Вздох теплого летнего ветерка; рысь глянула на меня и, повернувшись, ушла в прозрачную поросль дрожавшего на ветру осинника. Я переступил порог, вошел в лето. Миеликки сидела тут же, на уступе скалы, в тонком белом платье, юная и доброжелательная, если не заглядывать в глаза, щурившиеся, как говорится у северян – жутковато .
– Спасибо, что вернул лодочку, – заговорила она. – Арго рад ее возвращению. Рана закрылась.
– Эта лодочка стала мне другом и утешением в пути. Я знаю, что ее уход оставил открытую рану в большом корабле, и благодарен за услугу. Хотел бы поблагодарить сам Арго.
Миеликки ухмыльнулась; ветер уколол морозными иглами, донес снежную крупу, ворчание затаившейся в чаще кошки. Лето вернулось, но богиня-покровительница рассвирепела:
– А меня благодарить не собираешься? Я заступилась за тебя в Додоне. Я уговорила Арго одолжить тебе эту лодчонку и унести от Ясона. Но меня ты не благодаришь?
Не подумав, я сказал правду:
– Скрываясь из Греции, я ни о чем не думал.
– Ни о чем, кроме себя!
– Я был в смятении. Пойми, дружба дается не легко тому, кто должен смотреть, как дряхлеют и умирают друзья, а сам сохраняет жизнь и юношескую бодрость. Я чурался дружбы. Всего несколько раз в жизни позволял себе к кому-то привязаться. В том числе к Ясону. Эта связь для меня много значила, и когда в Додоне Ясон набросился на меня, угрожая убить, словно обычного предателя…
Я не сумел договорить. Волна тревоги и горя грозовой тучей заполнила череп. Мне стало холодно.
Миеликки договорила за меня то, чего я не смог сказать:
– Тебе стало одиноко.
– Мне стало одиноко.
– И сейчас?
Что за вопрос! Понимала ли она, о чем спрашивает? Одиноко? Через сорок лет никого из тех, кто окружает меня теперь, не будет в живых. Я потеряю их всех. И Ясона тоже, раз Арго покинул его.
Но одиночество ?
Чтобы эти записи были правдивы, приходится признать, что я живу этими смерчиками действия и желаний, поисков и убеждений, потерь и печалей, этими случайными возмущениями знакомого мне мира, смерчиками страстей на унылом, унылом пространстве.
Нет, мне больше не было одиноко.
– Где я найду Арго?
Миеликки рассмеялась:
– Он вокруг тебя, Мерлин. Оглянись кругом.
Я медленно повернулся, вглядываясь в просветы меж раскидистых дубов, ослепнув на миг, пока не пришло понимание.
– Лес, из которого он выстроен, – пробормотал я про себя.
– Выдолблен, – поправила Миеликки. – Арго начинался с долбленки, с простого бревна, оструганного и выдолбленного руками одного человека. С ним он повидал странные и дикие места, прежде чем корабль перешел ко второму капитану. Только эти капитаны, люди, строившие и строящие Арго, могут прямо обращаться к нему. Но задай свой вопрос мне и не сомневайся, он ответит.
Миеликки сидела на уступе, рысь каталась на спине у нее в ногах, отбивая лапами мошкару: игривая кошка, хоть и рычит так грозно. Она напоминала мне пифию, сидевшую в пещере над Дельфийским оракулом, – посредницу между богами и людьми. Может, она и была из первых оракулов.
– Ясон похитил жизни у шестерых своих аргонавтов; их малые залоги, колоссы. Люди живут, словно в лимбе, между жизнью и смертью, а он уверяет, что потерял их. Сказал, что Арго должен знать.
Лес вздрогнул. Над поляной прошла тень. Рысь села, напружинившись, воплощением тревоги и подозрительности. Миеликки успокаивающе погладила ее по голове. Ее бледное лицо стало задумчивым, и я знал, что она вслушивается в голос самого старого Арго. Богиня-покровительница корабля в своем летнем обличье была так мила в сравнении с грозной фигурой на корме корабля. Трудно было поверить, что она может внезапно обернуться ледяной бурей.
– Он знает малые жизни, – вдруг заговорила она. – Ясон принес колоссы сюда и скрыл их поблизости. И хотя Арго любит Ясона, как всех своих капитанов, он видел, что тот поступает с ними дурно. Они в безопасности. Он перенес их в другое место, за Извилистую, и, когда Ясон избавится от плаща своей ярости, вернет обратно потерявшим их людям. Уже скоро. Он знает, что предстоит плавание за Извилистую. Но он не желает долгого пути, потребного, чтобы умиротворить Отравленного, Несущего Смерть. Слишком утомлен. Последние годы для корабля были так же тяжелы, как для его команды. Когда он отдохнет, Мерлин, отправляйся с нами, и он откроет тебе, где отыскать малые жизни. Тогда ты станешь их хранителем.
Я спрашивал еще, но она лишь улыбалась и поглаживала свою кошку.
Иметь дело с богами и оракулами всегда неприятно. Ради таинственности или же по рассеянности, но они никогда не скажут тебе всего, что знают.
Арго скрыл колоссы в Стране Призраков. Это, по крайней мере, было ясно. И его «знание» о предстоящем вскоре плавании за Нантосвельту означало, что ему известно: Маленький Сновидец Кинос живет теперь там же. Ясон о чем-то таком догадывался – он уже сделал первый шаг в Иной Мир, но повернул обратно и явился в Тауровинду.
Нетрудно понять, в чем дело: пути в Царство Теней Героев куда более запутанны, чем на Альбе, и ему нужен был проводник.
Медея знала, где Кинос. И он знал, что я связан с Медеей узами забытой любви. Я словно слышал, как напрягаются канаты в его голове, поднимая и разворачивая парус, указывая направление пути. Следуй за ним, отыщи ее; следуй за ней и найди сына.
Я еще лежал, свернувшись на скользких камнях подземной реки, упершись ногами в холодный борт Арго, когда Миеликки шепнула:
– Наверху тревога! Что-то случилось! Наверх, Мерлин! Сейчас же наверх! Поспеши!
Тревога поднялась из-за дочери Урты.
Вопли запертой в женском доме девочки становились все громче и яростнее. Ее голос разносился по всей крепости, пугая скотину и забавляя детей, но, когда сердитые крики сменились визгом, боле разумные обитатели крепости забеспокоились.
Девочка уже не злилась. Она страдала. Когда Уланна заметила, что она вопит, словно роженица, Рианта-Заботница сорвалась с места, как зайчиха из собственной шкуры:
– Глаза Рианнон! Что я наделала? Где были мои глаза?
Вскоре она возвратилась и заставила Урту собрать совет:
– У девочки есть что сказать нам. Собери представителей от всех живущих в крепости. Поторапливайся. Она не в нашем мире. Потеряет разум, если мы не выслушаем ее как должно. Она должна говорить со всеми.
– Как должно? – переспросил Урта.
– В доме правителя. Все должны встать в круг и соблюдать молчание, пока длится припадок. Бедняжка, бедняжка! Как же я не почувствовала, что с ней творится…
Все было сделано по ее слову.
Двадцать мужчин и женщин собрались в доме правителя и расселись на составленные в круг жесткие скамьи. В дальнем конце зала сидели, поджав под себя ноги, другие любопытствующие, среди них и Ясон. Очаг оказался в стороне, но факелы давали достаточно света – света, смешанного с тенями, в которых взблескивали золотые и бронзовые застежки и пряжки мужчин, волосы и оружие собравшихся женщин.
Мунду ввели в зал. Девочка была страшна как смерть. Она бросилась наземь, скребла ногтями твердый пол, мотала головой из стороны в сторону. Блестели рассыпавшиеся золотые пряди. Она бормотала что-то, как во сне. Не один я различил в этом бормотании повторяющиеся слова: «Ничто не скрыто».
Было очевидно – для меня, – что Мунду накрыл вечный покров имбас фораснай. Сияние, свечение кожи, дрожащий свет, окутывало ее с головы до ног. Глаза пусты, лишены глубины. Что она видела? Язык мелькнул у нее между зубами, нащупывая вкус несказанных слов.
Вдруг она совершенно успокоилась. Поднялась на ноги, обратилась лицом к отцу, сложила руки перед грудью, ладонями наружу, растопырив пальцы. Она дрожала, словно птенец, выпавший из гнезда.
– Я Мунда, дочь правителя, сестра будущего правителя. Я ничего не скрою. Слушайте и отчаивайтесь.
Своим детским голоском, по временам набиравшим силу, она начала:
Я вижу потерянного, вижу искаженного,
Властного.
Глаза его цвета ореха.
Он тонок телом, легок взглядом, волосом темен,
По плечам рассыпанным. Смех его – радость.
Пояс его алым запятнан.
Меч его – серп, снимающий жатву.
Он убивает без мысли.
Жаждет крови бронза, сильнее железа
в руке Отравленного.
Он – злая участь двоих из тех, кого ныне вижу.
Ничто не скрыто.
Твердыня его зелена,
Зеленый камень дрожит, как струна, сияя.
Широкое море разбивается о берег.
Войско стоит там, от крови ослепленное,
От осад уставшее, в годах затерянное,
для людей потерянное.
Ваш корабль среди них.
Эта встреча – гибель двоим из вас,
одна из них женщина.
Ничто не скрыто!
Я не могу ничего скрыть!
Острова самоцветами яркими плывут в океане.
Цепь их ведет к увечному королю,
к острову Трех Братьев.
В крепости вижу я «Место,
откуда отца призывают».
Сомкнули объятия мужчина и мальчик.
Слезы и смех, видения и аспиды,
Остальное темно.
Закончив, девочка скорчилась от боли и забилась, упав на пол, с пеной на губах. Однако из ее губ не вырвалось ни звука. Рианта с Манандуном удерживали ее, пока сведенное судорогами тело не обмякло. Мунда вдруг огляделась осмысленно, села, намотала на палец длинную прядь волос. Взглянула на меня, как смотрит внезапно разбуженный и еще не вполне опомнившийся человек.
– Странный был сон, – сказала она.
– Мы все его видели, – отозвался отец. – Я был не прав, когда запер тебя. Тобой овладело прозрение.
– Мне снились дикие псы, которые выскакивали из собственных шкур, и мужчина, который кричал и плакал, потому что его мучили духи. И мальчик. Он мастерил зверей из кусочков бронзы. Все они жили на островах.
Урта, нахмурившись, оглянулся на меня. В пророчестве об этом ничего не говорилось. Рианта перехватила его взгляд.
– Она видела больше, чем прозвучало в прорицании. Но увиденное быстро поблекнет в памяти. Ты должен запомнить каждое сказанное ею слово. Девочка странствовала ! Она – чудо, Урта. Ей еще годы жить до первой крови, а первое видение – вот оно. Она уже в объятиях Сетлоцены.
Сетлоцена, как шепнул мне Манандун, числилась богиней долгой жизни и дальнего зрения.
– Почему ты так говоришь про меня? – обиженно вопросила Мунда, обводя глазами потрясенные лица.
– Потому что ты опередила свое время, – пояснила ей наставница.
Девочка улыбнулась и, отыскав глазами брата, бросила ему взгляд, ясно говоривший: «Вот тебе!»
Кимон, примостившийся на деревянной скамье рядом с отцом, в ответ выпрямился и скрестил руки на груди, словно говоря: «Зато смотри, где мое место!»
Детское соперничество, ребяческие игры, но плащ Времени уже медленно расправлялся над ними.
– Я хочу еще, – сказала Мунда.
– Не жадничай, – предостерегла Рианта. – Хороший вкус приходит с воздержанием, а воздержание воспитывается терпением.
Тут в тени у дальней стены зала поднялся Ясон.
– Позволено ли гостю задать вопрос? – спросил он на языке Урты, запинаясь, но отчетливо выговаривая слова и, дождавшись кивка Урты, продолжал: – Единственный корабль здесь, насколько мне известно, – мой корабль, Арго, и девочка видела его причалившим среди битвы. Нет ли средства прояснить видение? Не найдется ли божества, или стихийного духа, или мудрой женщины, кто поможет растолковать подробности? Я был бы благодарен за некоторые подробности. Я вполне готов почтить божество жертвой, стерпеть шалости духа или подчиниться любой прихоти женщины. Мне нужны подробности. Нет ли средства?
Средства не существовало, о чем ему и было сказано. Катабах добавил:
– Имбас фораснай позволяет лишь мельком увидеть будущее и часто обманчив. Теперь мы на дур виатх – на развилке Тропы. И следует осторожно избирать путь. Видение девочки указывает наиболее вероятное будущее, но мудрый выбор поможет избежать злой судьбы.
Ясон глянул на меня, словно ожидая, что я растолкую невразумительное объяснение. Я только головой покачал. Прежде чем он отвернулся, в его глазах мелькнул отблеск былой приязни.
Собрание разошлось, и Мунду увели в женский дом, однако теперь как гостью, а не как пленницу. Она уже приняла диковатый вид, всегда, как я заметил, свойственный таким созревшим до времени пророчицам: волосы словно зажили собственной жизнью, глаза сверкают, движения птицы, легкие и осторожные, и взгляд уголком глаза. Только уголком глаза нам дано заглянуть в Иные Миры.
И она ни на миг не упускала из виду меня.
Катабах объявил, что срок его гейса прошел. Десять лет он носил меч и щит, но теперь возвращался на тропу Дуба. Правда, десять лет еще не истекли. Он отправился в женский дом и возлег с Риантой. Изучив полученное от него, она заключила, что в жидкости поистине содержится древесный сок.
После этого Урта утвердил окончание срока запрета. Он принял у старого воина меч и затупил его лезвие, затем наступил на клинок коленом и принялся медленно сгибать. Сам Катабах тоже приложил руку, и клинок наконец согнулся в кольцо, каковое предстояло бросить в реку.
Правду говоря, кое-кто из присутствующих знал, что Катабах на несколько месяцев отступал от гейса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44