И вот за то, что бессердечные сыновья и дочери оскорбляют своих родителей, праведное небо обрушивается на людей, карая их молнией и громом. Позаботься, государь, вразумить и исправить твой народ.
– Мудрец говорит дельно! — заметил Чингиз-хан и приказал писцам записать слова Чан-Чуня и по-монгольски, и по-китайски, и по-тюркски, чтобы издать особый закон о почтительности к родителям .
Когда на золотых блюдах были поданы разнообразные кушанья и Чан-Чунь взял только горсть вареного риса и немного вяленого винограда, каган спросил:
– Святой мудрец! Давно я хочу узнать, нет ли у тебя такого лекарства, чтобы старого сделать молодым, чтобы слабому влить новые силы? Не можешь ли ты сделать так, чтобы дни моей жизни текли непрерывно, всегда и не знали бы остановки, как беспрерывно текут воды большой реки? Нет ли у тебя лекарства сделать человека бессмертным?
Чан-Чунь опустил глаза и молча соединил концы пальцев.
– Если у тебя сейчас нет такого лекарства, — продолжал Чингиз-хан, — то, может быть, ты знаешь, как приготовить такое лекарство? Или ты укажешь другого мудреца и волшебника, которому открыта тайна, как сделаться бессмертным? Если ты приготовишь для меня такое лекарство, чтобы я мог жить вечно, то я дам тебе необычную, небывалую награду: я сделаю тебя нойоном и правителем большой области... Я дам тебе конскую торбу, полную золотых монет... Я подарю тебе сотню самых красивых девушек из разных стран!
Чан-Чунь, не отвечая и не подымая глаз, стал дрожать, точно от сильного холода. А каган продолжал соблазнять его:
– Я выстрою на твоей горе небывалой красоты дворец, какой можно видеть только у китайского богды-хана, и в этом дивном дворце ты будешь размышлять о возвышенном... Мне даже не нужна молодость. Пускай и останусь таким старым и седым, как сейчас, но я хочу много лет, не видя конца, держать на своих плечах великое монгольское государство, которое построил я сам, своими руками...
Каган молчал и горящим, пристальным взглядом впился в изможденное лицо мудреца. Тот съежился и, косясь на грозного кагана, заговорил тихо:
– На что мне золото, когда я люблю горы, тишину и размышления? Могу ли я управлять целой областью, когда я не знаю, как управлять собой? Всех прекрасных пленных девушек выдай замуж за благонравных юношей. Мне не нужно дворца, — размышлять я могу, стоя на камне... Я изучал все мудрейшие книги, какие были написаны самыми знаменитыми китайскими учеными, и для меня больше нет тайн. Я могу сказать тебе точную истину: есть много средств, чтобы увеличить силы человека, излечивать его болезни и оберегать его жизнь, но нет и не было лекарства, чтобы сделать его бессмертным.
Задумался Чингиз-хан и, опустив голову, долго молчал. Перестали скрипеть тростинки писцов, заносивших в книги слова разговора. Слышно было только потрескивание оплывших восковых свечей. Наконец каган сказал:
– У наших монгольских стариков есть поговорка: "Говорящий правду умирает не от болезни", — кто-нибудь от злобы прикончит правдивого раньше времени... Потому-то все люди стараются нагромоздить горы лжи... А ты, мудрый старик, проехавший десять тысяч ли, чтобы повидать меня, ты один не побоялся сказать правду, что средства стать бессмертным — нет! Ты чистосердечен и прям. Если у тебя есть просьба — говори! Обещаю ее исполнить.
Чан-Чунь соединил ладони и склонился перед каганом.
– У меня просьба только одна, и я приехал через снега, горы и пустыни, чтобы сказать ее тебе, — прекрати свои жестокие войны и повсюду среди народов водвори доброжелательный мир!..
Брови Чингиз-хана переломились, потом сдвинулись. Лицо перекосилось. Задыхаясь, он стал кричать так, что у писцов тростинки запрыгали по бумаге:
– Чтобы всюду водворить мир, нужна война!.. Наши старики в степи не зря учат: "Только когда ты убьешь твоего непримиримого врага, то и вдали и вблизи станет спокойно..." А я не разгромил еще моего старого врага, тангутского царя Бурханя! И вторая половина вселенной еще не под моей пятой... Могу ли я это терпеть? Хотя ты и мудрец, но твоя просьба не деловая! Такими просьбами нас больше не обременяй!
Чингиз-хан приподнялся и, вцепившись в ручки трона, дрожа от ярости, прошипел:
– Разрешаем удалиться!
Зиму этого года Чингиз-хан провел около Самарканда. Он не любил тесноты городов и жил в монгольском лагере.
Сперва выпадало много дождя, так что вся земля пропиталась водой и проезд стал труден. Потом часто шел снег, и настал такой холод, что множество лошадей и волов замерзло и валялось по дорогам.
Мудрец Чан-Чунь жил в бывшем загородном дворце хорезм-шаха "Кек-серай", окруженном садами. Там старец писал стихи. К нему толпой приходили голодные поселяне, у которых монгольские воины отобрали все имущество, скот, жен и детей. Чан-Чунь раздавал пожалованную Чингиз-ханом еду и сам варил для просителей кашу.
4. ВОЗВРАЩЕНИЕ МОНГОЛОВ В "КОРЕННУЮ ОРДУ"
Когда Чингиз-хан, желая переменить стоянку лагеря, приказал войску двинуться из Самарканда к реке Сейхун, то, по его повелению, старая царица Хорезма Туркан-Хатун, мать шаха Мухаммеда, весь бывший гарем шаха и другие знатные пленные женщины стояли вдоль пути следования монголов: пока все воины не проехали мимо, они громкими голосами пели, оплакивая гибель государства Хорезма.
В начале года Барана (1223) лагерь Чингиз-хана находился на правом берегу реки Сейхун. Сюда по вызову Чингиз-хана прибыли на курултай его сыновья: Джагатай, Угедэй и Тули, кроме старшего, гордого и непокорного сына Джучи. С сыновьями, ханами и главными военачальниками Чингиз-хан совещался о плане завоевания в течение ближайших тринадцати лет всех западных стран вплоть до Последнего крайнего моря.
Лагерь Чингиз-хана расположен был среди садов, брошенных разбежавшимся населением. Сюда во множестве спускались с ближайших гор кабаны. Чингиз-хан любил охотиться на них, поражая их с коня копьем и стрелами.
Раз он погнался за дикими свиньями, его лошадь споткнулась. Хан упал, а лошадь ускакала. Огромный кабан остановился, наблюдая за неподвижно лежавшим перед ним Чингиз-ханом. Затем он медленно ушел в камыши. Подоспели другие охотники, поймали и привели коня. Каган прекратил охоту и, возвратившись в лагерь, приказал привести китайского мудреца Чан-Чуня, чтобы тот объяснил, не было ли в этом падении Чингиз-хана перед дикой свиньей вмешательства вечного неба? Чан-Чунь сказал:
– Все мы должны оберегать нашу жизнь. У великого кагана лета уже преклонные, и ему надо поменьше охотиться. То, что нечистый кабан не осмелился напасть на лежащего в болоте "потрясателя вселенной", — это знак покровительства неба.
– Мне бросить охоту? Нет, этот совет невыполним! — ответил Чингиз-хан. — Мы, монголы, с малых лет привыкли охотиться и стрелять с коня, и даже старики не могут оставить эту привычку... Впрочем, слова твои я сохраню в моем сердце.
Чингиз-хан, желая наградить Чан-Чуня, повелел пригнать стадо молочных коров и табун отборных лошадей, но мудрец этого подарка не принял, ответив, что может вернуться обратно в свои китайские горы в обыкновенной почтовой повозке. Затем мудрец после прощального представления кагану отправился в обратный путь в сопровождении своих двадцати учеников и отряда воинов. Множество приближенных Чингиз-хана провожали старого даоса с кувшинами вина и корзинами редких плодов. При расставании многие утирали слезы.
В год Обезьяны (1224) Чингиз-хан повел свое войско обратно в монгольские степи.
Как старый тигр, сожравший корову, медленно возвращается в густые камыши, в свое логовище, волоча отвисшее брюхо, так медленно подвигалось войско Чингиз-хана, обремененное огромной добычей. Каждый воин имел по нескольку вьючных лошадей, верблюдов и быков. Вместе с воинами следовали и стада баранов, и скрипучие двухколесные повозки, нагруженные одеждами, коврами, оружием, медной посудой и прочими награбленными у мусульман вещами. Тут же и на конях, и на верблюдах, и на повозках ехали монгольские и разноплеменные женщины и дети, и длинными, бесконечными вереницами шагали пленные — истощенные, оборванные и босые.
Все это шествие подвигалось не торопясь, делая остановки в местах с удобными пастбищами, так что войско провело в дороге и лето и зиму, оставляя длинный след в виде павших ободранных коней и быков и трупов пленных, не выдержавших трудностей пути через безводные щебнистые равнины Центральной Азии.
Весною Чингиз-хан прибыл к своим кочевьям на реке Керулене и приказал поставить каганский желтый шатер в становище Буки-Сучегу. Здесь он созвал совещание всех знатнейших ханов и отличившихся полководцев и устроил никогда еще степью не виданный богатый пир. Через три дня после этого пира умерла молодая жена Чингиз-хана Кулан-Хатун. Молва шептала, что в этой смерти виноваты братья кагана... А истину кто узнает?
Следующий год Курицы (1225) Чингиз-хан оставался с своих родных кочевьях и обнародовал "Ясак", наставлял монгольский народ на "Путь разума и довольства", как был назван сборник его поучений.
5. ЧИНГИЗ-ХАН РЕШИЛ УМЕРЕТЬ В ПОХОДЕ
Чингиз-хан не мог оставаться спокойным, когда услыхал, что царство непокорных тангутов снова возмутилось. Великий хан не забыл своего обещания наказать их царя Бурханя. Он стал готовиться к походу и послал за сыновьями, уведомив их, что сам поведет войско.
Опять прибыли три сына, кроме старшего, упрямого Джучи.
Второй сын кагана, Джагатай, правитель Мавераннагра, всегда враждовавший со старшим братом Джучи, во время семейного совещания сказал:
– Джучи полюбил страну кипчаков больше, чем свой коренной улус. Он в Хорезме не позволяет монголам даже тронуть кого-либо из кипчаков. Джучи открыто говорит такие бесстыдные слова: "Старый Чингиз потерял разум, так как разоряет столько земель и губит безжалостно столько народов". Джучи хочет во время охоты убить нашего отца, и заключить союз дружбы с мусульманами, отделившись от монгольской коренной орды.
Тогда Чингиз-хан загорелся яростью и отправил в Хорезм своего брата Утчигина и верных людей с приказом, чтобы Джучи немедленно прибыл к отцу. "Если же он откажется приехать и останется в Хорезме, — сказал Утчигину на ухо Чингиз-хан, — тогда ты молча ударь и без упреков убей!"
Джучи послал отцу ответ, что не может выехать вследствие болезни и остался в степи у кипчаков. А верные люди написали Чингиз-хану, что хан Джучи здоров, часто ездит на облавную охоту и что поэтому они остались возле Джучи, чтобы выполнить тайный приказ великого кагана.
Джагатай выехал обратно для управления своим улусом в Самарканд, а Чингиз-хан с двумя любимыми сыновьями, Угедэем и Тули, в начале года Собаки (1226) повел свое войско против тангутов и достиг места Онгон-Талан-Худун. Здесь он увидел страшный сон и стал говорить о близости смерти. Он послал за сыновьями, которые находились в другом отряде.
На другой день на рассвете прибыли Угедэй и Тули. Когда они насытились поданным угощением, Чингиз-хан сказал другим лицам, присутствовавшим в юрте:
– У меня с сыновьями предстоит тайный совет. О наших заботах я желаю переговорить с ними в полном уединении. Вы все удалитесь.
Когда все ханы и прочие люди удалились, Чингиз-хан усадил возле себя обоих сыновей. Сперва он давал им советы относительно жизни и управления государством, затем сказал:
– Внимательно запомните все, дети мои! Знайте, что, против моего ожидания, настало время моего последнего похода. С помощью покровителя монголов, бога войны Сульдэ, я покорил для вас, мои сыновья, царство такой необычайной ширины, что от пупа его в каждую сторону будет один год пути. Теперь говорю мой последний завет: "всегда уничтожайте ваших врагов и возвеличивайте ваших друзей", а для этого вы должны быть всегда одного мнения и все действовать, как один. Тогда вы будете жить легко и приятно наслаждаться своим царствованием. Моим наследником я оставляю, как приказал раньше, Угедэя. После меня он должен быть объявлен великим каганом и поднят на белом войлоке почета. Стойте крепко и грозно во главе всего государства и монгольского народа и не смейте после моей смерти извращать или не исполнять мой "Ясак". Жаль, что сейчас здесь нет моих сыновей Джучи и Джагатая. Жаль! Пусть же не случится так, что, когда меня не будет, они извратят мою волю, будут между собой враждовать и заведут в царстве губительную смуту! Хотя всякий желает умереть дома, но я отправляюсь в последний поход ради достойного конца моего воинского имени. Разрешаем вам идти.
После этого Чингиз-хан двинулся с войском дальше. По пути правители встречных племен и городов приходили один за другим и заявляли о своей покорности. Один хан явился с подносом крупных жемчугов и сказал: "Мы покоряемся!" Но великий хан, чувствуя близость кончины, не обратил на жемчуг внимания и приказал рассыпать его в степи перед войском. Все воины собирали, но много жемчуга потерялось в пыли, так что и потом люди искали его и находили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Мудрец говорит дельно! — заметил Чингиз-хан и приказал писцам записать слова Чан-Чуня и по-монгольски, и по-китайски, и по-тюркски, чтобы издать особый закон о почтительности к родителям .
Когда на золотых блюдах были поданы разнообразные кушанья и Чан-Чунь взял только горсть вареного риса и немного вяленого винограда, каган спросил:
– Святой мудрец! Давно я хочу узнать, нет ли у тебя такого лекарства, чтобы старого сделать молодым, чтобы слабому влить новые силы? Не можешь ли ты сделать так, чтобы дни моей жизни текли непрерывно, всегда и не знали бы остановки, как беспрерывно текут воды большой реки? Нет ли у тебя лекарства сделать человека бессмертным?
Чан-Чунь опустил глаза и молча соединил концы пальцев.
– Если у тебя сейчас нет такого лекарства, — продолжал Чингиз-хан, — то, может быть, ты знаешь, как приготовить такое лекарство? Или ты укажешь другого мудреца и волшебника, которому открыта тайна, как сделаться бессмертным? Если ты приготовишь для меня такое лекарство, чтобы я мог жить вечно, то я дам тебе необычную, небывалую награду: я сделаю тебя нойоном и правителем большой области... Я дам тебе конскую торбу, полную золотых монет... Я подарю тебе сотню самых красивых девушек из разных стран!
Чан-Чунь, не отвечая и не подымая глаз, стал дрожать, точно от сильного холода. А каган продолжал соблазнять его:
– Я выстрою на твоей горе небывалой красоты дворец, какой можно видеть только у китайского богды-хана, и в этом дивном дворце ты будешь размышлять о возвышенном... Мне даже не нужна молодость. Пускай и останусь таким старым и седым, как сейчас, но я хочу много лет, не видя конца, держать на своих плечах великое монгольское государство, которое построил я сам, своими руками...
Каган молчал и горящим, пристальным взглядом впился в изможденное лицо мудреца. Тот съежился и, косясь на грозного кагана, заговорил тихо:
– На что мне золото, когда я люблю горы, тишину и размышления? Могу ли я управлять целой областью, когда я не знаю, как управлять собой? Всех прекрасных пленных девушек выдай замуж за благонравных юношей. Мне не нужно дворца, — размышлять я могу, стоя на камне... Я изучал все мудрейшие книги, какие были написаны самыми знаменитыми китайскими учеными, и для меня больше нет тайн. Я могу сказать тебе точную истину: есть много средств, чтобы увеличить силы человека, излечивать его болезни и оберегать его жизнь, но нет и не было лекарства, чтобы сделать его бессмертным.
Задумался Чингиз-хан и, опустив голову, долго молчал. Перестали скрипеть тростинки писцов, заносивших в книги слова разговора. Слышно было только потрескивание оплывших восковых свечей. Наконец каган сказал:
– У наших монгольских стариков есть поговорка: "Говорящий правду умирает не от болезни", — кто-нибудь от злобы прикончит правдивого раньше времени... Потому-то все люди стараются нагромоздить горы лжи... А ты, мудрый старик, проехавший десять тысяч ли, чтобы повидать меня, ты один не побоялся сказать правду, что средства стать бессмертным — нет! Ты чистосердечен и прям. Если у тебя есть просьба — говори! Обещаю ее исполнить.
Чан-Чунь соединил ладони и склонился перед каганом.
– У меня просьба только одна, и я приехал через снега, горы и пустыни, чтобы сказать ее тебе, — прекрати свои жестокие войны и повсюду среди народов водвори доброжелательный мир!..
Брови Чингиз-хана переломились, потом сдвинулись. Лицо перекосилось. Задыхаясь, он стал кричать так, что у писцов тростинки запрыгали по бумаге:
– Чтобы всюду водворить мир, нужна война!.. Наши старики в степи не зря учат: "Только когда ты убьешь твоего непримиримого врага, то и вдали и вблизи станет спокойно..." А я не разгромил еще моего старого врага, тангутского царя Бурханя! И вторая половина вселенной еще не под моей пятой... Могу ли я это терпеть? Хотя ты и мудрец, но твоя просьба не деловая! Такими просьбами нас больше не обременяй!
Чингиз-хан приподнялся и, вцепившись в ручки трона, дрожа от ярости, прошипел:
– Разрешаем удалиться!
Зиму этого года Чингиз-хан провел около Самарканда. Он не любил тесноты городов и жил в монгольском лагере.
Сперва выпадало много дождя, так что вся земля пропиталась водой и проезд стал труден. Потом часто шел снег, и настал такой холод, что множество лошадей и волов замерзло и валялось по дорогам.
Мудрец Чан-Чунь жил в бывшем загородном дворце хорезм-шаха "Кек-серай", окруженном садами. Там старец писал стихи. К нему толпой приходили голодные поселяне, у которых монгольские воины отобрали все имущество, скот, жен и детей. Чан-Чунь раздавал пожалованную Чингиз-ханом еду и сам варил для просителей кашу.
4. ВОЗВРАЩЕНИЕ МОНГОЛОВ В "КОРЕННУЮ ОРДУ"
Когда Чингиз-хан, желая переменить стоянку лагеря, приказал войску двинуться из Самарканда к реке Сейхун, то, по его повелению, старая царица Хорезма Туркан-Хатун, мать шаха Мухаммеда, весь бывший гарем шаха и другие знатные пленные женщины стояли вдоль пути следования монголов: пока все воины не проехали мимо, они громкими голосами пели, оплакивая гибель государства Хорезма.
В начале года Барана (1223) лагерь Чингиз-хана находился на правом берегу реки Сейхун. Сюда по вызову Чингиз-хана прибыли на курултай его сыновья: Джагатай, Угедэй и Тули, кроме старшего, гордого и непокорного сына Джучи. С сыновьями, ханами и главными военачальниками Чингиз-хан совещался о плане завоевания в течение ближайших тринадцати лет всех западных стран вплоть до Последнего крайнего моря.
Лагерь Чингиз-хана расположен был среди садов, брошенных разбежавшимся населением. Сюда во множестве спускались с ближайших гор кабаны. Чингиз-хан любил охотиться на них, поражая их с коня копьем и стрелами.
Раз он погнался за дикими свиньями, его лошадь споткнулась. Хан упал, а лошадь ускакала. Огромный кабан остановился, наблюдая за неподвижно лежавшим перед ним Чингиз-ханом. Затем он медленно ушел в камыши. Подоспели другие охотники, поймали и привели коня. Каган прекратил охоту и, возвратившись в лагерь, приказал привести китайского мудреца Чан-Чуня, чтобы тот объяснил, не было ли в этом падении Чингиз-хана перед дикой свиньей вмешательства вечного неба? Чан-Чунь сказал:
– Все мы должны оберегать нашу жизнь. У великого кагана лета уже преклонные, и ему надо поменьше охотиться. То, что нечистый кабан не осмелился напасть на лежащего в болоте "потрясателя вселенной", — это знак покровительства неба.
– Мне бросить охоту? Нет, этот совет невыполним! — ответил Чингиз-хан. — Мы, монголы, с малых лет привыкли охотиться и стрелять с коня, и даже старики не могут оставить эту привычку... Впрочем, слова твои я сохраню в моем сердце.
Чингиз-хан, желая наградить Чан-Чуня, повелел пригнать стадо молочных коров и табун отборных лошадей, но мудрец этого подарка не принял, ответив, что может вернуться обратно в свои китайские горы в обыкновенной почтовой повозке. Затем мудрец после прощального представления кагану отправился в обратный путь в сопровождении своих двадцати учеников и отряда воинов. Множество приближенных Чингиз-хана провожали старого даоса с кувшинами вина и корзинами редких плодов. При расставании многие утирали слезы.
В год Обезьяны (1224) Чингиз-хан повел свое войско обратно в монгольские степи.
Как старый тигр, сожравший корову, медленно возвращается в густые камыши, в свое логовище, волоча отвисшее брюхо, так медленно подвигалось войско Чингиз-хана, обремененное огромной добычей. Каждый воин имел по нескольку вьючных лошадей, верблюдов и быков. Вместе с воинами следовали и стада баранов, и скрипучие двухколесные повозки, нагруженные одеждами, коврами, оружием, медной посудой и прочими награбленными у мусульман вещами. Тут же и на конях, и на верблюдах, и на повозках ехали монгольские и разноплеменные женщины и дети, и длинными, бесконечными вереницами шагали пленные — истощенные, оборванные и босые.
Все это шествие подвигалось не торопясь, делая остановки в местах с удобными пастбищами, так что войско провело в дороге и лето и зиму, оставляя длинный след в виде павших ободранных коней и быков и трупов пленных, не выдержавших трудностей пути через безводные щебнистые равнины Центральной Азии.
Весною Чингиз-хан прибыл к своим кочевьям на реке Керулене и приказал поставить каганский желтый шатер в становище Буки-Сучегу. Здесь он созвал совещание всех знатнейших ханов и отличившихся полководцев и устроил никогда еще степью не виданный богатый пир. Через три дня после этого пира умерла молодая жена Чингиз-хана Кулан-Хатун. Молва шептала, что в этой смерти виноваты братья кагана... А истину кто узнает?
Следующий год Курицы (1225) Чингиз-хан оставался с своих родных кочевьях и обнародовал "Ясак", наставлял монгольский народ на "Путь разума и довольства", как был назван сборник его поучений.
5. ЧИНГИЗ-ХАН РЕШИЛ УМЕРЕТЬ В ПОХОДЕ
Чингиз-хан не мог оставаться спокойным, когда услыхал, что царство непокорных тангутов снова возмутилось. Великий хан не забыл своего обещания наказать их царя Бурханя. Он стал готовиться к походу и послал за сыновьями, уведомив их, что сам поведет войско.
Опять прибыли три сына, кроме старшего, упрямого Джучи.
Второй сын кагана, Джагатай, правитель Мавераннагра, всегда враждовавший со старшим братом Джучи, во время семейного совещания сказал:
– Джучи полюбил страну кипчаков больше, чем свой коренной улус. Он в Хорезме не позволяет монголам даже тронуть кого-либо из кипчаков. Джучи открыто говорит такие бесстыдные слова: "Старый Чингиз потерял разум, так как разоряет столько земель и губит безжалостно столько народов". Джучи хочет во время охоты убить нашего отца, и заключить союз дружбы с мусульманами, отделившись от монгольской коренной орды.
Тогда Чингиз-хан загорелся яростью и отправил в Хорезм своего брата Утчигина и верных людей с приказом, чтобы Джучи немедленно прибыл к отцу. "Если же он откажется приехать и останется в Хорезме, — сказал Утчигину на ухо Чингиз-хан, — тогда ты молча ударь и без упреков убей!"
Джучи послал отцу ответ, что не может выехать вследствие болезни и остался в степи у кипчаков. А верные люди написали Чингиз-хану, что хан Джучи здоров, часто ездит на облавную охоту и что поэтому они остались возле Джучи, чтобы выполнить тайный приказ великого кагана.
Джагатай выехал обратно для управления своим улусом в Самарканд, а Чингиз-хан с двумя любимыми сыновьями, Угедэем и Тули, в начале года Собаки (1226) повел свое войско против тангутов и достиг места Онгон-Талан-Худун. Здесь он увидел страшный сон и стал говорить о близости смерти. Он послал за сыновьями, которые находились в другом отряде.
На другой день на рассвете прибыли Угедэй и Тули. Когда они насытились поданным угощением, Чингиз-хан сказал другим лицам, присутствовавшим в юрте:
– У меня с сыновьями предстоит тайный совет. О наших заботах я желаю переговорить с ними в полном уединении. Вы все удалитесь.
Когда все ханы и прочие люди удалились, Чингиз-хан усадил возле себя обоих сыновей. Сперва он давал им советы относительно жизни и управления государством, затем сказал:
– Внимательно запомните все, дети мои! Знайте, что, против моего ожидания, настало время моего последнего похода. С помощью покровителя монголов, бога войны Сульдэ, я покорил для вас, мои сыновья, царство такой необычайной ширины, что от пупа его в каждую сторону будет один год пути. Теперь говорю мой последний завет: "всегда уничтожайте ваших врагов и возвеличивайте ваших друзей", а для этого вы должны быть всегда одного мнения и все действовать, как один. Тогда вы будете жить легко и приятно наслаждаться своим царствованием. Моим наследником я оставляю, как приказал раньше, Угедэя. После меня он должен быть объявлен великим каганом и поднят на белом войлоке почета. Стойте крепко и грозно во главе всего государства и монгольского народа и не смейте после моей смерти извращать или не исполнять мой "Ясак". Жаль, что сейчас здесь нет моих сыновей Джучи и Джагатая. Жаль! Пусть же не случится так, что, когда меня не будет, они извратят мою волю, будут между собой враждовать и заведут в царстве губительную смуту! Хотя всякий желает умереть дома, но я отправляюсь в последний поход ради достойного конца моего воинского имени. Разрешаем вам идти.
После этого Чингиз-хан двинулся с войском дальше. По пути правители встречных племен и городов приходили один за другим и заявляли о своей покорности. Один хан явился с подносом крупных жемчугов и сказал: "Мы покоряемся!" Но великий хан, чувствуя близость кончины, не обратил на жемчуг внимания и приказал рассыпать его в степи перед войском. Все воины собирали, но много жемчуга потерялось в пыли, так что и потом люди искали его и находили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50