К несчастью, даже с вводом в оборот новых земель, генетически измененными продуктами и переводом всей сельскохозяйственной отрасли Америки на работу на полную мощность это означало появление дефицита. А дефицит — это такая вещь, которая бывает только у других, а не у американцев.
Когда американцы заходят в продовольственный магазин, они ожидают увидеть приветливо улыбающихся разносчиков и упаковщиков и свежие продукты. Сейчас все разносчики носили военную форму, а на полях росли пшеница и кукуруза, которые приходилось сваливать в ямы в горах. В прошлом году урожай пшеницы в Америке на двадцать пять процентов превысил рекордный уровень за всю историю, но хлеба все равно не хватало.
Даже от мелких фермеров вроде Папы О’Нила требовалось докладывать о произведенной продукции и соблюдать севооборот, но у правительства не было ни желания, ни сил следить за каждым акром. Огород О’Нилов снабжал свежими овощами всю семью в течение долгого лета, пока Шэрон ожидала призыва на службу, а Майк просиживал штаны на бесконечных приемах и парадах.
Простая арифметика показывала, что один из них не вернется назад, скорее всего Майк, и что шансы Кэлли не столь уж хороши. Как инженер-механик со специализацией в обеспечении технического обслуживания Шэрон нисколько не сомневалась, что ее ждет славная должность клерка на Базе Титан. Ее шансы были гораздо лучше. К сожалению, она не могла взять с собой ни мужа, ни старшую дочь.
Уже смеркалось, когда они подъехали к дому, в дверях был виден обезьяноподобный силуэт ее свекра, мужчины, от которого Майк унаследовал врожденную силу, если и не рост.
* * *
— Папа О’Нил?
— М-м?..
Они сидели в гостиной. Она выглядела как жилище холостяка: несмотря на безупречную чистоту и опрятность, чувствовалось отсутствие женщины в доме. В камине пылали дубовые поленья, прогоняя зимний холод. Шэрон нянчила в руках бокал с белым вином, уже согревшимся. Она колебалась, не попросить ли ей льда, поскольку пиво Майка-старшего вело себя точно так же. Уложив Кэлли в постель, они уже давно так сидели. Красноречивое молчание говорило гораздо больше любых слов.
— Мне необходимо знать одну вещь. Это не имеет никакого отношения ко всему этому и к Кэлли тоже, но для меня это важно.
Она сделала паузу, раздумывая, как спросить. Раздумывая, стоит ли. Хочет ли она на самом деле получить ответ?
— Почему вы ушли из Армии?
— Черт, — сказал старик О’Нил, встал и подошел к буфету. Он отставил теплое пиво, вытащил ведерко со льдом, подошел к Шэрон и опустил два кубика в ее бокал, затем вернулся обратно и достал стеклянную банку. Он плеснул на два пальца в небольшой стакан, опрокинул его, выдохнул «пфа!» и сморщился, затем налил еще на два пальца и вернулся к своему креслу, прихватив банку с собой.
Кресло, обтянутое коровьей шкурой с грубой шерстью, выглядело так же, как и остальной дом: крепко сколоченное, надежное, едва ли уютное и напрочь лишенное всякой эстетики. Он опустился в него со вздохом и добавил:
— Так и знал, что ты собиралась с духом спросить.
— Откуда? — спросила она, помешивая лед указательным пальцем. Когда вино немного охладилось, она сделала глоток.
— Ты никогда не спрашивала. И я знаю, что ты никогда не спрашивала Майка.
— Спрашивала. Он сказал спросить у вас.
— Когда? — спросил он и выпил еще жгучего самогона.
— Вскоре после того, как я впервые увидела вас. Я спросила его, что с вами, ну, знаете, почему вы такой…
— Чокнутый?
— Нет, просто… ну-у…
— Тогда эксцентричный, — подсказал он, пожав плечами.
— О’кей, эксцентричный. И он сказал мне, что у вас была интересная карьера. И вы говорили обо всем, кроме этого. И почти никогда про Вьетнам.
Она склонила голову набок.
— Ты родилась когда? В семьдесят втором? — спросил он резко.
— Третьем, — поправила она.
— Дай-ка сообразить, — сказал он, почесывая подбородок. Жест так напомнил ей Майка-младшего, что на мгновение у нее перехватило горло.
— В тысяча девятьсот семьдесят третьем, — продолжил он, — я находился в Брэгге, но вернулся обратно в семьдесят четвертом.
— Я думала, мы ушли из Вьетнама в семьдесят втором — семьдесят третьем.
— О да, ушли, конечно. — Он лукаво улыбнулся. — Все, кроме Группы Наблюдения и Изучения.
— Кроме чего?
— ГНИ. Чем была ГНИ? — риторически спросил он. — Ну, прежде всего мы были группой парней, которую ты бы никоим образом не могла представить своей матери — или Конгрессу, что, в сущности, практически то же самое. Мы были компанией крутых отморозков, для которых война просто не могла вот так кончиться. Не могли принять поражение, поэтому для нас нашли способ вернуться в джунгли.
«Морские котики», рейнджеры, группа «Феникс», спецназ Армии, разведка морской пехоты — участвовали все. По сути, целью было отплатить. Верхи знали, что война проиграна. Официально, черт побери, мы на самом деле ушли, но остались некоторые цели, про которые мы просто чувствовали, что они не должны продолжать существование, несколько ситуаций, которые нуждались в кардинальном решении.
Он глотнул крепчайшей выпивки и уставился на потрескивающее пламя, мысленно в другом времени и пространстве.
— Я действительно не понимал тогда этих долбанных вьетнамцев. В смысле, херовы вьетконговцы были такими абсолютно хладнокровными гадами. Они могли вытворять с людьми такое, что я все еще просыпаюсь иногда в холодном поту. Но некоторые из них — черт, да большинство, наверное, — делали это, потому что были патриотами. Может, некоторым это было в кайф, но довольно многих из них мутило от этого так же, как и меня. Они делали это потому, что у них была миссия — объединить Вьетнам под властью коммунистов, и они верили в это с той же самой истовостью, как я верил, что они — воплощенное зло. Пятнадцать лет, черт побери, мне понадобилось, чтобы прийти к этому заключению.
Он тряхнул головой от боли этих старых ран.
— Как бы там ни было, мы отправились туда окончательно решить вопрос в отношении некоторых наиболее отталкивающих образчиков, ратующих за торжество диалектического материализма на планете.
Две такие цели я для себя поставил особняком. Это была ситуация с очень тонкой разделительной линией. Бывают ситуации, где можно легко разделить белое и черное, но большинство состоит из всевозможных оттенков серого. В той ситуации мнения двух людей разошлись насчет того, какого оттенка была одна из целей. Оба были законченными мерзавцами, тут никто не спорил, но один из мерзавцев находился — официально — на нашей стороне, а другой мерзавец — столь же официально — на стороне противника.
Ну, я в конце концов решил, что устал от таких различий, поэтому убил обоих.
Она посмотрела на зажатый в руке бокал из толстого хрусталя в виде кружки без ручки. На нем стояла надпись, облупленная и затертая почти до полной неразборчивости, но по слабому очертанию щита и стрелы Шэрон догадалась, что слова должны читаться, как «De Oppresso Liber», «Освободить Угнетенных». Это был один из высокопарных девизов, запущенных в дьявольский котел Юго-Восточной Азии, где угнетенные, казалось, предпочитали угнетение свободе, где враги были друзьями, а друзья — врагами. Для простых солдат это был постоянный страх перед ловушкой-сюрпризом, миной или снайпером. Для тех, кто правил в джунглях, это был страх предательства, ножа в спину. Через тридцать с лишним лет скрывавшиеся глубоко в душе джунгли протянули свои щупальца и коснулись лица сурового старика, сидящего напротив.
— Как бы то ни было, это по-настоящему взбеленило высокое начальство. Однако если бы они попытались привлечь меня за истинную причину, ничего бы у них не вышло. Но тогда у всех было рыло в пуху. Кто-то поставлял наркотики во внешний мир, кто-то контрабандой ввозил спиртное. Кто что.
А я? Я вывез во внешний мир кое-какое снаряжение за несколько последних ходок, того сорта, что никак не вызвало бы восторга у АТФ. Во всяком случае, они все это собрали вместе и быстренько состряпали военный трибунал за контрабанду и торговлю на черном рынке. Приговор гласил: двадцать лет в Ливенуорте. Я оказался там примерно когда родился Майк. Через три года сработала особая апелляция, и меня выпустили.
Он усмехнулся какому-то воспоминанию, и Шэрон поняла, что дозы жидкого огня оказали наконец некоторый эффект.
— После этого я мог бы — наверное, и надо было, — вернуться домой. Но история блудного сына меня никогда особо не впечатляла. Если уж мне пришлось рыться в свинячьем навозе, то я не собирался возвращаться домой, пока не стану старшим разгребателем свинячьего навоза.
Один приятель намекнул, что есть места, подходящие для людей с моими навыками. Места, где я могу повстречать несколько старых друзей. Федералы помогать нам не будут, ну да их можно понять — кому понравится, когда на него валятся шишки за провалы тех, кто ему прямо не подконтролен? Так что я опять стал солдатом. Сам по себе.
Он снова мотнул головой, вспомнив бессмысленность долгой войны между Востоком и Западом. Ее вели на полях сражений по всему миру, в большинстве своем без объявлений. И она убивала не только тела.
— Знаешь, мы с друзьями могли выигрывать бои, но, черт побери, войн мы выигрывать не умели. Вьетнам повторялся снова и снова. В Родезии, в моем подразделении РСАС , одна наша команда добилась высочайшего уровня потерь противника в истории. Пять парней смели целый полк повстанцев — пуф! Нету! И все же мы проиграли эту проклятую войну.
Именно тогда, после Родезии, я понял, что с меня хватит. Я хорошо зарабатывал, но ни хрена не мог изменить; чурки побеждали всякий долбаный раз. Поэтому я вернулся домой и стал фермером, как мой отец, и как его отец, и как отец его отца. И когда-нибудь, если будет на то воля божья, Майк снова войдет в эту дверь и покинет этот дом только в лежачем положении.
Он посмотрел сверкающими глазами на свою невестку, и до нее дошло, что он наконец-то говорит с ней как с соратником-солдатом, а не просто с гражданским лицом в форме.
— Запомни, Шэрон — и это, может быть, последний раз, когда у меня есть шанс научить чему-то юного офицера, — запомни простую истину: следует больше остерегаться друзей, чем врагов. От врагов можно защититься, но чертовски трудно защищаться от своих.
Он снова покачал львиной головой и налил еще самогона. Огонь в его душе внезапно потух.
— Папа О’Нил? — немного подумав, произнесла она.
— Чего, эл-тэ? — Он болтал стакан и не отрывал взгляда от крутящегося самогона.
— Я рада, что ты его застрелил. Если бы ты этого не сделал, тебя бы сейчас здесь не было и некуда было бы деваться нам с Кэлли. — Она слабо улыбнулась. — Пути Господни неисповедимы.
— Хм-м, — прокомментировал старик. — Ну, стрелять я в него не стрелял. Воспользовался ножом. Я хотел видеть его глаза.
Он снова покачал головой и плеснул самогону в огонь, где тот вспыхнул, словно маяк в ночи.
6
Вашингтон, округ Колумбия, Соединенные Штаты Америки, Сол III
23 мая 2004 г., 08:12 восточного поясного времени
Сгорбившись в кресле, президент смотрел видео с Барвона. Место действия представляло собой обширную сухую равнину посреди высокого леса и болот. По всему полю валялось разбитое имущество, клочья одежды и разорванные палатки. На переднем плане виднелись разодранные упаковки сухих пайков, в блестящей фольге отражалось вечно багровое небо.
Комментарий репортера был излишним. Текущей сцене предшествовал клип, снятый неделю назад этой же съемочной группой время посещения командного центра Первой пехотной дивизии. Там, где стояла бригада тылового обеспечения и технической поддержки, сейчас простирался пустырь, усеянный разгромленным снаряжением и клочьями пятнистой униформы. Не было видно ни одного тела.
Ошибка была стандартной: батальон отходил в тыл на передышку, его смена разминулась с ним всего-то ничего, и тут неожиданно с тылу атаковали послины численностью до дивизии. И пока зажатые с флангов передовые бригады дивизии сражались за существование, послины прошли сквозь слабо вооруженный и недостаточно тренированный тыловой персонал, словно бензопила сквозь бальсовое бревно.
Окончательные потери все еще подсчитывались. Как всегда в боях с послинами, самой большой была колонка «Пропавшие без вести». Фактически всех их можно было считать мертвыми. Многие станут пропитанием инопланетян, куски и части других затерялись в холме из послинов, сделанном бронированными боевыми скафандрами.
ББС, на этот раз британский батальон, возглавляли дивизии, спешившие на выручку. При поддержке массированного огня приближающейся подмоги ББС рассекли строй кентавров и спасли остатки американской пехотной дивизии. Затем они вывели на позиции французское подкрепление и добили остатки послинов.
Но потери были громадные. Большая часть дивизии пропала без вести, то есть погибла. А сейчас шли праймериз, и президенту никак не годилось получать плюхи за этот разгром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Когда американцы заходят в продовольственный магазин, они ожидают увидеть приветливо улыбающихся разносчиков и упаковщиков и свежие продукты. Сейчас все разносчики носили военную форму, а на полях росли пшеница и кукуруза, которые приходилось сваливать в ямы в горах. В прошлом году урожай пшеницы в Америке на двадцать пять процентов превысил рекордный уровень за всю историю, но хлеба все равно не хватало.
Даже от мелких фермеров вроде Папы О’Нила требовалось докладывать о произведенной продукции и соблюдать севооборот, но у правительства не было ни желания, ни сил следить за каждым акром. Огород О’Нилов снабжал свежими овощами всю семью в течение долгого лета, пока Шэрон ожидала призыва на службу, а Майк просиживал штаны на бесконечных приемах и парадах.
Простая арифметика показывала, что один из них не вернется назад, скорее всего Майк, и что шансы Кэлли не столь уж хороши. Как инженер-механик со специализацией в обеспечении технического обслуживания Шэрон нисколько не сомневалась, что ее ждет славная должность клерка на Базе Титан. Ее шансы были гораздо лучше. К сожалению, она не могла взять с собой ни мужа, ни старшую дочь.
Уже смеркалось, когда они подъехали к дому, в дверях был виден обезьяноподобный силуэт ее свекра, мужчины, от которого Майк унаследовал врожденную силу, если и не рост.
* * *
— Папа О’Нил?
— М-м?..
Они сидели в гостиной. Она выглядела как жилище холостяка: несмотря на безупречную чистоту и опрятность, чувствовалось отсутствие женщины в доме. В камине пылали дубовые поленья, прогоняя зимний холод. Шэрон нянчила в руках бокал с белым вином, уже согревшимся. Она колебалась, не попросить ли ей льда, поскольку пиво Майка-старшего вело себя точно так же. Уложив Кэлли в постель, они уже давно так сидели. Красноречивое молчание говорило гораздо больше любых слов.
— Мне необходимо знать одну вещь. Это не имеет никакого отношения ко всему этому и к Кэлли тоже, но для меня это важно.
Она сделала паузу, раздумывая, как спросить. Раздумывая, стоит ли. Хочет ли она на самом деле получить ответ?
— Почему вы ушли из Армии?
— Черт, — сказал старик О’Нил, встал и подошел к буфету. Он отставил теплое пиво, вытащил ведерко со льдом, подошел к Шэрон и опустил два кубика в ее бокал, затем вернулся обратно и достал стеклянную банку. Он плеснул на два пальца в небольшой стакан, опрокинул его, выдохнул «пфа!» и сморщился, затем налил еще на два пальца и вернулся к своему креслу, прихватив банку с собой.
Кресло, обтянутое коровьей шкурой с грубой шерстью, выглядело так же, как и остальной дом: крепко сколоченное, надежное, едва ли уютное и напрочь лишенное всякой эстетики. Он опустился в него со вздохом и добавил:
— Так и знал, что ты собиралась с духом спросить.
— Откуда? — спросила она, помешивая лед указательным пальцем. Когда вино немного охладилось, она сделала глоток.
— Ты никогда не спрашивала. И я знаю, что ты никогда не спрашивала Майка.
— Спрашивала. Он сказал спросить у вас.
— Когда? — спросил он и выпил еще жгучего самогона.
— Вскоре после того, как я впервые увидела вас. Я спросила его, что с вами, ну, знаете, почему вы такой…
— Чокнутый?
— Нет, просто… ну-у…
— Тогда эксцентричный, — подсказал он, пожав плечами.
— О’кей, эксцентричный. И он сказал мне, что у вас была интересная карьера. И вы говорили обо всем, кроме этого. И почти никогда про Вьетнам.
Она склонила голову набок.
— Ты родилась когда? В семьдесят втором? — спросил он резко.
— Третьем, — поправила она.
— Дай-ка сообразить, — сказал он, почесывая подбородок. Жест так напомнил ей Майка-младшего, что на мгновение у нее перехватило горло.
— В тысяча девятьсот семьдесят третьем, — продолжил он, — я находился в Брэгге, но вернулся обратно в семьдесят четвертом.
— Я думала, мы ушли из Вьетнама в семьдесят втором — семьдесят третьем.
— О да, ушли, конечно. — Он лукаво улыбнулся. — Все, кроме Группы Наблюдения и Изучения.
— Кроме чего?
— ГНИ. Чем была ГНИ? — риторически спросил он. — Ну, прежде всего мы были группой парней, которую ты бы никоим образом не могла представить своей матери — или Конгрессу, что, в сущности, практически то же самое. Мы были компанией крутых отморозков, для которых война просто не могла вот так кончиться. Не могли принять поражение, поэтому для нас нашли способ вернуться в джунгли.
«Морские котики», рейнджеры, группа «Феникс», спецназ Армии, разведка морской пехоты — участвовали все. По сути, целью было отплатить. Верхи знали, что война проиграна. Официально, черт побери, мы на самом деле ушли, но остались некоторые цели, про которые мы просто чувствовали, что они не должны продолжать существование, несколько ситуаций, которые нуждались в кардинальном решении.
Он глотнул крепчайшей выпивки и уставился на потрескивающее пламя, мысленно в другом времени и пространстве.
— Я действительно не понимал тогда этих долбанных вьетнамцев. В смысле, херовы вьетконговцы были такими абсолютно хладнокровными гадами. Они могли вытворять с людьми такое, что я все еще просыпаюсь иногда в холодном поту. Но некоторые из них — черт, да большинство, наверное, — делали это, потому что были патриотами. Может, некоторым это было в кайф, но довольно многих из них мутило от этого так же, как и меня. Они делали это потому, что у них была миссия — объединить Вьетнам под властью коммунистов, и они верили в это с той же самой истовостью, как я верил, что они — воплощенное зло. Пятнадцать лет, черт побери, мне понадобилось, чтобы прийти к этому заключению.
Он тряхнул головой от боли этих старых ран.
— Как бы там ни было, мы отправились туда окончательно решить вопрос в отношении некоторых наиболее отталкивающих образчиков, ратующих за торжество диалектического материализма на планете.
Две такие цели я для себя поставил особняком. Это была ситуация с очень тонкой разделительной линией. Бывают ситуации, где можно легко разделить белое и черное, но большинство состоит из всевозможных оттенков серого. В той ситуации мнения двух людей разошлись насчет того, какого оттенка была одна из целей. Оба были законченными мерзавцами, тут никто не спорил, но один из мерзавцев находился — официально — на нашей стороне, а другой мерзавец — столь же официально — на стороне противника.
Ну, я в конце концов решил, что устал от таких различий, поэтому убил обоих.
Она посмотрела на зажатый в руке бокал из толстого хрусталя в виде кружки без ручки. На нем стояла надпись, облупленная и затертая почти до полной неразборчивости, но по слабому очертанию щита и стрелы Шэрон догадалась, что слова должны читаться, как «De Oppresso Liber», «Освободить Угнетенных». Это был один из высокопарных девизов, запущенных в дьявольский котел Юго-Восточной Азии, где угнетенные, казалось, предпочитали угнетение свободе, где враги были друзьями, а друзья — врагами. Для простых солдат это был постоянный страх перед ловушкой-сюрпризом, миной или снайпером. Для тех, кто правил в джунглях, это был страх предательства, ножа в спину. Через тридцать с лишним лет скрывавшиеся глубоко в душе джунгли протянули свои щупальца и коснулись лица сурового старика, сидящего напротив.
— Как бы то ни было, это по-настоящему взбеленило высокое начальство. Однако если бы они попытались привлечь меня за истинную причину, ничего бы у них не вышло. Но тогда у всех было рыло в пуху. Кто-то поставлял наркотики во внешний мир, кто-то контрабандой ввозил спиртное. Кто что.
А я? Я вывез во внешний мир кое-какое снаряжение за несколько последних ходок, того сорта, что никак не вызвало бы восторга у АТФ. Во всяком случае, они все это собрали вместе и быстренько состряпали военный трибунал за контрабанду и торговлю на черном рынке. Приговор гласил: двадцать лет в Ливенуорте. Я оказался там примерно когда родился Майк. Через три года сработала особая апелляция, и меня выпустили.
Он усмехнулся какому-то воспоминанию, и Шэрон поняла, что дозы жидкого огня оказали наконец некоторый эффект.
— После этого я мог бы — наверное, и надо было, — вернуться домой. Но история блудного сына меня никогда особо не впечатляла. Если уж мне пришлось рыться в свинячьем навозе, то я не собирался возвращаться домой, пока не стану старшим разгребателем свинячьего навоза.
Один приятель намекнул, что есть места, подходящие для людей с моими навыками. Места, где я могу повстречать несколько старых друзей. Федералы помогать нам не будут, ну да их можно понять — кому понравится, когда на него валятся шишки за провалы тех, кто ему прямо не подконтролен? Так что я опять стал солдатом. Сам по себе.
Он снова мотнул головой, вспомнив бессмысленность долгой войны между Востоком и Западом. Ее вели на полях сражений по всему миру, в большинстве своем без объявлений. И она убивала не только тела.
— Знаешь, мы с друзьями могли выигрывать бои, но, черт побери, войн мы выигрывать не умели. Вьетнам повторялся снова и снова. В Родезии, в моем подразделении РСАС , одна наша команда добилась высочайшего уровня потерь противника в истории. Пять парней смели целый полк повстанцев — пуф! Нету! И все же мы проиграли эту проклятую войну.
Именно тогда, после Родезии, я понял, что с меня хватит. Я хорошо зарабатывал, но ни хрена не мог изменить; чурки побеждали всякий долбаный раз. Поэтому я вернулся домой и стал фермером, как мой отец, и как его отец, и как отец его отца. И когда-нибудь, если будет на то воля божья, Майк снова войдет в эту дверь и покинет этот дом только в лежачем положении.
Он посмотрел сверкающими глазами на свою невестку, и до нее дошло, что он наконец-то говорит с ней как с соратником-солдатом, а не просто с гражданским лицом в форме.
— Запомни, Шэрон — и это, может быть, последний раз, когда у меня есть шанс научить чему-то юного офицера, — запомни простую истину: следует больше остерегаться друзей, чем врагов. От врагов можно защититься, но чертовски трудно защищаться от своих.
Он снова покачал львиной головой и налил еще самогона. Огонь в его душе внезапно потух.
— Папа О’Нил? — немного подумав, произнесла она.
— Чего, эл-тэ? — Он болтал стакан и не отрывал взгляда от крутящегося самогона.
— Я рада, что ты его застрелил. Если бы ты этого не сделал, тебя бы сейчас здесь не было и некуда было бы деваться нам с Кэлли. — Она слабо улыбнулась. — Пути Господни неисповедимы.
— Хм-м, — прокомментировал старик. — Ну, стрелять я в него не стрелял. Воспользовался ножом. Я хотел видеть его глаза.
Он снова покачал головой и плеснул самогону в огонь, где тот вспыхнул, словно маяк в ночи.
6
Вашингтон, округ Колумбия, Соединенные Штаты Америки, Сол III
23 мая 2004 г., 08:12 восточного поясного времени
Сгорбившись в кресле, президент смотрел видео с Барвона. Место действия представляло собой обширную сухую равнину посреди высокого леса и болот. По всему полю валялось разбитое имущество, клочья одежды и разорванные палатки. На переднем плане виднелись разодранные упаковки сухих пайков, в блестящей фольге отражалось вечно багровое небо.
Комментарий репортера был излишним. Текущей сцене предшествовал клип, снятый неделю назад этой же съемочной группой время посещения командного центра Первой пехотной дивизии. Там, где стояла бригада тылового обеспечения и технической поддержки, сейчас простирался пустырь, усеянный разгромленным снаряжением и клочьями пятнистой униформы. Не было видно ни одного тела.
Ошибка была стандартной: батальон отходил в тыл на передышку, его смена разминулась с ним всего-то ничего, и тут неожиданно с тылу атаковали послины численностью до дивизии. И пока зажатые с флангов передовые бригады дивизии сражались за существование, послины прошли сквозь слабо вооруженный и недостаточно тренированный тыловой персонал, словно бензопила сквозь бальсовое бревно.
Окончательные потери все еще подсчитывались. Как всегда в боях с послинами, самой большой была колонка «Пропавшие без вести». Фактически всех их можно было считать мертвыми. Многие станут пропитанием инопланетян, куски и части других затерялись в холме из послинов, сделанном бронированными боевыми скафандрами.
ББС, на этот раз британский батальон, возглавляли дивизии, спешившие на выручку. При поддержке массированного огня приближающейся подмоги ББС рассекли строй кентавров и спасли остатки американской пехотной дивизии. Затем они вывели на позиции французское подкрепление и добили остатки послинов.
Но потери были громадные. Большая часть дивизии пропала без вести, то есть погибла. А сейчас шли праймериз, и президенту никак не годилось получать плюхи за этот разгром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107