Неку замолчала, медленно облизывая нижнюю губу.
Я встал и потянулся, но неожиданно от этого усилия у меня потемнело в глазах, так что я едва не упал. Я снова сел – голова у меня кружилась. Усталость и голод истощили меня гораздо больше, чем я предполагал. Затем я снова поднялся на ноги, на сей раз медленно и осторожно. Моя накидка слетела. Но так как было еще тепло, я обвязал ее вокруг пояса и спросил:
– А не пора ли нам отправиться в путь? – Мне не терпелось осмотреть город.
Тика была поражена, Неку не могла поверить своим ушам, словно я только что сотворил леденящее кровь заклятье. Впрочем, нет. Словно я сказал откровеннейшую глупость о таких вещах, в которых разбирается любой ребенок. Неку громко рассмеялась, подошла ко мне, взяла меня за руку и потащила за собой.
– Мальчик мой, – сказала она, и это был первый раз, когда она назвала меня «мальчиком», если не вспоминать о случае с сыром, когда мое невежество убедило ее в том, что я отнюдь не древний чародей, принявший, скорее всего с дурными намерениями, облик юноши, а по-настоящему молод и беспомощен. – Возможно, ты и великий волшебник, я в этом и не сомневаюсь, но все же должен научиться следить за своим внешним видом.
Я страшно смутился и с трудом выдавил из себя:
– Что ты хочешь этим сказать?
Она снова рассмеялась, ткнула меня пальцем в грудь, пробежала рукой по моим волосам, накрутила прядь на палец и дернула. Я вскрикнул.
– Что ж, просто посмотрина себя! – сказала она. – Еще несколько татуировок, кость в носу, и из тебя выйдет превосходнейший дикарь! Ты не можешь отправиться в город втаком виде!
Я отстранился, запахивая на себе мятую накидку. Неку покачала головой.
– Тебя придется долго приводить в божеский вид. Но ничего.
Она встала с земли и отвела Тику в сторону, чтобы пошептаться. Я не слышал, о чем они говорили.
Тика вынула из сумки щетку и вначале привела в порядок волосы, затем тщательно вычистила одежду. Неку хлопотала над ней, без умолку болтая. Наконец она сняла с пальца кольцо и вручила его Тике; мать с дочерью попрощались, и Тика направилась в город.
Неку подошла ко мне.
– Она скоро вернется и принесет все, что нужно. Пойдем со мной.
Прежде чем я успел отреагировать на ее слова, она склонилась надо мной, взяла под руку и подняла на ноги. Ее сила поразила меня. Не может быть, чтобы ее так, возродил обед из лягушки. Скорее, ее воодушевляли новые горизонты – у нее явно созрел какой-то план.
Она повела меня к реке, и мы еще какое-то время шли по берегу, пока не нашли неглубокую заводь.
– Превосходно, – сказала она и, прежде чем я понял, что она делает, сняла с меня накидку и отбросила в сторону. Затем дернула меня за штаны. – А теперь – это.
– Что?
Она даже не усмехнулась – так сосредоточилась на своей идее, энергия била из нее фонтаном. Она опрокинула меня в заводь и начала стягивать мои драные штаны. Потом, без единого слова, с размаху швырнула их в реку, как можно дальше от берега. Я в отчаянии наблюдал, как они уплывают по течению.
Мой импровизированный плащ последовал за штанами. Затем она взяла меня за плечи и окунула в заводь. Я начал сопротивляться. Мне показалось, что она собирается меня утопить. Сунув мою голову в воду, она принялась ожесточенно тереть волосы.
Мне все же удалось вырваться, я сел, отплевываясь и тяжело дыша. Она снова окунула мою голову в воду, потом позволила глотнуть воздуха и принялась натирать мне волосы песком, затем макнула меня еще раз, чтобы смыть его.
Наконец, отпустив меня, она вздохнула и сказала:
– Так гораздо лучше. – Она показала на плоский камень. – А теперь сядь-ка вон там, обсохни.
Я подчинился и растянулся на камне. Солнце еще грело довольно сильно – было не жарко, но и не холодно. Неку тем временем села с другой стороны заводи, сложив руки на груди и внимательно изучая меня (ее мысли оставались для меня загадкой), словно оценивая возможность использовать в дальнейшем, будто я был орудием, инструментом, который следовало вначале очистить, наточить и подготовить к работе. Это тревожило меня, но ощущение того, что другое человеческое создание терпит мое общество, было настолько приятным, что у меня защемило сердце, а на глазах выступали слезы, которых не положено иметь ни одному чародею. Мы не приспособлены к одиночеству, мы, люди. Нам необходимо общение. И это для нас главное.
Отчасти счастливый, отчасти расстроенный, не в состоянии разобраться в собственных чувствах, я лежал, греясь в лучах уже прошедшего зенит солнца, время от времени переворачиваясь, а Неку сидела напротив меня. Я уже почти дремал. Помню лишь, как дикие гуси кричали и плескались в воде.
Вернулась Тика. Я моментально сел, оглянулся в поисках одежды и, не обнаружив ее, предпринял отчаянную попытку прикрыться руками. Неку подошла сзади. Положив руку мне на плечо, она заявила:
– Не смущайся. Тика знает, как устроены мальчики.
Я снова покраснел, но ни одна из них даже не пошутила по этому поводу. Тика опустилась рядом с матерью на колени и открыла новую матерчатую сумку. Неку заглянула внутрь.
– Все в порядке, – кивнула она. Тика отдала ей семь монет.
– Секенр, – позвала Неку. – Я продала свое обручальное кольцо, чтобы купить все необходимое, в основном для тебя.
Это смутило меня даже больше моей наготы.
– Но… почему?
– У меня есть на то свои причины.
Она снова решительно взяла меня за руку. Тика извлекла из сумки полоску ткани – надушенное полотно, совершенно новое. Они вдвоем обернули ее мне вокруг пояса, одевая меня, как грудного ребенка, и не обращая ни малейшего внимания на мои протесты. Затем они нарядили меня в широкие белые штаны, туго стянутые снизу вышитыми лентами – в Стране Тростников, где штаны были прямыми, не носили ничего подобного. В сумке нашлась и алая рубашка с длинными широкими рукавами без манжетов и с роскошной вышивкой, сделанной толстой золотой нитью. За всем этим последовал кафтан, легкий, свободный, длинный и, возможно, слишком большой для меня. Поверх всего было надето ожерелье из чеканной бронзы – оно состояло из змей, причем хвост каждой последующей крепился к голове предыдущей. Все то время, пока я был в центре внимания и женщины хлопотали и кудахтали вокруг меня, я вспоминал Хамакину, игравшую дома с куклой и наряжавшую ее в самые фантастические костюмы.
Они даже подстригли мне ногти невесть откуда взявшимися крохотными ножничками.
То, что Тика достала из сумки в последнюю очередь, лишило меня дара речи. Новые туфли. Я мог лишь со слезами на глазах смотреть на них.
Тика озадаченно глянула на меня, затем – на мать, словно спрашивая, а знают ли жители Страны Тростников, что такое обувь?
Неку негромко рассмеялась.
– Мне кажется, я поняла, в чем дело, – заметила она, но никак не пояснила свои слова.
Я сидел на камне, а они продолжали хлопотать надо мной. Ощущение было страшно непривычным, а одежда – мягче и нежнее всего, что я носил прежде. Подозреваю, что такие ткани продавались на ярмарках Страны Тростников и, скорее всего, я видел иностранцев, одетых столь же роскошно, но прежде у меня никогда не было денег на такие вещи, да, впрочем, если бы и были, мне бы никогда не пришло в голову тратить их подобным образом. Неку сказала, что мне придется научиться заботиться о своей внешности. Раньше я не придавал ей совершенно никакого значения.
Туфли были сделаны из мягкой кожи, чуть утолщавшейся на подошвах. Они зашнуровывались длинными кожаными тесемками, которые Тика обмотала мне вокруг лодыжек, а потом завязала. Когда я впервые встал на ноги и прошелся, ощущение было довольно непривычным, словно кто-то сзади вцепился мне в ноги. Я едва не потерял равновесие и не упал, но все же устоял, вытянув руки в стороны. Ветер с реки надувал мою новую одежду, а дамы любовались делом своих рук.
– Мама, но на голове у него просто кошмар, – сказала Тика.
– О Боги, ты права.
Они снова усадили меня и убили уйму времени, пока, наконец, мои волосы не стали прямыми и шелковистыми – они свисали ниже плеч.
– И все же он по-прежнему похож на дикаря, – констатировала Тика. – Если они останутся у него такими длинными…
– М-мда.
И вновь мучения. Они собрали мне волосы в пучок, скрепив его серебряной нитью.
– Вот, Секенр, – выдохнула Неку. – Иди, полюбуйся. Ты себя не узнаешь.
Я склонился над заводью, внимательно рассматривая свое отражение. Я увидел безупречно одетого незнакомого юношу, который вполне мог оказаться знатным молодым человеком из Города-в-Дельте, приехавшим ко двору самого сатрапа.
Было так непривычно ощущать чье-то участие и даже заботу… Я смахнул непрошеную слезинку и натянуто улыбнулся.
– Почему вы сделали все это для меня?
– Ну, а не ты ли спасменя или забыл уже?
– Но…
Я поднялся с земли.
– Пора идти, – сказала Тика.
– Да, наконец-то, – подтвердила Неку.
Они потратили на меня все свои деньги. В сумке оставались лишь пара кожаных сандалий для босой Неку и необычный музыкальный инструмент, каких я никогда не видел прежде – изогнутая деревянная палка с крохотными колокольчиками и звенящими металлическими дисками. Я сразу понял, что он был предназначен для какой-то конкретной цели. Он не был игрушкой.
Но в путь мы отправились не сразу. Женщины долго причесывали друг друга, пока волосы не обрели более-менее приличный вид. Мне неожиданно пришла мысль, уж не собираются ли они выдавать меня за принца, играя роль служанок.
– Вот еще, – вспомнила госпожа Хапсенекьют. – Напоследок нам надо помолиться, поблагодарить богов за наше спасение и попросить удачи в будущем.
Так что мы втроем встали на колени на прибрежном камне и молились Реке, что вытекает из чрева Сюрат-Кемада и является одновременно и дорогой в Царство Смерти, и источником жизни, а также Царю Неоку, воплотившемуся во Всепобеждающем Солнце, хотя солнце уже садилось; и наступающей тьме молились мы, называя по именам все появлявшиеся на небе звезды.
Я встревожился, узнав среди первых звезд Малевендру – Богиню Боли, Смерти и Кровавого Возмездия. Госпожа Неку молилась ей дольше всего. Во время этой молитвы я хранил молчание, сказав себе, что чародей не имеет права молиться, равно как и плакать ( ну в самом деле, Секенр, зачем ты продолжаешь рассуждать подобным образом, хотя прекрасно знаешь, что это неправда?) и что чародей может внушать богам страх, красть у них и даже повелевать ими, но молиться им не должен. Он не будет вымаливать того, что, как известно, никогда не будет ему даровано.
И все же я молился. Я молился даже Царю Неоку, молился и трепетал.
Тика положила ладонь мне на руку.
– Ты дрожишь. Так и не согрелся?
Город назывался Тадистафоном, что, как сказала Тика, означало Место Упокоения Царя. Я сразу подумал, что за этим названием скрывается какая-то история. Возможно, я даже когда-нибудь ее узнаю.
Но пока у нас были совсем другие, более насущные задачи.
Над воротами красовалась эмблема с изображением одинокого Царского Орла; этот символ Древнего Царства не сопровождался крокодилом, появившимся лишь во времена Гегемонии. Видно было, что о ней заботились надлежащим образом – красили золотом и серебром, так что распростертые крылья птицы в лучах заката отливали оранжевым блеском.
Когда мы подходили к городу, стражники зажигали фонари – одна за другой загорались на стенах яркие точки. Из города доносился хор множества труб, подобный долгому глубокому вздоху. К тому времени, когда мы добрались до ворот, их уже закрыли. Вдоль дороги на обочинах разбивали лагерь караванщики и одинокие торговцы, они собирались дождаться утра, чтобы получить разрешение въехать в город. В гавани на якоре стоял крутобокий корабль.
Я едва не свернул себе шею, в изумлении разглядывая каменные стены с бесконечной чередой крыш за ними. Я подумал: такими должны быть горы далеко на юге, где рождается река – они так же возвышаются одна за другой до самого горизонта.
Над воротами были построены две совершенно одинаковые башни с бойницами для лучников. На стене, на самом видном месте, приготовились к прыжку каменные звери, извергающие из пастей на лапы раскаленный докрасна песок и камни. На стенах сгрудилось множество стражников: кто стоял в карауле, кто маршировал взад-вперед, отрывисто выкрикивая приказы.
Похоже, у жителей Тадистафона имелись веские причины запирать ворота и бояться ночи: всадники заргати и выползающие из реки эватимы, но, как бросилось мне в глаза, караванщики совершенно не проявляли бдительности – они спокойно разводили костры, готовили ужин…
Госпожа Неку не намеревалась дожидаться утра. Она выхватила у опешившего кострового палку, стукнула ею в ворота и закричала:
– Впустите нас, во имя всех богов!
Караванщики насмешливо заулюлюкали.
Она постучала вновь. Мы застыли в ожидании. Я стоял немного поодаль, пытаясь в тусклом лунном свете разглядеть колоссальные мозаики на створках ворот:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Я встал и потянулся, но неожиданно от этого усилия у меня потемнело в глазах, так что я едва не упал. Я снова сел – голова у меня кружилась. Усталость и голод истощили меня гораздо больше, чем я предполагал. Затем я снова поднялся на ноги, на сей раз медленно и осторожно. Моя накидка слетела. Но так как было еще тепло, я обвязал ее вокруг пояса и спросил:
– А не пора ли нам отправиться в путь? – Мне не терпелось осмотреть город.
Тика была поражена, Неку не могла поверить своим ушам, словно я только что сотворил леденящее кровь заклятье. Впрочем, нет. Словно я сказал откровеннейшую глупость о таких вещах, в которых разбирается любой ребенок. Неку громко рассмеялась, подошла ко мне, взяла меня за руку и потащила за собой.
– Мальчик мой, – сказала она, и это был первый раз, когда она назвала меня «мальчиком», если не вспоминать о случае с сыром, когда мое невежество убедило ее в том, что я отнюдь не древний чародей, принявший, скорее всего с дурными намерениями, облик юноши, а по-настоящему молод и беспомощен. – Возможно, ты и великий волшебник, я в этом и не сомневаюсь, но все же должен научиться следить за своим внешним видом.
Я страшно смутился и с трудом выдавил из себя:
– Что ты хочешь этим сказать?
Она снова рассмеялась, ткнула меня пальцем в грудь, пробежала рукой по моим волосам, накрутила прядь на палец и дернула. Я вскрикнул.
– Что ж, просто посмотрина себя! – сказала она. – Еще несколько татуировок, кость в носу, и из тебя выйдет превосходнейший дикарь! Ты не можешь отправиться в город втаком виде!
Я отстранился, запахивая на себе мятую накидку. Неку покачала головой.
– Тебя придется долго приводить в божеский вид. Но ничего.
Она встала с земли и отвела Тику в сторону, чтобы пошептаться. Я не слышал, о чем они говорили.
Тика вынула из сумки щетку и вначале привела в порядок волосы, затем тщательно вычистила одежду. Неку хлопотала над ней, без умолку болтая. Наконец она сняла с пальца кольцо и вручила его Тике; мать с дочерью попрощались, и Тика направилась в город.
Неку подошла ко мне.
– Она скоро вернется и принесет все, что нужно. Пойдем со мной.
Прежде чем я успел отреагировать на ее слова, она склонилась надо мной, взяла под руку и подняла на ноги. Ее сила поразила меня. Не может быть, чтобы ее так, возродил обед из лягушки. Скорее, ее воодушевляли новые горизонты – у нее явно созрел какой-то план.
Она повела меня к реке, и мы еще какое-то время шли по берегу, пока не нашли неглубокую заводь.
– Превосходно, – сказала она и, прежде чем я понял, что она делает, сняла с меня накидку и отбросила в сторону. Затем дернула меня за штаны. – А теперь – это.
– Что?
Она даже не усмехнулась – так сосредоточилась на своей идее, энергия била из нее фонтаном. Она опрокинула меня в заводь и начала стягивать мои драные штаны. Потом, без единого слова, с размаху швырнула их в реку, как можно дальше от берега. Я в отчаянии наблюдал, как они уплывают по течению.
Мой импровизированный плащ последовал за штанами. Затем она взяла меня за плечи и окунула в заводь. Я начал сопротивляться. Мне показалось, что она собирается меня утопить. Сунув мою голову в воду, она принялась ожесточенно тереть волосы.
Мне все же удалось вырваться, я сел, отплевываясь и тяжело дыша. Она снова окунула мою голову в воду, потом позволила глотнуть воздуха и принялась натирать мне волосы песком, затем макнула меня еще раз, чтобы смыть его.
Наконец, отпустив меня, она вздохнула и сказала:
– Так гораздо лучше. – Она показала на плоский камень. – А теперь сядь-ка вон там, обсохни.
Я подчинился и растянулся на камне. Солнце еще грело довольно сильно – было не жарко, но и не холодно. Неку тем временем села с другой стороны заводи, сложив руки на груди и внимательно изучая меня (ее мысли оставались для меня загадкой), словно оценивая возможность использовать в дальнейшем, будто я был орудием, инструментом, который следовало вначале очистить, наточить и подготовить к работе. Это тревожило меня, но ощущение того, что другое человеческое создание терпит мое общество, было настолько приятным, что у меня защемило сердце, а на глазах выступали слезы, которых не положено иметь ни одному чародею. Мы не приспособлены к одиночеству, мы, люди. Нам необходимо общение. И это для нас главное.
Отчасти счастливый, отчасти расстроенный, не в состоянии разобраться в собственных чувствах, я лежал, греясь в лучах уже прошедшего зенит солнца, время от времени переворачиваясь, а Неку сидела напротив меня. Я уже почти дремал. Помню лишь, как дикие гуси кричали и плескались в воде.
Вернулась Тика. Я моментально сел, оглянулся в поисках одежды и, не обнаружив ее, предпринял отчаянную попытку прикрыться руками. Неку подошла сзади. Положив руку мне на плечо, она заявила:
– Не смущайся. Тика знает, как устроены мальчики.
Я снова покраснел, но ни одна из них даже не пошутила по этому поводу. Тика опустилась рядом с матерью на колени и открыла новую матерчатую сумку. Неку заглянула внутрь.
– Все в порядке, – кивнула она. Тика отдала ей семь монет.
– Секенр, – позвала Неку. – Я продала свое обручальное кольцо, чтобы купить все необходимое, в основном для тебя.
Это смутило меня даже больше моей наготы.
– Но… почему?
– У меня есть на то свои причины.
Она снова решительно взяла меня за руку. Тика извлекла из сумки полоску ткани – надушенное полотно, совершенно новое. Они вдвоем обернули ее мне вокруг пояса, одевая меня, как грудного ребенка, и не обращая ни малейшего внимания на мои протесты. Затем они нарядили меня в широкие белые штаны, туго стянутые снизу вышитыми лентами – в Стране Тростников, где штаны были прямыми, не носили ничего подобного. В сумке нашлась и алая рубашка с длинными широкими рукавами без манжетов и с роскошной вышивкой, сделанной толстой золотой нитью. За всем этим последовал кафтан, легкий, свободный, длинный и, возможно, слишком большой для меня. Поверх всего было надето ожерелье из чеканной бронзы – оно состояло из змей, причем хвост каждой последующей крепился к голове предыдущей. Все то время, пока я был в центре внимания и женщины хлопотали и кудахтали вокруг меня, я вспоминал Хамакину, игравшую дома с куклой и наряжавшую ее в самые фантастические костюмы.
Они даже подстригли мне ногти невесть откуда взявшимися крохотными ножничками.
То, что Тика достала из сумки в последнюю очередь, лишило меня дара речи. Новые туфли. Я мог лишь со слезами на глазах смотреть на них.
Тика озадаченно глянула на меня, затем – на мать, словно спрашивая, а знают ли жители Страны Тростников, что такое обувь?
Неку негромко рассмеялась.
– Мне кажется, я поняла, в чем дело, – заметила она, но никак не пояснила свои слова.
Я сидел на камне, а они продолжали хлопотать надо мной. Ощущение было страшно непривычным, а одежда – мягче и нежнее всего, что я носил прежде. Подозреваю, что такие ткани продавались на ярмарках Страны Тростников и, скорее всего, я видел иностранцев, одетых столь же роскошно, но прежде у меня никогда не было денег на такие вещи, да, впрочем, если бы и были, мне бы никогда не пришло в голову тратить их подобным образом. Неку сказала, что мне придется научиться заботиться о своей внешности. Раньше я не придавал ей совершенно никакого значения.
Туфли были сделаны из мягкой кожи, чуть утолщавшейся на подошвах. Они зашнуровывались длинными кожаными тесемками, которые Тика обмотала мне вокруг лодыжек, а потом завязала. Когда я впервые встал на ноги и прошелся, ощущение было довольно непривычным, словно кто-то сзади вцепился мне в ноги. Я едва не потерял равновесие и не упал, но все же устоял, вытянув руки в стороны. Ветер с реки надувал мою новую одежду, а дамы любовались делом своих рук.
– Мама, но на голове у него просто кошмар, – сказала Тика.
– О Боги, ты права.
Они снова усадили меня и убили уйму времени, пока, наконец, мои волосы не стали прямыми и шелковистыми – они свисали ниже плеч.
– И все же он по-прежнему похож на дикаря, – констатировала Тика. – Если они останутся у него такими длинными…
– М-мда.
И вновь мучения. Они собрали мне волосы в пучок, скрепив его серебряной нитью.
– Вот, Секенр, – выдохнула Неку. – Иди, полюбуйся. Ты себя не узнаешь.
Я склонился над заводью, внимательно рассматривая свое отражение. Я увидел безупречно одетого незнакомого юношу, который вполне мог оказаться знатным молодым человеком из Города-в-Дельте, приехавшим ко двору самого сатрапа.
Было так непривычно ощущать чье-то участие и даже заботу… Я смахнул непрошеную слезинку и натянуто улыбнулся.
– Почему вы сделали все это для меня?
– Ну, а не ты ли спасменя или забыл уже?
– Но…
Я поднялся с земли.
– Пора идти, – сказала Тика.
– Да, наконец-то, – подтвердила Неку.
Они потратили на меня все свои деньги. В сумке оставались лишь пара кожаных сандалий для босой Неку и необычный музыкальный инструмент, каких я никогда не видел прежде – изогнутая деревянная палка с крохотными колокольчиками и звенящими металлическими дисками. Я сразу понял, что он был предназначен для какой-то конкретной цели. Он не был игрушкой.
Но в путь мы отправились не сразу. Женщины долго причесывали друг друга, пока волосы не обрели более-менее приличный вид. Мне неожиданно пришла мысль, уж не собираются ли они выдавать меня за принца, играя роль служанок.
– Вот еще, – вспомнила госпожа Хапсенекьют. – Напоследок нам надо помолиться, поблагодарить богов за наше спасение и попросить удачи в будущем.
Так что мы втроем встали на колени на прибрежном камне и молились Реке, что вытекает из чрева Сюрат-Кемада и является одновременно и дорогой в Царство Смерти, и источником жизни, а также Царю Неоку, воплотившемуся во Всепобеждающем Солнце, хотя солнце уже садилось; и наступающей тьме молились мы, называя по именам все появлявшиеся на небе звезды.
Я встревожился, узнав среди первых звезд Малевендру – Богиню Боли, Смерти и Кровавого Возмездия. Госпожа Неку молилась ей дольше всего. Во время этой молитвы я хранил молчание, сказав себе, что чародей не имеет права молиться, равно как и плакать ( ну в самом деле, Секенр, зачем ты продолжаешь рассуждать подобным образом, хотя прекрасно знаешь, что это неправда?) и что чародей может внушать богам страх, красть у них и даже повелевать ими, но молиться им не должен. Он не будет вымаливать того, что, как известно, никогда не будет ему даровано.
И все же я молился. Я молился даже Царю Неоку, молился и трепетал.
Тика положила ладонь мне на руку.
– Ты дрожишь. Так и не согрелся?
Город назывался Тадистафоном, что, как сказала Тика, означало Место Упокоения Царя. Я сразу подумал, что за этим названием скрывается какая-то история. Возможно, я даже когда-нибудь ее узнаю.
Но пока у нас были совсем другие, более насущные задачи.
Над воротами красовалась эмблема с изображением одинокого Царского Орла; этот символ Древнего Царства не сопровождался крокодилом, появившимся лишь во времена Гегемонии. Видно было, что о ней заботились надлежащим образом – красили золотом и серебром, так что распростертые крылья птицы в лучах заката отливали оранжевым блеском.
Когда мы подходили к городу, стражники зажигали фонари – одна за другой загорались на стенах яркие точки. Из города доносился хор множества труб, подобный долгому глубокому вздоху. К тому времени, когда мы добрались до ворот, их уже закрыли. Вдоль дороги на обочинах разбивали лагерь караванщики и одинокие торговцы, они собирались дождаться утра, чтобы получить разрешение въехать в город. В гавани на якоре стоял крутобокий корабль.
Я едва не свернул себе шею, в изумлении разглядывая каменные стены с бесконечной чередой крыш за ними. Я подумал: такими должны быть горы далеко на юге, где рождается река – они так же возвышаются одна за другой до самого горизонта.
Над воротами были построены две совершенно одинаковые башни с бойницами для лучников. На стене, на самом видном месте, приготовились к прыжку каменные звери, извергающие из пастей на лапы раскаленный докрасна песок и камни. На стенах сгрудилось множество стражников: кто стоял в карауле, кто маршировал взад-вперед, отрывисто выкрикивая приказы.
Похоже, у жителей Тадистафона имелись веские причины запирать ворота и бояться ночи: всадники заргати и выползающие из реки эватимы, но, как бросилось мне в глаза, караванщики совершенно не проявляли бдительности – они спокойно разводили костры, готовили ужин…
Госпожа Неку не намеревалась дожидаться утра. Она выхватила у опешившего кострового палку, стукнула ею в ворота и закричала:
– Впустите нас, во имя всех богов!
Караванщики насмешливо заулюлюкали.
Она постучала вновь. Мы застыли в ожидании. Я стоял немного поодаль, пытаясь в тусклом лунном свете разглядеть колоссальные мозаики на створках ворот:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67