Вашу тень
Обгоняет народов страх...
Мы не сдержим, не сдержим
Буйной погони,
Пока распаленных
Коней не омоем
В последних
Последнего моря волнах…
Слушая любимую песню, Чингиз-хан раскачивался и подпевал низким хриплым голосом. Из его глаз текли крупные слезы и скатывались по жесткой рыжей бороде. Он вытер лицо полой собольей шубы и бросил в сторону певца золотой динар. Тот ловко его поймал и упал ничком, целуя землю. Чингиз-хан сказал:
– После песни о далеком Керулене мою печень грызет печаль... Я хочу порадоваться! Ойе, Махмуд-Ялвач! Прикажи, чтобы эти девицы спели мне приятные песни и меня развеселили!
– Я знаю, какие песни ты, государь, любишь, и сейчас объясню это певицам... — Махмуд-Ялвач прошел степенно и важно к толпе бухарских женщин и пошептался с ними. — Итак, — сказал он им, — спойте такую песню, чтобы вы завыли, как потерявшие детенышей волчицы, и пусть старики тоже подвывают... Иначе ваш новый повелитель так разгневается, что вы лишитесь ваших волос вместе с головами...
Женщины стали всхлипывать, а Махмуд-Ялвач с достоинством вернулся на свое место около монгольского владыки.
Перед хором девушек выступил мальчик в голубой чалме и в длинном полосатом халате. Он повернулся к женщинам и сказал: "Не бойтесь! Я спою!" Он запел чистым нежным голосом. Песня его была грустна и одиноко понеслась по затихшей площади при потрескивании костров, фырканье коней и глухом рокоте бубнов.
Край радости и песен, прекрасный Гюлистан ,
Пустынею ты стал, твои сады в огне!
Завернутый в меха здесь царствует монгол...
Ты гибнешь, весь в крови, израненный Хорезм!
Хор девушек жалобно простонал припев:
Лишь слышен жалкий плач детей и пленных жен: На-а! На-а! На-а!
А за девушками все бухарские старики на площади подхватили отчаянным воплем:
О Хорезм! О Хорезм!
Мальчик продолжал:
С гор снеговых поток вливался в Зеравшан.
Клубился черный дым, померкли небеса.
Лишь слышен жалкий плач детей и пленных жен:
И братья и отцы — все полегли в боях!
Снова хор девушек повторил припев:
Лишь слышен жалкий плач детей и пленных жен: На-а! На-а! На-а!
И опять все бухарские старики отчаянным воплем подхватили:
О Хорезм! О Хорезм!
Только один хорезмиец, Махмуд-Ялвач, сидел молча и косился на стариков, холодный и настороженный.
– Что поет этот мальчик? — спросил, еще всхлипывая, Чингиз-хан. — И почему так воют эти старики?
– Они поют так, как ты любишь, — объяснил Махмуд-Ялвач. — В этой песне оплакивается гибель их родины. А все старики стонут: "О Хорезм!" и плачут, что их былая слава пропала...
Темное лицо Чингиз-хана собралось в сеть морщинок, рот растянулся в подобие улыбки. Он вдруг захохотал, точно лаял большой старый волкодав, и захлопал большими ладонями по грузному животу.
– Вот это для меня веселая песня! Хорошо воет мальчишка, точно плачет! Пусть плачет вся вселенная, когда великий Чингиз-хан смеется!.. Когда я сгибаю непокорную голову под мое колено, я люблю смотреть, как мой враг стонет и молит о пощаде, а слезы отчаяния текут по его исхудалым щекам ... Мне нравится такая жалобная песня! Хочу часто ее слушать... Откуда этот мальчишка?
– Это не мальчик, а бухарская девушка, Бент-Занкиджа. Она умеет хорошо читать и писать и потому ходит в чалме, завязанной так, как ее носят ученые писцы... Она была переписчицей книг у шахского летописца.
– Такая девушка — редкая пленница! Пусть она всегда поет свою жалобную песню на моих пирах, и чтобы все мусульмане при этом плакали, а я радовался! Мы приказываем всех взятых в Бухаре девиц раздать моим воинам, а эту девицу возить повсюду со мною.
– Будет сделано, великий!
Чингиз-хан встал. Сидевшие вокруг монголы разом поднялись и выплеснули недопитые чаши на землю "в честь бога победы".
– Я еду дальше, — сказал Чингиз-хан. — Подайте мне коня. Таир-хан останется в этом городе наместником, и все должны ему подчиняться.
Освещенный заревом костров и бледным светом полумесяца, Чингиз-хан поднялся на широкогрудого саврасого коня. Телохранители побежали между кострами к своим коням, которых стерегли бухарские старики, и через несколько мгновений вереница всадников, гремя копытами по каменным плитам, потянулась через площадь, взъезжая в темную улицу.
Книга вторая.
ПОД МОНГОЛЬСКОЙ ПЛЕТЬЮ
Часть первая.
УРАГАН НАД ХОРЕЗМОМ
1. ГОРЕ БРОСИВШИМ ОРУЖИЕ!
Или мы разобьем голову врага о камень, или они повесят наши тела на городских стенах.
Из древнего персидского стихотворения
В монгольском войске был порядок, установленный Чингиз-ханом. Каждый всадник знал свое место в десятке, и в сотне, и в тысяче; тысячи воинов собирались в большие отряды, подчиненные воеводам, получавшим особые приказы от начальника правого или левого крыла войск, а то и от самого монгольского кагана.
Во все части улицы богатого, многолюдного города Бухары быстро поскакали монгольские всадники. С ними были посредники из бухарских стариков и переводчики-толмачи из мусульманских купцов, раньше торговавших в монгольских кочевьях. Эти толмачи кричали жителям, испуганно засевшим в своих домах, приказы новых владык города, а на перекрестках улиц появились "караулы" , наблюдавшие за порядком.
Монгольский начальник города, Таир-хан, поселился в главной мечети, куда, во исполнение приказа Чингиз-хана, были созваны бухарские старейшины. Они представили подробные списки всех богатых жителей города, указали тайные склады припасов, раньше заготовленных для войска хорезм-шаха, равно и частные склады и лавки с ценными товарами.
Со всех концов города потянулись к главной площади навьюченные верблюды, кони и повозки. Напуганные жители привозили мешки с зерном, груды материй, одежд, ковров, ценные сосуды и другие продукты и вещи. Все это складывалось в мечетях, и от всего имущества отделялась третья часть для монгольского владыки, Чингиз-хана.
Жители, способные работать, были отправлены засыпать глубокий ров, окружавший цитадель, в которой заперся непокорный Ихтиар-Кушлу. Он со своими воинами решил не сдаваться и биться до последнего вздоха. Были среди защитников крепости и другие ханы, среди них богатырь-монгол Гурхан, бежавший от Чингиз-хана и перешедший на службу к хорезм-шаху.
Монголы наблюдали, как работали тысячи молодых и старых бухарцев, засыпая землей и бревнами глубокий ров, и торопили их. Через два дня уже можно было приблизиться к высоким стенам крепости, на которых стояли вооруженные защитники.
– Мы нашу работу сделали быстро, — говорили бухарцы. — Посмотрим теперь, как быстро сумеют монголы взобраться на эти высокие стены.
По приказу монголов бухарские плотники приготовили много длинных лестниц. Тогда монголы набросились на толпу, свирепо стегая ее плетьми.
– Чего вы ждете? На что смотрите? Ставьте лестницы и полезайте на стены.
Никто из бухарцев не решался подойти к стене, откуда летели кирпичи и лилась кипящая вода и смола.
Но монголы, выхватив мечи, стеснили конями толпу упиравшихся бухарцев и, наконец, начали безжалостно бить их по головам. Бухарцы бросились вперед, закрываясь руками. Монголы продолжали их рубить, отсекая пальцы и ладони.
Толмачи убеждали толпу лезть на стену.
Некоторые из бухарцев кричали:
– Лезть на стену — смерть, стоять на месте — тоже смерть! Полезем на крепость к своим воинам. Может быть, они нас пожалеют и перестанут драться!
Бухарцы взяли лестницы, приставили их к стенам и стали взбираться наверх с криками:
– Мы мусульмане, как и вы! Положите оружие и сдавайтесь!
Воины, бывшие наверху, подпускали близко подымавшихся, потом сбивали их камнями и бревнами, опрокидывая лестницы. Они отвечали:
– Вы — трусливые собаки! Поверните назад, бейте монголов! Смотрите, как мы все умираем джахидами, но не сдаемся! Не покоряйтесь врагам!
Стоявший на стене монгольский богатырь Гурхан бросал тяжелые камни и кричал:
– Отчего монголы прячутся за спины этих покорных баранов? Пусть они первые покажут храбрость! А куда спрятался кислолицый старик Чингиз-хан, рыжий пес, пожиратель младенцев?
И Гурхан отчаянно бился саблей, а когда она сломалась, то топором, сбрасывая влезавших, пока монголы не пронзили его стрелами.
Тем временем монголы придвинули китайские метательные машины. Они бросали в крепость большие горящие стрелы, обернутые паклей и смолой, и горшки с зажигающей жидкостью. В крепости запылали пожары.
Осада цитадели продолжалась двенадцать дней. Наконец, перебив почти всех защитников, монголы ворвались в крепость и схватили, немногих оставшихся, покрытых ранами и обожженных. Они поразились, узнав, что защищали цитадель от большого монгольского войска всего четыреста человек. Они погибли, но не покорились. Если бы все жители так же стойко защищались на высоких, прочных стенах города, монголам не удалось бы взять старую Бухару ни в полгода, ни в год, и бухарцы не испытали бы той ужасной участи, которую они сами себе уготовили.
Когда горожане Бухары привезли монголам свои дары, наполнив ими мечети, последовал новый приказ:
"Все жители, вместе с женщинами и детьми, должны выйти из города в поле, оставив дома все имущество и не имея с собой ничего, кроме одежды!"
Толмачи-переводчики им объяснили:
– Ни о чем не беспокойтесь, повсюду стоят часовые. Ваше имущество будет охраняться как подобает. Этот выход в поле делается, чтобы пересчитать и переписать всех жителей для правильного обложения их налогами. Кто же уклонится от приказа и останется в городе, будет убит на том месте, где его найдут.
С утра все бухарцы толпами двинулись из города. Отцы вели за руки детей, жены несли младенцев, даже дряхлые старики и старухи, годами не выползавшие из своих углов, поплелись, цепляясь друг за друга.
Монгольские разъезды проносились по всем улицам, стучали в ворота и кричали:
– Дэр-халь! Хош-халь!
Жители выходили из одиннадцати ворот и располагались в поле, кольцом опоясав весь город. Обратно стража никого не впускала.
Тогда стало ясно, как много жителей обитало в "благородной Бухаре", — бухарцев было в два-три раза больше, чем монголов.
Сперва монголы вместе с переводчиками объезжали жителей, спрашивая, кто из них ремесленник и какое мастерство знает. Таких опытных ремесленников они выделяли в особую толпу. Затем были отобраны молодые и сильные мужчины и окружены всадниками.
Наконец монголы начали выбирать красивых женщин, девушек и детей и выводить из толпы. Тут все поняли, что они разлучаются со своими родными и, вероятно, навсегда. Поднялись крики и вопли, и полились слезы отчаяния.
Как мясники на базаре равнодушно отбирают мычащих коров или жалобно блеющих коз и гонят их ударами на бойню, так и новые хозяева Бухары били плетьми упиравшихся, набрасывали им на шею аркан и, погнав коня, вырывали из толпы.
Ужас перед монголами был так велик, что бухарцы даже не оказывали сопротивления.
Некоторые мужья и отцы при виде своей дочери или жены, волочившейся в пыли за монголом, бросались к ним, обезумев от горя, пытаясь спасти близкого человека. Но монголы топтали их конями или, ударив по голове палкой с железным ядром, опрокидывали на землю.
Среди толпы бухарцев, выгнанных из города, были также ученые, проводившие долгие годы в медресе, где они передавали ученикам свои обширные познания. Двое таких ученых стояли в толпе и ужасались, видя кругом бесчеловечные насилия.
– Эти язычники грабят мечети, копыта их коней попирают листы мудрых книг. Они похищают и давят младенцев, насилуют девушек на глазах отцов, — сказал первый. — Разве я могу это стерпеть?
Второй ученый, известнейший в городе Рукн эд-Дин Имам-Задэ, ответил:
– Молчи! Несется ветер гнева аллаха! Соломе, развеваемой ветром, нечего говорить!
Однако недолго старый Рукн эд-Дин мог выдержать спокойствие и покорность. Видя, как жестоко монголы обращаются с женщинами, Рукн эд-Дин и его сын вступились за них и тут же были убиты. То же испытали многие другие: видя позор и унижение своих семейств, они бросались на их защиту и падали от смертельных ударов монголов.
Это был ужасный день, когда слышались только крики, стоны умиравших и плач женщин и детей, навсегда расстававшихся с их отцами, мужьями и братьями. Мужчины были бессильны чем-либо помочь, и вспоминались слова поэта: "Кто не захотел крепко держать черную рукоять меча, на того повернется острый клинок его".
Монголы вернулись в покинутые населением пустынные улицы. Когда они разбрелись по домам и вьючили на коней награбленные вещи, город загорелся сразу со всех концов. Огненные языки и черный дым поднялись над древней Бухарой, закрыв солнце. Постройки были легкие, из дерева и глины, и город быстро обратился в огромный костер. Сохранились от разрушения только главная мечеть и стены некоторых дворцов, построенные из кирпичей.
Монголы, спасаясь от бушевавшего огня, помчались из города, бросая награбленное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50