Возможно, я еще успею догнать его. Схватив одежду, я босиком выбежал в темноту.
Далеко искать не пришлось. Стояло полнолуние. Томми сидел во внутреннем дворике, обхватив колени руками; в лунном свете его ночная рубашка казалась почти прозрачной. Мальчик тихонько плакал.
Я присел рядом.
- Томми, что ты делаешь?
- Ничего. - Потом: - Думаю, куда бы мне уйти. - Уйти?
- Не могу больше оставаться здесь.
- А как же Алек и Холли?
- Они теперь ваши.
- И твои тоже.
- Нет. Теперь вы их отец.
- А ты не думаешь, что небезразличен им?
- Это не важно. Наверное, я теперь слишком старый. Как Микки.
- Какой Микки?
- Мой брат. Мой настоящий брат. Он был… - Мальчик нахмурился, пытаясь припомнить. - Он старше меня, но я не помню на сколько. Когда он стал слишком старым, Фостер разлюбил его, и ему пришлось уйти.
- Кто такой Фостер?
- Наш последний отец.
- Он любил тебя? Томми кивнул.
У меня пересохло в горле.
- Как… он любил тебя?
- Он разрешал нам спать с ним и делал разные вещи… - Томми поднял голову. - Он правда был хороший, даже если иногда нам не нравилось, что он делает. Он часто нас купал. И мы никогда не голодали.
- Что с ним случилось?
- Он умер. Наверное. Однажды он не вернулся. Через несколько дней нас нашли и отправили сюда.
- Почему ты не рассказывал об этом раньше?
- Рассказывал. Я думал, вы знаете. Мы рассказали обо всем леди в… где же это было? Они сказали, что сообщат вам.
- Не хочешь вернуться в дом? - Нет.
- Почему?
- Потому.
Я придвинулся к нему и положил руку на худое плечо.
Мальчик напрягся.
- Томми, я был не прав. Я не знал, что это тебе необходимо. Там, где я вырос, это считали неправильным - мужчины не занимаются любовью с другими мужчинами.
- А Фостер говорил, что занимаются. - Голос Томми был ясным и невинным. - Он говорил, что это благородно и… и платонически, и еще много разных слов.
Даже не зная этого человека, я бы с радостью убил его. Зрелые юноши - одно дело, а невинные дети - совсем Другое.
- Хорошо, - медленно произнес я. - Наверное, в одних местах занимаются этим, а в других нет.
- А это какое место?
Я уже открыл рот, чтобы ответить, но что-то остановило меня, Какой-то отдаленный звук. Чувство. Вместо этого я спросил: - А чего ты хочешь?
Он немного подумал. Я поймал себя на том, что вновь слышу тот звук, очень слабый и очень далекий. Наконец Томми сказал: - Иногда там было хорошо. Фостер говорил, что любит меня больше, чем других. Мне это нравилось. Он говорил, что я - хорошенький маленький мальчик, и всегда покупал мне игрушки, разные вещи и даже красивую одежду. Хорошие были времена. Он любил, чтобы я был красивый и нравился ему, а я хотел, чтобы было хорошо ему.
Я ничего не ответил. Не знал, что сказать, не был уверен в своих чувствах. Злость - не на Томми, а на того человека, который использовал его, - печаль, жалость, гнев, проникновение, да, потрясающее проникновение. Все, чего хотел Томми, - делать добро окружающим. Я отчетливо понимал это.
- Теперь вы меня не любите, да? - спросил он. Я обнял его за плечи и притянул к себе.
- На самом деле, - сказал я, - сейчас я люблю тебя еще больше, потому что ты честен со мной. Теперь я понимаю многое, чего не понимал раньше. Хорошо, что ты рассказал.
- Правда?
- Правда.
Некоторое время мы сидели молча. Потом Томми сказал: - Я хочу, чтобы это было место, где меня любят. Вот так. Такой ответ.
- Хорошо, - согласился я. - Думаю, нам обоим надо повзрослеть. Ты должен мне помочь. - Я прижал его покрепче, он не сопротивлялся. - Хочешь спать со мной сегодня?
- Если вы этого хотите, - безучастно ответил мальчик.
- Нет. Только если этого хочешь ты. Разреши мне объяснить правила секса. Они очень простые. Секс - это радость, которую ты получаешь с человеком, который тебе нравится. С людьми, которые тебе не нравятся, сексом не занимаются. И не делают этого, если другой человек не хочет. Это самое важное. Если не хочешь, об этом можно сказать.
- Правда?
- Правда.
- О, тогда хорошо, - вздохнул Томми.
Он получил информацию, а усвоил или нет - ну, ведь это только начало.
- Да, - неожиданно сказал он.
- Что да? - Я не был уверен, что он имеет в виду.
- Я хочу спать с тобой сегодня ночью.
Может быть, мальчику необходимо лишь обрести уверенность, сказал я себе, потому что уверенность - единственное, что он мог понять, а может быть, и понимал. А может быть, он действительно хотел спать со мной? А может быть… Можно гадать всю ночь напролет, но пора кончать с бесполезными рассуждениями насчет того, что я должен и чего не должен делать.
- Хорошо. - Я взял Томми на руки; мальчик еще был достаточно маленьким для этого. Прижал его к себе. - Я очень очень сильно люблю тебя, Томми. Можешь любить меня как тебе хочется. Хорошенько запомни, что не нужно ничего делать, если не хочется, не считая, конечно, умывания. Понял?
Он смотрел мне прямо в глаза; щеки были мокрыми от слез.
- Я хочу. Хочу сделать тебе хорошо. Ладно?
- Мне и так хорошо. Этот спор мне не выиграть.
- Ладно, - решил я.
Будь что будет.
- Мы идем обратно в постель?
- Конечно. - Я перебирал в уме все, что сказал, и гадал, что же упущено. - Сегодня ночью я хочу просто об-| нимать тебя, а другую вещь мы не будем делать, договорились?
Будь ты проклят, Фостер! Томми растерялся, но все же кивнул.
Я начал подниматься, по-прежнему держа мальчш на руках, но это было неудобно, и я опустил его. Он обнял меня за талию, а я его за плечи, чувствуя себя очень странно, неловко и неуверенно. Будто ступил на незнакомую территорию, а все карты оказались неверными.
В дверях я остановился. Опять тот же звук. На этот раз я его узнал.
Хторры. Охотятся.
Я дотронулся до амулета. Долго проверял все окна и двери - как будто это имело какое-то значение, потом пошел в постель.
Я прижал мальчика к себе, потому что это было то, чего он хотел, а спустя некоторое время это стало тем, чего хотел и я. И все, что я говорил Томми, стало абсолютно верным и для меня. Мне не нужно было делать того, чего я не хотел делать.
Черт с ними, со всеми остальными. Их не было с нами в постели.
Я был одинок, испуган и тоже хотел, чтобы меня любили.
И Томми хотел. Но я не давал себе воли не потому, что это неправильно, - я больше не знал, что правильно, а что нет, - просто не хотелось походить на Фостера. Поэтому мы ничего не сделали.
Утром я обнаружил Томми в кровати Алека, Холли спала в другой комнате. За завтраком она сообщила, что ушла туда, потому что ей хотелось спать. Я не стал продолжать тему. Лед был еще слишком тонок.

У поэтессы величина гекзаметра
Дюймов тридцать была в диаметре.
От критика зависел размах:
Набуханье в его штанах
Аналогичных достигало параметров.

БЕРДИ
У Вселенной есть лекарство против глупости. Только применяет она его, к сожалению, не всегда.
Соломон Краткий
Я рассказал Берди о ночных криках хторров, и лицо ее посерело.
- Хорошо. Поговорим об этом на совете в воскресенье.
- Надо что-то делать сейчас же, - возразил я. Берди положила предметное стекло, которое рассматривала.
- Что, например? - Взяв другое стекло, она искоса взглянула на него. - У нас уже есть амулеты. Между прочим, где твой?
- О, я снял, когда принимал утром душ.
- Не волнуйся, искусственная кожа не пропускает воду.
- Честно говоря, я сомневался, что хторране застукают меня в ванной.
Берди занялась следующим препаратом.
- О? - удивилась она. - С каких это пор они назначают свидания?
- Как бы то ни было, - сказал я, - амулеты не помогут, и, между нами, я бы заранее позаботился об обороне.
- Конечно, ты прав. Тому, кто их носит, большой Пользы от амулетов не будет. У тебя есть какие-нибудь задумки?
- Забор против червей. Она хмыкнула.
- Этот вопрос обсуждался девять месяцев назад, и положили в долгий ящик.
- Девять месяцев назад хторры не паслись на здеш-них холмах, - Передай мне вон то стеклышко. - Берди вложила в микроскоп последний препарат. Я ждал продолжения разговора, но вместо этого она с головой ушла в настрой-ку резкости. Включила ультрафиолет, потом снова верну-лась к лазерной подсветке. - Норма, черт бы ее побрал! А мне показалось, что здесь что-то есть.
- Ну, так как насчет забора?
- Такие заборы - дорогое удовольствие. И рабочих рук у нас нет.
- Тройное бритвенное полотно и ежовая лента обес печат неплохой уровень безопасности. Берди, вы все здесь в рубашке родились. Это ведь настоящий «шведский стол» для хторран, без доплаты за обслуживание.
- Скоро зима, Джим.
- Тем больше причин побеспокоиться.
- Я считала, что черви впадают в зимнюю спячку.
- Виноват., это летом они вялые. Правда, не настоль-ко, чтобы заметила ты. В жару где-нибудь отлеживаются а ночью бодрствуют, но их аппетит от этого не ухудша-ется.
Берди вставила следующий препарат и стала наводить резкость, переключилась на большее увеличение и кив-нула сама себе.
- В газетах пишут другое.
- Газеты врут. Я прослужил в Спецсилах почти два го-да. Мы жгли червей в норах, Самый опасный месяц - январь. Не знаю, почему правительство до сих пор про-должает прислушиваться к этому международному сборищу болванов, окопавшемуся высоко в горах в Денвере, но их сведения о поведении и образе жизни червей верны с точностью до наоборот.
Берди постучала по клавишам, вводя картинку в память компьютера, и выключила микроскоп. Когда в комнате зажегся свет, она посмотрела на меня, вытирая руки полотенцем.
- Джим, я понимаю твою… ах да, озабоченность по поводу червей, однако…
- Ты считаешь, что у меня психоз, не так ли?
- Если хочешь. Дело в том, что Бетти-Джон и я думаем, что тебе лучше сосредоточить внимание на детях. - Она пристально посмотрела на меня. - Между прочим, как у вас дела? - Это был не случайный вопрос.
- Притираемся помаленьку, - осторожно ответил я.
- Что это означает?
- Ничего.
Она ощупывала глазами мое лицо.
- Сомневаюсь. Тебя видно насквозь, Джим. Сквозь тебя можно читать газету. Скажи правду.
- С Томми… проблема.
- Разумеется. И ты не хочешь позволить ему справиться с ней самостоятельно, не так ли?
- А?
- Из этой проблемы ты создаешь еще одну. Что с ним такое? - спросила Берди.
Я набрал в грудь воздуха. Как лучше сказать об этом?
- Ну, рожай, Джим.
- Я люблю мальчишку. Но он… Я не хочу, чтобы он стал голубым.
- Ну? Так в чем же проблема?
- Берди!
- Что «Берди»?
- Он лезет ко мне в постель, а у меня сердце кровью обливается, когда приходится отталкивать его.
- Так не отталкивай.
- Я не гомик!
Она вздрогнула.
- Пожалуйста, Джим, здесь никто ни разу не назвал тебя ниггером, не так ли?
- Я только на одну четверть черный, и это незаметно, - возразил я.
- Верно, незаметно, - согласилась Берди.
- Ты даже не можешь судить об этом по моей генной карте, - добавил я.
- И даже по твоему менталитету, - закончила она. - Вероятно, это и спасло тебе жизнь во время эпидемий. По статистике, белые имеют наименьшую сопротивляемость хторранским микроорганизмам. А негры - наибольшую. Ты должен благодарить своего дедушку за то, что он не был расистом.
- Спасибо за нравоучение, но мы говорили о Томми.
- О нем и речь. Суть в том, что мы здесь не навешиваем отрицательные ярлыки.
- Что?
- Ну, обидные эпитеты. Грубые прозвища. Во-первых, наши гомики отличаются вспыльчивостью. - Берди показала мне на стул, и я сел. - Во-вторых, что у человека на уме, то и на языке. Ты канализируешь свои мысли словами, которые употребляешь. Отрицательные ярлыки служат барьером. Они не позволяют тебе прочувствовать общую картину.
Я нетерпеливо махнул рукой.
- Все это мне известно, Берди. Давай вернемся непосредственно к делу, хорошо?
Она развернулась в кресле, придвинула его вплотную к моим коленям и, подавшись вперед, сказала: - То, к чему я клоню, заключается в следующем: для человека, много видевшего и много испытавшего за последние два года, ты самый напыщенный, самодовольный и неприятный изувер, с каким только я имела несчастье иметь дело. Ты мне нравишься, но тем не менее сохраняешь очень дурную привычку не слышать того, что в действительности тебе говорят. И сейчас ты не слышишь меня. Тебя больше занимают гоблины на холмах, чем воспитание детей, за которых ты якобы отвечаешь. При первых же признаках беды ты готов отказаться от ребенка. Ну и что, если он голубой? Тогда ему вдвойне нужна твоя любовь, потому что в противном случае ему придется иметь дело с остальными неизлечимыми уродами, сорвавшимися с цепи.
- Ну, будет, будет. В нравоучениях я не нуждаюсь.
- Не нуждаешься, - согласилась Берди. - Ты нуждаешься в том же, что и Томми: в понимании того, что этот путь любви не таит ничего дурного.
- Только не это! - Я сам испугался, как громко это у меня вышло, и понизил голос.
Она вопросительно подняла бровь.
- Кто тебя обидел?
- А?
- Ты слышал. Кто тебя обидел? Где-то в прошлом ты что-то решил. Что это было? Твой отец никогда тебя не обнимал?
- Какая разница.
- Абсолютно никакой, если не считать того, что он - единственный человек, у которого ты мог научиться отцовству. Твой отец когда-нибудь обнимал тебя?
Я задумался, попытался вспомнить. Хотелось ответить «да», - но я не мог припомнить ни одного случая, когда он обнял меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75