» и ушёл на сеновал к своим вандалам.
Вечером, как Ульф ушёл, дядя Агигульф нас с Гизульфом поймал и стал выспрашивать: что с Ульфом-то на этот раз приключилось? Мы с братом долго дядю Агигульфа мучили. За все разом отомстили: и за царь-лягушку, и за меч-призрак. А после все как есть рассказали.
Дядя Агигульф смеяться перестал и нахмурился. Сказал, что завтра вставать спозаранку, и ушёл спать.
Утром, едва только свет забрезжил, все мы проснулись от крика. Кричал дедушка Рагнарис. В этом ничего удивительного не было, разве что непривычно громко кричал он – во всяком случае, громче обычного. Но вот что поразительно было: кричал и Ульф. И так орал, что дедушку перекрикивал. На каждое дедушкино слово десять своих выпаливал.
Кричали они на дворе.
Ночью Ульф плохо спал – видать, разбередил себя воспоминаниями. А может, по иной какой причине. Встал ещё затемно и на двор вышел, думал о чём-то. Дедушка Рагнарис тоже почти глаз не сомкнул, так встревожили его вести, принесённые Ульфом и вандалами. Как заметил, что Ульф из дома вышел, так и следом выбрался.
Видно, хотел наедине расспросить его обо всём. О чём они говорили, неведомо, а только переругались почти сразу – и в крик.
Тут уж мы все проснулись. Да и как не проснуться, когда такие голосистые петухи на все село горланят.
Ульф орал (и лицо у него подёргивалось), что пока Рагнарис с Хродомером гордость свою тешили и друг перед другом хвосты распускали, сколько лет впустую потеряли. Он, Ульф, ещё мальчишкой был, когда понимать начал – давно пора насыпь возводить и тын ставить.
Дедушка же кричал, что Ульф что мальчишкой, что нынче – одно только и понимает, как без портков из собственного дома сигать и то в плену, то в рабстве околачиваться. Больно много пользы роду нашему от доблести такой.
Ульф же оскорбления к сердцу не подпускал, ибо совсем об ином думал. Подворье хродомерово укреплять нужно, ибо самое большое оно в селе, стоит на возвышенном месте. И колодезь там есть. Вот что нужно делать, а не старые обиды ворошить, будто прошлогоднюю солому.
Дед вопил неистово, бородой тряся: не пойти ли, мол, прямо сейчас к Хродомеру, подворье ему укреплять, а заодно и по хозяйству пособлять? Может, сынок мой Ульф, коли ты такой рачительный, отца своего отправишь Хродомеру задницу лопухом после большой нужды вытирать? Так и скажи. Или для себя эту работу бережёшь? Берись! Дело прямо по тебе. Все равно на другое не способен… А так, глядишь, быть тебе правой рукой Хродомера. Той, что он у себя в заднице ковыряет, когда задумается.
И дыхание переведя, Ульфа нападением с неожиданной стороны изумил:
– Думаешь, не догадываюсь, какие козни строишь? Думаешь, отец не проведает, с какой думкой в родное село воротился? Думаешь, стар, мол, отец, глуп, из ума выжил? Обведу-ка я его, дурака, вокруг пальца!
Ульф так поразился, что ни слова не сказал. Самому, видать, любопытно стало: какая такая тайная думка, помимо той, что отец из ума выжил?
А дедушка Рагнарис надрывался, от натуги приседая:
– Неужто я не вижу! Истаскался ты, побродяжил, в походах притомился, ныне отяжелел, на землю сесть решил. Сесть-то решил, а совести-то нету. Тасканьями совести не наживёшь, ту, что была – и ту всю растрясёшь по чужим-то людям. Пришёл в родимое село, а отец-то старый, за благочиние держится. Ты уж и слово это, поди, забыл. А отец – держится! Держится! – с торжеством повторил дедушка Рагнарис.
Ульф молчал.
А дедушка продолжал, все больше разъяряясь:
– Да, отец твой Рагнарис из ума выжил. Но не до конца выжил. Не до конца! И за благочиние – обеими руками, обеими руками держится! И зубами держится! А тебе, бессовестному, благочиние – как кол в задницу! Тебе при благочинии на земле вольготно не раскинуться! Тебе такого тестюшку подавай, у которого о благочинии и думать забыли! А ещё лучше – чтоб из ума выжил, не так, как отец, – а полностью. Тут ты угадал, Ульф. Тут ты попал, куда метил. Правильно целил, правильно попал. Молодец, Ульф. Молодец!
Ульф аж рот раскрыл. Любопытство глодало его так, что он обижаться забыл. Слушал, млел от ожидания – что такого дед Рагнарис измыслил?
– Вижу, на кого глаз положил. Вижу, кого прибрать хочешь. Брустьо, грудастая бесстыдница, титьками долгими тебя захомутала! Хродомер нарочно её к тебе подсылает. Он-то полностью из ума выжил, а о благочинии если и ведал что когда-то, так давно все перезабыл. В колодце утопил. Тьфу!
При мысли о колодце дед затрясся и плюнул несколько раз. Ульф онемел. А дедушка продолжал наседать, наскакивая на Ульфа по-петушиному:
– Да, да! Не вороти нос-то! Знаю, что на уме у тебя, бесстыжего! Хочешь Брустьо взять в жёны, Хродомеру зятьком сделаться! Небось, второй колодец у него на подворье выкопаете, глубже первого. Ну, иди, сватайся, Хродомер только того и ждёт.
Ульф наконец опомнился и опять о своём заговорил. Лицо своё к отцову лицу приблизил, едва носом его в нос не клюнул, и заорал:
– Нужен тын селу, говори?
Рагнарис лица не отводя, в ответ рявкнул:
– Нужен!
– Тридцать зим уже с Хродомером вы спорите, где тын ставить! – кричал Ульф. – Толку-то!.. Пока спорите, глядишь, чужаки свой тын тут поставят, а сверху ваши с Хродомером головы насадят! То-то раздолье вам будет меж собою лаяться! Никто, кроме воронья, мешать не будет. Разве что чужак какой помочиться подойдёт.
Дедушка Рагнарис заревел, как бык:
– На Алариховом кургане – вот где тын надо ставить! Посередь холма тыном обнести и насыпью, насыпью!..
– На кургане только и хорошо, что пивом до самых глаз наливаться! – закричал Ульф. – Что, когда осаду пережидать будешь, Ильдихо станет тебе пиво туда таскать?
– А колодец! Колодец вырыть! – надрывался дед. – Я говорил Хродомеру, что колодец там вырыть надо!
– Где колодец-то рыть? На кургане?
– А хотя бы и на кургане!
– Покойного Алариха поить?
– А хотя бы и Алариха, – начал было дед, но осёкся.
Ульф спросил, уже поспокойнее:
– Зачем на кургане колодец рыть, коли есть уже колодец на хродомеровом подворье?
– У Хродомера вода в колодце всем известно, какая! Отчего Хродомер такой хилый, того и гляди помрёт? Всё оттого, что воду дурную пьёт, а к реке ходить ленится. Весь уж на понос с той воды изошёл. И бабы у него такие же. Ступить негде, везде дерьмо!
– А на кургане ты колодец сквозь Алариха копать будешь?
– Ты меня не учи, сопляк! Я знаю, как копать!
И руку занёс, чтобы Ульфа по лицу ударить. Ульф руку отцову перехватил.
– Ты в священную ярость-то не впадай! – зашипел он сквозь зубы. – Одной священной ярости мало, чтоб колодец выкопать.
– Мы с Хродомером когда село ставили, – запальчиво крикнул дед и руку свою высвободил, – нам одной священной ярости хватило. И дома поставили, и урожай собрали. И все милостью Вотана.
– Как же, – насмешливо сказал Ульф. – В ярость впал и амбарчик разнёс.
– Ты больше слушай брехню хродомерову. Он тебе ещё не то скажет. А что от воды той колодезной у Хродомера то понос, то запор, так это в селе всем известно. Был я у Хродомера, поднесли мне бабы той воды – седмицу после того прогадиться не мог, все живот вздувался. Оттого у Хродомера, коли уж доведётся губы омочить, так только пиво принимаю.
– Да ты куда ни придёшь, везде пиво принимаешь. От всего остального у тебя живот вздувается.
– Зато у тебя живот впалый, бродишь, как пёс, никуда прибиться не можешь. Даже вандалы село своё пожгли, только чтоб от тебя избавиться!
– А от тебя и село сожжёшь – не избавишься! Все будешь ходить с раздутым животом, ветрами громыхать, пива искать!
Слушали мы, как дедушка Рагнарис с Ульфом бранится. Взаимная их злоба ушла, и бранились они, точно пели. И не знал я прежде, что дядя Ульф так искусно слово к слову вяжет в поединке бранном, что обычаем нам от дедов заповедан.
И захохотал дедушка Рагнарис, Ульфа по плечу хлопнул и сказал: не стоит всё-таки большой надежды на хродомерово подворье возлагать. Ибо памятно Рагнарису, как Хродомер колодец свой хвалёный копал.
И в который раз поведал, как решился Хродомер умнее всех в селе быть. Стал колодец рыть у себя на подворье. Место сам выбрал – оно и видно по всему. Ведомо ведь, что была некогда в этих краях великая битва и много полегло здесь воинов неведомого языка. И зарыли их в землю. Ибо те народы меж собою бились, у которых в обычае мёртвых закапывать в землю, а не предавать огню. На озере вон деревня свайная от них осталась.
Так вот, Хродомер прямёхонько до них и докопался. До самых никудышных вражеских воинов докопался – герои в другом месте зарыты были.
Пока Хродомер в яме сидел, колодец копал, любо-дорого поглядеть было. Точно пёс в лисью нору зарывался. Дедушка Рагнарис целыми днями на то любовался, как летели из ямы черепа да кости вмеремешку с комьями земли и ржавыми да сломанными наконечниками. А родня хродомерова вокруг ходила, в дерьме этом рылась, квохча, и наконечники эти подбирала – вооружался, значит, род. Наконечники стрел Хродомер потом к палкам кривым приделывал – рогатины мастерил. И с этими рогатинами на кур да петухов один на один без страха хаживал. Великий воин Хродомер!
Ну так вот, рылся, стало быть, у себя на подворье Хродомер, рылся и не заметил, как на два человеческих роста в сторону Хеля углубился. А тут дождь пошёл. Но не удостоил дождя Хродомер вниманием. А подворье-то у него над глинистым косогором стоит. И ничего там не растёт, кроме лопухов. Лопухи Хродомер ценит, ибо подтирается ими.
Наконец мокро стало Хродомеру в колодце. Сперва-то обрадовался, решил, что до воды докопался. Не вдруг сообразил, что сверху льёт, а не снизу. Стал из колодца выбираться, да не смог. Зятя звать стал – тогда ещё жив был, после от чумы помер. Дурковатый такой был, так что не особенно жалко. Детей оставил и ладно.
Прибежал зять на крики хродомеровы, по сторонам озираться стал и рот разинул от удивления. Хродомер вопит где-то близко, а где – не видать. Потом сообразил, что под землю ушёл родич его. Стал он Хродомера из колодца вызволять. Бросил верёвку. Тянул-тянул. Хлипковат был и в колодец прямо на голову Хродомеру сверзился.
Пока дождь был, дедушка Рагнарис ушёл с подворья. А как дождь перестал, вернулся поглядеть – какую ещё потеху ему Хродомер устроит. Уселся, как заведено уже было, на добрую колоду. Колоду он нарочно приволок, чтобы удобнее смотреть было. У Хродомера-то и колоды доброй не сыщешь, все гнилое.
Вдруг слышит – из-под земли брань раздаётся. Подошёл поглядеть и видит: дерутся в яме Хродомер с зятем его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
В бороде поскрёб, проворчал что-то. На Марду-замарашку всю вину свалить попытался за то, что так долго на зов родительский шёл. Нерадивая девка, медленно плелась. Небось, цветочки собирала. Совсем распустил Валамир рабыню свою. А уж он-то, Агигульф, как заслышал, что тятенька зовёт, так сразу со всех ног припустил было, быстрее стрелы полетел.
Да вдруг померещилось ему, будто чужак за дубами мелькнул. Хорошо, отбежать далеко не успел. Валамиру знак тайный воинский подал, мол, туда крадись. С обеих сторон супостата обойдём!
Полдня на брюхе по роще с Валамиром ползали, таились да подкрадывались…
В общем, померещилось.
А тут такая радость – Ульф, братец старший, вернулся.
Спросил неудачного, неужто из похода удачного Ульф возвратился, что трёх коней привёл?
Говорит дядя Агигульф, как поёт, складно, слово за слово цепляет, остановиться боится, а сам пританцовывает да на деда глазом косит: как, сильно сердится тятенька?
Дедушка Рагнарис велел дяде Агигульфу заткнуться. Добавил, что прекрасную вандалку привёл к нам в дом Ульф – как раз такую, о какой дядя Агигульф грезил.
Дядя Агигульф жадно спросил, где же, где та прекрасная вандалка.
Дедушка Рагнарис ответил, что спит она на сеновале. Добавил, ядовито хмыкнув, что с кузнецом спит и с дитем. И не позволив дяде Агигульфу ничего более добавить, заревел страшно, что на рассвете сам его, Агигульфа, на поле погонит и всю жатву с него, Агигульфа, не слезет.
И о замарашке забыть пора. Породнилась с нами замарашка-то… Через Гизульфа породнилась, кажется.
Дядя Агигульф пробормотал, что Марда – валамирова рабыня, будто этого кто-то ещё не знал, а после, головой ошеломлённо крутя, на сеновал сунулся – посмотреть. Вылез в полном изумлении. И спросил: а кузнец – он что, тоже с нами породнился?
Дедушка сказал, что Агигульф сейчас с палкой его породнится, если рот не закроет.
Тут Ульф тяжко поднялся и сказал, что спать он пойдёт.
Дедушка разом перестал с Агигульфом ругаться и совсем другим голосом Ульфу сказал, что сам завтра с Хродомером поговорит. А он, Ульф, пусть спит, сколько душе угодно. Когда ещё выспится.
Ульф сказал: «Вот и хорошо» и ушёл на сеновал к своим вандалам.
Вечером, как Ульф ушёл, дядя Агигульф нас с Гизульфом поймал и стал выспрашивать: что с Ульфом-то на этот раз приключилось? Мы с братом долго дядю Агигульфа мучили. За все разом отомстили: и за царь-лягушку, и за меч-призрак. А после все как есть рассказали.
Дядя Агигульф смеяться перестал и нахмурился. Сказал, что завтра вставать спозаранку, и ушёл спать.
Утром, едва только свет забрезжил, все мы проснулись от крика. Кричал дедушка Рагнарис. В этом ничего удивительного не было, разве что непривычно громко кричал он – во всяком случае, громче обычного. Но вот что поразительно было: кричал и Ульф. И так орал, что дедушку перекрикивал. На каждое дедушкино слово десять своих выпаливал.
Кричали они на дворе.
Ночью Ульф плохо спал – видать, разбередил себя воспоминаниями. А может, по иной какой причине. Встал ещё затемно и на двор вышел, думал о чём-то. Дедушка Рагнарис тоже почти глаз не сомкнул, так встревожили его вести, принесённые Ульфом и вандалами. Как заметил, что Ульф из дома вышел, так и следом выбрался.
Видно, хотел наедине расспросить его обо всём. О чём они говорили, неведомо, а только переругались почти сразу – и в крик.
Тут уж мы все проснулись. Да и как не проснуться, когда такие голосистые петухи на все село горланят.
Ульф орал (и лицо у него подёргивалось), что пока Рагнарис с Хродомером гордость свою тешили и друг перед другом хвосты распускали, сколько лет впустую потеряли. Он, Ульф, ещё мальчишкой был, когда понимать начал – давно пора насыпь возводить и тын ставить.
Дедушка же кричал, что Ульф что мальчишкой, что нынче – одно только и понимает, как без портков из собственного дома сигать и то в плену, то в рабстве околачиваться. Больно много пользы роду нашему от доблести такой.
Ульф же оскорбления к сердцу не подпускал, ибо совсем об ином думал. Подворье хродомерово укреплять нужно, ибо самое большое оно в селе, стоит на возвышенном месте. И колодезь там есть. Вот что нужно делать, а не старые обиды ворошить, будто прошлогоднюю солому.
Дед вопил неистово, бородой тряся: не пойти ли, мол, прямо сейчас к Хродомеру, подворье ему укреплять, а заодно и по хозяйству пособлять? Может, сынок мой Ульф, коли ты такой рачительный, отца своего отправишь Хродомеру задницу лопухом после большой нужды вытирать? Так и скажи. Или для себя эту работу бережёшь? Берись! Дело прямо по тебе. Все равно на другое не способен… А так, глядишь, быть тебе правой рукой Хродомера. Той, что он у себя в заднице ковыряет, когда задумается.
И дыхание переведя, Ульфа нападением с неожиданной стороны изумил:
– Думаешь, не догадываюсь, какие козни строишь? Думаешь, отец не проведает, с какой думкой в родное село воротился? Думаешь, стар, мол, отец, глуп, из ума выжил? Обведу-ка я его, дурака, вокруг пальца!
Ульф так поразился, что ни слова не сказал. Самому, видать, любопытно стало: какая такая тайная думка, помимо той, что отец из ума выжил?
А дедушка Рагнарис надрывался, от натуги приседая:
– Неужто я не вижу! Истаскался ты, побродяжил, в походах притомился, ныне отяжелел, на землю сесть решил. Сесть-то решил, а совести-то нету. Тасканьями совести не наживёшь, ту, что была – и ту всю растрясёшь по чужим-то людям. Пришёл в родимое село, а отец-то старый, за благочиние держится. Ты уж и слово это, поди, забыл. А отец – держится! Держится! – с торжеством повторил дедушка Рагнарис.
Ульф молчал.
А дедушка продолжал, все больше разъяряясь:
– Да, отец твой Рагнарис из ума выжил. Но не до конца выжил. Не до конца! И за благочиние – обеими руками, обеими руками держится! И зубами держится! А тебе, бессовестному, благочиние – как кол в задницу! Тебе при благочинии на земле вольготно не раскинуться! Тебе такого тестюшку подавай, у которого о благочинии и думать забыли! А ещё лучше – чтоб из ума выжил, не так, как отец, – а полностью. Тут ты угадал, Ульф. Тут ты попал, куда метил. Правильно целил, правильно попал. Молодец, Ульф. Молодец!
Ульф аж рот раскрыл. Любопытство глодало его так, что он обижаться забыл. Слушал, млел от ожидания – что такого дед Рагнарис измыслил?
– Вижу, на кого глаз положил. Вижу, кого прибрать хочешь. Брустьо, грудастая бесстыдница, титьками долгими тебя захомутала! Хродомер нарочно её к тебе подсылает. Он-то полностью из ума выжил, а о благочинии если и ведал что когда-то, так давно все перезабыл. В колодце утопил. Тьфу!
При мысли о колодце дед затрясся и плюнул несколько раз. Ульф онемел. А дедушка продолжал наседать, наскакивая на Ульфа по-петушиному:
– Да, да! Не вороти нос-то! Знаю, что на уме у тебя, бесстыжего! Хочешь Брустьо взять в жёны, Хродомеру зятьком сделаться! Небось, второй колодец у него на подворье выкопаете, глубже первого. Ну, иди, сватайся, Хродомер только того и ждёт.
Ульф наконец опомнился и опять о своём заговорил. Лицо своё к отцову лицу приблизил, едва носом его в нос не клюнул, и заорал:
– Нужен тын селу, говори?
Рагнарис лица не отводя, в ответ рявкнул:
– Нужен!
– Тридцать зим уже с Хродомером вы спорите, где тын ставить! – кричал Ульф. – Толку-то!.. Пока спорите, глядишь, чужаки свой тын тут поставят, а сверху ваши с Хродомером головы насадят! То-то раздолье вам будет меж собою лаяться! Никто, кроме воронья, мешать не будет. Разве что чужак какой помочиться подойдёт.
Дедушка Рагнарис заревел, как бык:
– На Алариховом кургане – вот где тын надо ставить! Посередь холма тыном обнести и насыпью, насыпью!..
– На кургане только и хорошо, что пивом до самых глаз наливаться! – закричал Ульф. – Что, когда осаду пережидать будешь, Ильдихо станет тебе пиво туда таскать?
– А колодец! Колодец вырыть! – надрывался дед. – Я говорил Хродомеру, что колодец там вырыть надо!
– Где колодец-то рыть? На кургане?
– А хотя бы и на кургане!
– Покойного Алариха поить?
– А хотя бы и Алариха, – начал было дед, но осёкся.
Ульф спросил, уже поспокойнее:
– Зачем на кургане колодец рыть, коли есть уже колодец на хродомеровом подворье?
– У Хродомера вода в колодце всем известно, какая! Отчего Хродомер такой хилый, того и гляди помрёт? Всё оттого, что воду дурную пьёт, а к реке ходить ленится. Весь уж на понос с той воды изошёл. И бабы у него такие же. Ступить негде, везде дерьмо!
– А на кургане ты колодец сквозь Алариха копать будешь?
– Ты меня не учи, сопляк! Я знаю, как копать!
И руку занёс, чтобы Ульфа по лицу ударить. Ульф руку отцову перехватил.
– Ты в священную ярость-то не впадай! – зашипел он сквозь зубы. – Одной священной ярости мало, чтоб колодец выкопать.
– Мы с Хродомером когда село ставили, – запальчиво крикнул дед и руку свою высвободил, – нам одной священной ярости хватило. И дома поставили, и урожай собрали. И все милостью Вотана.
– Как же, – насмешливо сказал Ульф. – В ярость впал и амбарчик разнёс.
– Ты больше слушай брехню хродомерову. Он тебе ещё не то скажет. А что от воды той колодезной у Хродомера то понос, то запор, так это в селе всем известно. Был я у Хродомера, поднесли мне бабы той воды – седмицу после того прогадиться не мог, все живот вздувался. Оттого у Хродомера, коли уж доведётся губы омочить, так только пиво принимаю.
– Да ты куда ни придёшь, везде пиво принимаешь. От всего остального у тебя живот вздувается.
– Зато у тебя живот впалый, бродишь, как пёс, никуда прибиться не можешь. Даже вандалы село своё пожгли, только чтоб от тебя избавиться!
– А от тебя и село сожжёшь – не избавишься! Все будешь ходить с раздутым животом, ветрами громыхать, пива искать!
Слушали мы, как дедушка Рагнарис с Ульфом бранится. Взаимная их злоба ушла, и бранились они, точно пели. И не знал я прежде, что дядя Ульф так искусно слово к слову вяжет в поединке бранном, что обычаем нам от дедов заповедан.
И захохотал дедушка Рагнарис, Ульфа по плечу хлопнул и сказал: не стоит всё-таки большой надежды на хродомерово подворье возлагать. Ибо памятно Рагнарису, как Хродомер колодец свой хвалёный копал.
И в который раз поведал, как решился Хродомер умнее всех в селе быть. Стал колодец рыть у себя на подворье. Место сам выбрал – оно и видно по всему. Ведомо ведь, что была некогда в этих краях великая битва и много полегло здесь воинов неведомого языка. И зарыли их в землю. Ибо те народы меж собою бились, у которых в обычае мёртвых закапывать в землю, а не предавать огню. На озере вон деревня свайная от них осталась.
Так вот, Хродомер прямёхонько до них и докопался. До самых никудышных вражеских воинов докопался – герои в другом месте зарыты были.
Пока Хродомер в яме сидел, колодец копал, любо-дорого поглядеть было. Точно пёс в лисью нору зарывался. Дедушка Рагнарис целыми днями на то любовался, как летели из ямы черепа да кости вмеремешку с комьями земли и ржавыми да сломанными наконечниками. А родня хродомерова вокруг ходила, в дерьме этом рылась, квохча, и наконечники эти подбирала – вооружался, значит, род. Наконечники стрел Хродомер потом к палкам кривым приделывал – рогатины мастерил. И с этими рогатинами на кур да петухов один на один без страха хаживал. Великий воин Хродомер!
Ну так вот, рылся, стало быть, у себя на подворье Хродомер, рылся и не заметил, как на два человеческих роста в сторону Хеля углубился. А тут дождь пошёл. Но не удостоил дождя Хродомер вниманием. А подворье-то у него над глинистым косогором стоит. И ничего там не растёт, кроме лопухов. Лопухи Хродомер ценит, ибо подтирается ими.
Наконец мокро стало Хродомеру в колодце. Сперва-то обрадовался, решил, что до воды докопался. Не вдруг сообразил, что сверху льёт, а не снизу. Стал из колодца выбираться, да не смог. Зятя звать стал – тогда ещё жив был, после от чумы помер. Дурковатый такой был, так что не особенно жалко. Детей оставил и ладно.
Прибежал зять на крики хродомеровы, по сторонам озираться стал и рот разинул от удивления. Хродомер вопит где-то близко, а где – не видать. Потом сообразил, что под землю ушёл родич его. Стал он Хродомера из колодца вызволять. Бросил верёвку. Тянул-тянул. Хлипковат был и в колодец прямо на голову Хродомеру сверзился.
Пока дождь был, дедушка Рагнарис ушёл с подворья. А как дождь перестал, вернулся поглядеть – какую ещё потеху ему Хродомер устроит. Уселся, как заведено уже было, на добрую колоду. Колоду он нарочно приволок, чтобы удобнее смотреть было. У Хродомера-то и колоды доброй не сыщешь, все гнилое.
Вдруг слышит – из-под земли брань раздаётся. Подошёл поглядеть и видит: дерутся в яме Хродомер с зятем его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81