Над водой, да еще и в предрассветную пору, звуки разносились так далеко, что можно было даже отдельные слова разобрать.
— …с того берега…
— …поранен, едва живой…
— …добрая половина сгибла… и все челны…
А потом и лай, и людской галдеж потонули в частых тревожных ударах вечевого била.
* * *
В толстую широкую доску, которой Кудеслав, выглядывая из-за градского тына, прикрылся наподобие щита, мгновенно впилась стрела. Хорошо хоть наконечники у мокшанских стрел костяные — железный бы прошиб и доску, и заслоненное ею лицо.
Как к месту был бы сейчас настоящий щит, привезенный Мечником из урманской земли! Выдержанная в морской воде крепчайшая дубовая пластина — окованная железом, подбитая кожей… Хорош был щит. То есть он, конечно, и сейчас хорош, только у Кудеслава его больше нет. Редкостное в здешних местах боевое орудие так и пропало вместе с доставшимся невесть кому челном. И с челнами же вместе пропало два десятка щитов поплоше, сработанных по образцу урманского общинными умельцами. Больших трудов стоило Кудеславу убедить Яромира в необходимости этаких штук, еще труднее было заставить родовичей учиться навыкам боя с непривычным громоздким снаряжением. А в решающий миг схватки на мысе-когте о щитах никто и не вспомнил…
Еще одна попытка выглянуть — еще две стрелы засели в доске. Следующий раз никчемушное прикрытие наверняка треснет…
Мокшанские лучники вконец обнаглели, они даже прятаться уже не считали нужным. Вылезли из-за деревьев, растянулись цепью поперек градской поляны сотнях в двух шагов от лесных ворот и не то что отстреливаться — голову приподнять над вершиной частокола никому не давали. Правда, Путята и еще двое родовичей приладились было с луками к щелям рассевшегося от старости тына. Но при такой стрельбе остроклювые пташки задевали оперением бревна и под глумливое улюлюканье мокши безвредно тыкались в землю на изрядном расстоянии от вражьей цепи. Несколько мокшан-удальцов выскакивали вперед и норовили хватать на лету неопасные стрелы. Когда это удавалось (а удавалось довольно часто), от свиста и ликующих воплей закладывало уши даже у тех, кто корчился на тыновом настиле.
А потом кто-то из мордовских лучников попал точнехонько в щель, через которую пытался стрелять Путята. Мокшанская стрела ударила излетно, не сильно, но чтоб выбить человеческий глаз, большой силы не требуется.
Следовало бы поотгонять родовичей от опасных мест старого частокола, но разве заставишь людей сидеть неподвижно, как сидят мыши в норе, которую раскапывает голодный хорь?
Кудеслав вновь опустился на колени, зло обломал древки воткнувшихся в доску стрел. Потом обернулся к Яромиру (тот сидел рядом, привалившись спиной к тыновому бревну, и бездумно похлопывал огромной своей ладонью по обуху лежащего рядом топора).
— Ты, — буркнул Мечник, — ежели раньше меня увидишь Кудлая, скажи ему, чтоб не подворачивался мне на глаза. А то ведь я общинного суда не убоюсь — вспорю пащенку брюхо, вымотаю из него кишки да ими же и удавлю сволочугу… Уж тогда и Зван его не оживит. И никто не оживит.
— Зван?.. А п-при чем Зван?.. — Кажется, старейшина испугался (наверняка за Мечников рассудок).
Кудеслав не ответил, только ощерился по-волчьи.
— Глупая твоя просьба, — помедлив миг-другой, хмуро сказал Яромир. — Если я Кудлайку прежде тебя увижу, так и удавлю прежде тебя.
Кудлай.
Дрянцо, толстошеий никчемный недоросль.
Пащенок.
Вообразить только, что именно он заварил все это кровавое варево!
А ведь не надень Мечник на него свой шлем там, на мысе-когте, вряд ли бы пащенок выбрался оттуда живым…
Целый день — от рассвета до темноты — потребовался Яромиру, чтобы кое-как унять переполох, поднятый в граде Кудлаем. А когда община перестала походить на разворошенный муравейник и старейшина выбрал наконец пару мгновений, чтобы заняться покараньем виновника, оказалось, что Кудлая во граде нет. Еще до полудня (причем задолго до полудня!) его с четырьмя приятелями-однолетками видели у причала. Они отвязали челнок и уплыли вниз по течению, причем у всех пятерых были луки и туго набитые колчаны.
Отряжать погоню за недорослыми дурнями было уже поздно — Яромиру оставалось лишь от души попросить Ящера, чтобы он смилостивился да утопил Кудлая и его приятелей прежде, чем те успеют выполнить затеянную ими глупость (а в том, что затеяна именно глупость, Яромир с Мечником не усомнились ни на мгновение).
Ящер не смилостивился — наверное, Яромир плохо просил.
Кудлай и Кудлаевы возвратились к следующему вечеру, и по граду разлетелся слух, что они повстречали на реке рыбаков-мокшан, и… одним словом, воздали. Выместили кровь, пролитую на мысе-когте. Узнав про это, Мечник схватил первую попавшуюся под руку тяжелую вещь и отправился разыскивать натворившего столько бед дурака.
Не нашел — к счастью и для Кудлая, и для себя, потому что за увечье, нанесенное сородичу, обычай велит карать изгнанием без выслушивания оправданий.
Яромир запретил кому бы то ни было отлучаться за пределы градской поляны; увеличил и без того небывалую численность охоронных дозоров; послал упредить о случившемся Белоконя и — скрепя сердце — Звана. Несколько расторопных подростков отправились на поиски охотничьих ватаг, занятых весенним промыслом, — старейшина был уверен, что поиски эти займут не один день и что охотники вернутся слишком поздно, но возможно… возможно…
Больше ничего сделать было нельзя. Оставалось ждать.
Они дождались через день.
Дозоры вовремя обнаружили недобрых гостей и вовремя утянулись ко граду — на том, похоже, и иссякла удача вятской общины. В запрошлом году племя куда лучше было готово к нападенью мокши — и то поначалу дела складывались из рук вон плохо. Теперь же, когда община лишилась стольких защитников (погибшие на речном когте, не успевшие вернуться охотники), мордва вообще творила все что хотела.
Под прикрытием лучников десятка три мокшан подобрались к самым лесным воротам и теперь споро да весело стучали по ним топорами. Кудеславовы сородичи пытались сбрасывать на порубщиков камни да бревна; судя по воплям, скольких-то ворогов удалось пришибить. Но несмотря на то что сбрасывающие старались как можно меньше выставляться над тыном, мордовские стрелы ухитрились сожрать еще пять жизней. И Кудеслав запретил бесполезные трепыхания: если этак пойдет дальше, в граде ни единого защитника не останется.
Несколько мужиков вызвались перелезть через тын где-нибудь ближе к речным воротам и, подкравшись к порубщикам с наружной стороны, внезапно напасть из-за угла общинной ограды (тогда, мол, мокшанские лучники, которые в цепи, не посмеют стрелять — побоятся попасть в своих). Мечник и это запретил. Если мордва следит за всем тыном (а это наверняка так), если с прочих сторон общинной ограды вороги озаботились расставить хотя бы по три-четыре стрелка (наверняка ведь озаботились, и скорее всего, куда больше, чем три-четыре), то сунься кто из родовичей где-нибудь через верх, до земли вместо человека доберется подобие ежика.
Да, худо. Это нельзя, то нельзя… А что можно? Сидеть сиднем и бездельно дожидаться, когда рухнут ворота? Как ни крепка толстая створка, а все ж рано или поздно она развалится. И что тогда?
Тяжко, ох до чего тяжко в бессилии дожидаться конца; но во сто крат тяжче ловить на себе полные отчаянной надежды взгляды сородичей. Сородичи верят, что Мечник Кудеслав непременно выдумает спасение. А он не может. И никто не сможет при этаких-то делах.
Слишком мало в граде защитников. Хоть ты как ни скрипи головой, а любую выдумку кто-то должен будет исполнить. Кто? Как тут оборонишься, ежели на каждого своего приходится по меньшей мере двое-трое мордвинов? Одна надежда: может, хоть часть охотников успеет воротиться да ударить мокше в спину… Или слободские подоспеют на выручку…
Яромир будто слушал Кудеславовы мысли.
— А слободские-то! — злобно сказал он вдруг. — Вновь Зван не прислал ни единого человека! Им-то что, до них через хлябь болотную не добраться… Неужто же нельзя было хоть несколько мужиков снарядить на помощь?! Похоже, и впрямь они с извергами желают нашей погибели. Свиньи…
Кудеслав вдруг дернулся, словно его палкой огрели, и всем телом повернулся к старейшине:
— Что ты сказал?!
Велимир недоуменно пожал плечами:
— Похоже, говорю, будто они и впрямь… Мечник нетерпеливо пристукнул кулаком по колену:
— Нет, не это. Последнее слово ты какое сказал?
— Ну, свиньи…
— Так! — Кудеслав вдруг пронзительно свистнул, и все бывшие поблизости обернулись к нему. А он выкрикнул неожиданно весело: — Мужики! Мне десять человек надобно, да таких, чтоб все мною сказанное бегом и безо всяких вопросов! Ну, кто?
— Да что ты задумал? — торопливо спросил Яромир.
Мечник оскалился:
— Слышь, ты потом что хочешь со мною твори, хоть поедом съешь за самочинство, а пока об одном прошу: не мешай.
И спрыгнул с настила.
Все-таки крепко верили в него сородичи, или просто больше им уже не во что было верить. Недостатка в усердных помощниках не случилось (пятерых даже пришлось отослать обратно, чтобы тын вовсе не обезлюдел).
Задуманное Кудеславом сделалось ладно и споро, лишь на одном из ближних дворов бабы крепко обварили кипятком кого-то из Мечниковых пособников: вообразили небось, что это уже мордва ворвалась да грабит.
На двадцать шагов — от ворот до первого разветвления — градская улица представляла собою узкий проход меж глухими крепкими стенами общинных сараев, рубленных впритык к частоколу.
Шагах в восьми-десяти от воротины Кудеславовы мужики распялили поперек улицы облезлую медвежью шкуру, туго натянув ее и намертво приколотив к бревенчатым стенам. Все нужное легко отыскалось тут же, в хранилищах родового достояния: и сама шкура, и ценность, недоступная многим другим общинам, — длинные четырехгранные гвозди, кованные из железа. Дальний конец прохода завалили обломками плетней, коновязными бревнами и еще лишь боги знают каким хламом, приволоченным откуда ни попадя. А прежде чем завалить, согнали в получающуюся закуту едва ли не полета свиней с ближних и неближних дворов. Пожалеть свое (а тем более чужое) никому из родовичей и в голову не пришло. Чего скаредничать-то? Выйдет общинный верх — все покроется мордовскою вирой. А коли одолеет мокша, так не оставлять же ей!..
Сразу дала себя знать ненадежность меховой перепоны — ошалевшие свиньи едва не сорвали ее в первый же миг, даже звериный дух не очень-то их отпугивал. Пришлось отрядить двоих мужиков, чтоб снаружи колотили обухами да рукоятями топорищ свинские бока, бугрящие туго натянутую медвежью полость, и морды, норовящие высунуться из-под нее. От этих ударов свиньи совсем взбесились.
Еще несколько мужиков охапками бросали на дальний завал сухую траву (для этого дела пошла чья-то теплая кровля), а рядом уже маялся в нетерпении старик с чадным смоляным факелом.
А полтора десятка общинных лучников корчились на тыновом настиле по обе стороны от ворот, готовые разом вскочить и ударить стрелами через верх частокола. Это расстарался Яромир, без пояснений догадавшийся о Мечниковой затее. Умница он, Яромир-то. Одно слово — голова.
Слыша людские вопли и отчаянный визг свиней, приступившие к воротам мордвины застучали топорами куда как прытче. Вообразили небось, будто в граде спешно забивают скотину — чтоб, значит, хоть живьем ворогу не досталась.
С тягучим скрипом воротина просела внутрь и вдруг рухнула грудой толстых тесаных брусьев.
Мордва ворвалась в град.
Лишь двое или трое мокшан попытались сразу взобраться на тыновой настил — их встретили остриями рогатин. Остальные гурьбой кинулись в градскую глубь, норовя как можно скорее обезопасить себя от засевших на частоколе. Передние было сдержали прыть, увидев непонятную занавесь поперек улицы, но задние, мучимые сознанием беззащитности своих голов и спин, все напирали и напирали…
Видя, что мордва плотно запрудила собою тесный проход, Кудеслав, устроившийся на кровле одного из сараев, проорал старику факельщику:
— Жги!!!
Завал мгновенно полыхнул огромным костром. Давящиеся в тесноте свиньи шарахнулись прочь от жгучего пламени, меховая препона вздулась и брызнула клочьями…
Двое родовичей, стоявших возле нее, даже не успели понять, что происходит. А хоть бы и успели — деться-то им было некуда! Свиньи сшибли их с ног, и на оторопелых мокшан вдоль прохода ударило визжащее месиво бурой щетины, налитых дурной кровью глаз, ощеренных клыков…
Повадкой, ростом да силой общинные свиньи мало отличались от своих диких сородичей. Сбивая, топча, вспарывая клыками, промчались они по мордовским удальцам, из которых успели выскочить за проломленные ворота да спастись лишь десятка полтора бывших позади всех.
Одновременно с Кудеславовым выкриком зычно взревел Яромир, и общинные лучники выпрямились, вскидывая оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
— …с того берега…
— …поранен, едва живой…
— …добрая половина сгибла… и все челны…
А потом и лай, и людской галдеж потонули в частых тревожных ударах вечевого била.
* * *
В толстую широкую доску, которой Кудеслав, выглядывая из-за градского тына, прикрылся наподобие щита, мгновенно впилась стрела. Хорошо хоть наконечники у мокшанских стрел костяные — железный бы прошиб и доску, и заслоненное ею лицо.
Как к месту был бы сейчас настоящий щит, привезенный Мечником из урманской земли! Выдержанная в морской воде крепчайшая дубовая пластина — окованная железом, подбитая кожей… Хорош был щит. То есть он, конечно, и сейчас хорош, только у Кудеслава его больше нет. Редкостное в здешних местах боевое орудие так и пропало вместе с доставшимся невесть кому челном. И с челнами же вместе пропало два десятка щитов поплоше, сработанных по образцу урманского общинными умельцами. Больших трудов стоило Кудеславу убедить Яромира в необходимости этаких штук, еще труднее было заставить родовичей учиться навыкам боя с непривычным громоздким снаряжением. А в решающий миг схватки на мысе-когте о щитах никто и не вспомнил…
Еще одна попытка выглянуть — еще две стрелы засели в доске. Следующий раз никчемушное прикрытие наверняка треснет…
Мокшанские лучники вконец обнаглели, они даже прятаться уже не считали нужным. Вылезли из-за деревьев, растянулись цепью поперек градской поляны сотнях в двух шагов от лесных ворот и не то что отстреливаться — голову приподнять над вершиной частокола никому не давали. Правда, Путята и еще двое родовичей приладились было с луками к щелям рассевшегося от старости тына. Но при такой стрельбе остроклювые пташки задевали оперением бревна и под глумливое улюлюканье мокши безвредно тыкались в землю на изрядном расстоянии от вражьей цепи. Несколько мокшан-удальцов выскакивали вперед и норовили хватать на лету неопасные стрелы. Когда это удавалось (а удавалось довольно часто), от свиста и ликующих воплей закладывало уши даже у тех, кто корчился на тыновом настиле.
А потом кто-то из мордовских лучников попал точнехонько в щель, через которую пытался стрелять Путята. Мокшанская стрела ударила излетно, не сильно, но чтоб выбить человеческий глаз, большой силы не требуется.
Следовало бы поотгонять родовичей от опасных мест старого частокола, но разве заставишь людей сидеть неподвижно, как сидят мыши в норе, которую раскапывает голодный хорь?
Кудеслав вновь опустился на колени, зло обломал древки воткнувшихся в доску стрел. Потом обернулся к Яромиру (тот сидел рядом, привалившись спиной к тыновому бревну, и бездумно похлопывал огромной своей ладонью по обуху лежащего рядом топора).
— Ты, — буркнул Мечник, — ежели раньше меня увидишь Кудлая, скажи ему, чтоб не подворачивался мне на глаза. А то ведь я общинного суда не убоюсь — вспорю пащенку брюхо, вымотаю из него кишки да ими же и удавлю сволочугу… Уж тогда и Зван его не оживит. И никто не оживит.
— Зван?.. А п-при чем Зван?.. — Кажется, старейшина испугался (наверняка за Мечников рассудок).
Кудеслав не ответил, только ощерился по-волчьи.
— Глупая твоя просьба, — помедлив миг-другой, хмуро сказал Яромир. — Если я Кудлайку прежде тебя увижу, так и удавлю прежде тебя.
Кудлай.
Дрянцо, толстошеий никчемный недоросль.
Пащенок.
Вообразить только, что именно он заварил все это кровавое варево!
А ведь не надень Мечник на него свой шлем там, на мысе-когте, вряд ли бы пащенок выбрался оттуда живым…
Целый день — от рассвета до темноты — потребовался Яромиру, чтобы кое-как унять переполох, поднятый в граде Кудлаем. А когда община перестала походить на разворошенный муравейник и старейшина выбрал наконец пару мгновений, чтобы заняться покараньем виновника, оказалось, что Кудлая во граде нет. Еще до полудня (причем задолго до полудня!) его с четырьмя приятелями-однолетками видели у причала. Они отвязали челнок и уплыли вниз по течению, причем у всех пятерых были луки и туго набитые колчаны.
Отряжать погоню за недорослыми дурнями было уже поздно — Яромиру оставалось лишь от души попросить Ящера, чтобы он смилостивился да утопил Кудлая и его приятелей прежде, чем те успеют выполнить затеянную ими глупость (а в том, что затеяна именно глупость, Яромир с Мечником не усомнились ни на мгновение).
Ящер не смилостивился — наверное, Яромир плохо просил.
Кудлай и Кудлаевы возвратились к следующему вечеру, и по граду разлетелся слух, что они повстречали на реке рыбаков-мокшан, и… одним словом, воздали. Выместили кровь, пролитую на мысе-когте. Узнав про это, Мечник схватил первую попавшуюся под руку тяжелую вещь и отправился разыскивать натворившего столько бед дурака.
Не нашел — к счастью и для Кудлая, и для себя, потому что за увечье, нанесенное сородичу, обычай велит карать изгнанием без выслушивания оправданий.
Яромир запретил кому бы то ни было отлучаться за пределы градской поляны; увеличил и без того небывалую численность охоронных дозоров; послал упредить о случившемся Белоконя и — скрепя сердце — Звана. Несколько расторопных подростков отправились на поиски охотничьих ватаг, занятых весенним промыслом, — старейшина был уверен, что поиски эти займут не один день и что охотники вернутся слишком поздно, но возможно… возможно…
Больше ничего сделать было нельзя. Оставалось ждать.
Они дождались через день.
Дозоры вовремя обнаружили недобрых гостей и вовремя утянулись ко граду — на том, похоже, и иссякла удача вятской общины. В запрошлом году племя куда лучше было готово к нападенью мокши — и то поначалу дела складывались из рук вон плохо. Теперь же, когда община лишилась стольких защитников (погибшие на речном когте, не успевшие вернуться охотники), мордва вообще творила все что хотела.
Под прикрытием лучников десятка три мокшан подобрались к самым лесным воротам и теперь споро да весело стучали по ним топорами. Кудеславовы сородичи пытались сбрасывать на порубщиков камни да бревна; судя по воплям, скольких-то ворогов удалось пришибить. Но несмотря на то что сбрасывающие старались как можно меньше выставляться над тыном, мордовские стрелы ухитрились сожрать еще пять жизней. И Кудеслав запретил бесполезные трепыхания: если этак пойдет дальше, в граде ни единого защитника не останется.
Несколько мужиков вызвались перелезть через тын где-нибудь ближе к речным воротам и, подкравшись к порубщикам с наружной стороны, внезапно напасть из-за угла общинной ограды (тогда, мол, мокшанские лучники, которые в цепи, не посмеют стрелять — побоятся попасть в своих). Мечник и это запретил. Если мордва следит за всем тыном (а это наверняка так), если с прочих сторон общинной ограды вороги озаботились расставить хотя бы по три-четыре стрелка (наверняка ведь озаботились, и скорее всего, куда больше, чем три-четыре), то сунься кто из родовичей где-нибудь через верх, до земли вместо человека доберется подобие ежика.
Да, худо. Это нельзя, то нельзя… А что можно? Сидеть сиднем и бездельно дожидаться, когда рухнут ворота? Как ни крепка толстая створка, а все ж рано или поздно она развалится. И что тогда?
Тяжко, ох до чего тяжко в бессилии дожидаться конца; но во сто крат тяжче ловить на себе полные отчаянной надежды взгляды сородичей. Сородичи верят, что Мечник Кудеслав непременно выдумает спасение. А он не может. И никто не сможет при этаких-то делах.
Слишком мало в граде защитников. Хоть ты как ни скрипи головой, а любую выдумку кто-то должен будет исполнить. Кто? Как тут оборонишься, ежели на каждого своего приходится по меньшей мере двое-трое мордвинов? Одна надежда: может, хоть часть охотников успеет воротиться да ударить мокше в спину… Или слободские подоспеют на выручку…
Яромир будто слушал Кудеславовы мысли.
— А слободские-то! — злобно сказал он вдруг. — Вновь Зван не прислал ни единого человека! Им-то что, до них через хлябь болотную не добраться… Неужто же нельзя было хоть несколько мужиков снарядить на помощь?! Похоже, и впрямь они с извергами желают нашей погибели. Свиньи…
Кудеслав вдруг дернулся, словно его палкой огрели, и всем телом повернулся к старейшине:
— Что ты сказал?!
Велимир недоуменно пожал плечами:
— Похоже, говорю, будто они и впрямь… Мечник нетерпеливо пристукнул кулаком по колену:
— Нет, не это. Последнее слово ты какое сказал?
— Ну, свиньи…
— Так! — Кудеслав вдруг пронзительно свистнул, и все бывшие поблизости обернулись к нему. А он выкрикнул неожиданно весело: — Мужики! Мне десять человек надобно, да таких, чтоб все мною сказанное бегом и безо всяких вопросов! Ну, кто?
— Да что ты задумал? — торопливо спросил Яромир.
Мечник оскалился:
— Слышь, ты потом что хочешь со мною твори, хоть поедом съешь за самочинство, а пока об одном прошу: не мешай.
И спрыгнул с настила.
Все-таки крепко верили в него сородичи, или просто больше им уже не во что было верить. Недостатка в усердных помощниках не случилось (пятерых даже пришлось отослать обратно, чтобы тын вовсе не обезлюдел).
Задуманное Кудеславом сделалось ладно и споро, лишь на одном из ближних дворов бабы крепко обварили кипятком кого-то из Мечниковых пособников: вообразили небось, что это уже мордва ворвалась да грабит.
На двадцать шагов — от ворот до первого разветвления — градская улица представляла собою узкий проход меж глухими крепкими стенами общинных сараев, рубленных впритык к частоколу.
Шагах в восьми-десяти от воротины Кудеславовы мужики распялили поперек улицы облезлую медвежью шкуру, туго натянув ее и намертво приколотив к бревенчатым стенам. Все нужное легко отыскалось тут же, в хранилищах родового достояния: и сама шкура, и ценность, недоступная многим другим общинам, — длинные четырехгранные гвозди, кованные из железа. Дальний конец прохода завалили обломками плетней, коновязными бревнами и еще лишь боги знают каким хламом, приволоченным откуда ни попадя. А прежде чем завалить, согнали в получающуюся закуту едва ли не полета свиней с ближних и неближних дворов. Пожалеть свое (а тем более чужое) никому из родовичей и в голову не пришло. Чего скаредничать-то? Выйдет общинный верх — все покроется мордовскою вирой. А коли одолеет мокша, так не оставлять же ей!..
Сразу дала себя знать ненадежность меховой перепоны — ошалевшие свиньи едва не сорвали ее в первый же миг, даже звериный дух не очень-то их отпугивал. Пришлось отрядить двоих мужиков, чтоб снаружи колотили обухами да рукоятями топорищ свинские бока, бугрящие туго натянутую медвежью полость, и морды, норовящие высунуться из-под нее. От этих ударов свиньи совсем взбесились.
Еще несколько мужиков охапками бросали на дальний завал сухую траву (для этого дела пошла чья-то теплая кровля), а рядом уже маялся в нетерпении старик с чадным смоляным факелом.
А полтора десятка общинных лучников корчились на тыновом настиле по обе стороны от ворот, готовые разом вскочить и ударить стрелами через верх частокола. Это расстарался Яромир, без пояснений догадавшийся о Мечниковой затее. Умница он, Яромир-то. Одно слово — голова.
Слыша людские вопли и отчаянный визг свиней, приступившие к воротам мордвины застучали топорами куда как прытче. Вообразили небось, будто в граде спешно забивают скотину — чтоб, значит, хоть живьем ворогу не досталась.
С тягучим скрипом воротина просела внутрь и вдруг рухнула грудой толстых тесаных брусьев.
Мордва ворвалась в град.
Лишь двое или трое мокшан попытались сразу взобраться на тыновой настил — их встретили остриями рогатин. Остальные гурьбой кинулись в градскую глубь, норовя как можно скорее обезопасить себя от засевших на частоколе. Передние было сдержали прыть, увидев непонятную занавесь поперек улицы, но задние, мучимые сознанием беззащитности своих голов и спин, все напирали и напирали…
Видя, что мордва плотно запрудила собою тесный проход, Кудеслав, устроившийся на кровле одного из сараев, проорал старику факельщику:
— Жги!!!
Завал мгновенно полыхнул огромным костром. Давящиеся в тесноте свиньи шарахнулись прочь от жгучего пламени, меховая препона вздулась и брызнула клочьями…
Двое родовичей, стоявших возле нее, даже не успели понять, что происходит. А хоть бы и успели — деться-то им было некуда! Свиньи сшибли их с ног, и на оторопелых мокшан вдоль прохода ударило визжащее месиво бурой щетины, налитых дурной кровью глаз, ощеренных клыков…
Повадкой, ростом да силой общинные свиньи мало отличались от своих диких сородичей. Сбивая, топча, вспарывая клыками, промчались они по мордовским удальцам, из которых успели выскочить за проломленные ворота да спастись лишь десятка полтора бывших позади всех.
Одновременно с Кудеславовым выкриком зычно взревел Яромир, и общинные лучники выпрямились, вскидывая оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57