Глава 13. МЕЖДУ МИРАМИ
Голоса, странные голоса, порожденные его воспаленным воображением или бесприютными тенями, окружавшими его, сопровождали Саймона в этот первый ужасный час. Простак! Опять ты это сделал, Саймон!
Его единственный друг умер, его единственный друг, имейте сострадание, имейте сострадание!
Где мы?
Во тьме, во тьме навеки, чтобы летать, подобно летучей мыши, как затерянные души в бесконечных странствиях.
Он теперь Саймон-пилигрим, обреченный блуждать, блуждать…
Нет, подумал Саймон, стараясь сосредоточиться и отвлечься от назойливых голосов, я помню. Я помню красную черту на старой карте и что надо искать Ступени Тан'са, чем бы они ни были. Я не забуду плоские черные глаза этого убийцы Прейратса, я никогда не забуду моего друга… моего друга доктора Моргенса.
Он рухнул на твердый пол тоннеля, рыдая с беспомощной, бессильной злобой, — бьющееся сердце жизни в пустой вселенной из черного камня. Темнота была удушающей, она сдавливала его, выжимая из груди дыхание.
Почему он это сделал? Почему он не бежал?
Он умер, чтобы спасти тебя, идиот, тебя и Джошуа. Если бы он бежал, они пустились бы в погоню. Магия Прейратса была сильнее. Тебя бы поймали сразу, а потом нашли бы принца и уволокли его обратно в погреб.
Саймон ненавидел звук своих рыданий, кашляющий, хлюпающий звук, многократно отраженный эхом. Он выдавил из себя все, что мог, всхлипывая, и наконец его голос превратился в сухой скрежет ржавого железа. С этим звуком можно было жить, он нисколько не напоминал мычание одинокого ребенка, потерянного в темноте.
Голова кружилась, тошнило. Саймон встал и почувствовал в руке тяжесть светильника Моргенса, о котором он совсем забыл. Свет. Доктор дал ему свет. Это да еще бумаги, туго свернутые в поясе, были последним подарком доктора.
Нет, прошептал голос, предпоследним, Саймон-пилигрим.
Саймон тряхнул головой, пытаясь рассеять холодный липкий страх, обволакивающий сердце. Что сказал Моргенс, когда привязывал блестящую безделушку к тонкой лапке воробья? Будь сильным с тяжелой ношей? Какого черта он сидит здесь в кромешной тьме, хнычет и пускает слюни? Кто называл себя помощником Моргенса?
Саймон смотрел в темноту, туда, где должны были находиться его руки, и думал о докторе. При этом он, не переставая, тер хрустальный шар. Как мог доктор так много смеяться и шутить, когда мир весь полон скрытого предательства, красивых вещей с гнилью внутри? Так много тени, так мало…
Тоненький луч света вспыхнул перед ним, булавочное отверстие в окутавшей мир завесе тьмы. Саймон потер сильнее. Свет усиливался, отгоняя тени, с обеих сторон показались стены прохода, окрашенные янтарным отблеском. Он вдохнул полной грудью. Воздух, казалось, ворвался в его сжатые легкие. Саймон мог видеть!
Кратковременное счастье испарилось, как только он повернулся, чтобы посмотреть, куда ведет коридор. От резкой боли в голове все поплыло у него перед глазами. Тоннель казался черной жадной дырой, уходящей глубоко под своды замка и увешанной блеклой паутиной. Сзади он разглядел перекресток, уже пройденный им, — зияющее отверстие в стене. Саймон пошел обратно. Луч сферы не осветил в отверстии ничего, кроме кучи мусора и камней, уходящую за пределы видимости. Сколько еще перекрестков он пропустил? И как он узнает, где же все-таки нужно свернуть? Еще одна волна удушающей беспомощности накатила на него. Он был безнадежно один, безнадежно потерян во тьме. Ему никогда не найти пути к свету!
Саймон-простак, Саймон-пилигрим. Родители умерли… друг умер… Смотрите, смотрите, как он начинает вечное блуждание во мраке.
— Тихо! — зарычал он вслух и поразился тому, как сказанное им слово отскакивает от стен тоннеля и уносится вперед, посланием от короля подземелья.
— Тихо… тихо… тих… ти…
Король Саймон Подземный начал свое неуверенное продвижение вперед.
Давящий проход уходил вниз, в каменное сердце Хейхолта, душный, извилистый, затянутый паутиной путь, освещенный только сиянием хрустальной сферы Моргенса. Разорванные им пыльные паутинки исполняли медленный танец за его спиной; когда он оглядывался, ему казалось, что их пряди машут ему вслед, как скрюченные пальцы утопленников. Шелковые нити прилипали к волосам, лезли в нос и глаза, так что ему приходилось, продвигаясь вперед, защищать лицо руками.
Часто он чувствовал, как маленькие многоногие существа пробегают по его пальцам, и тогда останавливался, преодолевая дрожь отвращения.
Становилось все холоднее, и близко стоящие стены прохода, казалось, дышали сыростью. В некоторых местах тоннель осыпался, кое-где кучи камней, лежащих посередине прохода, вынуждали его прижиматься спиной к холодным мокрым стенам, чтобы протиснуться дальше.
Только это он и делал — продирался все вперед и вперед, подняв над головой руку со светильником, все чувства как бы отмерли, как вдруг ощутил обжигающую боль, как будто тысячи булавок укололи кисть его поднятой руки и побежали вниз.
Свет кристалла озарил ужасное зрелище — сотни, нет тысячи белых паучков сновали по его руке, забираясь в рукав рубашки и кусаясь, как тысячи маленьких ос.
Саймон вскрикнул и ударил рукой по стене тоннеля, отчего на него обрушился настоящий дождь из комьев грязи, забившей глаза и рот. Его испуганные крики эхом разносились по тоннелю, быстро затихая. Он рухнул на сырую землю и шлепал горящей рукой по грязи до Тех пор, пока обжигающая боль не начала стихать, а потом на четвереньках пополз прочь от ужасного логова, или гнезда, или что он там растревожил. Он полз, тер руку рыхлой землей и сотрясался от охвативших его рыданий.
Наконец он смог встать и осмотреть руку. Свет кристалла обнаружил распухшую и покрасневшую кожу там, где Саймон ожидал увидеть сплошную кровоточащую рану. Рука онемела, и Саймон уныло подумал, что если пауки ядовитые, худшее еще впереди. Рыдания снова подступили к горлу, но он упрямо тряхнул головой. Он должен идти вперед. Должен.
Тысячи белых пауков.
Он должен идти.
Саймон пошел дальше, руководимый мутным светом сферы. Она высветила сглаженную сыростью стену и задушенный землей, опутанный белыми корнями поперечный коридор. Сейчас он где-то глубоко под замком — глубоко в черной земле. Не было никаких следов проходившего здесь Джошуа или кого-нибудь еще, Саймон был до тошноты уверен, что пропустил в темноте нужный поворот и теперь спускается по спирали в какую-то не имеющую выхода западню.
Он так долго плелся и сделал столько бессмысленных поворотов, что воспоминание о красной линии на карте доктора стало совершенно бесполезным.
Ничего, напоминающего лестницу, не могло быть здесь, в этих узких кротовых переходах. Даже сияющий кристалл мерцал все слабее. Голоса снова возникли из тьмы.
Темно и все темнее. Темно и все темнее.
Дайте нам полежать немного. Мы хотим спать, только спать.
У короля зверь внутри, и Прейратс его хозяин…
«Мой Саймон». Моргенс называл тебя «мой Саймон». Он знал твоего отца. Он хранил тайны.
Джошуа идет в Наглимунд. Солнце светит там день и ночь. Они едят сладкий крем и пьют чистую родниковую воду. В Наглимунде… Сияет солнце.
Сияющее и горячее солнце. Жарко. Почему?
Сырой тоннель стал очень теплым. Он плелся дальше, безнадежно уверенный, что начинается действие паучьего яда. Ему суждено умереть во тьме, ужасающей тьме. Никогда больше он не увидит солнца…
Тепло окружало его. Действительно становилось жарко.
Может быть, я шел по кругу? Неужели я блуждал столько часов только для того, чтобы вернуться к развалинам комнаты Моргенса, к остаткам его жизни? Но это невозможно. Он шел вниз неуклонно, ни разу не встретив подъема. Откуда же эта жара?
Он вспомнил одну из историй конюха Шема — рассказ о том, как юный Престер Джон блуждал во тьме и шел навстречу палящему жару дракона Шуракаи, притаившегося в подземелье под замком. Этим замком…
Но дракон мертв! Я сам видел его кости в тронном зале. Дракона больше нет. Нет бессонной, тяжело дышащей красной твари величиной с турнирное поле, с когтями, подобными мечам, и разумом, древним, как камни Светлого Арда. Дракон мертв.
Но разве у драконов не бывает братьев?
И что это за звук? Этот глухой раскатистый рев?
Жара была гнетущей, воздух стал плотным от едкого дыма. Сердце Саймона застыло в груди вялой свинцовой глыбой. Светильник начал тускнеть, а красноватый отблеск затмил слабое сияние сферы. Коридор выровнялся и не сворачивал больше ни вправо, ни влево, ведя к длинной разрушенной галерее и арке дверного проема, в котором танцевали быстрые тени. Саймон дрожал, пот градом катился по его лицу, но он чувствовал, что его притягивает эта дверь.
Поворачивайся и беги, простак!
Этого он сделать не мог. Каждый шаг был невозможно трудным, но юноша продвигался все ближе и ближе. Наконец он достиг арки и заглянул внутрь.
Это была огромная пещера, залитая колеблющимся красным светом. Каменные стены казались подтаявшими и выглядели как воск у основания свечи. На мгновение ослепленные ярким светом глаза Саймона широко раскрылись от изумления: у дальней стены два десятка черных фигур склонялись перед тушей… чудовищного, полыхающего пламенем дракона!
Секундой позже он понял, что это не так. Огромное тело, согнувшееся у стены, было обыкновенным горном. Одетые в темное фигуры бросали дрова в раскаленную утробу.
Литейная! Замковая литейная!
По всей пещере люди с лицами, закутанными шарфами, ковали орудия войны.
Массивные чаны с расплавленным железом вытаскивали из огня на концах длинных шестов. Жидкий металл шипел и булькал, разбрасывая раскаленные брызги, и стонущий голос горна заглушали удары молота по наковальне.
Саймон отпрянул от двери. В какой-то момент он почувствовал, что готов бежать к этим людям, потому что они были людьми, несмотря на свою странную одежду. Все что угодно казалось ему лучшим, чем этот темный тоннель и эти голоса, — но нет! Как могут эти литейщики помочь ему бежать? Они, без сомнения, знают только один путь, наверх, прямо в когти Прейратса, если только он выжил в аду горящих комнат Моргенса, или к жестокому суду Элиаса.
Он опустился на корточки, чтобы подумать. Шум горна и боль в голове делали это занятием не из легких. Он не мог вспомнить, чтобы за последнее время ему встретились какие-нибудь поперечные тоннели. Он видел, правда, что-то, напоминающее ряд отверстий на дальней стене пещеры-литейной, возможно, это были склады…
Или темницы…
Но казалось не менее вероятным, что это были просто другие входы и выходы из помещения. Возвращение обратно в тоннель было явно неразумным.
Трус! Судомойка!
Онемевший, подавленный, он чувствовал себя на острие ножа. Вернуться в темный тоннель, полный ядовитых пауков, когда единственный источник света иссякает? Или пройти через грохочущую литейную, а там как-нибудь… Кто знает?
Что же выбрать?
Он будет королем подземелья. Повелителем рыдающих теней.
Нет, его люди ушли, пусть он будет…
Саймон стукнул себя по голове, пытаясь разогнать болтливые голоса.
Если я умру, решил он наконец, слыша только бешеный стук своего сердца, пусть это по крайней мере будет при свете.
Он наклонился. Боль в голове пульсировала, как затухающий свет хрустальной сферы. Пока он смотрел на светильник, свет угас, а потом снова зажегся, слабо мерцая. Саймон опустил сферу в карман.
Пламя литейной и черные фигуры, снующие вокруг горна, отбрасывали на стены пляшущие черные, оранжевые и красные пятна; он выскочил из-за арочной двери и притаился за пологим выступом каменной кладки. Ближайшим укрытием было полуразвалившееся кирпичное строение в пятнадцати-двадцати эллях от него, заброшенная печь для обжига, приютившаяся на самом краю пещеры. Несколько раз глубоко вдохнув, он бросился к ней, то почти бегом, то опускаясь на четвереньки. Наконец он достиг убежища и, опустившись на колени, закрыл лицо руками, дожидаясь, когда пропадут черные точки, мелькающие перед глазами.
Хриплый рев горна отдался в голове новой волной пульсирующей боли, заглушив даже надоедливые болтливые голоса.
Саймон перебегал от одной тени к другой, разыскивая эти маленькие островки безопасности среди моря едкого дыма и шума, от которого краснели глаза.
Литейщики не видели его; они вообще редко поднимали головы и едва разговаривали друг с другом, измученные сокрушительным шумом. Как закованные в броню рыцари в пылу битвы, они переговаривались только жестами. Их глаза, казавшиеся яркими точками отраженного света над защитной тканью, видели только сияние расплавленного металла. Как красная линия на карте доктора, которая все мерцала в памяти Саймона, сворачивая и изгибаясь, так светящийся металл был повсюду, словно дорожка пролитой крови дракона. Металл выплескивался из чанов драгоценными каплями, змейками извивался по камням, с шипением скатываясь в лужу солоноватой воды, огромные раскаленные языки медленно вытекали из ковшей, окрашивая закутанных литейщиков в демонический алый цвет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124