— Ага.
У него возникло взрывное желание завыть сейчас, закричать что-нибудь идиотское и начать кидаться в небо камнями. Вместо этого он развернулся и пошел к каморке с пленными, прикидывая, сколько времени имеется в их распоряжении.
безразделье
Ну вот и все. Теперь можно полежать, расслабленно глядя в потолок. Он давно уже отвык от того, что мир может выглядеть как-то иначе, по-другому, что перед глазами находится не знакомая каменная дверь и не туман, а вполне симпатичный заплесневевший потолок с белыми такими разводами. Благодать. Чуть позже будет необходимо позаботиться о еде — да-да, милые вы мои пресмыкающиеся, о вас конечно же позаботиться, о вас, — но время терпит, время все стерпит, и можно еще лежать, ни черта не делая, никуда не стремясь, просто лежать и возвращать своему сознанию человеческое восприятие окружающего, можно даже поплакать немного — все равно ведь никого рядом нет, да и был бы — что с того? У него есть право на эти слезы.
Испуганно цокают коготками крысы, разбегаясь по углам, просачиваясь в норы, замирая от неожиданного поведения своей вечной добычи. «Теперь уже не вечной, теперь уже…»
17
Успели впритык. Все говорило за то, что они вообще не успеют — однако успели. Сначала долго препирался связанный стражник, испуганно повторяя одно и то же: «Нельзя, нельзя, никак нельзя туда проникнуть, меня же убьют, ну как вы не понимаете — нельзя!» Потом его вроде бы уговорили (уговаривал Дрей, и уговаривал довольно жестоко, но выхода не было), стражник согласился провести к дому, в котором хранился ключ. А нужно следовало отпереть двери, вломиться в сонный дом, бесшумно — задача почти невозможная! — связать всех встречных-поперечных; там не обошлось без трупов, какой-то солдатик по молодости решил, что остановит, — не остановил, сам подвернулся под горячую руку и потом все хрипел вдогонку: «Гады, гады, предатели, трусы, гады, ненави…» — наконец замолчал, а Дрей уже был у кабинета, уже взламывал дверь, лихорадочно, разбрасывая во все стороны бумаги, искал, искал ту единственную шкатулку, которая требовалась. Ключ же обнаружился в третьем сверху ящике стола, в маленькой металлической коробочке — там много было таких ключей, но начальник караула указал: «Этот!» — и потом вниз по лестнице, прочь из дома, по вспотевшим улочкам, которые пьяно уходят из-под ног и норовят навалиться всем домом на тебя, задыхающегося, рваного, — скорее, скорее, скорее! Где-то за горами нехотя выползало солнце, что было даже на руку: случайные свидетели подумают, что мост опускают сами стражники, рассвет ведь. Потом — снова связать и непременно избить всех гномов (по их же просьбе, чтобы начальство не подумало, будто они плохо сопротивлялись) — и по мосту, который, кажется, специально выгибается и вибрирует от каждого твоего движения, кислым протяжным звуком металла рвет заспанный воздух, но ты уже не обращаешь внимания, ты снова бежишь, и легкие
— не легкие, а два бумажных мешка, в которых обнаружились дырки, два мятых бумажных мешка, они плохо тебе подчиняются и совсем уж не считаются с требованиями организма. Где-то сбоку мчится Стилла, волосы развеваются, и она кричит-шепчет что-то о том, что это еще не все, что впереди — последний пост и его тоже необходимо миновать. И вы врываетесь туда, ты размахиваешь мечом и кроешь всех и вся матом, потому что так страшнее, потому что местные ругательства не возымеют такого действия, а земное «вашу мать» сразу же отшвыривает их от тебя; кто-то вспоминает про арбалеты, но ты снова рявкаешь
— и это уже все, они сдаются, они отступают обратно в караулку и только умоляют, как и городские стражники, чтобы ты их избил, и ты избиваешь, ощущая какой-то неправильный животный восторг и ненавидя себя за это. А потом — кривая дорога, ты бежишь, Стилла бежит вслед за тобой, вы торопитесь, хотя знаете, чувствуете — это все — спаслись. Потом в изнеможении падаете на траву, задыхаясь, ты сдергиваешь с нее одежду, и вы любите друг друга прямо там, где упали, яростно, самозабвенно, и если бы в этот момент кто-то появился рядом и захотел бы поймать и связать вас, это не стоило бы ему никаких усилий, но никто не появляется, потому что такое бывает только в сказках — а это жизнь, кровавая, несправедливая жизнь, но иногда дающая послабление своим чадам.
Занавес. Титры.
18
Дальше Дрей вспоминать не желал. Потому что дальше вспоминать было особенно больно. Как расставались, и как он обещал вернуться, и как Стилла рассказала ему, что она — последняя в свергнутой династии, той самой династии, которая правила до Прэггэ Мстительной. И как он оставил ее в предместьях Свакр-Рогга, а сам /бежал/ вынужден был идти на восток, потому что там находилась его башня, его дом, и следовало вернуться, чтобы зализать раны и всерьез подумать обо всем увиденном и услышанном. (Тогда он не признавался себе, что ушел из-за боязни оказаться привязанным к той гномьей женщине, стыдясь собственного увлечения, а сейчас думать об этом было слишком поздно). …Как он очутился в той долине, впервые повстречал Ренкра.
Потом разом всплыли события последних лет, Эндоллон-Дотт-Вэндр, Камень жизни, Эльтдон… да, он опять затягивает с выполнением обещаний. Нужно выбираться отсюда. Но сначала — еда.
Дрей подполз к одной из нор и замер, дожидаясь, пока крысы вернутся.
Нет ничего: ни денег, ни почестей — только дорога с пыльным хвостом.
Может быть, встретимся где-то, потом, может быть, вдруг победим одиночество.
Кто-то любимой шлет письма из сна, кто-то каменья, и шелк, и жемчужины.
Только, боюсь, письма станут ненужными, старясь в пути — их уже не узнать.
Да и шелка… что в них толку, когда мечет метель нам в глаза покаяние.
Просто… такая вот жизнь окаянная, что невозможно ее мне отдать.
Что ж подарить тебе, радость моя?!
Что же напомнит тебе об изгнаннике?!
Вывернусь, вырвусь наружу изнанкою и улечу за леса, за моря.
Буду искать я и ночью и днем то, что дороже всего, что прекраснее.
Только окажется — жизнь напрасно я тратил, искал то, что вечно — мое.
Нету ни денег, ни янтаря, но отдаю тебе самое-самое…
на вот, держи, — на ладонях душа моя, все без остатка, поверь, для тебя.
Глава двадцать вторая
О цикада, не плачь!
Нет любви без разлуки.
Даже для звезд в небесах.
Исса
1
Утро выдалось серое и ничем не примечательное, как, впрочем, и многие предыдущие. Ренкр выбрался из-под теплых шкур и с внутренним недовольством отметил, что снова проспал допоздна. И Кирра, и Хиинит давным-давно отправились на работу, Хилгод умчался на урок мечного боя к Одмассэну — только долинщик вынужден был сиднем сидеть в этой обрыдлой пещере, не имея возможности ходить даже на прежние прогулки по коридору. Как сказал Одинокий, нельзя, чтобы горяне догадались, что обмороженный незнакомец поправился, в противном случае не избежать нежелательных вопросов. Лучше уж до последнего момента держать все в тайне, а раскрыться только тогда, когда Ренкр вернется. Опять же таким образом сразу можно будет избавиться от недоброжелателей, по сию пору вспоминающих о «пропавшем» долинщике не лучшими словами. И если раньше, когда Ренкр чувствовал себя неважно, его краткие посещения коридоров не могли вызвать подозрений, то теперь, как считал Одмассэн, парень не сможет притворяться натурально, а следовательно, придется ему посидеть в пещере Кирры и потерпеть. Терпеть оказалось не так уж легко, особенно потому, что Вдовая после разоблачительного разговора не оставляла Ренкра с Хиинит вдвоем ни на секунду. Именно поэтому парень уже сам хотел как можно скорее отправиться в путь, ведь известно: раньше выйдешь — раньше вернешься.
В последнее время долинщик стал чувствовать себя значительно лучше; практически, он полностью восстановил утраченные силы — но не настроение. На душе было муторно, неизвестность донимала пуще прежнего. А оставался еще обломок Камня. Иногда парню казалось, что висящий у него на груди кусок нагревается изнутри, словно живой. Это пугало, но он старался не думать о таких странностях. Видит Создатель, сейчас ему хватало и других забот!
В принципе все было готово и оговорено. Скарр так часто появлялся в селении, что стражники уже запомнили его, да и простые горяне привычно кивали, когда немного смущенный таким проявлением внимания тролль проходил мимо них. Одмассэн сказал всем, что Скарр — врачеватель, который помогает Кирре вернуть найденному незнакомцу память. Кирра, посвященная (хотя только лишь по необходимости) в их планы, недовольно покачала головой, но согласилась поддерживать эту «байку». Одмассэну же горяне верили даже больше, чем самим себе, — после сердечного приступа Дэрк был не в состоянии проводить заседания Совета, так что, как-то сам собой, Совет распался, его полномочия перешли к вэйлорну. Естественно, теперь Одинокому ничего не стоило обеспечить Ренкра и Скарра всем необходимым, пусть даже только самым необходимым. Все это он потихоньку перетаскал в пещеру Вдовой, так что сейчас она, пещера, скорее напоминала склад: еду, оружие, факелы, веревки, пару чешей и прочее пришлось каким-то образом уместить так, чтобы еще осталось место для живущих здесь альвов. Кирра пыталась придать нагрянувшему безобразию хотя бы вид порядка, но любопытный Хилгод мало помогал ей в этом, скорее наоборот. Мальчик был просто не в силах удержаться от того, чтобы в очередной раз не сжать в ладонях рукоять меча, не взвесить в руке настоящий боевой кинжал. Вроде бы и видел он их тысячу раз, а вот сейчас, когда незнакомец собирался уходить невесть куда вместе с этим страшноватым троллем, когда он, Хилгод, неожиданно стал обладателем настоящей тайны, все изменилось. И хотелось стискивать пальцами рукоять, взмахивать клинком и представлять себе, как падают во все стороны порубленные головы льдистых змей…
Ренкр очень скоро догадался, в чем дело. Вынужденный почти все свое время проводить в пещере, он иногда просто лежал, прикрыв глаза и думая о том о сем. Порой Хилгод, тихонько прокравшись в пещеру, вытаскивал из тюка клинок и начинал взмахивать им — это вырывало Ренкра из объятий полудремы-полураздумий, и он немного наблюдал за мальчиком, прежде чем «проснуться». Хилгод в подобных случаях смущался, старался как можно незаметнее спрятать клинок обратно; Ренкр обычно делал вид, что ничего не заметил.
Однажды он все-таки не утерпел, жестом остановил мальчика, намеревавшегося «незаметно» вернуть меч на место:
— Зачем тебе все это?
Хилгод непонимающе посмотрел на Ренкра:
— Что «все»?
Тот указал рукой на обнаженный клинок:
— Неужели тебе не хватает занятий с Одмассэном и другими воинами?
— Не хватает! — задиристо подтвердил мальчик. — Много ли нужно, чтобы драться на деревянных палках друг с другом или с чучелом? Настоящий меч — это совсем другое.
— Но ведь настоящим мечом ты можешь поранить себя или напарника. Ты же не хочешь этого.
Хилгод помотал головой:
— Не хочу. Я просто хочу научиться драться взаправду, а не на деревянных палках. Деревянной палкой змею не победить.
— Металлической палкой, заостренной по краям, тоже не победить. — Ренкр замолчал, стараясь подобрать нужные слова. — Весь вопрос в том, с чем именно ты намерен сразиться. Собственный страх перед болью и трусостью можно побороть и другими путями, менее… кровавыми. А со змеями… здесь меч тоже не великая подмога. Потому что клинком всех не истребишь.
— А что же тогда делать?
«Ну вот, напугал мальчишку», — раздосадованно подумал долинщик. И поэтому вместо готового уже сорваться с губ «не знаю» вымолвил:
— Думать.
— О чем? — удивился его маленький собеседник.
— Скорее уж «о ком». О нас с тобой да о других альвах. О тех, кому ты можешь причинить боль, бессмысленно размахивая мечом направо и налево.
— Почему ж бессмысленно? — обиделся Хилгод. — И потом, чего думать, пускай отойдут в сторону, а еще лучше — помогут.
— А ты что же, считаешь, больно бывает только оттого, что мечом — по телу? А если по душе? Обидой? А если умирает кто-то близкий? Тоже ведь больно, а?
— Больно, — тихо признался мальчуган. — Даже больнее, чем мечом.
«Создатель, о чем я ему говорю, он же не должен всего этого понимать — а ведь понимает! С какого возраста для него пропал мир с игрушками, чудесами и сказками? Да полно, был ли он вообще, такой мир, у Хилгода и его ровесников?»
Мальчик стоял перед ним потупившись. Потом упрямо произнес:
— Но все равно я должен научиться драться на мечах. Чтобы защитить маму, и Хиинит, и вообще — всех от змей. И от долинщиков.
В горле внезапно пересохло.
— Что же плохого сделали тебе долинщики?
— Они не пускают нас к себе. И… — Хилгод растерянно замолчал, а потом неожиданно закончил: — они плохие!
— Наверное, тебе будет интересно узнать, что я — долинщик.
Изумление в больших темных глазах. Недоверие. Обида.
— Ты — долинщик?
— Я. Самый настоящий всамделишный долинщик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
У него возникло взрывное желание завыть сейчас, закричать что-нибудь идиотское и начать кидаться в небо камнями. Вместо этого он развернулся и пошел к каморке с пленными, прикидывая, сколько времени имеется в их распоряжении.
безразделье
Ну вот и все. Теперь можно полежать, расслабленно глядя в потолок. Он давно уже отвык от того, что мир может выглядеть как-то иначе, по-другому, что перед глазами находится не знакомая каменная дверь и не туман, а вполне симпатичный заплесневевший потолок с белыми такими разводами. Благодать. Чуть позже будет необходимо позаботиться о еде — да-да, милые вы мои пресмыкающиеся, о вас конечно же позаботиться, о вас, — но время терпит, время все стерпит, и можно еще лежать, ни черта не делая, никуда не стремясь, просто лежать и возвращать своему сознанию человеческое восприятие окружающего, можно даже поплакать немного — все равно ведь никого рядом нет, да и был бы — что с того? У него есть право на эти слезы.
Испуганно цокают коготками крысы, разбегаясь по углам, просачиваясь в норы, замирая от неожиданного поведения своей вечной добычи. «Теперь уже не вечной, теперь уже…»
17
Успели впритык. Все говорило за то, что они вообще не успеют — однако успели. Сначала долго препирался связанный стражник, испуганно повторяя одно и то же: «Нельзя, нельзя, никак нельзя туда проникнуть, меня же убьют, ну как вы не понимаете — нельзя!» Потом его вроде бы уговорили (уговаривал Дрей, и уговаривал довольно жестоко, но выхода не было), стражник согласился провести к дому, в котором хранился ключ. А нужно следовало отпереть двери, вломиться в сонный дом, бесшумно — задача почти невозможная! — связать всех встречных-поперечных; там не обошлось без трупов, какой-то солдатик по молодости решил, что остановит, — не остановил, сам подвернулся под горячую руку и потом все хрипел вдогонку: «Гады, гады, предатели, трусы, гады, ненави…» — наконец замолчал, а Дрей уже был у кабинета, уже взламывал дверь, лихорадочно, разбрасывая во все стороны бумаги, искал, искал ту единственную шкатулку, которая требовалась. Ключ же обнаружился в третьем сверху ящике стола, в маленькой металлической коробочке — там много было таких ключей, но начальник караула указал: «Этот!» — и потом вниз по лестнице, прочь из дома, по вспотевшим улочкам, которые пьяно уходят из-под ног и норовят навалиться всем домом на тебя, задыхающегося, рваного, — скорее, скорее, скорее! Где-то за горами нехотя выползало солнце, что было даже на руку: случайные свидетели подумают, что мост опускают сами стражники, рассвет ведь. Потом — снова связать и непременно избить всех гномов (по их же просьбе, чтобы начальство не подумало, будто они плохо сопротивлялись) — и по мосту, который, кажется, специально выгибается и вибрирует от каждого твоего движения, кислым протяжным звуком металла рвет заспанный воздух, но ты уже не обращаешь внимания, ты снова бежишь, и легкие
— не легкие, а два бумажных мешка, в которых обнаружились дырки, два мятых бумажных мешка, они плохо тебе подчиняются и совсем уж не считаются с требованиями организма. Где-то сбоку мчится Стилла, волосы развеваются, и она кричит-шепчет что-то о том, что это еще не все, что впереди — последний пост и его тоже необходимо миновать. И вы врываетесь туда, ты размахиваешь мечом и кроешь всех и вся матом, потому что так страшнее, потому что местные ругательства не возымеют такого действия, а земное «вашу мать» сразу же отшвыривает их от тебя; кто-то вспоминает про арбалеты, но ты снова рявкаешь
— и это уже все, они сдаются, они отступают обратно в караулку и только умоляют, как и городские стражники, чтобы ты их избил, и ты избиваешь, ощущая какой-то неправильный животный восторг и ненавидя себя за это. А потом — кривая дорога, ты бежишь, Стилла бежит вслед за тобой, вы торопитесь, хотя знаете, чувствуете — это все — спаслись. Потом в изнеможении падаете на траву, задыхаясь, ты сдергиваешь с нее одежду, и вы любите друг друга прямо там, где упали, яростно, самозабвенно, и если бы в этот момент кто-то появился рядом и захотел бы поймать и связать вас, это не стоило бы ему никаких усилий, но никто не появляется, потому что такое бывает только в сказках — а это жизнь, кровавая, несправедливая жизнь, но иногда дающая послабление своим чадам.
Занавес. Титры.
18
Дальше Дрей вспоминать не желал. Потому что дальше вспоминать было особенно больно. Как расставались, и как он обещал вернуться, и как Стилла рассказала ему, что она — последняя в свергнутой династии, той самой династии, которая правила до Прэггэ Мстительной. И как он оставил ее в предместьях Свакр-Рогга, а сам /бежал/ вынужден был идти на восток, потому что там находилась его башня, его дом, и следовало вернуться, чтобы зализать раны и всерьез подумать обо всем увиденном и услышанном. (Тогда он не признавался себе, что ушел из-за боязни оказаться привязанным к той гномьей женщине, стыдясь собственного увлечения, а сейчас думать об этом было слишком поздно). …Как он очутился в той долине, впервые повстречал Ренкра.
Потом разом всплыли события последних лет, Эндоллон-Дотт-Вэндр, Камень жизни, Эльтдон… да, он опять затягивает с выполнением обещаний. Нужно выбираться отсюда. Но сначала — еда.
Дрей подполз к одной из нор и замер, дожидаясь, пока крысы вернутся.
Нет ничего: ни денег, ни почестей — только дорога с пыльным хвостом.
Может быть, встретимся где-то, потом, может быть, вдруг победим одиночество.
Кто-то любимой шлет письма из сна, кто-то каменья, и шелк, и жемчужины.
Только, боюсь, письма станут ненужными, старясь в пути — их уже не узнать.
Да и шелка… что в них толку, когда мечет метель нам в глаза покаяние.
Просто… такая вот жизнь окаянная, что невозможно ее мне отдать.
Что ж подарить тебе, радость моя?!
Что же напомнит тебе об изгнаннике?!
Вывернусь, вырвусь наружу изнанкою и улечу за леса, за моря.
Буду искать я и ночью и днем то, что дороже всего, что прекраснее.
Только окажется — жизнь напрасно я тратил, искал то, что вечно — мое.
Нету ни денег, ни янтаря, но отдаю тебе самое-самое…
на вот, держи, — на ладонях душа моя, все без остатка, поверь, для тебя.
Глава двадцать вторая
О цикада, не плачь!
Нет любви без разлуки.
Даже для звезд в небесах.
Исса
1
Утро выдалось серое и ничем не примечательное, как, впрочем, и многие предыдущие. Ренкр выбрался из-под теплых шкур и с внутренним недовольством отметил, что снова проспал допоздна. И Кирра, и Хиинит давным-давно отправились на работу, Хилгод умчался на урок мечного боя к Одмассэну — только долинщик вынужден был сиднем сидеть в этой обрыдлой пещере, не имея возможности ходить даже на прежние прогулки по коридору. Как сказал Одинокий, нельзя, чтобы горяне догадались, что обмороженный незнакомец поправился, в противном случае не избежать нежелательных вопросов. Лучше уж до последнего момента держать все в тайне, а раскрыться только тогда, когда Ренкр вернется. Опять же таким образом сразу можно будет избавиться от недоброжелателей, по сию пору вспоминающих о «пропавшем» долинщике не лучшими словами. И если раньше, когда Ренкр чувствовал себя неважно, его краткие посещения коридоров не могли вызвать подозрений, то теперь, как считал Одмассэн, парень не сможет притворяться натурально, а следовательно, придется ему посидеть в пещере Кирры и потерпеть. Терпеть оказалось не так уж легко, особенно потому, что Вдовая после разоблачительного разговора не оставляла Ренкра с Хиинит вдвоем ни на секунду. Именно поэтому парень уже сам хотел как можно скорее отправиться в путь, ведь известно: раньше выйдешь — раньше вернешься.
В последнее время долинщик стал чувствовать себя значительно лучше; практически, он полностью восстановил утраченные силы — но не настроение. На душе было муторно, неизвестность донимала пуще прежнего. А оставался еще обломок Камня. Иногда парню казалось, что висящий у него на груди кусок нагревается изнутри, словно живой. Это пугало, но он старался не думать о таких странностях. Видит Создатель, сейчас ему хватало и других забот!
В принципе все было готово и оговорено. Скарр так часто появлялся в селении, что стражники уже запомнили его, да и простые горяне привычно кивали, когда немного смущенный таким проявлением внимания тролль проходил мимо них. Одмассэн сказал всем, что Скарр — врачеватель, который помогает Кирре вернуть найденному незнакомцу память. Кирра, посвященная (хотя только лишь по необходимости) в их планы, недовольно покачала головой, но согласилась поддерживать эту «байку». Одмассэну же горяне верили даже больше, чем самим себе, — после сердечного приступа Дэрк был не в состоянии проводить заседания Совета, так что, как-то сам собой, Совет распался, его полномочия перешли к вэйлорну. Естественно, теперь Одинокому ничего не стоило обеспечить Ренкра и Скарра всем необходимым, пусть даже только самым необходимым. Все это он потихоньку перетаскал в пещеру Вдовой, так что сейчас она, пещера, скорее напоминала склад: еду, оружие, факелы, веревки, пару чешей и прочее пришлось каким-то образом уместить так, чтобы еще осталось место для живущих здесь альвов. Кирра пыталась придать нагрянувшему безобразию хотя бы вид порядка, но любопытный Хилгод мало помогал ей в этом, скорее наоборот. Мальчик был просто не в силах удержаться от того, чтобы в очередной раз не сжать в ладонях рукоять меча, не взвесить в руке настоящий боевой кинжал. Вроде бы и видел он их тысячу раз, а вот сейчас, когда незнакомец собирался уходить невесть куда вместе с этим страшноватым троллем, когда он, Хилгод, неожиданно стал обладателем настоящей тайны, все изменилось. И хотелось стискивать пальцами рукоять, взмахивать клинком и представлять себе, как падают во все стороны порубленные головы льдистых змей…
Ренкр очень скоро догадался, в чем дело. Вынужденный почти все свое время проводить в пещере, он иногда просто лежал, прикрыв глаза и думая о том о сем. Порой Хилгод, тихонько прокравшись в пещеру, вытаскивал из тюка клинок и начинал взмахивать им — это вырывало Ренкра из объятий полудремы-полураздумий, и он немного наблюдал за мальчиком, прежде чем «проснуться». Хилгод в подобных случаях смущался, старался как можно незаметнее спрятать клинок обратно; Ренкр обычно делал вид, что ничего не заметил.
Однажды он все-таки не утерпел, жестом остановил мальчика, намеревавшегося «незаметно» вернуть меч на место:
— Зачем тебе все это?
Хилгод непонимающе посмотрел на Ренкра:
— Что «все»?
Тот указал рукой на обнаженный клинок:
— Неужели тебе не хватает занятий с Одмассэном и другими воинами?
— Не хватает! — задиристо подтвердил мальчик. — Много ли нужно, чтобы драться на деревянных палках друг с другом или с чучелом? Настоящий меч — это совсем другое.
— Но ведь настоящим мечом ты можешь поранить себя или напарника. Ты же не хочешь этого.
Хилгод помотал головой:
— Не хочу. Я просто хочу научиться драться взаправду, а не на деревянных палках. Деревянной палкой змею не победить.
— Металлической палкой, заостренной по краям, тоже не победить. — Ренкр замолчал, стараясь подобрать нужные слова. — Весь вопрос в том, с чем именно ты намерен сразиться. Собственный страх перед болью и трусостью можно побороть и другими путями, менее… кровавыми. А со змеями… здесь меч тоже не великая подмога. Потому что клинком всех не истребишь.
— А что же тогда делать?
«Ну вот, напугал мальчишку», — раздосадованно подумал долинщик. И поэтому вместо готового уже сорваться с губ «не знаю» вымолвил:
— Думать.
— О чем? — удивился его маленький собеседник.
— Скорее уж «о ком». О нас с тобой да о других альвах. О тех, кому ты можешь причинить боль, бессмысленно размахивая мечом направо и налево.
— Почему ж бессмысленно? — обиделся Хилгод. — И потом, чего думать, пускай отойдут в сторону, а еще лучше — помогут.
— А ты что же, считаешь, больно бывает только оттого, что мечом — по телу? А если по душе? Обидой? А если умирает кто-то близкий? Тоже ведь больно, а?
— Больно, — тихо признался мальчуган. — Даже больнее, чем мечом.
«Создатель, о чем я ему говорю, он же не должен всего этого понимать — а ведь понимает! С какого возраста для него пропал мир с игрушками, чудесами и сказками? Да полно, был ли он вообще, такой мир, у Хилгода и его ровесников?»
Мальчик стоял перед ним потупившись. Потом упрямо произнес:
— Но все равно я должен научиться драться на мечах. Чтобы защитить маму, и Хиинит, и вообще — всех от змей. И от долинщиков.
В горле внезапно пересохло.
— Что же плохого сделали тебе долинщики?
— Они не пускают нас к себе. И… — Хилгод растерянно замолчал, а потом неожиданно закончил: — они плохие!
— Наверное, тебе будет интересно узнать, что я — долинщик.
Изумление в больших темных глазах. Недоверие. Обида.
— Ты — долинщик?
— Я. Самый настоящий всамделишный долинщик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57