— Мама... и отец. Они пытались что-то сказать мне. Им нужно, понимаешь?
Я прижался к Мидж, и моя кожа тоже покрылась пупырышками.
День рождения
Наутро я проснулся не сразу.
Все еще с мутью в голове, я повернулся на бок, чтобы прижаться к Мидж. Но ее не было.
Приподняв тяжелые, как гаражные ворота, веки, я скосил глаза, чтобы убедиться в том, что уже сказало прикосновение (или отсутствие такового). Дальнейшие мысли потекли более лениво, им понадобилось время, чтобы собраться, но воспоминания о предыдущей ночи и о случившемся после ухода Майкрофта наконец прогнали последние остатки дремоты.
Я повернулся на спину и уставился в потолок. Холодный свет дня и все такое прочее: тревожные эпизоды ночи, оба, теперь казались нереальными. По размышлении не создавалось впечатления, что синерджисты представляют серьезную опасность; я хочу сказать: и я, и Мидж не настолько наивны, чтобы попасть под их влияние, мы не дети, чтобы воспринять этот смехотворный культ. Мы взрослые, и нам не так просто что-то внушить. И все же Майкрофт не на шутку охмурил Мидж, это не вызывало сомнений, и я понял, что этот человек не так прост, что при первой встрече я недооценил его харизму. Может быть, это и способствовало совращению — его заурядность, отрицающая всякую возможность шарлатанства.
После его довольно-таки позорного отбытия прошлой ночью Мидж и я были слишком взвинченны, чтобы спокойно обсудить происшедшее и к чему оно может привести. Когда я еще раз повторил, что в самом Грэмери происходит что-то неладное, Мидж сказала, что слишком устала для дальнейших препирательств и ложится спать.
Я пошел за ней, призывая посмотреть на вещи здраво (здраво? То, на что я предлагал посмотреть, мне самому казалось безумием!), но она не захотела. Назвала меня зашоренным. Это действительно вывело меня из себя — ведь именно она-то и не хотела видеть все чудеса, происходившие вокруг нас! Взять хотя бы эту ночь с воющим ветром, сотрясавшим весь коттедж, с летучими мышами, устроившими бурю в мансарде, — и все улеглось, как только Майкрофт открыл дверь, чтобы уйти. Возникает вопрос: а был ли ветер-то? Может ли ночная буря так мгновенно затихнуть? А посмотреть, как это место влияет на синерджистов! Боже, Джоби чуть не грохнулся в обморок прямо у нас на глазах, а Кинселле уже второй раз пришлось бежать из Грэмери. Я продолжал, и продолжал, и продолжал еще, пока в конце концов сам не выбился из сил. Я вывалил все: и загубленную картину, и галлюцинации Боба — и мои галлюцинации, Боже! — исцеление дрозда, доверчивость птиц и зверей, очевидное возрождение сада. Даже нашу головокружительную любовь (до недавнего времени), даже великолепный пейзаж на мольберте (пока он не был погублен) и даже мою вдохновенную игру на гитаре. Я вытащил на свет все, что мог припомнить.
Но это было все равно что говорить с зомби. Мидж ничего не желала знать.
И все же она заинтересовалась, когда я выдвинул теорию, что, может быть, это она вылечила мою обваренную руку, а не Майкрофт со своим волшебным снадобьем и шарлатанской ментальной зашитой. Все дело в ней, и что-то магическое в самом Грэмери, в его стенах, в земле, в атмосфере — все это его чертово наследие! — действовало через НЕЕ. Она, Мидж Гаджен, была невольным катализатором и посредником, а может быть, даже инициатором. Как раньше Флора Калдиан! И все, кто жил в коттедже до нее!
Я путался, придумывал, высасывал доводы из пальца. Или так мне представлялось. Может быть, моя усталость и эмоциональное напряжение, в которое я сам себя вогнал, привели меня к тому редкому состоянию, когда верх берет подсознание и возникают мысли, которые обычно смутны или даже непостижимы.
А может быть, только может быть, его, мое подсознание, подтолкнуло нечто более глубокое и еще более таинственное, что-то полностью внешнее.
И когда я закончил, когда высказал все, мне стало неинтересно. Я больше не мог держать глаза открытыми, мне пришлось стянуть с себя одежду и заползти в постель, я был в полном и явном изнеможении и ничего не соображал.
Как я уже сказал, Мидж заинтересовалась, но не пыталась подстрекать меня. Последнее, что я мельком видел, прежде чем провалился в сон, — она, сидящая на краю кровати и смотрящая на меня с характерным блеском в глазах. Потом я отключился и был этому рад.
Но позже проснулся и обнаружил, что Мидж вытянулась в струнку и смотрит на ножку кровати.
Теперь я заинтересовался. Очевидно, все, что произошло до этою вечера, вызвало у Мидж кошмарные видения. Я затянул ее под одеяло и попытался убедить в этом. Хотя словесно она не давала отпора моим утверждениям, я ни капельки не сомневался, что она в них не поверила Мидж лежала тихо и спокойно, и когда я дотронулся до ее щеки, то обнаружил влагу слёз.
Я постарался утешить Мидж, но, к сожалению, вскоре отказался от этих попыток — знаете, намерения благие, а плоть слаба — и заснул снова Я только надеялся, что усталость одолеет ее бессонницу и Мидж последует моему примеру. Мысль о том, что она лежит в темноте и верит, будто видела призраки умерших родителей, и, возможно, думает, что они могут вернуться, заставила меня содрогнуться. И почувствовать себя виноватым.
Я стянул одеяло, свесил ноги с кровати и посмотрел на часы. Было около десяти. Я поцокал языком, жалея, что Мидж не разбудила меня раньше.
Первое, что я заметил, сидя раздетым на краю кровати и почесывая ребра, — это затхлый запах, запах сырости и старой штукатурки. Он так и остался с вечера. Потом я понял, что, разинув рот, уставился на что-то на противоположной стене и мой плохо соображающий мозг не в состоянии понять, на что же я смотрю. От пола до потолка по стене протянулась трещина, и мой разум никак не мог это зарегистрировать.
— Вот черт, — сказал я, когда до меня наконец дошло.
Я быстро встал и бросился через комнату, но тут под моей босой ногой что-то хрустнуло. Я подскочил и выругался еще громче, когда через секунду меня что-то ужалило, опрокинуло обратно на кровать и вцепилось в ногу. Я нашел крохотную, острую, как шип, занозу и ногтями (к счастью, для игры на гитаре я отрастил их на правой руке), как пинцетом, вытащил колючку. Область вокруг укола уже распухла и ярко покраснела, и я осмотрел пол в поисках виновника В двух футах от меня лежал раздавленный шмель, и его предсмертное жужжание представилось мне мстительным смехом.
Наклонившись, я поднял расплющенный пушистый комочек и, прихрамывая, отнес его вместе с последний раз примененным оружием в туалет, чтобы смыть в канализацию (предварительно помочившись на него в отместку). Вернувшись в спальню, я осмотрел трещину в стене. Она зияла на новой штукатурке, края были зазубренными, изломанными. Ширина ее оказалась невелика, но трещина есть трещина.
Таково-то мастерство О'Мэлли.
Я нашел свой халат и покинул спальню в поисках Мидж. Она была внизу, сидела на пороге кухни, подперев подбородок коленями, и смотрела на цветы в саду. И снова я не сразу заметил, что было не так, — впрочем, в данном случае слово «было» не совсем уместно, поскольку как раз чего-то не было.
Я наклонился и поцеловал Мидж в шею. Ответа не последовало. Она лишь чуть подвинулась, и я плюхнулся рядом.
Хотя мы находились на затененной стороне коттеджа, я бы сказал, что солнце сияло во всю силу и играло всеми красками в саду. Бледное небо над головой имело цвет вылинявшего рабочего халата, а вдали терялись смутные клочки облаков. Но там, где мы сидели, воздух был прохладен.
— Как нынче чувствуешь себя, Ведьмочка? — спросил я намеренно бодрым голосом и положил руку ей на плечо.
Ее ответ был краток.
— В замешательстве, — вот и все, что она ответила.
— Да, я тоже. Но не в таком замешательстве, чтобы не видеть, что собой представляют Майкрофт и его подленькая секта.
— Оставим это, Майк, — проговорила Мидж безучастным тоном.
А я проговорил рассудительно:
— Не думаю, что у нас получится. Ты слишком очарована ими, и меня это пугает.
Она быстро пожала плечами, словно дернулась.
— Мидж, ты подумала о том, что я говорил ночью?
По-прежнему не глядя на меня, она ответила:
— Ты очень много всего наговорил. Сам-то помнишь?
Теперь ее голова повернулась в мою сторону.
Я в самом деле не сразу вспомнил. Я столько наговорил, что в голове осталась полная каша, не запутанная, а скорее перемешанная. И лишь спустя некоторое время этим предположениям (догадкам?) предстояло проясниться. Голова болела, а на языке можно было демонстрировать тест с лакмусовой бумажкой. Я удивился, как на меня подействовал один стакан вина И тут до меня дошло, что же отсутствовало в саду.
— Куда делись наши друзья? Обычно в это время один-два слоняются тут в надежде чем-нибудь полакомиться.
— Никуда не делись, их с утра не было, — без всякого выражения сказала Мидж.
Я нахмурился.
— Может быть, где-то нашли меню получше, — выдвинул я не слишком убедительное предположение, отказываясь верить, что отсутствие обычной клиентуры служит неким признаком. Но меня это встревожило, и я с надеждой добавил: — Но хоть Румбо-то здесь?
Мидж покачала головой:
— Нет, еще нет.
Это совсем меня обеспокоило. В отсутствии этого обжоры таилось что-то нехорошее. Мне вспомнились слова Боба по телефону: «Дурные флюиды».
Мидж встала, и моя рука упала с ее плеча, как ненужная принадлежность.
— Мне нужно одеться и съездить в деревню за покупками, — холодно сказала Мидж и уже повернулась, прежде чем я успел встать на ноги.
— Эй, погоди минутку, — я снова схватил ее за локоть и притянул к себе. — Мы же друзья, ты еще помнишь? Не просто любовники, но и добрые друзья, самые лучшие, каких только каждый из нас имел когда-либо. Не запирай от меня свои чувства, Мидж, как бы плохо ты ни думала обо мне. Да, ночью я расстроил тебя своими взглядами на кое-что, но это не мешает нам поговорить, правда? Чем бы я ни расстроил тебя — это все из лучших побуждений. Боже, я люблю тебя так, что не выразить...
И опять она могла бы продолжить: «Люблю тебя каждый Божий день», — а я бы сказал: «И завтра вдвое полюблю!» — и остальное мы бы допели дуэтом. Но этим утром нам не было суждено такое. Мидж даже не улыбнулась. Все, чего я дождался, — это горестного молчания.
Потом напряжение вроде бы на мгновение покинуло ее, Мидж посмотрела на землю, отводя глаза от меня.
— Я люблю тебя точно так же, Майк, и ничто этого не изменит. Но мне нужно выяснить...
Я крепче сжал ее локоть:
— Тебе нечего стыдиться.
— Ты выслушаешь меня?
Я овладел собой.
— Я только пытался заставить тебя взглянуть на вещи здраво, разве ты не понимаешь? Знаешь, что я думаю? Я думаю, ты чувствуешь себя виноватой в своем счастье. Нынче у тебя — у нас — было его столько, что ты каким-то безумным образом могла заключить, будто твоя мать умерла, чтобы тебе его обеспечить. Это и скребет тебе сердце, Мидж.
Она неистово замотала головой:
— Глупости!
— Разве? Ты обрела свободу, когда она умерла...
— Совершила самоубийство, — упорно поправила Мидж.
— Ладно, совершила самоубийство. Ты была молодой, у тебя был огромный талант, и, может быть ты задумывалась, как бы все шло без этих уз, без ответственности. Но я сказал лишь «задумывалась», ты никогда не «желала» этого. Никогда. И вот теперь ты засомневалась в этом — все было так давно, что ты уже не уверена, насколько сильно тогда задумывалась. И я не удивлюсь, если это вкрадчивый Майкрофт посеял в тебе подобное сомнение.
— Он не...
— Что ты собираешься сделать? Попросить у них прощения? Когда мы впервые приехали сюда, ты как-то сказала мне, что тебе хотелось бы сообщить родителям о своем счастье. Помнишь? Но каким-то образом эта мысль исказилась, и теперь ты ищешь искупления за это проклятое счастье! Что направило твои чувства в эту сторону? Не случилось ли это, когда ты одна ходила в Храм? Когда я уезжал в Лондон?
Мидж попыталась вырваться, но я держал крепко.
— Он помог мне понять! — крикнула она. — Ты его не знаешь...
— И знать не хочу, черт бы его побрал! Я лишь хочу узнать, зачем он сделал это с тобой.
На этот раз ей удалось вырваться. Мидж гневно взглянула на меня, и ее тело чуть изогнулось в талии, как у упрямого ребенка.
— Этой ночью ты сказал, что в Грэмери есть что-то необычное. — Это прозвучало почти обвинением. — Это не твои слова, но ты это подразумевал. Иты предположил, что в этом замешана я, что я участвую в этом.
Я смутно припомнил, что говорил что-то подобное, но не мог точно вспомнить свою гипотезу.
— Ты принимаешь меня за полную дуру, Майк? Думаешь, я сама не замечаю, что происходит вокруг?
— Так почему же ты не...
— Потому что это слишком тонкий предмет для обсуждений! Да, признаюсь, до какой-то степени я сама воздвигла в себе барьер, но лишь потому, что боялась утратить... утратить...
Она расстроенно покачала головой, не в состоянии подыскать слово. Не в состоянии, подозреваю, прояснить свои чувства Я шагнул к ней, но Мидж отшатнулась.
Ее руки сжались в кулачки:
— Майкрофт — единственный, кто может мне помочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47