– Ка-ка-ду.
– Ты все еще такой же нахал, Филакс? – спросил Франк Браун.
«Он с каждым днем все нахальнее, – засмеялась мать. – Он ничего не жалеет. Если дать ему свободу, он изгрызет весь дом». Она обмакнула кусочек сахара в чай и подала попугаю. «А Петер чему-нибудь выучился?» – спросил Франк Браун. «Нет, ничему, – ответила мать, – произносит только свое имя и еще несколько слов по-малайски».
– А их ты, к сожалению, не понимаешь, – засмеялся он.
Мать заметила: «Нет. Но зато я понимаю прекрасно своего зеленого Филакса. Он говорит целыми днями, на всех языках мира – и всегда что-нибудь новое. Я запираю его иногда в шкаф, чтобы хоть на полчаса от него отдохнуть». Она взяла Филакса, прогуливавшегося по чайному столу и уже атаковавшего масло, и посадила его обратно на перила.
Подбежала маленькая собачка, стала на задние лапки и прижалась мордочкой к ее коленям.
– Ах, и ты здесь, – сказала мать. – Тебе хочется чаю? Она налила в маленькое красное блюдце чаю с молоком, накрошила туда белого хлеба и положила кусочек сахара.
Франк Браун смотрел на огромный сад.
На лужайке играли два круглых ежа. Они совсем уже старые: он сам когда-то принес их из леса с какой-то школьной экскурсии. Он назвал их Вотаном и Тобиасом Майером.
Но, быть может, это их внуки уже или правнуки. Возле белоснежного куста магнолии он заметил небольшое возвышение: тут он похоронил когда-то своего черного пуделя. Тут росли две больших юкки: летом на них вырастут большие цвета с белыми, звонкими колокольчиками. Теперь же, весною, мать посадила еще много пестрых примул. По всем стенам дома взбирался плющ и дикий виноград, доходивший до самой крыши. В нем шумели и щебетали воробьи.
– Там у дрозда гнездо, видишь, вон там? – сказала мать.
Она указала на деревянные ворота, ведшие со двора в сад. Полускрытое густым плющом, виднелось маленькое гнездышко.
Он должен был долго искать его глазами, пока наконец нашел. «Там уже три маленьких яичка», – сказал он.
– Нет, четыре, – поправила мать, – сегодня утром она положила четвертое.
– Да, четыре, – согласился он. – Теперь я их вижу все. Как хорошо у тебя, мама.
Она вздохнула и положила морщинистую руку ему на плечо.
– Да, мальчик мой, тут хорошо. Если бы только я не была постоянно одна.
– Одна? – спросил он. – Разве у тебя теперь меньше бывает народу, чем прежде?
Она ответила:
– Нет, каждый день кто-нибудь приходит. Старуху не забывают. Приходят к чаю, к ужину: все ведь знают, как я рада, когда меня навещают. Но видишь ли, мальчик мой, эта ведь чужие. Все-таки тебя со мною нет.
– Но зато теперь я приехал, – сказал он. Он поспешил переменить тему разговора и стал рассказывать о вещах, которые привез с собою. Спросил, не хочет ли она помочь ему
распаковывать.
Пришла горничная и принесла почту. Он вскрыл несколько писем и просмотрел их.
Раскрыв одно письмо, он углубился в чтение. Это было письмо от советника юстиции Гонтрама, который коротко сообщал о происшедшем в доме его дяди. К письму была приложена копия завещания. Гонтрам просил его возможно скорее приехать и привести в порядок дела. Он, советник юстиции, назначен судом временным душеприказчиком. Теперь, услышав, что Франк Браун вернулся в Европу, он просит его вступить в исполнение обязанностей.
Мать зорко наблюдала за сыном. Она знала малейший его жест, малейшую черту на гладком загорелом лице. По легкому дрожанию губ она поняла, что он прочел нечто важное.
– Что это? – спросила она. Голос ее задрожал.
– Ничего серьезного, – ответил он, – ты ведь знаешь, что дядюшка Якоб умер.
– Знаю, – сказала она. – И довольно печально.
– Да, – заметил он. – Советник юстиции Гонтрам прислал мне завещание. Я назначен душеприказчиком и опекуном дядюшкиной дочери. Мне придется поехать в Лендених.
– Когда же ты хочешь ехать? – быстро спросила она.
– Ехать? – переспросил он. – Да, думаю, сегодня же вечером.
– Не уезжай, – попросила она, – не уезжай. Ты всего три дня у меня и опять хочешь уехать.
– Но, мама, – возразил он, – ведь только на несколько дней. Нужно же привести в порядок дела.
Она сказала:
– Ты всегда так говоришь: на пару дней. А потом тебя нет по нескольку месяцев и даже лет.
– Ты должна понять, милая мама, – настаивал он. – Вот завещание: дядюшка оставил тебе довольно приличную сумму и мне тоже, – этого я, по правде, от него не ожидал.
Она покачала головой.
– Что мне деньги, когда тебя нет со мною?
Он встал и поцеловал ее седые волосы.
– Милая мама, в конце недели я буду опять у тебя. Ведь мне ехать всего несколько часов по железной дороге.
Она глубоко вздохнула и погладила его руку: «Несколько часов или несколько дней, какая разница? Тебя нет – так или иначе».
– Прощай, милая мама, – сказал он.
Пошел наверх, уложил маленький ручной саквояж и вышел опять на балкон. «Вот видишь, я собрался лишь на несколько дней, – до свиданья».
– До свиданья, мой мальчик, – тихо сказала она. Она слышала, как он сошел вниз по лестнице, слышала, как внизу захлопнулась дверь. Положила руку на умную морду собачки, смотревшей на нее своими верными глазами.
– Милый зверек, – сказала она, – мы снова одни. Он приезжает, чтобы тотчас же снова уехать, – когда мы его увидим опять?
Тяжелые слезы показались на ее добрых глазах, потекли по морщинам щек и упали вниз на длинные уши собачки. Она их слизнула красным языком.
Вдруг внизу раздался звонок: она услыхала голоса и шаги по лестнице. Быстро смахнула слезы и поправила черную наколку на голове. Встала, перегнулась через перила, крикнула кухарке, чтобы та подала свежий чай для гостей.
– О, как хорошо, что столько народу. Дамы и мужчины, сегодня и постоянно. С ними можно болтать, им можно рассказывать о своем мальчике.
Советник юстиции Гонтрам, которому Франк Браун телеграфировал о приезде, встретил его на вокзале. Он повел Франка Брауна в сад и посвятил там в положение вещей. Попросил его сегодня же отправиться в Лендених, чтобы переговорить с Альрауне, и завтра же приехать в контору. Он не мог пожаловаться на то, чтобы Альрауне чинила ему какие-либо трудности, но он питает к ней какое-то странное недружелюбное чувство. Ему неприятно с ней объясняться. И курьезно – он видел ведь стольких преступников: убийц, грабителей, разбойников – и всегда находил, что, в сущности, они очень славные, хорошие люди – вне своей деятельности. К Альрауне же, которую решительно ни в чем он не мог упрекнуть, он постоянно испытывает чувство, какое испытывают другие к преступникам. Но в этом, вероятно, он сам виноват…
Франк Браун попросил позвонить по телефону Альрауне и сказать, что он скоро будет. Потом простился и пешком направился по дороге в Лендених. Прошел через старую деревню, мимо святого Непомука, и поздоровался с ним. Остановился перед железными воротами, позвонил и посмотрел на двор.
У въезда, где прежде горела жалкая лампочка, сверкали теперь три огромных газовых фонаря. Это было единственное новшество, которое он заметил.
Из окошка выглянула Альрауне и оглядела пришельца. Она видела, как Алоиз ускорил шаги, быстрее, чем обыкновенно, отворил ворота,
– Добрый вечер, молодой барин, – сказал слуга.
Франк Браун подал ему руку и назвал по имени, точно вернулся к себе домой после небольшого путешествия.
– Как дела, Алоиз?
По двору пробежал старый кучер, так быстро, как только могли нести его старые ноги.
– Молодой барин, – вскричал он, – молодой барин! Добро пожаловать!
Франк Браун ответил:
– Фройтсгейм, вы еще живы? Как я рад вас видеть. – Он с чувством пожал ему обе руки.
Показались кухарка, толстая экономка и камердинер Павел. Людская вмиг опустела – две старых служанки протискались через толпу, чтобы пожать ему руку, предварительно вытерев свои о передник.
– Молодой барин, – воскликнула седая кухарка и взяла у носильщика, шедшего следом за ним, маленький саквояж. Все окружили его, хотели поздороваться, пожать руку, услышать слово привета. А молодые, не знавшие его, стояли вокруг и, широко раскрыв глаза, со смущенной улыбкой смотрели. Немного поодаль стоял шофер и курил трубку: даже на его равнодушном лице показалась дружеская улыбка.
Альрауне тен-Бринкен пожала плечами.
– Мой уважаемый опекун, по-видимому, пользуется здесь популярностью, – вполголоса сказала она и крикнула вниз: – Отнесите вещи барина к нему в комнату. А ты, Алоиз, проведи их наверх.
Точно холодная роса упала на теплую радость людей. Они понурили головы и разом замолкли. Только Фройтсгейм пожал ему еще раз руку и проводил до крыльца:
– Хорошо, что вы приехали, молодой барин.
Франк Браун пошел к себе в комнату, вымылся, переоделся и последовал за камердинером, который доложил, что стол накрыт. Вошел в столовую. Несколько минут он пробыл один. Оглянулся по сторонам.
Там все еще стоял гигантский буфет, и на нем красовались тяжелые золотые тарелки с гербом тен-Бринкенов. Но на тарелках не было фруктов. «Еще слишком рано, – пробормотал он. – Да и, может быть, кузина ими не интересуется».
В дверях показалась Альрауне. В черном шелковом платье с дорогими кружевами, в короткой юбке. На мгновение она остановилась на пороге, потом подошла ближе и поздоровалась:
– Добрый вечер, кузен.
– Добрый вечер, – ответил он и подал руку. Она протянула только два пальца, но он сделал вид, что не заметил. Взял всю ее руку и крепко пожал.
Жестом попросила она его к столу и сама села напротив.
– Мы должны, наверное, говорить друг другу «ты»? – сказала она.
– Конечно, – подтвердил он, – у тен-Бринкенов это всегда было принято. – Он поднял бокал: – За твое здоровье, маленькая кузина.
«Маленькая кузина, – подумала она, – он называет меня маленькой кузиной. Он смотрит на меня, как на ребенка». Но не стала противоречить: «За твое здоровье, большой кузен».
Она опорожнила бокал и подала знак лакею налить снова.
И выпила еще раз: «За твое здоровье, господин опекун».
Он невольно засмеялся.
«Опекун, опекун-это звучит очень гордо. Разве я действительно так уж стар?» – подумал он и ответил:
– И за твое, маленькая воспитанница,
Она рассердилась. «Маленькая воспитанница», опять – маленькая?" О, она ему скоро покажет, какая она маленькая.
– Как здоровье твоей матери? – спросила она.
– Мерси, – ответил он. – Кажется, хорошо. Ты ведь ее совершенно не знаешь? А могла бы когда-нибудь ее навестить.
– Да ведь и она у нас никогда не была, – ответила Альрауне. Потом, увидев его улыбку, быстро добавила: – Признаться, я об этом не думала.
– Конечно, конечно, – сухо сказал он.
– Папа о ней почти не говорил, а о тебе я вообще никогда не слыхала. – Она говорила немного поспешно, как будто торопилась. – Меня, знаешь ли, удивило, что он выбрал именно тебя…
– Меня тоже, – перебил он. – Конечно, это сделано не случайно.
– Не случайно? – спросила она. – Почему не случайно?
Он пожал плечами: «Пока я и сам еще не знаю, но, вероятно, скоро пойму».
Разговор не смолкал, как мяч, – туда-сюда летали короткие фразы. Они придерживались вежливого, любезного и предупредительного тона, но наблюдали друг за другом, были все время настороже. После ужина она повела его в музыкальную комнату. «Хочешь чаю?»-спросила она. Но он попросил себе виски с содовой.
Они сели и продолжали разговаривать. Вдруг она встала и подошла к роялю: «Спеть тебе что-нибудь?»
– Пожалуйста, – попросил он вежливым тоном.
Она села и подняла крышку. Потом повернулась с вопросом: «Ты, может быть, хочешь что-нибудь определенное?»
– Нет, – ответил он, – я не знаю твоего репертуара, маленькая кузина.
Она слегка сжала губы. «Надо его от этого отучить», – подумала она. Взяла несколько аккордов, спела несколько слов.
Потом прервала и начала новый романс. Снова прервала, спела несколько тактов из «Прекрасной Елены», потом несколько слов из григовской песни.
– Ты, по-видимому, не в настроении, – спокойно заметил он.
Она сложила руки на коленях, помолчала немного и начала нервно барабанить пальцами. Потом подняла руки, опустила быстро на клавиши и начала:
Жила-была пастушка,
тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля,
жила-была пастушка,
которая пасла овечек
Она повернулась, сделала гримаску. Да, маленькое личико, обрамленное короткими локонами, действительно могло принадлежать грациозной пастушке…
Она сварила сыр,
тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля,
она сварила сыр
из овечьего молока
«Прелестная пастушка, – подумал он. – Но, бедные овечки»,
Она покачала головой, вытянула левую ножку и стала отбивать по полу такт изящной туфелькой.
Кошка смотрит на нее,
тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля,
кошка смотрит на нее
с вороватым видом.
Если запустишь туда лапку,
тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля,
если запустишь туда лапку –
я тебе задам!
Она улыбнулась ему – блеснул ряд белых зубов. «Она, кажется, думает, что я должен играть роль ее кошки», – подумал он.
Лицо ее стало немного серьезнее, и в голосе слегка зазвучала ироническая угроза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Ты все еще такой же нахал, Филакс? – спросил Франк Браун.
«Он с каждым днем все нахальнее, – засмеялась мать. – Он ничего не жалеет. Если дать ему свободу, он изгрызет весь дом». Она обмакнула кусочек сахара в чай и подала попугаю. «А Петер чему-нибудь выучился?» – спросил Франк Браун. «Нет, ничему, – ответила мать, – произносит только свое имя и еще несколько слов по-малайски».
– А их ты, к сожалению, не понимаешь, – засмеялся он.
Мать заметила: «Нет. Но зато я понимаю прекрасно своего зеленого Филакса. Он говорит целыми днями, на всех языках мира – и всегда что-нибудь новое. Я запираю его иногда в шкаф, чтобы хоть на полчаса от него отдохнуть». Она взяла Филакса, прогуливавшегося по чайному столу и уже атаковавшего масло, и посадила его обратно на перила.
Подбежала маленькая собачка, стала на задние лапки и прижалась мордочкой к ее коленям.
– Ах, и ты здесь, – сказала мать. – Тебе хочется чаю? Она налила в маленькое красное блюдце чаю с молоком, накрошила туда белого хлеба и положила кусочек сахара.
Франк Браун смотрел на огромный сад.
На лужайке играли два круглых ежа. Они совсем уже старые: он сам когда-то принес их из леса с какой-то школьной экскурсии. Он назвал их Вотаном и Тобиасом Майером.
Но, быть может, это их внуки уже или правнуки. Возле белоснежного куста магнолии он заметил небольшое возвышение: тут он похоронил когда-то своего черного пуделя. Тут росли две больших юкки: летом на них вырастут большие цвета с белыми, звонкими колокольчиками. Теперь же, весною, мать посадила еще много пестрых примул. По всем стенам дома взбирался плющ и дикий виноград, доходивший до самой крыши. В нем шумели и щебетали воробьи.
– Там у дрозда гнездо, видишь, вон там? – сказала мать.
Она указала на деревянные ворота, ведшие со двора в сад. Полускрытое густым плющом, виднелось маленькое гнездышко.
Он должен был долго искать его глазами, пока наконец нашел. «Там уже три маленьких яичка», – сказал он.
– Нет, четыре, – поправила мать, – сегодня утром она положила четвертое.
– Да, четыре, – согласился он. – Теперь я их вижу все. Как хорошо у тебя, мама.
Она вздохнула и положила морщинистую руку ему на плечо.
– Да, мальчик мой, тут хорошо. Если бы только я не была постоянно одна.
– Одна? – спросил он. – Разве у тебя теперь меньше бывает народу, чем прежде?
Она ответила:
– Нет, каждый день кто-нибудь приходит. Старуху не забывают. Приходят к чаю, к ужину: все ведь знают, как я рада, когда меня навещают. Но видишь ли, мальчик мой, эта ведь чужие. Все-таки тебя со мною нет.
– Но зато теперь я приехал, – сказал он. Он поспешил переменить тему разговора и стал рассказывать о вещах, которые привез с собою. Спросил, не хочет ли она помочь ему
распаковывать.
Пришла горничная и принесла почту. Он вскрыл несколько писем и просмотрел их.
Раскрыв одно письмо, он углубился в чтение. Это было письмо от советника юстиции Гонтрама, который коротко сообщал о происшедшем в доме его дяди. К письму была приложена копия завещания. Гонтрам просил его возможно скорее приехать и привести в порядок дела. Он, советник юстиции, назначен судом временным душеприказчиком. Теперь, услышав, что Франк Браун вернулся в Европу, он просит его вступить в исполнение обязанностей.
Мать зорко наблюдала за сыном. Она знала малейший его жест, малейшую черту на гладком загорелом лице. По легкому дрожанию губ она поняла, что он прочел нечто важное.
– Что это? – спросила она. Голос ее задрожал.
– Ничего серьезного, – ответил он, – ты ведь знаешь, что дядюшка Якоб умер.
– Знаю, – сказала она. – И довольно печально.
– Да, – заметил он. – Советник юстиции Гонтрам прислал мне завещание. Я назначен душеприказчиком и опекуном дядюшкиной дочери. Мне придется поехать в Лендених.
– Когда же ты хочешь ехать? – быстро спросила она.
– Ехать? – переспросил он. – Да, думаю, сегодня же вечером.
– Не уезжай, – попросила она, – не уезжай. Ты всего три дня у меня и опять хочешь уехать.
– Но, мама, – возразил он, – ведь только на несколько дней. Нужно же привести в порядок дела.
Она сказала:
– Ты всегда так говоришь: на пару дней. А потом тебя нет по нескольку месяцев и даже лет.
– Ты должна понять, милая мама, – настаивал он. – Вот завещание: дядюшка оставил тебе довольно приличную сумму и мне тоже, – этого я, по правде, от него не ожидал.
Она покачала головой.
– Что мне деньги, когда тебя нет со мною?
Он встал и поцеловал ее седые волосы.
– Милая мама, в конце недели я буду опять у тебя. Ведь мне ехать всего несколько часов по железной дороге.
Она глубоко вздохнула и погладила его руку: «Несколько часов или несколько дней, какая разница? Тебя нет – так или иначе».
– Прощай, милая мама, – сказал он.
Пошел наверх, уложил маленький ручной саквояж и вышел опять на балкон. «Вот видишь, я собрался лишь на несколько дней, – до свиданья».
– До свиданья, мой мальчик, – тихо сказала она. Она слышала, как он сошел вниз по лестнице, слышала, как внизу захлопнулась дверь. Положила руку на умную морду собачки, смотревшей на нее своими верными глазами.
– Милый зверек, – сказала она, – мы снова одни. Он приезжает, чтобы тотчас же снова уехать, – когда мы его увидим опять?
Тяжелые слезы показались на ее добрых глазах, потекли по морщинам щек и упали вниз на длинные уши собачки. Она их слизнула красным языком.
Вдруг внизу раздался звонок: она услыхала голоса и шаги по лестнице. Быстро смахнула слезы и поправила черную наколку на голове. Встала, перегнулась через перила, крикнула кухарке, чтобы та подала свежий чай для гостей.
– О, как хорошо, что столько народу. Дамы и мужчины, сегодня и постоянно. С ними можно болтать, им можно рассказывать о своем мальчике.
Советник юстиции Гонтрам, которому Франк Браун телеграфировал о приезде, встретил его на вокзале. Он повел Франка Брауна в сад и посвятил там в положение вещей. Попросил его сегодня же отправиться в Лендених, чтобы переговорить с Альрауне, и завтра же приехать в контору. Он не мог пожаловаться на то, чтобы Альрауне чинила ему какие-либо трудности, но он питает к ней какое-то странное недружелюбное чувство. Ему неприятно с ней объясняться. И курьезно – он видел ведь стольких преступников: убийц, грабителей, разбойников – и всегда находил, что, в сущности, они очень славные, хорошие люди – вне своей деятельности. К Альрауне же, которую решительно ни в чем он не мог упрекнуть, он постоянно испытывает чувство, какое испытывают другие к преступникам. Но в этом, вероятно, он сам виноват…
Франк Браун попросил позвонить по телефону Альрауне и сказать, что он скоро будет. Потом простился и пешком направился по дороге в Лендених. Прошел через старую деревню, мимо святого Непомука, и поздоровался с ним. Остановился перед железными воротами, позвонил и посмотрел на двор.
У въезда, где прежде горела жалкая лампочка, сверкали теперь три огромных газовых фонаря. Это было единственное новшество, которое он заметил.
Из окошка выглянула Альрауне и оглядела пришельца. Она видела, как Алоиз ускорил шаги, быстрее, чем обыкновенно, отворил ворота,
– Добрый вечер, молодой барин, – сказал слуга.
Франк Браун подал ему руку и назвал по имени, точно вернулся к себе домой после небольшого путешествия.
– Как дела, Алоиз?
По двору пробежал старый кучер, так быстро, как только могли нести его старые ноги.
– Молодой барин, – вскричал он, – молодой барин! Добро пожаловать!
Франк Браун ответил:
– Фройтсгейм, вы еще живы? Как я рад вас видеть. – Он с чувством пожал ему обе руки.
Показались кухарка, толстая экономка и камердинер Павел. Людская вмиг опустела – две старых служанки протискались через толпу, чтобы пожать ему руку, предварительно вытерев свои о передник.
– Молодой барин, – воскликнула седая кухарка и взяла у носильщика, шедшего следом за ним, маленький саквояж. Все окружили его, хотели поздороваться, пожать руку, услышать слово привета. А молодые, не знавшие его, стояли вокруг и, широко раскрыв глаза, со смущенной улыбкой смотрели. Немного поодаль стоял шофер и курил трубку: даже на его равнодушном лице показалась дружеская улыбка.
Альрауне тен-Бринкен пожала плечами.
– Мой уважаемый опекун, по-видимому, пользуется здесь популярностью, – вполголоса сказала она и крикнула вниз: – Отнесите вещи барина к нему в комнату. А ты, Алоиз, проведи их наверх.
Точно холодная роса упала на теплую радость людей. Они понурили головы и разом замолкли. Только Фройтсгейм пожал ему еще раз руку и проводил до крыльца:
– Хорошо, что вы приехали, молодой барин.
Франк Браун пошел к себе в комнату, вымылся, переоделся и последовал за камердинером, который доложил, что стол накрыт. Вошел в столовую. Несколько минут он пробыл один. Оглянулся по сторонам.
Там все еще стоял гигантский буфет, и на нем красовались тяжелые золотые тарелки с гербом тен-Бринкенов. Но на тарелках не было фруктов. «Еще слишком рано, – пробормотал он. – Да и, может быть, кузина ими не интересуется».
В дверях показалась Альрауне. В черном шелковом платье с дорогими кружевами, в короткой юбке. На мгновение она остановилась на пороге, потом подошла ближе и поздоровалась:
– Добрый вечер, кузен.
– Добрый вечер, – ответил он и подал руку. Она протянула только два пальца, но он сделал вид, что не заметил. Взял всю ее руку и крепко пожал.
Жестом попросила она его к столу и сама села напротив.
– Мы должны, наверное, говорить друг другу «ты»? – сказала она.
– Конечно, – подтвердил он, – у тен-Бринкенов это всегда было принято. – Он поднял бокал: – За твое здоровье, маленькая кузина.
«Маленькая кузина, – подумала она, – он называет меня маленькой кузиной. Он смотрит на меня, как на ребенка». Но не стала противоречить: «За твое здоровье, большой кузен».
Она опорожнила бокал и подала знак лакею налить снова.
И выпила еще раз: «За твое здоровье, господин опекун».
Он невольно засмеялся.
«Опекун, опекун-это звучит очень гордо. Разве я действительно так уж стар?» – подумал он и ответил:
– И за твое, маленькая воспитанница,
Она рассердилась. «Маленькая воспитанница», опять – маленькая?" О, она ему скоро покажет, какая она маленькая.
– Как здоровье твоей матери? – спросила она.
– Мерси, – ответил он. – Кажется, хорошо. Ты ведь ее совершенно не знаешь? А могла бы когда-нибудь ее навестить.
– Да ведь и она у нас никогда не была, – ответила Альрауне. Потом, увидев его улыбку, быстро добавила: – Признаться, я об этом не думала.
– Конечно, конечно, – сухо сказал он.
– Папа о ней почти не говорил, а о тебе я вообще никогда не слыхала. – Она говорила немного поспешно, как будто торопилась. – Меня, знаешь ли, удивило, что он выбрал именно тебя…
– Меня тоже, – перебил он. – Конечно, это сделано не случайно.
– Не случайно? – спросила она. – Почему не случайно?
Он пожал плечами: «Пока я и сам еще не знаю, но, вероятно, скоро пойму».
Разговор не смолкал, как мяч, – туда-сюда летали короткие фразы. Они придерживались вежливого, любезного и предупредительного тона, но наблюдали друг за другом, были все время настороже. После ужина она повела его в музыкальную комнату. «Хочешь чаю?»-спросила она. Но он попросил себе виски с содовой.
Они сели и продолжали разговаривать. Вдруг она встала и подошла к роялю: «Спеть тебе что-нибудь?»
– Пожалуйста, – попросил он вежливым тоном.
Она села и подняла крышку. Потом повернулась с вопросом: «Ты, может быть, хочешь что-нибудь определенное?»
– Нет, – ответил он, – я не знаю твоего репертуара, маленькая кузина.
Она слегка сжала губы. «Надо его от этого отучить», – подумала она. Взяла несколько аккордов, спела несколько слов.
Потом прервала и начала новый романс. Снова прервала, спела несколько тактов из «Прекрасной Елены», потом несколько слов из григовской песни.
– Ты, по-видимому, не в настроении, – спокойно заметил он.
Она сложила руки на коленях, помолчала немного и начала нервно барабанить пальцами. Потом подняла руки, опустила быстро на клавиши и начала:
Жила-была пастушка,
тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля,
жила-была пастушка,
которая пасла овечек
Она повернулась, сделала гримаску. Да, маленькое личико, обрамленное короткими локонами, действительно могло принадлежать грациозной пастушке…
Она сварила сыр,
тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля,
она сварила сыр
из овечьего молока
«Прелестная пастушка, – подумал он. – Но, бедные овечки»,
Она покачала головой, вытянула левую ножку и стала отбивать по полу такт изящной туфелькой.
Кошка смотрит на нее,
тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля,
кошка смотрит на нее
с вороватым видом.
Если запустишь туда лапку,
тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля,
если запустишь туда лапку –
я тебе задам!
Она улыбнулась ему – блеснул ряд белых зубов. «Она, кажется, думает, что я должен играть роль ее кошки», – подумал он.
Лицо ее стало немного серьезнее, и в голосе слегка зазвучала ироническая угроза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38