Свои рассуждения и догадки дядя Эдвард продолжил излагать по дороге к гавани Сан-Педро, куда они с Джимом покатили час спустя.
Глава 7
Океан, мерно, медленно и монотонно вздымающийся всей своей массой, был тих и спокоен. Пригнанные ветром шестидюймовые волночки лениво лизали берег, а слабый, ласкающий ветерок с побережья — отдаленные воспоминания о ветре Санта-Ана — ерошил волосы Джиму, когда тот время от времени нагибал голову, чтобы откусить новую порцию от темной лакричной полоски. Джим сидел на носу «Герхарди», старого рыбацкого бота, принадлежащего Ройкрофту Сквайрсу. Обводы бота были более чем странными — на носу шире, чем в корме, но Джиму, ничего в лодках не смыслящему, подобные очертания не только не казались необычными, а совсем напротив, нравились — бот Сквайрса представлялся ему неким морским собратом «Гудзона Осы» дяди Эдварда. Каюта «Герхарди», горбатая и округлая, напоминала ему очертания каплевидных трейлеров «Эрстрим». Проект бота, вероятно, создавал человек, наделенный живым воображением, и поэтому батисфера, укрепленная у него на корме, казалась здесь вполне уместной.
В лучах солнца, играющих на поверхности моря, борта батисферы блестели, подобно огромной драгоценности, — смешанное сияние сапфира, изумруда и золота. Отражаясь от воды, блеск играл в полированном стекле круглых иллюминаторов аппарата, затмевая собой при каждом покачивании «Герхарди» на волнах одинокую фигуру на берегу.
На берегу сидел Уильям Ашблесс. Прикрывая ладонью глаза от солнца, он непрерывно нажимал кнопку вызова небольшого радиопередатчика, из динамика которого доносился в основном шум статических зарядов. Время от времени сквозь треск и скрежет пробивался голос профессора Лазарела:
— Проверка, проверка, проверка… — и так полдюжины раз с разными интервалами. Иногда профессор для разнообразия принимался считать, но никогда не забирался дальше четырех. Результатами испытаний передатчика Лазарел был вполне удовлетворен, при этом, по его мнению, самым лучшим способом в этом случае было пересказывать в эфире бородатые анекдоты. Ашблесс вообще не любил и презирал анекдоты, а Лазареловы в особенности.
— Как-то раз, — начал Лазарел новый анекдот, — входит в один бар на Пьер-стрит в Лонг-Бич мартышка, бросает на стойку перед барменом десятку и заказывает пиво. Бармен видит… — динамик передатчика взревел статическими разрядами; передача прервалась. Ашблесс торопливо убавил громкость, приглушив и треск, и голос Лазарела, тонущий в нем. На секунду ему почудилось, что он различил среди помех слова «…идем вообще гору…», ни с чем не увязываемые. Неожиданно радио затрещало громче и сразу же опять утихло. Из динамика донесся хохот. Ашблесс выругался. Он упустил соль чертова анекдота — Лазарел не умеет их рассказывать как следует. Еще через секунду поэт уже знал, что ошибся. Профессор смеялся, лишь предвкушая развязку.
— Тогда бармен и думает по себя: «Наверно, мартышка не разбирается в деньгах».
Не в силах более сдерживаться, Лазарел прыснул прямо в микрофон; передатчик Ашблесса внезапно умолк. Ашблесс в сердцах хлопнул по черной коробочке ладонью. После наполненной статическим треском двадцати — или тридцатисекунднои паузы в динамике снова зазвучал голос Лазарела.
— Проверка, — сказал он. — Ты слышишь меня, Уильям?
— Слышу, — прохрипел Ашблесс в чертову машинку. — Чем там кончилось с мартышкой, будь она неладна?
— Ах, ты об этом. — Лазарел захихикал. — Знаешь, я сам не совсем разобрался, сейчас спрошу у Эдварда, — динамик умолк.
Ашблесс несколько раз включил и выключил передатчик, покрутил колесико настройки, свистнул в микрофон, надеясь привлечь внимание Лазарела. Потом принялся смотреть на крошечного Ройкрофта Сквайрса с трубкой в зубах, который стоял на мостике своей шхуны, устремив взгляд в море. В двадцати милях по курсу от качающегося на волнах «Герхарди» в океане плыли затянутые дымкой скалистые утесы острова Санта-Каталина. Когда бот накренялся на правый борт, Сквайрс, выпускающий клубы дыма, исчезал за горбом вздымающейся каюты и казалось, что южная оконечность далекого острова скрывается за горизонтом вслед за капитаном. После того, как лодка выпрямлялась и Ройкрофт опять появлялся из-за каюты, с маленьким облачком табачного дыма, расплывающимся над его головой, край острова на несколько мгновений становился хорошо виден, а потом, когда Сквайрс начинал опускаться за каюту, гипнотически снова исчезал. Радио молчало, вокруг царили тишь и благодать, нарушаемые редкими криками чаек, и Ашблесс сидел, почти убаюканный раскачиванием бота. Ему не составило труда очень быстро убедить себя, что качающаяся лодка, пыхающий дымом Сквайрс и подернутые туманом утесы далекого острова у края моря суть не что иное, как части одной сказочной циклической машины, работающей в неслышном ритме под напором легкого утреннего бриза.
Треск радио прервал замедленное качание и вырвал Ашблесса из полуденных грез. Лазарел снова начал проверку. Ашблесс испытывал огромный соблазн вообще выключить передатчик.
— Бармен отсчитал… — сказал Лазарел, — …сорок центов сдачи.
Треск разрядов вычеркнул из анекдота три или четыре секунды.
— Мартышка убрала сдачу в карман и с удивлением посмотрела по сторонам… — могучий всплеск помех поглотил причины удивления мартышки. Позади Ашблесса, на тропинке, ведущей с вершины утеса к пляжу, захрустел гравий — кто-то спускался. Ашблесс, раздраженно крутя колесики передатчика, оглянулся и увидел Спековски, репортера: тот отряхивал полы пальто и поправлял ремень огромного футляра с фотографической камерой, висевшего у него через плечо. Внезапно помехи в динамике исчезли, и из него выплеснулся дикий взрыв хохота Лазарела.
— Чтобы поддержать разговор, бармен ей отвечает: «К нам сюда не часто мартышки-то заглядывают».
Несколько секунд Спековски молчал. Заслонив глаза, он рассмотрел на корме бота батисферу. Ашблесс посчитал последнюю фразу в анекдоте заключительной, но опять ошибся.
— А мартышка тогда ему и говорит, — Лазарела душил смех и разобрать его слова было трудно, к тому же шипение помех снова стало набирать силу. — …при цене девять шестьдесят за кружку пива я этому совсем не удивляюсь!»
Ашблесс выключил машинку и с видом смиренным и тихим кивнул репортеру. Спековски достал из кармана пальто записную книжку на спиральной пружине и быстрым угловатым почерком принялся делать пометки.
Джим заметил Спековски за минуту до того, как о нем узнал Ашблесс, — он увидел фигуру репортера на вершине утеса, когда тот высматривал удобную тропинку вниз. Учитывая случившееся на последней встрече ньютонианцев, Джима отчасти удивило появление Спековски и в особенности как запросто он болтает с Ашблессом. Джим обратил на это внимание дяди, и того это также немало озадачило. Спековски достал из футляра камеру и принялся ее настраивать.
Через двадцать минут начался бурный прилив, и Эдвард Сент-Ивс с профессором Лазарелом поспешно забрались в батисферу, опустили и задраили за собой люк. С гулом и плеском аппарат был снят с палубы бота и опущен в голубые воды океана.
Джим наблюдал за спуском батисферы. Восходящие потоки пузырей частично скрывали от глаз темную сферу, окруженную ореолом света шести прожекторов. Батисфера опустилась на десять или двенадцать футов в глубину и на мгновение замерла, потом опустилась еще на десять. Джим смотрел в воду сквозь «око Момуса», но уже через несколько минут не мог различить ничего, кроме танцующих пузырьков воздуха и отдаленного подводного сияния — батисфера ушла в не знающие света недра широкой впадины. Время от времени передатчики на мостике бота и на берегу у Ашблесса оживали и из них доносился голос дяди Эдварда вперемешку с треском помех. Спековски сидел на куче плавника и, наклонившись вперед, прислушивался к передатчику, делая пометки в блокноте.
Внутри батисферы, в тесноте и холоде, сидели на низеньких стульчиках Эдвард Сент-Ивс и профессор Лазарел. Маленькие дефростеры обдували стекла иллюминаторов воздухом, однако те все равно запотевали, и время от времени Лазарел принимался яростно протирать их, используя для этой цели свой носовой платок. Профессор попеременно то клял мутнеющее стекло, то восторгался подводными чудесами — крупным розовым спрутом, бежавшим в тень скальной расселины, или огромным скатом размером с автомобильный чехол, грациозно скользящим в отдалении среди извивающихся прядей водорослей.
— Плюнь и разотри, — сказал Эдвард.
— Что?
— Плюнь на стекло и разотри по кругу.
— И что получится?
— Иллюминатор перестанет запотевать. Господи, что это!
Дядя Эдвард ткнул пальцем в океанскую темноту и прижал лицо к холодному, влажному стеклу иллюминатора. Лазарел вскочил со своего места и наклонился, чтобы лучше видеть.
— Что ты там увидел?
— Теперь уже ничего. Но на секунду мне показалось, что я вижу нечто очень большое.
— Какого размера?
— Понятия не имею. — Эдвард покачал головой. — Там был здоровенный светящийся глаз. Величиной с грейпфрут. Или даже больше. Этот глаз смотрел на нас несколько секунд, а потом закрылся.
— Закрылся! Ты хочешь сказать, что у этого глаза было веко?
— Похоже на то.
Эдвард поймал пальцем на стене батисферы крохотный ручеек морской воды, вытекающий из-под прохудившегося уплотнения одного из иллюминаторов. За стеклом не было видно ничего, кроме стайки живописно окрашенных гольцов, снующих между поросшими морской травой камнями.
Внезапный удар бросил Лазарела вперед. Равновесие он сумел удержать, только ухватившись рукой за скобу, приваренную к обшивке батисферы сразу под выходным люком.
— Все, сели.
Эдвард повернулся и посмотрел в иллюминатор, потом принялся работать двумя суставчатыми манипуляторами, пытаясь оттолкнуть аппарат от скалы, на уступе которой они стояли. Через несколько секунд батисфера дернулась и подалась назад дюймов на шесть. Лазарел поставил в известность Сквайрса. Издав скрежещущий звук, батисфера подвинулась еще, потом внезапно накренилась — одна из ее опор повисла над жерлом впадины. Несколько секунд аппарат раскачивался в таком положении. Эдвард уперся манипулятором в риф — батисфера накренилась еще больше и соскользнула с камней в пучину.
— Эй! — предостерегающе выкрикнул Лазарел за мгновение до того, как аппарат освободился. — Стой! Подожди!
Но было поздно. Они уже спустились ниже. Профессор пригнулся, повернул голову и посмотрел сквозь иллюминатор вверх. Но наверху, над тремя футами подсвеченной воды, ничего не было видно, кроме темной стены океана.
— Что там было? — спросил Эдвард.
— Ты не поверишь.
— Но все-таки?
— Изогнутая кость, футов шесть длиной.
— Китовая, — предположил Эдвард, усаживаясь на свое место.
— Это был бивень мамонта, — отозвался Лазарел. — Я уверен. Нужно подняться к уступу и попытаться забрать бивень манипулятором.
— Мы займемся им на обратном пути, — ответил Эдвард. — Все равно мы мимо этого уступа пройдем. Я засек по глубиномеру — мы сели на карниз на глубине примерно двадцать морских саженей. Бивень мамонта, говоришь?
— Могу поспорить на обед в ресторане. Даже на бутылку хорошего виски.
Лазарел уселся на стул, плюнул на иллюминатор и растер слюну указательным пальцем. Батисфера продолжала медленно, но верно погружаться. Лазарел чувствовал, что его одежда пропитывается влагой, но никаких отрицательных эмоций по этому поводу не испытал. Наоборот, он ощущал странное возбуждение и приподнятость, словно виной тому была скапливающаяся внутри шара сырость. Его волосы намокли и прилипли ко лбу, одна прядь свисала прямо на глаза. Внутри батисферы царил плесневелый, застоявшийся дух, напоминающий Лазарелу запах из давно не мытого аквариума с морской водой. Он нажал кнопку передатчика.
— На какой мы глубине?
— Сто семьдесят пять футов, — ответили из динамика. Голос Сквайрса слышался Лазарелу странно далеким — как будто словам приходилось проделывать длинный путь по переговорной трубе или по двухсотфутовому аквариумному шлангу. Эта мысль внезапно показалась Лазарелу ужасно смешной — он повернулся, чтобы поделиться с Эдвардом.
Однако тот не обратил на него внимания. Сент-Ивс делал руками знаки повисшему перед иллюминатором кальмару, который, похоже, сигналил ему в ответ. Лазарел не заметил кальмара, но моментально проникся духом пантомимы Эдварда и сам сделал несколько оживленных жестов, в результате сильно ударившись рукой о медную задрайку. Кровь из ссадины на тыльной стороне кисти окрасила рукав его рубашки.
— Надо же, — с искренним удивлением произнес он.
Кровь на рукаве напомнила ему о том, чему он научился у отца сорок лет назад. Лазарел порылся в карманах и выудил оттуда четвертак.
— Смотри, — крикнул он Эдварду. — Смотри сюда.
Эдвард с улыбкой повернулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Глава 7
Океан, мерно, медленно и монотонно вздымающийся всей своей массой, был тих и спокоен. Пригнанные ветром шестидюймовые волночки лениво лизали берег, а слабый, ласкающий ветерок с побережья — отдаленные воспоминания о ветре Санта-Ана — ерошил волосы Джиму, когда тот время от времени нагибал голову, чтобы откусить новую порцию от темной лакричной полоски. Джим сидел на носу «Герхарди», старого рыбацкого бота, принадлежащего Ройкрофту Сквайрсу. Обводы бота были более чем странными — на носу шире, чем в корме, но Джиму, ничего в лодках не смыслящему, подобные очертания не только не казались необычными, а совсем напротив, нравились — бот Сквайрса представлялся ему неким морским собратом «Гудзона Осы» дяди Эдварда. Каюта «Герхарди», горбатая и округлая, напоминала ему очертания каплевидных трейлеров «Эрстрим». Проект бота, вероятно, создавал человек, наделенный живым воображением, и поэтому батисфера, укрепленная у него на корме, казалась здесь вполне уместной.
В лучах солнца, играющих на поверхности моря, борта батисферы блестели, подобно огромной драгоценности, — смешанное сияние сапфира, изумруда и золота. Отражаясь от воды, блеск играл в полированном стекле круглых иллюминаторов аппарата, затмевая собой при каждом покачивании «Герхарди» на волнах одинокую фигуру на берегу.
На берегу сидел Уильям Ашблесс. Прикрывая ладонью глаза от солнца, он непрерывно нажимал кнопку вызова небольшого радиопередатчика, из динамика которого доносился в основном шум статических зарядов. Время от времени сквозь треск и скрежет пробивался голос профессора Лазарела:
— Проверка, проверка, проверка… — и так полдюжины раз с разными интервалами. Иногда профессор для разнообразия принимался считать, но никогда не забирался дальше четырех. Результатами испытаний передатчика Лазарел был вполне удовлетворен, при этом, по его мнению, самым лучшим способом в этом случае было пересказывать в эфире бородатые анекдоты. Ашблесс вообще не любил и презирал анекдоты, а Лазареловы в особенности.
— Как-то раз, — начал Лазарел новый анекдот, — входит в один бар на Пьер-стрит в Лонг-Бич мартышка, бросает на стойку перед барменом десятку и заказывает пиво. Бармен видит… — динамик передатчика взревел статическими разрядами; передача прервалась. Ашблесс торопливо убавил громкость, приглушив и треск, и голос Лазарела, тонущий в нем. На секунду ему почудилось, что он различил среди помех слова «…идем вообще гору…», ни с чем не увязываемые. Неожиданно радио затрещало громче и сразу же опять утихло. Из динамика донесся хохот. Ашблесс выругался. Он упустил соль чертова анекдота — Лазарел не умеет их рассказывать как следует. Еще через секунду поэт уже знал, что ошибся. Профессор смеялся, лишь предвкушая развязку.
— Тогда бармен и думает по себя: «Наверно, мартышка не разбирается в деньгах».
Не в силах более сдерживаться, Лазарел прыснул прямо в микрофон; передатчик Ашблесса внезапно умолк. Ашблесс в сердцах хлопнул по черной коробочке ладонью. После наполненной статическим треском двадцати — или тридцатисекунднои паузы в динамике снова зазвучал голос Лазарела.
— Проверка, — сказал он. — Ты слышишь меня, Уильям?
— Слышу, — прохрипел Ашблесс в чертову машинку. — Чем там кончилось с мартышкой, будь она неладна?
— Ах, ты об этом. — Лазарел захихикал. — Знаешь, я сам не совсем разобрался, сейчас спрошу у Эдварда, — динамик умолк.
Ашблесс несколько раз включил и выключил передатчик, покрутил колесико настройки, свистнул в микрофон, надеясь привлечь внимание Лазарела. Потом принялся смотреть на крошечного Ройкрофта Сквайрса с трубкой в зубах, который стоял на мостике своей шхуны, устремив взгляд в море. В двадцати милях по курсу от качающегося на волнах «Герхарди» в океане плыли затянутые дымкой скалистые утесы острова Санта-Каталина. Когда бот накренялся на правый борт, Сквайрс, выпускающий клубы дыма, исчезал за горбом вздымающейся каюты и казалось, что южная оконечность далекого острова скрывается за горизонтом вслед за капитаном. После того, как лодка выпрямлялась и Ройкрофт опять появлялся из-за каюты, с маленьким облачком табачного дыма, расплывающимся над его головой, край острова на несколько мгновений становился хорошо виден, а потом, когда Сквайрс начинал опускаться за каюту, гипнотически снова исчезал. Радио молчало, вокруг царили тишь и благодать, нарушаемые редкими криками чаек, и Ашблесс сидел, почти убаюканный раскачиванием бота. Ему не составило труда очень быстро убедить себя, что качающаяся лодка, пыхающий дымом Сквайрс и подернутые туманом утесы далекого острова у края моря суть не что иное, как части одной сказочной циклической машины, работающей в неслышном ритме под напором легкого утреннего бриза.
Треск радио прервал замедленное качание и вырвал Ашблесса из полуденных грез. Лазарел снова начал проверку. Ашблесс испытывал огромный соблазн вообще выключить передатчик.
— Бармен отсчитал… — сказал Лазарел, — …сорок центов сдачи.
Треск разрядов вычеркнул из анекдота три или четыре секунды.
— Мартышка убрала сдачу в карман и с удивлением посмотрела по сторонам… — могучий всплеск помех поглотил причины удивления мартышки. Позади Ашблесса, на тропинке, ведущей с вершины утеса к пляжу, захрустел гравий — кто-то спускался. Ашблесс, раздраженно крутя колесики передатчика, оглянулся и увидел Спековски, репортера: тот отряхивал полы пальто и поправлял ремень огромного футляра с фотографической камерой, висевшего у него через плечо. Внезапно помехи в динамике исчезли, и из него выплеснулся дикий взрыв хохота Лазарела.
— Чтобы поддержать разговор, бармен ей отвечает: «К нам сюда не часто мартышки-то заглядывают».
Несколько секунд Спековски молчал. Заслонив глаза, он рассмотрел на корме бота батисферу. Ашблесс посчитал последнюю фразу в анекдоте заключительной, но опять ошибся.
— А мартышка тогда ему и говорит, — Лазарела душил смех и разобрать его слова было трудно, к тому же шипение помех снова стало набирать силу. — …при цене девять шестьдесят за кружку пива я этому совсем не удивляюсь!»
Ашблесс выключил машинку и с видом смиренным и тихим кивнул репортеру. Спековски достал из кармана пальто записную книжку на спиральной пружине и быстрым угловатым почерком принялся делать пометки.
Джим заметил Спековски за минуту до того, как о нем узнал Ашблесс, — он увидел фигуру репортера на вершине утеса, когда тот высматривал удобную тропинку вниз. Учитывая случившееся на последней встрече ньютонианцев, Джима отчасти удивило появление Спековски и в особенности как запросто он болтает с Ашблессом. Джим обратил на это внимание дяди, и того это также немало озадачило. Спековски достал из футляра камеру и принялся ее настраивать.
Через двадцать минут начался бурный прилив, и Эдвард Сент-Ивс с профессором Лазарелом поспешно забрались в батисферу, опустили и задраили за собой люк. С гулом и плеском аппарат был снят с палубы бота и опущен в голубые воды океана.
Джим наблюдал за спуском батисферы. Восходящие потоки пузырей частично скрывали от глаз темную сферу, окруженную ореолом света шести прожекторов. Батисфера опустилась на десять или двенадцать футов в глубину и на мгновение замерла, потом опустилась еще на десять. Джим смотрел в воду сквозь «око Момуса», но уже через несколько минут не мог различить ничего, кроме танцующих пузырьков воздуха и отдаленного подводного сияния — батисфера ушла в не знающие света недра широкой впадины. Время от времени передатчики на мостике бота и на берегу у Ашблесса оживали и из них доносился голос дяди Эдварда вперемешку с треском помех. Спековски сидел на куче плавника и, наклонившись вперед, прислушивался к передатчику, делая пометки в блокноте.
Внутри батисферы, в тесноте и холоде, сидели на низеньких стульчиках Эдвард Сент-Ивс и профессор Лазарел. Маленькие дефростеры обдували стекла иллюминаторов воздухом, однако те все равно запотевали, и время от времени Лазарел принимался яростно протирать их, используя для этой цели свой носовой платок. Профессор попеременно то клял мутнеющее стекло, то восторгался подводными чудесами — крупным розовым спрутом, бежавшим в тень скальной расселины, или огромным скатом размером с автомобильный чехол, грациозно скользящим в отдалении среди извивающихся прядей водорослей.
— Плюнь и разотри, — сказал Эдвард.
— Что?
— Плюнь на стекло и разотри по кругу.
— И что получится?
— Иллюминатор перестанет запотевать. Господи, что это!
Дядя Эдвард ткнул пальцем в океанскую темноту и прижал лицо к холодному, влажному стеклу иллюминатора. Лазарел вскочил со своего места и наклонился, чтобы лучше видеть.
— Что ты там увидел?
— Теперь уже ничего. Но на секунду мне показалось, что я вижу нечто очень большое.
— Какого размера?
— Понятия не имею. — Эдвард покачал головой. — Там был здоровенный светящийся глаз. Величиной с грейпфрут. Или даже больше. Этот глаз смотрел на нас несколько секунд, а потом закрылся.
— Закрылся! Ты хочешь сказать, что у этого глаза было веко?
— Похоже на то.
Эдвард поймал пальцем на стене батисферы крохотный ручеек морской воды, вытекающий из-под прохудившегося уплотнения одного из иллюминаторов. За стеклом не было видно ничего, кроме стайки живописно окрашенных гольцов, снующих между поросшими морской травой камнями.
Внезапный удар бросил Лазарела вперед. Равновесие он сумел удержать, только ухватившись рукой за скобу, приваренную к обшивке батисферы сразу под выходным люком.
— Все, сели.
Эдвард повернулся и посмотрел в иллюминатор, потом принялся работать двумя суставчатыми манипуляторами, пытаясь оттолкнуть аппарат от скалы, на уступе которой они стояли. Через несколько секунд батисфера дернулась и подалась назад дюймов на шесть. Лазарел поставил в известность Сквайрса. Издав скрежещущий звук, батисфера подвинулась еще, потом внезапно накренилась — одна из ее опор повисла над жерлом впадины. Несколько секунд аппарат раскачивался в таком положении. Эдвард уперся манипулятором в риф — батисфера накренилась еще больше и соскользнула с камней в пучину.
— Эй! — предостерегающе выкрикнул Лазарел за мгновение до того, как аппарат освободился. — Стой! Подожди!
Но было поздно. Они уже спустились ниже. Профессор пригнулся, повернул голову и посмотрел сквозь иллюминатор вверх. Но наверху, над тремя футами подсвеченной воды, ничего не было видно, кроме темной стены океана.
— Что там было? — спросил Эдвард.
— Ты не поверишь.
— Но все-таки?
— Изогнутая кость, футов шесть длиной.
— Китовая, — предположил Эдвард, усаживаясь на свое место.
— Это был бивень мамонта, — отозвался Лазарел. — Я уверен. Нужно подняться к уступу и попытаться забрать бивень манипулятором.
— Мы займемся им на обратном пути, — ответил Эдвард. — Все равно мы мимо этого уступа пройдем. Я засек по глубиномеру — мы сели на карниз на глубине примерно двадцать морских саженей. Бивень мамонта, говоришь?
— Могу поспорить на обед в ресторане. Даже на бутылку хорошего виски.
Лазарел уселся на стул, плюнул на иллюминатор и растер слюну указательным пальцем. Батисфера продолжала медленно, но верно погружаться. Лазарел чувствовал, что его одежда пропитывается влагой, но никаких отрицательных эмоций по этому поводу не испытал. Наоборот, он ощущал странное возбуждение и приподнятость, словно виной тому была скапливающаяся внутри шара сырость. Его волосы намокли и прилипли ко лбу, одна прядь свисала прямо на глаза. Внутри батисферы царил плесневелый, застоявшийся дух, напоминающий Лазарелу запах из давно не мытого аквариума с морской водой. Он нажал кнопку передатчика.
— На какой мы глубине?
— Сто семьдесят пять футов, — ответили из динамика. Голос Сквайрса слышался Лазарелу странно далеким — как будто словам приходилось проделывать длинный путь по переговорной трубе или по двухсотфутовому аквариумному шлангу. Эта мысль внезапно показалась Лазарелу ужасно смешной — он повернулся, чтобы поделиться с Эдвардом.
Однако тот не обратил на него внимания. Сент-Ивс делал руками знаки повисшему перед иллюминатором кальмару, который, похоже, сигналил ему в ответ. Лазарел не заметил кальмара, но моментально проникся духом пантомимы Эдварда и сам сделал несколько оживленных жестов, в результате сильно ударившись рукой о медную задрайку. Кровь из ссадины на тыльной стороне кисти окрасила рукав его рубашки.
— Надо же, — с искренним удивлением произнес он.
Кровь на рукаве напомнила ему о том, чему он научился у отца сорок лет назад. Лазарел порылся в карманах и выудил оттуда четвертак.
— Смотри, — крикнул он Эдварду. — Смотри сюда.
Эдвард с улыбкой повернулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51