И еще Векша: если Леший дернет ее что-нибудь ляпнуть… Но, может, хоть раз, хоть вот нынче в ильменкиной голове сыщется одна-единственная капля завалященького здравого смысла?
Ладно, хватит гадать, хватит попусту вымучивать и без того недужную голову.
Это бой.
Ты сам виноват; ты позволил ворогу ошеломить тебя первым же ударом — больно уж непохож оказался нынешний Яромир на Яромира всегдашнего.
Только он не лучшим образом попользовался твоей оплошкой, и теперь…
Бой.
Ты — воин.
Он — нет.
Бой.
Гомон толпы стал напряженным и гулким, как чересчур туго распяленная для просушки тонкая кожа — обязательно лопнет, коли не уследишь; Яромир уже кривил губы, готовясь выцедить сквозь них злую издевку…
И тут, на крохотный осколок мига опередив и толпу, и старейшину, заговорил Кудеслав — спокойно, бесстрастно, вроде бы даже лишь для себя, а не для кого-то еще. Но слова его были слышны всем.
— На прошлогоднем осеннем торге твои подручные (имена мне покуда неведомы, однако уличить их вовсе простое дело)… так вот, подручные твои на прошлом осеннем торге соблазнили прийти да поселиться в укромном месте близ нашей общины десятка два разноплеменного воровитого люду, какой вечно роится вкруг Торжища. Те же подручные твои стали пускать по общине страшные россказни о гиблой старице, чтоб кто из родовичей носу туда не сунул да не вынашел потаенный стан твоих зашлых поплечников.
Для чего они тебе занадобились? Отвечу. Сам же ты при многих свидетелях не однажды говаривал, будто в общине нашей неладно: слобода-де большую волю взяла; изверги достатком своим умы баламутят… Очень ты внутриплеменного раздора страшился и на случай такой беды решил иметь под рукою отряд, лишенный в общине корней, а потому способный быстро и безжалостно удушить в ней любую смуту…
Кудеслав примолк на миг, чтобы перевести дух и утереть взмокревшее от напряженья лицо. Мечнику самому не нравилось, как он говорит — длинно, заумно. Ушиб дает себя знать? Волнение? Нельзя так, нельзя: пока ты договариваешь до конца, слушающие забывают начало.
Однако же стоят довольно тихо, ждут продолжения… Ну, давай дальше, пока им не наскучила тишина!
— Нынешней весною негаданно появилась возможность единым махом управиться со всеми твоими заботами. А может, и гаданно появилась она у тебя, возможность эта. Думается, ты еще зимой дознался, что Волк и Волковы гостюют в общине Грозы. И зачем они там гостюют — тоже дознался. Вот и придумал ты сразу и слобожан прихватить за горло, и извергов разорить. И еще сплотить род опаскою перед сторонней угрозой, этой же опаской склонив родовичей к мысли, что рука «старейшины над старейшинами» не рука вовсе — хищная когтистая лапа.
— А что — не так? — внезапно спросил Яромир, глядя куда-то поверх Кудеславовой головы.
— Так, — согласился Мечник. — Только много ли проку тому, кого из-под одной хищной когтитстой лапы норовит выгрести другая хищная да когтистая?
Он выждал пару мгновений — не захочет ли старейшина возразить?
Нет, старейшина молчал.
И толпа молчала.
Не вертя головой, даже почти не косясь по сторонам, Кудеслав успевал следить за Шалаем да троими его кормленниками-подручными, которые отдельной кучкой сгрудились близ устья ведущей к речным воротам улицы; за Белоконем, привалившимся плечом к стене общинной избы и рассеянно чертящим что-то замысловатое концом посоха в утоптанной мешанине пыли и древесной трухи… А Кривой Путята отлепился-таки от Яромира, слез с крыльца и бочком придвинулся к толпе, к тому ее месту, где среди прочих нарочитых охотников стоял охотницкий голова Божен Бобролов…
Что-то неуловимо менялось на площади, что-то зыбко покачивалось на самом своем переломе… Вот как нынешняя дневная пора: еще вроде не вечер, но ведь уже и не день…
А Мечник все говорил, торопясь высказать как можно больше, покуда слушают, покуда у Яромира не иссякла надежда выискать в Кудеславовых доводах слабину и опровергнуть их в споре, — когда эта надежда иссякнет, старейшина, поди, живо придумает способ заткнуть рот чересчур догадливому говоруну.
— Помнишь, ты деланно изумлялся, откуда едва ли не весь град знает о разговорах, что велись в общинной избе с Волком, Грозой и Толстым? Да, изумление твое было деланным, потому как наверняка сам же ты и расстарался пустить слух о туманных угрозах воеводы-волчины. Потом ты запугал извергов — наверное, через своих поплечников внушил самочин-цам, что община хочет захватить их товар. Потом намеренно разъярил Ковадла, вызвал его на ссору, да так, чтобы побольше народу эту вашу ссору услышало. В общем, нарочно выставил дело так, будто слобожане да изверги знают о неминучей беде, которая угрожает общинной вервенице…
— Слушаю и дивлюсь. — Яромир уперся ладонями в колени, подался всем телом вперед (прочно лаженное крыльцо аж заскрипело). — Горазд ты, однако, истину выворачивать наизнанку в угоду своим хворостьным придумкам! Может, Звана да Чернобая на потаенную встречу с Волком тоже я заманил каким-то обманом? Или, может, не встречались они?
— Я ведь тебе уж говорил. — Кудеслав пожал плечами. — Встреча-то была, так и что с того? Кто знает, о чем там у них шли беседы? С тобою Волк тоже беседовал, а толку? — Он нехорошо усмехнулся. — Ладно, вижу я, тебе уже скучно. Что ж, потороплюсь. Помнишь, как ты Белоконя одолевал просьбами в три дня прогнать мою хворь, чтобы я мог с общинным товаром плыть? Только не для защиты родового достояния я был тебе нужен — для другого… Удобней всего на вервеницу напасть близ когтевидного мыса, только для этого лучше, чтоб вервеница там стала на ночь. Помнишь, в запрошлом году, во время и после тогдашней свары с мордвой, ты все пытал меня: почему я одно делаю так, другое — этак? Ты тогда всю мою воинскую повадку доподлинно вызнал и нынче смог угадать наперед: ни за что я, опасаясь засады, не остановлю вервеницу для ночевки на обычном ночевочном месте. А где? Очень бы для такого годился мыс-коготь, вот только он весь зарос камышом — опять же я бы поопасался засады. И ты отрядил Кудлая с дружком его, чтоб под предлогом щенячьей глупости, к Лешему, выпалили камыш. Этак-то усмотрительно все подготовил, а я возьми да и захворай. Огорчение!
На мысе напала вроде бы мордва, а только и дурню было ясно: под мордву кто-то рядится. Кто-то, кто из страха быть узнанным прячется под мокшанскими личинами. Кто? Ты все сделал, чтоб вырвавшиеся с мыса первыми сказали: изверги, слобожане да Волковы. И сам ты это же сказал в ночь, когда я тебя через Истру уманил — к ним, к воротившимся. Ты даже вот на столечко, — Мечник вытянул вперед руку с оттопыренным мизинцем, — даже на полстолька не удивился моему появлению. Потому что заранее был к такому готов! И в ту же ночь ты мимовольно толкнул меня к догадке про ватагу бродяжих воровитых людей. Не тем толкнул, что обмолвился о возможности сговорить таких для черного дела, а тем, с какой поспешностью прикусил язык.
Кудеслав вновь запнулся, переводя дыхание. Яромир попробовал было что-то сказать — не успел.
— Только на нас нападали не лишь воровитые с гиблой старицы. Были меж них и твои здешние поплечники, которых ты, верно, отправил в лес под видом одной из охотничьих ватаг. — Толпа возмущенно завыла, и Мечник повысил голос до крика: — Вот они-то, поди, громче всех и негодуют сейчас!
Подействовало.
Вой перешел в глухое ворчание. Снова попробовал заговорить Яромир, и снова Кудеслав не дал ему этой возможности:
— Терпи-терпи, уж недолго!
Может, общинный голова и не стал бы терпеть, но в толпе крикнули: «Пускай досказывает!» И снова такое крикнули. И еще раз: «Пускай!»
— Не долго я… — Мечник внезапно смолк, закусил губу, перебарывая нахлынувшую тошноту.
Он уже всерьез опасался, что попросту не успеет договорить. Голова болела невыносимо; земля под ногами то и дело страгивалась плавно да вкрадчиво, словно бы норовя раздаться, впустить в себя…
А тут еще облака… Их стало больше, и неслись они — клочковатые, рваные — едва ли не над самыми кровлями градских хижин, волоча за собой сумрачные обширные тени. Вовсе эти облака не походили на пелену из ночного обморочного видения — не походили, но почему-то вызывали острое и тревожное вспоминанье о бескрайней щели меж бурой равниной й серым косматым небом, о неторопливо убегающем горизонте…
Нужно кончать уговоры.
Даже если родовичей убедить не удастся… Похоже, все-таки не удастся. Яромир недаром такой терпеливый: позволит выговориться, а потом двумя-тремя пинками развалит все твои хитромудрые доводы. Что ж, хоть сомнения бы удалось поселить в головы слышавших. Это уже будет не мало, совсем не мало…. Только нужно успеть, успеть, успеть…
Кудеслав едва не упал, но маленький острый кулак пребольно ткнул его в спину и заставил очнуться. Векша…
…А людская запруда шумит, родовичи переговариваются, спорят…
Вокруг Шалая грудятся уже человек десять — прокопченные черные лица; лбы, перехваченные широкими лентами…
А там, где Божен, Путята и прочие, зреет какой-то особый слитный гомон, грозящий захлестнуть всю толпу…
А Белоконь по-прежнему ковыряет землю посохом, с которого, между прочим, так и не снято железное острие…
А Яромир, разглядывая Мечникове лицо, издевательски щурится…
Вот за это благодарствовать надо.
Ничто другое не помогло бы в тот миг Кудеславу столь быстро прийти в себя.
— Оно бы еще много чего рассказать можно. — Слабость отпустила Мечника, однако не сгинула — затаилась до какой-то лишь ей одной известной поры. — Да, многое. К примеру, как ты тому же Кудлаю велел задраться с мокшанами, чтоб под шумок свары твои прихвостни успели похоронить следы на когтистом мысе… Перестарался Кудлай. Рыбаков-то нужно было лишь пугнуть, да, может, одного-двух поранить — тогда и мордва нас только пугать бы стала. Не за это ли ты Кудлаеву рожу обезобразил? Или он сперва не хотел сына Чернобаева убивать?
Я ведь по Кудлайкиному синяку и дознался, что к чему. Помнишь, близ лесных ворот ты сетовал под мокшанскими стрелами, что якобы не смог доискаться этого пащенка — а то, мол, удавил бы? Запрошлой же ночью на этой вот площади ты хвалился, будто собственной рукой ему синяк наставил. А синяк-то был давний, двухденный! Значит, видел ты Кудлая теми днями, когда он пропадал в нетях? Больше того: когда я затеялся трясти из пащенка, кто ему велел жечь камыш, и когда он тебя без малого выдал, ты ему при мне же велел сгинуть из града ден на несколько (от меня подале!). А самого меня сперва Векшей отвлек, потом упокойником… Иначе зачем было меня к яме-то уводить? Сказал бы на словах, я б и поверил; и подмена бы твоя удалась…
Последние слова Кудеславу пришлось уже выкрикивать в полный голос. Шум вокруг нарастал; Мечника вдруг крепко толкнули, чья-то пятерня вцепилась было в плечо, но тут же соскользнула, и позади болезненно вскрикнул мужской голос: «Так ты кусаться, стервь рыжая?!». Но Кудеслав не успел даже оглянуться, как другой голос пробасил: «А ну не замай их! Слушать — слушай, орать — ори, а руки не распускай: повыдергаю!».
— Я еще вот что скажу, последнее! — Мечнику все же удавалось быть слышимым в нарастающем галдеже. — Мы на старице изловили двоих живьем. О мокшанском приступе и прочем они, конечно, знают не больше нас, зато о нападении на челны… Можно этих двоих хоть сей же миг здесь вот поставить, чтоб рассказали, как старейшина, которому вменено блюсти благополучие рода, научал их отбивать родовое достояние да втолковывал, скольких родовичей при этом надобно погубить…
Тот шум, что стоял на чельной площади прежде, теперь и шумом-то стыдно стало назвать. Настоящий шум затеялся при последних Мечниковых словах.
Впрочем, ненадолго.
Яромир медленно встал, выпрямился, почти подперев головою навес крыльца, и рев, галдеж да перебранки в толпе заметно пошли на убыль.
— Я долгих речей говорить не стану! — Яромиров голос был под стать мрачному, словно бы закаменевшему лицу старейшины. — Я одно скажу: в жизни не доводилось мне слыхивать вранья мерзостнее того, которым ты здесь потчевал наши уши, Урман. Да, я виновен перед родом-племенем! Виновен, что не внял мудрым старцам, советовавшим гнать тебя из общины! Однако же оно и нынче не поздно. Чем, скажи, ты можешь подкрепить свои облыжные домыслы? Словами безродных татей-украдников?! Уж ты наверняка озаботился, чтобы они вместо правды сказали так, как нужно тебе… Только почему ты, Урман, вообразил, будто мы станем их слушать?! Будет уже с нас выслушиваний! Довольно! Ты вроде бы смел говорить о внутриобщинной усобице? Гляди! — Яромир обеими руками указал на толпу. — Вот что натворили твои охульные речи: добрые соседи готовы впиться друг другу в глотки хуже бешеных псов! Ты, догадливый да смекалистый, скажи: чем их унять, образумить? Ну, чем?!
Мечнику было что сказать, только он не успел шевельнуть пересохшими истрескавшимися губами.
— Ты его, Яромир, лучше не трожь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57