А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Еще как… Постой, я понял. Ты где-то вскользь услышала имя Губарева, прилаживаешь к своим «Обыкновенным историям»… Начинаешь зондаж с меня… Незванов – повод… Хитра, мать, а я уши развесил! Все, больше ни слова.
– Да ты и так ничего не сказал.
– На том стоим. Пока! Заловишь Губарева – с тебя пиво.
– За что, вампир?!
– За мою красоту и ум.
– Если ты получишь это пиво, то я – сбитый американский летчик.
– Я тебя тоже люблю и нежно целую.
– Я тебя дважды.
Ника так и осталась сидеть, держа в руке телефонную трубку, из которой доносились короткие гудки. Разговор вымотал ее, особенно финальный обмен шуточками, давшийся ох как нелегко.
Итак, теперь ей известны четверо – Щербаков, Радецкий, Губарев и Незванов. Один из них мертв. Убит. А есть еще Борис Кедров, которого тоже едва не убили. И его исчезнувший дядя, почему-то Борису не позвонивший. Не слишком ли зловещие тучи сгущаются вокруг списка?
16
23 мая 2001 года
С утра Ника монтировала передачу, а потом поехала к Владимиру Николаевичу Григорьеву, основателю и бессменному редактору альманаха фантастики и приключений «Зеркальный мир». Она была давно знакома с Григорьевым, почитала его как своего рода учителя, частенько заглядывала на огонек, и сегодняшняя телефонная просьба о встрече Владимира Николаевича не удивила.
Григорьев принял Нику в уютном домашнем халате, и весь он был домашним и уютным. Ему нездоровилось, он пил чай с лимоном, которым не замедлил угостить и Нику. Она с удовольствием согласилась, уселась в продавленное кресло. Ей нравилось бывать у Григорьева, сидеть в этом кресле и вести долгие беседы с хозяином старомодной квартиры. Нравились ей книжные полки до потолка, допотопная пишущая машинка «Ортех» (компьютер тоже имелся, но консервативный Григорьев привыкал к нему со скрипом), удобная мебель, жертвующая стильностью ради добротного комфорта, библиотечные запахи, ламбрекены на окнах. В дом Григорьева безумный внешний мир не был допущен… Но сегодня Ника не добровольная изгнанница, а шпионка этого мира.
Она пила чай, болтала о пустяках. Григорьев снисходительно внимал, а она искала мостик к тому, ради чего пришла.
Не придумав шпионского хода, она просто спросила:
– Владимир Николаевич, а вы помните Радецкого? Писателя, который у вас публиковался?
Редактор отчего-то помрачнел и кивнул.
– Как не помнить. Рассказ «Рыцари подземелья».
– Он у вас есть? Можно мне взглянуть?
– Есть, есть. – Губарев забрался на невысокую стремянку и принялся раскапывать на верхней полке томик альманаха. – А почему это ты вспомнила о Радецком?
– Я о нем передачу делала, а недавно он позвонил. По-моему, подбивает клинья. А что? Хороший писатель. Книгу его я читала, а рассказ – нет.
Григорьев окинул Нику со своей высоты странным отсутствующим взглядом и продолжил поиски. Найдя томик в мягкой обложке, он спустился и подал его Нике.
– Там, в конце.
– Я быстренько пролистаю…
Ника заглянула на страничку содержания, открыла альманах на рассказе Радецкого и принялась читать. Ей было достаточно полутора абзацев, чтобы убедиться – рассказ «Рыцари подземелья» не имеет ничего общего ни с романом «Кто-то в долине», ни со скучным и претенциозным бредом из компьютера Максима. Она захлопнула книжку:
– Ладно. Владимир Николаевич, вы мне скажите – хороший рассказ?
– Отличный. Только вот…
– Что?
– Не знаю, стоит ли тебе и говорить… Доказательств нет…
– Каких доказательств? Нет уж, Владимир Нико­лаевич, сказали «А», извольте сказать и «Б».
С тяжелым вздохом Григорьев долил в стакан кипяток из электрочайника.
– Месяца через три после публикации пришла ко мне одна женщина… Она утверждала, что «Рыцарей подземелья» написал вовсе не Радецкий, а его школьный друг, ее сын. Парень погиб в армии… Она сказала, что рассказ был написан на компьютере, файл не сохранился и подтвердить свои слова она ничем не может. Она понятия не имеет, как попал к Радецкому текст рассказа.
Ника моргнула несколько раз подряд:
– Ага. И что вы предприняли?
– А что я мог предпринять? На нет и суда нет. Но вот когда вышла книга «Кто-то в долине», я сравнил оба текста.
– И ваш вывод?
– Они написаны не одним и тем же человеком.
– А значит…
– Значит, либо Радецкий не писал рассказа «Рыцари подземелья», либо он не писал романа «Кто-то в долине».
– Есть еще третья возможность, – заметила Ника. – Он не писал ни того, ни другого.
– Если так, хотел бы я знать, как это у него получается…
– Я тоже.
Редактор сощурился, проницательно посмотрел на Нику.
– Ты затеяла расследование плагиаторской деятельности Радецкого… и потому пришла ко мне?
– Нет.
– Ой ли?
– Да нет, нет. – Ника махнула рукой. – Какое там расследование. Я правду вам сказала, он клинья под­бивал. И мне случайно попались на глаза файлы с его новыми работами…
– И что в них?
– Эпигонская графомания с вкраплениями плагиата. Это, наверное, и есть его собственное творчество.
– М-да… Если он и это у кого-нибудь не уворовал.
– Это?! Ну, знаете…
– Всякое бывает, – засмеялся Григорьев. – И как же ты теперь поступишь?
– Никак. Заниматься какими-то расследованиями и поисками доказательств нет ни времени, ни желания, да и наплевать мне на него. Впрочем…
– Что?
В запасе у Ники оставались три непроясненных имени из списка – когда, как не сейчас, воспользоваться моментом и проверить одно из них, любое?
– Он часто упоминал некого Растригина, и вот я подумала – не связан ли тот…
– Растригина? Знал я одного Сергея Растригина, коллекционера живописи. Он умер в прошлом году. Был еще Леонид Растригин, философ, эмигрант…
– Того, кажется, зовут Николай, – обронила Ника. – Николай… Васильевич, да.
– Николай Васильевич… Подождите, подожди… Где я мог… А, вспомнил! Рассказывал мне о таком Свиридов, наш генеральный. Растригин – искусствовед, ему лет тридцать… Возраст тут имеет значение, потому что парень звезд с неба не хватал, и вот поди ж ты – проводит сенсационные научные изыскания, находит рукописи Мусоргского, считавшиеся утраченными навсегда, делает блестящую карьеру. Думаешь, он и есть друг Радецкого? И как-то помогает ему в… литературных фокусах?
– Не знаю. Может быть, мы с вами ошибаемся.
– В чем?
– Вдруг Радецкий – гений и умеет писать свои вещи так, что одна совершенно не похожа на другую? Ваша посетительница могла видеть в компьютере сына именно рассказ Радецкого. А графомания, которую видела я, – фрагменты будущего произведения, как бы прямая речь. Допустим, он сочиняет роман от имени плохого писателя и вдобавок плагиатора… Я однажды снимала передачу, мы там с героиней коснулись такой темы: хорошая актриса играет роль плохой актрисы, пытающейся выдать себя за хорошую актрису… Почему бы Радецкому не прибегнуть к такому литературному приему? Правда, там два романа, но почему бы…
– Ника, ты сама в это не веришь.
– Дело не в том, во что я верю, Владимир Нико­лаевич. Как говорил Нильс Бор, подкова приносит счастье независимо от того, веришь ты в это или нет…
– Или не приносит.
– Да, к сожалению. И тоже независимо от веры или неверия.
17
От Григорьева Ника еще могла бы вернуться на работу, доделать кое-что по будущей передаче, но она предпочла поехать домой. Работа, передача, телевизнойная суета – все это как-то вдруг и сразу отодвинулось на задний план, утратило значение и смысл. Не позвонить ли знакомому врачу, выпросить оправдательный документ о фальшивой болезни? Нет, зачем… Ника работает в частной телекомпании, формальные оправдания ей не нужны, достаточно позвонить Щербакову и попросить краткосрочный отпуск. Он, вероятно, удивится – так не бывает, чтобы заряженные на успех сотрудники отлынивали от работы, обычно наоборот, фонтанируют, и ни отбоя, ни покоя, поубавить бы им активности… Но если просто сослаться на переутомление, пару недель даст. А для чего? Чем, собственно, Ника намерена заняться в эту пару недель?
Капли унылого дождя покатились по оконному стеклу. Дождь напомнил о зонте, забытом тем вечером у Кедрова (вон он, зонт, на полке в прихожей), отсюда потянулась цепочка ассоциаций и воспоминаний… Их недолгий роман… Утром она звонила в больницу. Состояние Бориса – без изменений.
Вполголоса бормотал телевизор. Ника жевала бутерброд, прихлебывала чай. Когда она в очередной раз вяло подносила стакан ко рту, рука ее дрогнула, и чай выплеснулся на колени.
Телевизор известил о новом убийстве. Был обнаружен труп Татьяны Владимировны Долинской, сорока лет, практикующего (нет, практиковавшего, мысленно поправила себя Ника) экстрасенса.
Долинскую нашли в ее квартире. Судя по множеству ножевых ранений и по тому, что квартира, по всей видимости, не была ограблена, преступление совершил кто-то из ее неуравновешенных клиентов – известно, какая публика по большей части обращается к экстрасенсам, гадалкам и магам. Прорабатывалась также версия трагедии на личной почве. В дополнение сообщалось, что Долинская практиковала уже больше десяти лет, но в последнее время ее ясновидение проявилось особенно ярко – она якобы находила угнанные машины, украденные драгоценности, пропавших или похищенных людей, почему ее известность и росла как на дрожжах. Таким образом, не исключалась и чья-то месть.
Вот так, сказала себе Ника. Двое. Двое из семерых. Это ПРОСКРИПЦИОННЫЙ список. Список людей, приговоренных к смерти.
Она встала, заметалась по комнате, потом снова села. Холодный ужас железным обручем сдавил горло. Что делать? Пойти в прокуратуру или куда там полагается идти, и все рассказать? Нет, лучше предупредить как-то анонимно, что ли… А то приходит девушка с какой-то мистической историей, и почему они обязаны ей верить? Вдруг примутся выяснять, откуда у нее НА САМОМ ДЕЛЕ такой список? Слежку установят? Да нет, все это, в сущности, несерьезно. Сомнительно, чтобы неповоротливая казенная машина сработала вдруг быстро и, главное, – эффективно.
Писатель, женщина-экстрасенс, депутат, физик, искусствовед, владелец телекомпании – почему все эти столь разные люди оказались в списке, за что их убивают? А может, совпадение? Два убийства никак не связаны, причины их совершенно различны? А Кедров? Для совпадения слишком много.
Ника подошла к окну, залитому дождем. Ничего не было видно сквозь стекло… Но кто-то смотрел на нее, чей-то упорный взгляд проникал в комнату. Это ощущение нельзя было отстранить, от него невозможно было отмахнуться. Из немыслимого далека, с невидимых небес кто-то смотрел прямо на нее, изучающе, неотступно, и она не могла заслониться или уклониться. Она вдруг поняла – и мысль эта стала зеркальным отражением ее страха, – почему минуту назад подумала о своей истории как о мистической. Что бы это ни значило, какие бы силы ни скрывались за списком – всегда будет еще вот этот взгляд из неведомых измерений, которым нет названия на Земле.
18
Лифт не работал. Илларионов зачем-то нажал кнопку дважды, точно надеялся, что лифт опомнится и вернется к своим обязанностям, но чуда не случилось, и профессор пешком поплелся на восьмой этаж. По дороге он перетасовал письма, только что вынутые из почтового ящика, – четыре конверта. Вот это – из Лондона, долгожданное, от коллеги Хоббса (должно быть, на черепахе его везли в Санкт-Петербург); это из журнала, наверное, насчет статьи. Третье письмо пришло от Козина из Дубны, четвертое оказалось рекламкой, какие рассылают фирмы почтовой торговли, жульнически соблазняя несбыточными призами.
Хотя профессору, доктору физико-математических наук Андрею Владимировичу Илларионову было всего сорок пять лет, был он не в лучшей спортивной форме и изрядно запыхался, преодолевая лестницу. Сказывался малоподвижный образ жизни. И дома, и в институте профессор большей частью сидел за компьютером, а в промежутках – за рулем своей «волги». Он курил, похвалы бегу от инфаркта считал шарлатанством – и вот результат, одышка после рядового марш-броска на восьмой этаж.
В прихожей Илларионов привычно пригладил непослушные волосы перед зеркалом, скорчил гримасу своему отражению. Впрочем, он себе нравился. Высокий лоб, серые большие глаза, прямой нос, подбородок с ямочкой, – хоть в кино снимайся. В молодости его в кино и сманивали, но он предпочел теоретическую физику и ни разу не пожалел о выборе. Да что там в молодости, и сейчас он не страдал от недостатка женского внимания – возможно, потому и не был женат.
Профессор переоделся в типично холостяцкую домашнюю куртку – мягкую, теплую, красно-синюю, – расположился в кресле и распечатал письмо из Лондона. То, о чем писал коллега Хоббс – продолжение их давнего научного спора, – осталось бы абсолютно непонятным для девяносто девяти процентов жителей Земли. Один процент, как оптимистично надеялся профессор Илларионов, составляли люди, к физике неравнодушные, но и из них сущность проблемы ухватили бы лишь избранные.
Остро отточенным карандашом профессор отметил два уравнения, поставил возле второго вопросительный знак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов